ИсторИя русской лИтературы XVIII века 1700–1750 е годы
жүктеу/скачать 2,89 Mb. Pdf көрінісі
|
Бухаркин П. Е. История русской литературы 18 века.
раздел духовных од стихотворениями — «Утренним…» и «Вечерним размышлением…». К ним примыкает и «Ода, выбранная из Иова», парафрастическая по своей природе, но в отличие от переложений псалмов переносящая акцент с человеческой души на устройство Вселенной. В этих трех одах Ломоносов поэтически выражает самые общие свои представления о мироздании. Здесь его теодицея при- обретает иной характер — от наиболее простой своей формы, свя- занной с несокрушимой верой в будущее торжество добра, она дви- жется к теодицее «эстетико-космологической» (С. С. Аверинцев), утверждающей, «что все частные недостатки космоса, запланиро- ванные художническим расчетом Бога, усиливают совершенство целого. Это уже не столько теодицея, сколько космодицея» 140 . Имен- но «космодицея» как раз в начале XVIII столетия и нашла наиболее отчетливое выражение, притом свой самый совершенный вид она обрела под пером Г.-Ф. Лейбница («Опыты Теодицеи о благости Божией, свободе человека и первопричине зла», 1710), одного из наиболее повлиявших (хотя скорее и опосредованно) на Ломоносова и старших его современников. Нельзя сказать, чтобы Вселенная как макрокосм (а именно ей посвящены три интересующие нас сейчас духовные оды, в совокуп- ности и формирующие второй полюс ломоносовской духовной поэ- зии) вовсе была бы лишена противоречий и неясности. Отнюдь, многое в ней вызывает недоумение, вполне созвучное беспокойству псалмических парафразисов о всеобщности зла. Своего рода анало- гом этого зла людского сообщества становится (в масштабах всего мироздания) его непонятность, предельная затрудненность постиже- ния его законов — затрудненность столь значительная, что невольно вообще возникает сомнение в возможности понимания универсума, чему и посвящено знаменитое «Вечернее размышление о Божием 140 Аверинцев С. С. Теодицея. С. 429–430. величестве при случае великого северного сияния». Но в той же самой мере, в какой несправедливости человеческой жизни не озна- чают господства в ней зла, и во Вселенной непостижимые явления не суть свидетельства ее хаотичности; Вселенная гармонична и со- вершенна полной соразмерностью всех своих элементов — и пре- чудным устроением каждого из них. Ви�дение этого и наполняет духовные оды Ломоносова эмоциональной энергией любви и благо- дарности Творцу, которые оборачиваются полным оправданием Бо- жественного промысла о творении и, следовательно, глубоким и смиренным восторгом — восторгом перед тем «невероятным по- дарком» (В. Ходасевич) Бога человеку, каким начинает восприни- маться жизнь — как жизнь отдельного человека, так и жизнь Все- ленной. Совсем особый, этот восторг тем не менее абсолютно со- звучен восторженному парению ломоносовских торжественных од. * * * Значение Ломоносова в истории русской литературы — всей, а не одного лишь XVIII столетия — огромно и далеко не всегда ясно сознаваемо; переоценить его очень трудно, если возможно вообще: «российский Пиндар» действительно внес в развитие русского само- сознания при его отражении в слове колоссальный вклад. Он подвел своеобразные итоги обширного и насыщенного множеством куль- турных событий периода российской жизни, определив одновремен- но с этим дальнейшие пути русского духа и, следовательно, литера- туры. Это и определяет место Ломоносова в истории русского слова. Своеобразие и особость этого места заключаются в возможности двоякой историософской интерпретации: с одной стороны, Ломоно- сов завершает собою первый (и в чем-то определяющий) этап пере- ходного периода (вторая половина XVII — первая половина XVIII в. — от Симеона Полоцкого до Ломоносова), во время которого русская культура, испробовав различные возможные варианты, сделала свой выбор касательно путей европеизации и, бесповоротно следуя ему, окончательно европеизировалась. С другой же стороны, ломоносов- ское наследие плотно вписано в литературное развитие середины XVIII в., оно связано с деятельностью его современников (прежде всего Тредиаковского и Сумарокова, но не только с ними) неразрыв- ными узами. Подобная двойственность возможного взгляда на Ло- моносова связана не только с принципиальной альтернативностью любой историко-литературной периодизации — она имеет прямое отношение и непосредственно к Ломоносову: его творчество на- 482 столько многообразно и емко, что не укладывается в одни рамки, слишком многое остается за их пределами и посему требует совсем иного осмысления. Пожалуй, наиболее важно то, что в поэзии Ломоносова с предель- ной ответственностью и убедительностью выразился ответ русской культуры тому ей вызову, каким стали культурные мероприятия Пе- тра I . В самом общем, приблизительном и неточном виде, но можно все-таки сказать, что вместо противопоставления национального (причем национальной признавалось и трансплантированная в мо- сковскую почву украинская барочная культура) и европейского как двух несоединимых начал предлагается другая модель диалога с Западом — европеизация при сохранении верности неким глубинным национальным традициям. Не выбор «русский или европеец», но снимающее данную оппозицию решение — русский европеец , т. е. человек европейской культуры, но не утративший внутренних связей с магистральными токами отечественного сознания. Для Ломоносо- ва эти последние проявляются прежде всего в церковнославянском (славенском) языковом наследии, чуткая верность которому и опре- деляет в конечном счете его языковую позицию и речевой облик. Благодаря этому поэзия Ломоносова, представляя собою блестящий опыт овладения художественным языком западноевропейской гума- нистической и постгуманистической 141 словесности (возможно, бла- годаря органическому усвоению античности как собственного перво- начала и определяющего культурные ориентиры истока), если и не парадоксальным, то уж во всяком случае диалектически противо- речивым образом оказывается одновременно и продолжением важ- нейших национальных начал. Поэтическое же совершенство его художественного мира наделяет последний убедительностью предель- ной силы. С «русским европейцем» связаны многие — если не основные — достижения русской словесности XIX – XX вв., понимаемой при этом в самом широком смысле. Даже если ограничиваться собственно 141 Под гуманистической словесностью здесь понимается, разумеется, не словесное искусство, проникнутое гуманными идеями, а словесность эпохи гуманизма, т. е. XV – XVI вв. (нередко ее обозначают как литературу эпохи Возрождения, однако понятие гуманизма представляется и более точным, и менее ограниченным географическими рубежами). Постгуманистическая же словесность — словесное творчество барокко и классицизма. Со всеми этими — хронологически достаточно протяженными — перио- дами европейской литературы Ломоносов был тесно связан: барокко и классицизм со- ставляли непосредственный литературный контекст его поэзии, к гуманизму он отчет- ливым образом тяготел — недаром исследователи (Д. К. Мотольская, Г. А. Гуковский, Г. П. Макогоненко и др.) отмечали возрожденческие черты его писательского облика. литературой, то простой перечень самых значимых имен — от Н. М. Карамзина до И. А. Бродского — примет весьма внушительный вид. Никак не стремясь к полноте перечисления, напомню только, что к данному культурному типу принадлежат главные фигуры исто- рии русской литературы — А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, Ф. М. До- стоевский, Л. Н. Толстой, А. П. Чехов, А. А. Блок… У истоков же этого явления оказывается одическая поэзия М. В. Ломоносова, что и обусловливает как ее центральное положение в ломоносовском словесном мире, так и воздействие на дальнейшие судьбы русской мысли и слова. жүктеу/скачать 2,89 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|