Книга третья перевод анатолия кима алматы ид «жибек жолы»
жүктеу/скачать 0,82 Mb.
|
Путь абая 3-конвертирован
| Я боль и стоны прошлых дней собрал. Зло раскрывать и обличить пороки Акын – учитель мой – мне завещал,
…Я видел муки дедов и отцов. Минувшего я слышал властный зов. Я помню: бий не пожалел младенца, Угасшего под вечер средь холмов. Я слышу плач влюбленных до сих пор, И до сих пор им вторит эхо гор. В их ледяных объятиях прочел я Проклятие – и руки к ним простер. Я помню бия-кабана, и вот С тобой говорю, о мой народ! Абай дал слову мощь, а песне – душу, И голос мой в тебе не пропадет. Павлов попросил Абиша, чтобы он подробнее пересказал концовку дастана. Магаш, Какитай, Мукá и Алмагамбет напе- ребой выражали свое восхищение. Послушав Абиша, Павлов присоединился к остальным. Один Шубар, стоявший у выхода, не выразил никаких чувств восхищения. Наоборот, он остался суров с виду, похлопывая черенком плетки по ладони. Он не слышал дастана с самого начала, – но ему было достаточно и того, что он услышал. Показывая плеткой на Дармена, затем тыча ею в тетрадь, ле- жавшую на столе перед акыном, Шубар заговорил холодно, неприязненным осуждающим тоном. Это не искусство, а ядовитая отрава. Жестокий Бий- Кабан, о котором говорится в дастане, – ведь это святой ару- ах целого племени, глубоко почитаемый народом и в наши дни. Куда тебя заносит, Дармен? На что ты замахиваешься? Хочешь, чтобы содрогнулись сердца старых людей и чтобы в страхе согнулись совсем молодые, наша юная поросль? Абая-ага называешь своим учителем… Но ты понимаешь, что этой поэмой своей ты наносишь нашему Абаю непоправимый вред? Найдутся многие, – враги, недовольные его записанны- ми «Словами назиданий», которые прямо обвинят агая в том, что это он надоумил тебя написать такую пакость… Нигде не надо читать подобный дастан, вот что я скажу! Из всех присутствующих в уранхае акынов круга Абая Шу- бар самый старший, он уже был широко известен в народе, побывал во власти, в племенных делах слыл самым делови- тым и расторопным. И в первую минуту не нашлось никого, кто мог бы возразить Шубару. Но не стал отмалчиваться Абдрахман, который был совер- шенно не согласен с Шубаром. С досадою взглянув на него, Абиш резко возразил: Шубар-ага, ваши слова достаточно сердиты и жестоки. Хотелось бы мне знать, что так сильно задело вас за душу? Шубар тотчас ответил: Да, задело меня, поэтому я и говорю сердито. В ваших стихах и дастанах сегодня поносите вы почтенных биев, а завтра начнете поносить ханов и султанов, потом и вовсе под- нимете руку на святые устои ислама! И все это с присловьем: «Русское лучше! Русское истинно!», «Святая Мекка переме- стилась к русским!», «Все хорошее – у русских!». Ну и куда мы ведем свою молодежь? Во что превратим наш исконный степной аул, стоящий на просторах Арки уже тысячелетия? Вы хотите погубить душу нации – наш аул? Он выкрикнул это с большим чувством, – давно уже все это накипело у него на сердце. Абишу было ясно, что обвинения Шубара направлены не на юного Дармена, а на самого Абая. И в душе Абиша вспых- нуло гневное пламя возмущения и протеста. Вот как! Восславляя древний аул Арки, вы наш аул, аул Абая, – считаете заблудшим аулом! – воскликнул он. – Вы считаете, что мы утеряли направление Мекки, что наш аул по- терялся между исламом и русскими. А вам не кажется, что только наш аул сейчас знает, где находится для казахов их подлинная Мекка и священный Кааба? Вы хотите отпугнуть нас от русских… А сами что делаете? Вы ползаете перед ними, перед Никифоровым, Казанцевым, перед губернатором чтобы только получить из их рук любую власть – и попользо- ваться ею ради своей выгоды. Нет! Власти мы хотим, чтобы просто выжить под русски- ми! Чтобы народ защитить! А кто вам угрожает? Таким, как вы, ничто не угрожает. А вот вы, властители в степных волостях, – вы-то и угрожаете существованию своего народа. Становитесь бедой для них! Омай! О чем ты говоришь? О том, что слышите! Ни у Оразбая, ни у Такежана еще и в мыслях не было – обвинять аул Абая столь коварно, клеве- тать на него так гнусно! – крикнул Абдрахман, побледнев от ярости. Е! Какая клевета? А ты разве сам – не орыс, не русак? Ты сам-то куда идешь? Сказав это, Шубар не стал спорить дальше, спохватившись, что его слова могут дойти до Абая-ага. И, вспомнив поручение Такежана, с которым тот направил его сюда, Шубар быстро повернулся и покинул юрту. Оставшиеся в уранхае джигиты и к словам, и к уходу Шубара отнеслись вполне спокойно. Абиш только сейчас завершал устный перевод поэмы Дар- мена для Павлова. Тот выслушал с видом глубокого удовлет- ворения и, повернувшись к молодому акыну, взял его руку обеими своими руками, стал трясти ее и растроганно приго- варивать: Джаксы, Дармен! Джигит, хороший акын! Молодец! – да- лее он говорил Абишу уже на чистом русском языке. – Именно так и должна звучать истинная поэзия! Смело, свободно, бес- страшно и правдиво! У Дармена, которому Абиш перевел слова Павлова, вспых- нули глаза, молодое, красивое лицо просияло. Павлов доба- вил к сказанному: Дармен, Магаш, вам надо подумать и о том, чтобы писать песни и поэмы о делах сегодняшних, о событиях, происходя- щих вокруг вас. Например, – чем история Базаралы не тема для поэмы? Его прошлые подвиги, его борьба за жатаков… А ведь я прямой потомок Кодара! – воскликнул Дармен, горячо воспринявший слова Павлова. – Разве не будет пра- вильным – именно мне воспеть гнев народа по невинно уби- тому батыру? Его ведь казнил Кунанбай… Глаза Дармена горели все ярче, в них зрела великая реши- мость. Абиш, Магавья, Какитай – старшие друзья его с глубо- ким пониманием и с любовью смотрели на него. Но с особенной теплотой и глубоким чувством благодар- ности смотрел на Дармена Абдрахман. Ведь именно этот с порывистой, нежной душою юноша пришел к нему на помощь и спас его счастье, когда Абиш был готов навсегда отказаться от него. Cовсем недавно, сразу же после поминок по Оспану, Акылбай, Кокпай и Дармен съездили в ногайский аул и слав- но, вполне успешно, провели все переговоры по сватовству Абдрахмана. Молодые сваты, в качестве свидетельства ее чувств, привезли жениху письмо от невесты. Это послание нежной души и целомудренной страсти было написано кра- сивым, возвышенным слогом, словно песня, вылетевшая из самой глубины любящего сердца… Памятуя недавние слова о том, что поэту надо писать и «о делах сегодняшних», Магавья стал рассказывать друзьям о начавшейся в аулах Кунанбая борьбе за наследство Оспана, о чем поведал Ербол-ага ему и Акылбаю. Рассказал Магаш и о том, что в эту борьбу и в интриги семьи рьяно вступили байбише Каражан и Манике. Спроси, Абижан, что думает по этому поводу Федор Ива- нович? – обратился Магавья к брату. – Представляют ли по- добные дела интерес для поэзии? Абиш, прекрасно владевший русской речью, стал живо, в подробностях рассказывать Павлову о сложившихся после смерти Оспана внутрисемейных обстоятельствах – в связи с древними степными законами аменгерства. Павлов слушал с живейшим интересом. Любопытно все складывается, весьма любопытно! – вос- кликнул он. – Вы как-то говорили мне: история степной жиз- ни течет медленно, она почти не меняется. Но разве это так, Абдрахман Ибрагимович? Смотрите: разве осмелилась бы, еще во времена Кунанбая, какая-нибудь байбише вмешаться в семейную политику? Ну а в сегодняшней ситуации, как я по- нимаю, первейшая роль в этой политике принадлежит именно двум байбише! Конечно, все это происходит на приниженном обывательском уровне, в соответствии с умственным уровнем наших байбише, но сам факт говорит о многом! Ведь таких проявлений не было и не могло быть на протяжении многих эпох в Азии. Не напоминает ли это, – в смехотворном виде, правда, – смену династий в некоем великом ханстве, после которой большое государство распадается на ряд мелких? Но как бы там ни было, я считаю, что про интриги двух глав- ных байбише написать стоит, пусть не драму или трагедию, но хлесткую комедию – вполне! Ох, до чего же в вашем казах- ском обществе пригодился бы сейчас собственный Салтыков- Щедрин! Сколько великолепных образов для его сатиры! Абиш перевел слова Павлова для своих друзей. Его с ин- тересом выслушали, затем, переговорив меж собой, моло- дые акыны попросили Абиша рассказать гостю из города, что в среде казахов бытует немало самых остроумных и едких сатир на смешные и нелепые стороны их жизни. Какитай по- просил передать, что осмеяние смешного стало для них ис- тинным и почитаемым искусством. Высказался и Акылбай, не часто вступающий в общий раз- говор, но всегда внимательно следящий за его общим ходом и знающий всю подоплеку. Е! Известно ли вам, что подстрекает этих двух байбише не кто иной, как сын Каражан, наш двоюродный брат Азим- бай? Омай, да это же известный подстрекатель! Не спит, не ест – только и думает, кого бы с кем стра- вить! Е! А знаете ли вы, кто его наставник в этом ремесле? Не знаете? Да это же сам Калдыбай. Кто таков? – спросил Абиш. Калдыбай – это Калдыбай! – ответил Какитай, улыбаясь, и продолжил. – Со стороны посмотреть на него – это тихоня, кроткий и смирный человек. Сидит себе в своей юрте, пьет чай с гостем из соседнего аула. А гость этот был безрассудный и дерзкий джигит, самого высокого мнения о своей силе и хра- брости, то и дело вступавший в драки с кем попало. В это вре- мя Калдыбай слышит голос другого джигита, своего аулчанина, который подходит к его дому. И Калдыбай, сидевший до этого молча, попивая чай, вдруг поднимает голову – и в тот миг, когда сосед входит в юрту, громко кричит жене, словно бы сильно перепугавшись... сначала выкрикивает всего одну фразу, кото- рую должны были услышать оба гостя: Апырай! Гляди, баба, как бы они не сцепились! Ведь это же враги, терпеть друг друга не могут! Сидевший гость грозно бросает входящему: Эй, ты! Как смеешь войти туда, где я нахожусь? А входящий был таким же бузотером и грубияном, как и сидящий гость. Он так и взвился с ходу: Е, тещу твою… отца твоего! С чего ты взял, что я не дол- жен заходить? Знать тебя не знаю… Тогда Калдыбай второй раз открывает рот и произносит: О, Алла… Говорил я тебе, баба, – сейчас эти двое драть- ся начнут!.. Только успел сказать это, как двое джигитов кидаются друг на друга, словно бараны. И Калдыбай кричит третий раз: Жена, пай-пай! Скорее убирай чай-посуду, они же все разнесут! Ни за что не остановятся! Ведь оба неудержимые! Сама уходи, баба, из дома, скорее беги к длинноногому Мусе! Пусть придет и разнимет джигитов, мне их не разнять, здоро- вье не то! Скорее беги, баба, они же будут драться насмерть, никто первым не уступит! Жена Калдыбая побежала за длинноногим Мусой, а Кал- дыбай спокойненько уселся в сторонке и стал наблюдать за дракой. Юрта Мусы находилась на расстоянии полуверсты. Два джигита усердно работали кулаками. Первым, стало быть, никто из них уступать не желал. Иногда, правда, выбив- шись из сил, оба топтались друг перед другом, уже не обмени- ваясь ударами, выпучив налитые кровью глаза. Слегка пере- дохнув, снова принимались махать кулаками. К тому моменту, когда, наконец, прибежал длинноногий Муса, чтобы разнять их, – оба стояли посреди юрты, надсадно хрипя, совершенно обессилев, держа друг друга за грудки. И только стоило Мусе, перешагнув порог, крикнуть, соглас- но старинному обычаю, «Араша!» – призывая прекратить бой, как оба драчуна выпустили друг друга и с великим облегчени- ем, радуясь избавлению, без сил пали на войлочный пол. Впервые услышавший эту степную историйку, Абдрахман то и дело заходился смехом, и по окончании ее живо переска- зал Павлову по-русски. Федор Иванович тоже посмеялся. Мистификатор! Ловкий мистификатор! – говорил он, сме- ясь и покачивая головой. Вскоре присутствовавшие в уранхае заговорили о новых сочинениях акынов. Обсудили дастан Кокпая об Аблае. Затем перешли на поэму «Зулусы», которую уже давно сочинял мно- гомудрый Акылбай. Поговорили о «Мегат и Касым», дастане, который задумал писать Магавья. А в это время одинокий Абай сидел в своей юрте, испыты- вая мучительные терзания в душе из-за новых свалившихся на него напастей. Их донес до него Шубар. Слушая усердного посланника Такежана, Абай тяжелым взглядом смотрел на Шубара. Затем спросил: Ясно, что они могли понимать дело только так. Ну а ты как думаешь, дорогой? Шубар хорошо знал нетерпимость Абая ко всякой скольз- кой велеречивости, – расправа и разоблачение лжи могли на- ступить незамедлительно. Помня об этом, Шубар постарался открыто выразить свои соображения. Ага, эти разговоры начались ведь сразу после поминок Оспана. Вы все спешили, и годовщину провели до срока. Эти разговоры обязательно должны были начаться – и вот они и начались… На три месяца раньше. Я думаю, тянуть с этим дальше не стоит. Шубару показалось, что и Абай склонен считать так же. Ну раз так, то передай им… Пусть решают вдвоем, как они захотят. Всему, что решат они вдвоем, мне возражать бу- дет неуместно. Пусть начинают разговор! – сказав это, Абай замолчал. Острая жалость к ушедшему брату, покойному великану Оспану, захлестнула сердце Абая. Не успел еще остыть его след на земле, как принялись раздирать его имущество, де- лить его земные привязанности, рассекать его честь. Это вы- глядело отвратительно. Говоря откровенно, Такежан и Исхак, из одного и того же гнезда Кунанбая, что и Абай с Оспаном, были для них совер- шенно чужими людьми… Теперь нет Оспана. И что же? Они вспомнили о своем родстве и рвутся к его наследству, с хо- лодным расчетом желая разделить его, каждый в свою поль- зу. С ними вместе и этот Шубар, сидящий перед ним… Абай вновь сурово уставился на него. Среди родных и сородичей Абай чувствовал себя чужим, одиноким. Однако это его одиночество среди своих ничем не отличалось от чувства великого одиночества перед косно- стью всей окружающей жизни уходящей Арки. И осознав это, Абай смог быстро стряхнуть с себя навалившуюся на него но- вую тоску, и ясность мысли вернулась к нему. Значит так, родной! Передай им мое условие, – разгова- ривать будем только с глазу на глаз. Присутствуете и ты, и они оба, сначала и до конца разговора. Пусть присутствуют еще Смагул и Шаке, они тоже родственники Оспана и его наслед- ники. – Так закончил Абай, уже спокойно глядя на Шубара. В этот же день еще до вечера в ауле Оспана собрались все родственники. На семейном сходе Абай вел себя перед Такежаном и Исхаком отнюдь не столь напористо и решитель- но, как на жатакском противостоянии. Здесь Абай, когда бра- тья многословно распинались о справедливости и законности при разделе скота, предпочел молчать. И в дальнейших раз- говорах, преследующих целью раздел имущества покойного брата, Абай оставался сдержанным и немногословным. В начале схода первым говорил Такежан. Говорил много- словно, пространно, мол, «живые должны жить», «мертвым это не надо, – а живым надо думать о хлебе насущном», долго распространялся о том, что по адату делить имущество умер- шего должно между его оставшимися живыми братьями, рож- денными от одной матери. Давал понять, что тут нужно про- явление доброго согласия между братьями, а оно есть между ним и Исхаком. Но так как Абай до сих пор не высказывался по этому поводу, хотелось бы послушать его. Абай сразу предупредил всех: через неделю ему надо быть на Большом съезде в Карамоле, все вопросы по деле- жу наследства надо решить до его отъезда. А добираться в Карамолу надо два-три дня. «На наши переговоры остаются четыре-пять дней. Вполне можно успеть за это время, если говорить по делу и не очень долго». Но от него ждали в первую очередь ответа на вопрос, как поделить главное наследное имущество – скот. Абай спокой- но ответил Такежану: Я согласен на дележ. Как делить? Решай сам. Дели толь- ко все: и скот, и зимники, стоянки и пастбища, домашние вещи и всю ценную утварь. В первый день родственники занялись подсчетом живо- го имущества: овец, лошадей, верблюдов, оставшихся в на- следство от Оспана. Три жены его владели – каждая своим зимовьем. Большой дом, поместье Еркежан, находилось в Жидебае. В Мусакуле, удаленном версты на четыре к востоку, находилось зимовье Зейнеп. В свое время Такежан, построив себе зимовье на Чингизе, передал Мусакул Оспану. В третьем зимовье, нахо- дившемся на западе, в урочище Барак, поселилась младшая жена Оспана – Торимбала. Это зимовье тоже располагалось недалеко – всего на одном дневном перегоне ягнят. Наконец, было взято на учет все: зимники, весенние и осенние степные пастбища, нагорные джайлау – со всеми ко- лодцами, источниками, реками и озерами, заповедными сено- косными угодьями. Когда решения первого дня дошли до ушей Каражан и Ма- нике, то обе байбише были весьма удивлены. «Как? Абай так и сказал, мол, пусть будет дележ, и Такежану передал, как са- мому старшему, право повелевать всем? Мыслимо ли это?» «Искренен ли наш Абай, – или здесь какая-нибудь его хи- троумная уловка? – мучились догадкой старшие абысын, Ка- ражан и Манике. – Поживем, увидим… Во всяком случае, если Абай развязал руки Такежану, пусть завтра же ахкем Такежан начнет раздел скота и пусть возьмет себе самую большую долю, зачем стесняться? Ежели они втроем решили, что са- мый старший брат должен править, то пусть крепче держит вожжи в руках!» При следующем утреннем разговоре Такежан, волнуясь, объявил, что он, как старший, должен получить самую круп- ную долю наследства. Абай не воспротивился этому. Затем обсудили, какие весенние и осенние пастбища, ка- кие нагорные джайлау должны отойти Такежану, какие – Ис- хаку. Спросили, наконец, у Абая, не возражает ли он, и какие земли хотел бы получить? На что Абай ответил: Пока что я не собираюсь брать свою долю наследства Оспана – ни скотом, ни землями. Большой дом – это очаг на- шего отца, нашей матери. Его надо сохранить, не разоряя. Я допускаю, что наследие может быть разделено, и каждому пусть будет определена его доля. От своей доли я тоже не от- казываюсь. Но забирать ее теперь я не буду, пусть останется она пока в сохраненном Большом доме. А вы берите себе все, что хотите, и тут можете не оглядываться на меня. Однако родовое гнездо должно быть сохранено. На том и разошлись в этот день, не приняв окончательного решения. Но у себя дома Такежан получил от Азимбая сле- дующий совет: Отец, если Абай настаивает на своем, то так и скажите ему: добро, тогда я сам въеду в Большой дом… Хотя, если вы не решите, как вам поступить с Еркежан, ваши слова ничего не будут стоить… – Коварный Азимбай настолько осмелел, что позволил себе открыто вмешиваться в щекотливые дела родителей, давая им свои предерзкие советы. И на третий день переговоров Такежан вышел на полную откровенность: Абай, Исхак, если вы и впрямь признаете мое старшин- ство, то выскажу вам вот какое свое мнение. Главным при раз- делении остаются зимовья. А в них у своих очагов сидят вдо- вы. После Оспана осталось три вдовы. И нас, аменгеров, три. И пока не решится вопрос, кто из нас кого возьмет, дело не сдвинется с места. Пожалуй, поговорим теперь об этих вдо- вах! Исхак заранее был того же мнения. Абай тоже не сказал слов возражения. Даже молвил с еле заметной улыбкой: Говорите. Назовите каждый, кого выбираете. Такежан мешкать не стал: сразу же назвал имя Еркежан. Шубар наблюдал за всем этим, думая лишь об одном: «Что же Абай? Чего он хочет?» Были в недоумении и Ербол, и дру- гие. Но Абай и на этот раз их всех озадачил: «Ты старший. Право первого выбора за тобой», – сразу подтвердил свое со- гласие. На том дело с вдовами было решено. Так как Еркежан была старшей женой Оспана, то вопрос о наследовании главной доли наследства Такежаном необходимо было обсудить с нею. Шубару и Ерболу было поручено сходить к ней на пере- говоры. Но тут неожиданно вмешался молодой Шаке, до сих пор присутствовавший на совете родственников лишь как молча- ливый слушатель. Омай, почему надо разговаривать с одной только Ер- кежан? Разве нет еще и двух других вдов? Они не должны остаться в стороне! Ту-у! Нечего разговаривать со всеми тремя бабами! Муж- чины могут решить все и без них! – сердито вскричал Исхак, никак не ожидавший столь неуместного выступления от мо- лодого Шаке. Но тот не сдавался: Не говорите так, Исхак-ага! Они же не совсем посторон- ние люди! Вы хотите делить их, как нечаянно свалившуюся на вас охотничью удачу. Разве они не люди, – каждая со своими желаниями и своей волей? Да и по возрасту они – не девушки на выданье, которым по семнадцать лет. Шаке был одним из тех близких родственников Абая, для которых прославленный акын был человеком, достойным всяческого уважения. Два дня он молчаливо присутствовал на семейном сходе, на третий день почувствовал, что пришла пора и ему вмешаться. Доводы его были просты, понятны и убедительны настолько, что все – и даже Такежан, Исхак, Шу- бар – почувствовали себя смущенными и ничего не могли ему возразить. Ербол подумал, взглянув на Абая, что эти слова могли бы прозвучать из его собственных уст, и поэтому смело поддер- жал Шаке: Барекельди! Правду говорит Шаке. Эти женщины всем нам известны как самые добрые невестки под этим шаныра- ком! О них можно сказать только все самое хорошее! Поэтому долг всех нас, сидящих здесь, поговорить с ними самым до- стойным образом. Решать дело надо только так! Такежан посмотрел на Абая. А ты что скажешь? Скажу только одно: я против всякого насилия. Такежан, какое бы вы ни приняли решение, ты не можешь сделать это против их воли. Пусть так все и будет, – согласился Такежан. – Шубар, Ербол, ступайте к женщинам и передайте им наш разговор. Только обязательно доведите до них одно: этого требует путь шариата. Муж умер, аменгеры живы, и по адату должно быть так, чтобы вдовы выходили замуж за них… Первым делом, пусть каждая ясно выскажет свое согласие. Может статься, что они будут отнекиваться, кивая друг на друга, не желая первой высказать свое согласие. И здесь, я думаю, надо на- чинать с Торимбалы, она самая младшая, пусть выскажется первою и подает пример. Шубар и Ербол отправились к вдовам. Но самая первая же из них, младшая токал Торимбала, озадачила посланцев от аменгеров. Она и слушать не захотела о том, чтобы ей первой решать и выбирать нового мужа. «Я младшая! Не желаю вы- скакивать наперед Зейнеп и Еркежан! Дам свой ответ только после них! А пока – и не заставляйте меня!» После такого разговора пришли джигиты к Зейнеп. Учиты- вая первую неудачу, Шубар начал издалека, говорил простран- но и внушительно, взывая к ее разуму, напоминая о древнем обычае аменгерства, льстя ее женскому самолюбию, говоря, что она является решающей фигурой в наступивших делах. Но, слушая велеречивого Шубара, сидя к нему вполоборо- та, Зейнеп вдруг повернула к джигитам свое свежее, красивое личико и, не мигая, уставилась на них самым загадочным об- разом. «Е, а у нее такой вид, как будто она уже слышала все это! Может быть, за эти дни бабы собирались вместе и пере- говорили обо всем между собой? Если так, то она должна от- ветить, как Торимбала, и отослать нас к Еркежан!» Но вот Зейнеп заговорила, – и опять у послов все не со- шлось в голове. Она не стала отнекиваться, как младшая то- кал, отнюдь не отослала их к старшей жене… Зейнеп искренне оплакивала весь год смерть мужа. Слу- шая ее плачи и причитания, молившиеся в траурном доме поговаривали: «Надо же! Как печалится Зейнеп!», «Скорбь в душе, слезы в глазах, слова печали на устах! Воистину яв- ляет преданность памяти усопшему супругу!», «Каждый ухо- дит из этой жизни с несбывшимися мечтами. Но разве можно считать несчастным человека, которого так оплакивают по- сле смерти, как это делает несравненная Зейнеп?». Она была против того, чтобы поминки по Оспану были справлены рань- ше годового срока… Не один раз и не два, но трижды на дню она пела свои все новые и новые плачи, удивляя всех и за- хватывая силою своей печали… И вот, надо же! Сейчас Зейнеп насмерть удивляет джигитов- посланцев! Не успели они изложить ей все свои неотврати- мые доводы, как вдова быстренько, не раздумывая, отвечает им: «Не стану унижать законы предков ослушанием. Мои ро- дичи! Пусть все будет по-вашему. Я согласна. Буду послушна во всем, слова данного не нарушу». Шубар чуть не поперхнулся от неожиданности. И озорные, игривые мысли полезли ему в голову. «О, Кудай… Кудай! Что за чудное создание, эта вдова!» Зейнеп еще сказала и такое, чего не ожидали аменгерские посланцы. Догадываюсь, с какими разговорами вы явитесь завтра, родственники. Будете спрашивать: «За кого ты выйдешь?» Вам я отвечу уже сегодня, заранее: за того, за кого угодно будет вам. Нас осталось три вдовы. Аменгеров тоже трое. Все они еще не стары, хотя и не очень молоды. А вдовы – тоже не цветущие розы, но еще достаточно свежи. Так что мне все равно, кого выберете – воля ваша. Слушая ее, Шубар лукаво улыбался в усы. «Думали, ар- тачиться будет, а она, видишь ли, наоборот, сама просится: возьми!» Но спохватившись, что Зейнеп заметит его насмеш- ливое выражение, Шубар согнал улыбку с лица и степенно молвил: Айналайын, женеше, хвала вашему разуму! Как хорошо, что не стали ломаться, отказываться, а ответили сразу согла- сием! Отъехав на приличное расстояние от аула Зейнеп, джиги- ты развеселились, ведя меж собой такой разговор: Ты гляди, как она сразу поддалась, затрусила передо мной, виляя бедрами! Не успел и слова сказать, как стала те- ребить меня: мол, давай скорее будущего мужа! Веди его по- скорее сюда! Е, и вправду… решительная она. Я же вам говорю: забежала на холм и завиляла задницей перед аменгерами. Ну и лиса, настоящая лиса! Видел я таких на охоте… У Еркежан разговор состоялся не менее неожиданный. Се- рьезная, сдержанная женщина, она приняла салем послан- цев аменгеров весьма холодно. Шубар и перед Еркежан принялся являть свое красноре- чие, напомнил о шариате, о старинном обычае аменгерства, и вдруг она, совершенно неожиданно для него, отвернулась и заплакала, лия крупные слезы. Деверь мой, я давно поняла, к чему ты клонишь! – сказала она, горестно покачивая головой. – Можешь дальше не разли- ваться скользким маслом! Все равно не смажешь кровавые струпья на моем сердце! – Сказав это, Еркежан упала лицом в подушку, лежавшую рядом с ней, и громко зарыдала. Речь посла от аменгеров, краснобая Шубара, была реши- тельно прервана – и надолго. Нескоро Еркежан пришла в себя, утерла платочком глаза и осевшим от слез голосом молвила: Я не искала и не стану искать другого мужа. С того дня, как угас кенже1, я дала слово, что останусь верна ему. У нас с ним есть наши дети, которых мы лелеяли и растили с самой колыбели, – Аубакир и Пакизат. И я вам не бездетная баба, сидящая на краешке тора. Дала себе клятву: в оставшейся жизни буду верной хранительницей очага Оспана, подавлю все другие желания в себе. И не говори больше ужасных, от- вратительных слов. Мои же слова передай тем, кто послал тебя: пусть даже выволокут меня из Большого дома, я ни за кого из них не выйду замуж. Будут меня неволить, – я объ- явлю этот дом священным очагом их матери, своей покойной свекрови Улжан, пусть тогда попробуют тронуть меня! Буду сидеть здесь, не шелохнувшись… посмотрю, что они посмеют сделать со мной. Шубар так и не осмелился больше вымолвить ни слова. Джигиты вынуждены были уйти. В последний миг она сказала им вслед: чтобы больше не смели приходить к ней с подобны- ми разговорами. 1 Кенже – младший ребенок, имеется в виду Оспан, младший сын Кунанбая. Уехав из Жидебая, посредники вновь заехали в Барак к То- римбале. Ничего не рассказав ей о разговоре с Еркежан, лу- кавый Шубар поведал молодой вдове лишь о встрече с Зей- неп и о согласии выйти за любого из аменгеров, по их выбору. Торимбала была молода и неопытна, она поверила Шубару и уступила перед его настойчивостью. Дала согласие на тех же условиях, что и Зейнеп. Ответ вдов сильно озадачил Такежана, Азимбая, Исхака. Все их расчеты ломала одна Еркежан. Подозрительный Таке- жан стал все чаще посматривать на Абая. Наконец он напря- мик спросил у него: Е, мы договорились поделить вдов. Я дал согласие, Ис- хак готов взять жену. Родные все знают. Ну а ты, Абай, почему молчишь? Скажи нам, кого из них хочешь взять. Абай не заставил ждать с ответом. Спокойно глядя Такежа- ну в глаза, сказал: Ни выбирать, ни оспаривать я не собираюсь. Разве я го- ворил, что хочу взять в жены вдову? И вот тебе ответ: никого не возьму. Е! Зачем ты так? Что это за ответ? Загудели голоса, вслед за словами Абая. Такежан, Исхак, а также и Шубар, Смагул, Шаке – все были в великом недоуме- нии. Абай звонко, молодо расхохотался. Я хотел послушать, как будете делить доли. А вы подума- ли, что я сюда за бабой пришел? – с откровенной насмешкой произнес Абай. Прекрати свои шутки! Почему ты должен остаться в сто- роне, если мы согласны взять их в жены? Мы аменгеры, и это наш долг! Не смей больше повторять: «никого не возьму!» Такежан говорил в нравоучительном тоне, как старший младшему. Абай снова рассмеялся. Барекельди! Ты, как вижу, собрался женить меня насиль- но? Если хочешь следовать путями предков, то отбрось вся- кое «насильно», «не по своей воле»! Обычаи надо исполнять! Отеческие устои поддерживать! Обычаи со временем меняются, устои расшатываются. Если бы ты придерживался одних лишь старинных законов и древних устоев, то давно бы захлебнулся кровью. Кровью были политы наши старинные дороги! Слава Всевышнему, многие из них забыты, другие неузнаваемо изменились!.. Е, коли ты так заговорил, то не о чем нам тут рассусо- ливать… Абай, остерегись произносить слова, разрушающие наше общее гнездо! Не собирался разрушать ничье гнездо. Сказал ты мне: явись, будем делить земли, я и пришел. Сказал: баб будем делить, я тебе не стал возражать, – выбирай, дели. Сказал: буду первым выбирать, по старшинству, – разве я хоть слово сказал поперек? Так чего же это я стал разрушителем отчего гнезда? Ведь я все сижу молча, рта почти не раскрываю! Ну если ты такой добрый, – то, будь здоров, возьми вдову в жены! Нет, жаным, нет! В этом не могу подчиниться тебе по доб- рой воле. Абай не овдовевшая баба, которую надо выпихнуть замуж и, хотя бы насильно, положить в чужую постель. Только подумай, о чем ты говоришь! Почему не возьмешь бабу? Не понимаю я. Не возьму и все. Ну почему? Не ты первый, не ты и последний, – кто берет вдову брата. Пусть я буду первым, кто не берет вдову в жены! Апырай, в чем причина? Причина в том, что у меня есть любимая жена. Мне на оставшуюся жизнь не надо другой души рядом с собою. Если вы хотите взять себе вдов – берите на здоровье, выберите каждый по своему вкусу. А меня оставьте в покое. После этих слов в юрте повисла неловкая тишина. Но Та- кежан уже не мог уйти от разговора про вдов, и вскоре начал снова: Е, Абай не хочет, это его дело. Но давайте покончим с этой заботой с бабами! Исхак, что ты думаешь? – обратился Такежан к младшему брату. Исхак, поддерживая Такежана, начал говорить о том, что он не верит в слова Еркежан – врет она, что не желает сно- ва выходить замуж. Исхак с Такежаном, говоря по очереди, убеждали всех, что баба на то она и баба, чтобы отнекивать- ся и брыкаться. Еркежан надо попробовать уговорить, а если она не поддастся, то можно ведь и заставить, против ее воли выдать замуж. Не все женщины выказывают свое согласие с большой охотой, бывает и так, что дают согласие, но при этом непременно должны поплакать… И вдруг снова против всех выступил молодой Шаке. Он был за то, чтобы Еркежан оставили в покое. Его поддержал Смагул, тоже молодой родственник: Нельзя так обойтись с Еркежан-апа. Она не такая, как все другие наши байбише. Абай вслух не высказался, но всем было ясно, что он под- держивает молодых родственников. И Шубар, присмотрев- шись, послушав других, присоединился к мнению Смагула: Еркежан трогать нельзя. «Если раньше допускалось насильно выдавать невест и вдов за аменгеров, то это были совсем мо- лоденькие келин. А Еркежан – хозяйка большого аула и глав- ного очага, под шаныраком Улжан и Кунанбая. Разве можно такую женщину, мать двух воспитанных ею детей, достигшую почтенного возраста, приторочить к чужому седлу, как некую добычу?» – сказал Шубар. Так и остались при разных мнениях – Такежан, Исхак за- одно, остальные родственники – против них. Такежан сразу замкнулся, потемнел лицом, перестал что-либо говорить. Со- брание не завершилось каким-либо решением. На том разо- шлись, закончив сегодняшний семейный сход. Всю ночь между домами Такежана и Исхака сновали гонцы. Эти братья, вместе с ними Азимбай и Манике, проворачива- ли неотложный вопрос, – памятуя о том, что уже послезавтра Абай должен уехать на Большой сход в Карамолу. На следующее утро плохо выспавшиеся родственники и наследники попили чай, и когда приехали к ним Шубар и Ер- бол, объявили им свое решение. Такежан и Исхак решили вести переговоры через посред- ников. С Абаем они не хотели больше встречаться, потому что Абай своим умением говорить и, главное, силою своего авторитета способен был склонить родственников на свою сторону. С ним способнее всего вести схватку издалека, че- рез посредников. Так было безопаснее – уберечься от какой- нибудь неожиданной подножки Абая. Братья все свои поже- лания изложили перед посредниками, Ерболом и Шубаром, и тотчас отправили их к Абаю. Когда они подошли к жели, садиться на коней, там застали Азимбая, который тоже вроде бы собрался куда-то уезжать. Рядом с ним был молодой джигит, нукер, подводивший хозяи- ну коня. Шубар спросил у Азимбая: Куда собрался? Е, поеду к Демеу. После того, как мы стали приятелями, он обещал найти для меня хорошего беркута. Вчера передал мне салем и послание: «Беркут есть. Приезжай за ним». Вот и поеду. Демеу был сыном Оразбая, непримиримого врага Абая, и небрежное сообщение Азимбая, произнесенное нарочито в присутствии Ербола, означало многое. Тот должен был обя- зательно передать Абаю о сем разговоре, а Абай должен был сообразить: если он не поддержит Такежана во всех его при- тязаниях на вдов и наследство, тот открыто перейдет в стан Оразбая. Шубар, прекрасно понимавший Азимбая, осторожно на- мекнул ему: Омай, стоит ли торопиться? Узнаешь, как все решится в Большом ауле, потом поедешь за беркутом. Но Азимбай ничего не ответил ему, сел на коня и уехал. Вот обидчивый! Уехал, нагрузившись обидами! – промол- вил Шубар, выразительно посмотрев на Ербола. Шубар давал знать Ерболу, что надвигается новый момент для серьезных распрей между Абаем и его врагами. Встретившись с Абаем, Ербол не стал долго скрывать от него, что увидел и услышал. Но счел не обязательным разъ- яснять другу подоплеку всего происшедшего. Ербол знал о тонкой проницательности и незаурядном уме Абая, который мог сделать самые правильные оценки и выводы обо всех происходящих вокруг событиях. Услышав об отъезде Азимбая, Абай лишь молча кивнул го- ловой и на минуту задумался. Потом вскинул голову и спокой- но спросил у Шубара. Расскажи теперь, чего хочет Такежан. Сход круга Такежана ставил перед Абаем два условия. Первое – Абай должен поговорить с Еркежан и уговорить ее выйти за Такежана. Второе – если Абай не сделает этого, то сход родственников решит силой подчинить Еркежан воле аменгеров, и Абай при этом должен стать на их стороне. Абай отклонил оба эти требования. После чего между аула- ми Такежана и Абая вновь засновали посредники. Абай твердо стоял на своем: Брать в жены Еркежан не собираюсь, пусть Такежан успо- коится. Может брать ее сам, но не насильно. Иначе я буду против. Насилия не допущу. Посылай людей, уговори ее, по- том бери. Я согласен только на это. И с этим больше мне не надоедайте, оставьте меня в покое! На это в ответ высказался Такежан: Между сородичами назревает вражда. Род Кунанбая ожидают раздоры и смута. Виновниками этого считаю Абая и Еркежан. Какие бы беды ни обрушились на их головы, – пусть вину ищут в себе. Дай Бог нам как-нибудь еще увидеться в дальнейшем! Совет родственников вокруг Такежана принял новое реше- ние. «Если Еркежан не хочет выходить замуж, пусть она оста- ется жить в Большой юрте. Но имущество должно быть до- стоянием всех детей Улжан и Кунанбая. Сейчас, когда вместе с Еркежан живут два внука Абая, мы не можем считать этот дом общим для всех, в нем властвует один лишь Абай. Пусть будет так, как хочет Еркежан, но детей она должна удалить из Большого дома. Пусть вернет Аубакира и Пакизат их отцу Акылбаю». Абай пришел в ужас, услышав эти слова. Никто в ауле не считал двоих детей неродными Оспану и Еркежан – они вос- питывали обоих с колыбели. Жестокость решения Такежана и его окружения поразила всех остальных родственников и соседей Большого дома. Еркежан встретила это решение стойко, без слез. Она ска- зала: «Хотят, чтобы я покинула Большой дом. Хорошо, я уйду, поставлю отдельную юрту на краю аула и буду там жить, в сторонке. Я ведь была любимой женой Оспана, нашего кенже, пусть выделят мне кое-что из общего имущества. И пусть я покину этот шанырак, но душу покойного кенже я не оставлю, не покину наш аул. А двух своих сироток, взлелеянных нами, я также не оставлю. Возьму их с собой, когда буду уходить из этого дома». Большой аул, все родичи были за Еркежан. Аменгеры ни- чего не добились. Их словам никто не внимал. Такежану и Исхаку не удалось провести разделение наследства Оспана. О женитьбе на вдовах они уже не заговаривали. И вот по- средники доставили Абаю последнее их решение: «Пусть аул Оспана останется, как был. Еркежан пусть живет в Большом доме. Но нельзя допустить, чтобы Большим домом владели только потомки Абая. Пусть потомки двух его братьев тоже живут там, управляют хозяйством аула. Для этого Еркежан должна усыновить детей Исхака и Такежана». Этому решению Абай уже не стал противиться. Легко со- гласилась на него и Еркежан. Но она попросила, чтобы в усы- новление ей обязательно отдали Какитая, сына Исхака. У Та- кежана с Каражан единственным сыном был Азимбай, и его мать не пожелала отдавать. Споры о дележе наследия были отложены на более позд- ний срок. Какитай в качестве «хозяйского ока» перешел жить приемным сыном в дом Оспана. Абай собрался ехать в Карамолу на съезд и накануне ве- чером созвал у себя молодежь. Наконец вернулось к нему душевное равновесие. Четыре дня отвратительной семейной свары Абай хотел бы поскорее забыть, и он ни словом не об- молвился об этом с детьми и друзьями. Лишь коротко сказал: Такежан в союзе с Оразбаем. Наш спор о делении на- следства обязательно отзовется там, в Карамоле… Утром Абай выехал в сторону Карамолы. В тот же день, отправившись из аула Такежана, поехал пря- миком к Оразбаю и Азимбай. 2
С собой в поездку Абай взял Ербола, Кокпая, Баймагам- бета – из старших, и Магавью с Дарменом из молодежи. Это было весьма небольшое сопровождение. Хотели ехать и Ка- китай с Абдрахманом, однако Абай просил их оставаться в ауле. Айналайын, Какитай, мне пригодилась бы твоя помощь там, но ты лучше побудь здесь. Теперь ты приемный ребе- нок Оспана и Еркежан, переезжай жить в Большой дом. Будь хозяйским оком в ауле, веди все его дела. Тебе нельзя здесь сплоховать. Такежан и твой отец решили, что ты должен жить в Большом доме, и если ты сейчас поедешь со мной, могут возникнуть всякие пересуды. Так что оставайся, исполняй свое дело! Абишу сказал ласково: Ты человек на отдыхе, сынок. Отдыхай! Зачем тебе все эти наши степные споры-раздоры, дрязги, жалобы, ябеды! Та- кое в степи не вчера началось, душа моя, и не завтра кончится. Твоя помощь, как вода, принесенная на кончике ласточкиных крыльев, не сможет потушить этот пожар. Постараюсь сам на своих плечах вынести всю тяжесть, что навалят на меня. Говоря это, отец не знал, что за последнее время Абиш, по совету Павлова, сделал очень много, чтобы обезопасить отца на предстоящих испытаниях. В этом помогали ему молодые друзья из круга Абая. Абишу, как и Павлову, было понятно, какие опасные по- следствия могут возникнуть в ходе предстоящего допроса генерал-губернатором, «жандаралом», чему будет подвергнут Абай. И нужно было заранее заручиться огромным числом всяких оправдательных свидетельств, ходатайств, «приго- воров», которые единственные для чиновничьих канцелярий имеют значение. Разумеется, там уже заведено дело на Абая и собраны вороха кляуз, жалоб и прошений, порочащих его. А народное доверие к нему, признанная всеми его честность и высокая порядочность – в чиновничьем мире хода не имеют. Учитывая это, Абиш приступил к составлению заявления и собиранию тех бумаг, в которых были бы записаны случаи беззакония и произвола, допущенные властями в прошлом году во время сборов налога. В заявлении подчеркивалось, что Абай выступил только против незаконных черных побо- ров, что лишь вмешательство Абая предотвратило опасное столкновение между уездными властями и массой степной бедноты. В подтверждение этому были составлены «пригово- ры» от имени населения Чингизской волости. Подписать это должны были люди разных родов и аулов. В Жатак с этой бумагой ездил Дармен. Он обошел все юрты, побывал у старой Ийс, у Жумыра, Канбака, Токсана, Серкеша и у других. «Приговор» подписали не только мужчины, но и жещины. Подписывая бумагу, Даркембай, Базаралы, Абылга- зы и остальные жатаки высказались: «Для Абая кровью своей можем подписаться!» Поговорив с Дарменом, Даркембай решил послать в Кара- молу расторопного джигита Серкеша, который часто бывал в городе и знал привычки русских чиновников. Также прозорли- вый Даркембай снарядил в Карамолу любимого Абаем акына, старого Байкокше. Когда подписи под заявлением были собраны, Абдрахман отослал его с Алмагамбетом в канцелярию губернатора в Семипалатинск. Получилась увесистая пачка бумаг. Копию с них и со свидетельских показаний русских переселенцев о по- траве отослал с акыном Байкокше на Карамолинский съезд, с просьбою – постараться вручить бумаги в руки «жандаралу». Так Абиш, которого отец хотел отгородить от своих непри- ятных дел, потихоньку от него же оказал существенную услугу. Вообще-то сам Абай не привлекал молодежь к своим заботам по поводу взаимоотношений с властями, не разговаривал, не советовался ни с кем по этому поводу. Единственный чело- век, с кем он посоветовался, был Павлов. Тот предварил вопросы Абая словами: Ибрагим Кунанбаевич, вам предстоит не очень-то при- ятная поездка… Не сочтите за назойливость, но нет ли у вас вопросов ко мне? Скоро расстанемся, времени у нас не очень много. Да и когда еще придется свидеться? Вы и ваш аул, степь ваша – стали для меня дороги. Жаль, что приехал к вам не ко времени, в пору, трудную для вас. Зато я впервые увидел поминки, узнал, что у вас в степи есть свои Салтычи- хи и Кабанихи! – рассмеялся Павлов, вспомнив про Манике и Каражан. – Жаль, что не мог участвовать при разделе на- следства, потому что Федор Иванович Павлов не является одним из сыновей Кунанбая! Но в остальном, особенно перед вашей сложной поездкой в Карамолу, хочу быть полезен для вас. Спрашивайте! Абай учтиво поблагодарил Павлова за добрые слова, за- тем стал спрашивать: На этот раз губернатор сам должен приехать на съезд в Карамолу. Что он за человек? Как мне с ним держаться? Я ведь раньше никогда не сталкивался с ним. Может быть, мне лучше обращаться к «жандаралу» через его чиновников? Или же самому встречаться и разговаривать с ним? Может, нанять адвоката? Ведь я предчувствую, сколько жалоб и лживых «приговоров» от моих врагов накопилось там, в канцеляриях. Павлов тотчас стал отвечать, словно давно ожидал этих вопросов. Нынешний генерал-губернатор назначен к нам недавно. Мне приходилось слышать разное о нем в разговорах чинов- ников. Но у всех прозвучало единое мнение: у него нет снис- хождения к человеку, который держится перед ним трусливо. А некоторые даже поговаривают, что генерал вполне благо- родно поступил с теми, кто вел себя открыто и смело. При- мите это во внимание. Разумеется. Спасибо, что сказали об этом. Но имейте в виду, что, увы, – любой русский чиновник представляет киргиз-кайсацкую степь как дикую страну, на- селенную невежественными дикарями. И вам нужно пока- зать, что в этой степи есть Ибрагим Кунанбаев! Непременно дать им узнать, кто такой Ибрагим Кунанбаев, родившийся и живущий среди кочевников степи! Сумейте предъявить дока- зательства этим чинушам, что вы человек высочайшей нрав- ственной культуры! Явите перед ними духовную силу чело- века степи, свою силу, – которая в беспредельной честности, благородстве, в красоте поступков! Пусть через вас, Ибрагим Кунанбаевич, они почувствуют великую культуру и искусство вашей древней цивилизации! И дайте все это понять ему – со свойственным вам достоинством, деликатностью и уважи- тельным отношением к собеседнику. Федор Иванович разволновался, лицо его вспыхнуло ру- мянцем. Из больших глаз его, казалось, сыпались красивые синие искры. «Ссыльный, скованный цепью неволи, – а ведет себя как свободный человек на празднике жизни!» – подумал Абай, любуясь своим чудесным другом. Но разговор их был внезапно прерван. Раздались тяжелые шаги, забряцали шпоры, – по аулу шел, приближаясь к ним, здоровенный жандарм с красными витыми шнурами, свисавшими с плеча, с длинной саблей в отделанных медными кольцами ножнах. Настоящий блистаю- щий жандарм – в ауле! Господин Павлов! По личному распоряжению его высоко- благородия господина полицмейстера Семипалатинска я при- был за вами. Вы арестованы за самовольный выезд в киргиз- скую степь и будете сопровождены в Семипалатинск! Прошу немедленно следовать за мной! – обратился он к Павлову. Абай был удивлен и сильно раздосадован. Павлов же спо- койно, с неким даже насмешливым выражением, смотрел на жандарма. Федор Иванович словно не был удивлен появле- нием в ауле устрашающего вида служаки, явившегося по его душу в эту глухую степь. Немедленно следовать за вами я не могу, – спокойным голосом ответил Федор Иванович, явно разыгрывая жандар- ма. – У меня тут еще дела. Не могу задерживаться! Велено доставить вас немед- ленно! Ну и доставляйте! А идти за вами пешком сто верст до Семипалатинска я не собираюсь. У жандарма сделалось совершенное растерянное выра- жение на лице. Позаботьтесь найти для меня лошадь под седлом или возок. Обратитесь за этим к людям этого аула, да будьте с ними повежливее! Ну а я в последний раз выпью местного кумыса! Пойдемте, Ибрагим Кунанбаевич, надеюсь, вы не от- кажете мне в чашке кумыса? Только в полдень жандарм подогнал к юрте телегу об одной лошадке, и Павлов уехал. Абай крепко обнял и расцеловал друга. Молодежь с гру- стью прощалась с Федором Ивановичем. Когда тележка с Павловым была уже далеко от аула, Абай со своими спутниками тоже отправился в путь. Все эти дни Базаралы проводил в седле, объезжая на коне аулы. Он был теперь здоров. С того самого дня, когда во время схватки в Жатаке Базаралы сумел преодолеть себя и встать на ноги, чтобы кинуться в бой, боль в спине, после ужасного хруста, почти совсем ушла. Увидев, что он покинул постель и может передвигаться самостоятельно, Даркембай уговорил его сесть на коня и поехать вместе на урочище Гайлакпай, полечиться грязью. Там находилось соленое озеро Ушкара. Грязь со дна этого озера была самым лучшим средством против болезни поясницы и суставов. Даркембай пользовал лечебной грязью Базаралы две недели, укладывал друга в деревянное корыто, обмазывал ему ноги. Лечение помогло настолько, что вскоре Базаралы забыл о своих болях, и даже пошучивал: Зря я так боялся своей болезни, дрожал перед нею, как напуганный жаворонок, который прячется в траве от лисы. Оказывается, раньше, когда на меня валились всякие беды, я не знал никаких болезней. Спасибо Азимбаю и Даркембаю: один излечил меня черной бедой, другой – черной грязью! И вот теперь он беспрерывно мотался по аулам, не зная ни сна, ни отдыха. Он старался для Абая. Со дня приезда в аул жатаков Дармена, собиравшего подписи на заявлении в защиту Абая, Базаралы решил сам ездить по всем бедным аулам Жигитек, которым также помогло заступничество Абая во время черных поборов. Базаралы знал, что с прошлого года Абая обвиняют в том, что «тогда он призывал людей к неповиновению и сопротивлению». И это обвинение идет от клики Оразбая, к которой присоединился и Такежан со своими людьми, что ненавидели Абая как вероотступника и разруши- теля отческих устоев. Пусть говорят, что он откололся от Кунанбаев, ушел из стаи матерых волков, – правду они говорят. Абай ушел к наро- ду, готов душу выложить за него. Но за это Кунанбаи и Ораз- баи хотят его оклеветать и отдать под суд. Жа! Пора народу постоять за Абая! Сажусь на коня, поеду по аулам, соберу кучу бумаг и помчусь вслед за Абаем в Карамолу! И Базаралы неделю без устали ездил по разным осенним стоянкам многочисленных аулов. Он объехал земли пастбищ племен Мамая, Кокше, Жуантаяк, рассказывая о славных дея- ниях Абая и о том, какую клевету хотят возвести на него враги. Разве мало помогал народу Абай? – говорил везде Ба- заралы. – Но можем ли мы сказать себе, что когда-нибудь по- могли ему? Этого не было, так давайте теперь поможем, когда он нуждается в нашем заступничестве! И стар и млад в серых и черных юртах аулов всех племен, куда заезжал Базаралы, были рады увидеть его. Это был сно- ва их веселый, сильный, умный и добрый Базаралы! Собрав два полных коржуна «приговоров» и свидетельств в пользу Абая, Базаралы помчался в сторону Карамолы. Выехавший с малым числом сопровождения, Абай не так уж и спешил скорее попасть на съезд. Ехал три дня, останав- ливался на обед и на ночевку в знакомых аулах, у своих дру- зей. На четвертый день путники добрались до окрестностей Карамолы, спустились к долине и двинулись вниз по течению реки Чар. Близился вечер, но прогретый за день сентябрьский воз- дух все еще оставался теплым. Благостная речная прохлада смешивалась со степным веянием, порождая приятный для людей и коней вечерний ветерок. Неширокая, с частыми кру- тыми извивами, река Чар неторопливо катила свои прозрач- ные бесшумные воды. На пологих местах еще ярко зеленела трава заливных лугов. Речная гладь казалась неподвижной, сквозь невидимые струи виднелось светлое песчаное дно. Лишь разливаясь на мелководье поймы, протекая в лугах, вода тихо колебала тонкие стебли речных трав и едва замет- но журчала. Прилегающая с обоих берегов реки Чар ровная степь была серебристо-палевого цвета из-за устилающего ее сплошным пушистым ковром волнующегося под ветром ковыля. Лишь отдельными яркими пятнами и полосками шла еще сохранив- шаяся степная зелень. Выстоянные к осени кони шли бодро, лишь изредка косясь на прозрачные речные струи, негромко пофыркивая. Следуя по речной долине прямой дорогою, всадники переходили реку вброд несколько раз. Наконец, выехав на длинный изволок, передние всадники, ими были старшие в группе, подвели остальных к широкому плесу. Коней завели по колена в воду, остановили их попоить. Байкокше, возглавляющий ватагу путников, приказал: Напоите коней, здесь мы переходим Чар последний раз. Не слезая с лошадей, всадники разнуздали их. Громозд- кий, тучный Абай нагнулся с седла, чтобы вынуть удила изо рта коня, но Ербол его опередил и, подъехав ближе, сам вы- нул трензель. Апырай, сейчас начнут издеваться надо мной: мол, сам не может напоить коня! – шутливо посетовал Абай. – Дружи- ще, ты что, до самых седин все будешь заботиться обо мне? Вот, давно завел себе дурную привычку! – засмеялся Ер- бол. – Все кажется мне, что ты, бедняга, ни на что не способен сам, и надо тебя пожалеть! Слова эти рассмешили всех, ибо чрезмерно располневший Абай хотя и казался менее подвижным, чем остальные, но еще был вполне джигит и управлялся с конем умело, ловко, как и любой казах. Гнедой конь Байкокше зашел в воду дальше всех и пил самую чистую воду. Обернувшись на седле, старый акын с улыбкой смотрел на шутивших друзей. Глаза его искрились молодым весельем. Уай, как жалеете друг друга, словно двое калек! Подру- жились слепой да хромой, нашли опору друг в друге! А ведь впереди вас ожидают враждебные толпы, шумные битвы, придется пройти через огонь и воду! Где вы силы найдете, два батыра, коли так ослабли заранее? Кони пили, отфыркиваясь, удила звенели, шутка старого седобородого акына была услышана всеми и приободрила джигитов, молодых и старых. Первым двинулся вброд через реку конь Байкокше, остальные последовали сзади, шумно разбрызгивая воду. Абай обратился к Ерболу и Дармену, ехавшим рядом с ним, и спросил, указывая на Байкокше: Е, а вы ничего не заметили? Нет? Не думаю, что его одо- левает наваждение, как шамана-бахсы, но полагаю, друзья, что скоро придет к акыну вдохновение! Вот увидите! Дармен молча посматривал на Абая. Молодой джигит знал, по опыту прежних отношений, что Абай-ага во многом прови- дец и может с одного лишь взгляда на человека определить, что тот намерен сделать – и сделает в следующую минуту. И Дармен с затаенным волнением стал ждать появления песен- ного вдохновения у старого акына. Дармен и сам знал, как это происходит. Знал и то, что ниче- го дороже и выше этого не бывает… Байкокше, уехавший далеко вперед, вдруг остановился в ковылях и слез с лошади. Когда остальные подтянулись к нему, старик уже освободил гнедого от удил и, взяв на длин- ный чумбур, пустил попастись. Всем спешиться! Скорее слезайте с лошадей! – каким-то необычно властным для него голосом повелел старый акын. И люди молча повиновались. Но, спрыгнув с седел и пустив лошадей пастись, тотчас встали вокруг Байкокше. А он, сняв с головы тымак, в щелочку прищурил свои раскосые глаза, под- нял голову к небу и запел. Необычная это была песня – без сопровождения домбры, монотонная, как молитва. Морщинистое лицо старика, его бе- лая бородка клинышком, задранная вверх, большой орлиный нос делали певца, исполнявшего странную песню, действи- тельно похожим на предсказателя-бахсы. По сути, это была не песня, а песенный пересказ сна, который видел Байкокше накануне ночью. Но все равно акын начал его с традиционно- го почина: «Ахау!» Он увидел огромную пустынную местность, затянутую ту- манной полумглой, а посреди этого пространства неподвижно стоял один человек. Это был Абай. Он словно настороженно ждал чего-то. И вдруг со всех сторон разом, с безобразным шумом стали набегать на него свирепые существа. Была чудовищного размера черная собака с поджатым голодным брюхом. Был громадного роста облезлый тощий волк с вы- пирающей решеткой ребер. Была облизывавшаяся бешеная лиса, словно почуявшая запах крови. Были другие свирепые хищники, похожие на гривастых темных гиен. Звери окружи- ли человека и со всех сторон стали подступать к нему. Вдруг мгновенно сделалась страшная кутерьма, чудища кинулись на Абая одновременно. Все исчезло в мелькании звериных тел. Тьма накрыла пространство сна. Рев, визги, глухие стоны – и стало тихо. А когда снова развиднелось, пред очами Байкокше пред- стала другая картина. Посреди звериного круга Абая не было. Вместо него стоял могучий желтый лев-арыстан с бурой гри- вой. Лев сам кинулся на врагов и вмиг разметал их вокруг себя. Удары его громадных клыков и могучих когтей были со- крушительны, клочьями разлеталась шерсть, рвалась в куски звериная плоть, красная, как огонь, кровь залила все вокруг. Мгновение – и вот уже хищные твари с переломленными хребтами, рассеченными лапами, с перекушенными окровав- ленными телами валяются мертвыми вокруг торжествующего льва. Стоит он один, словно на холме победы, и грозно огля- дывается вокруг себя: «Есть еще кто-нибудь, кто хочет сра- зиться со мной?» Кривые острые когти его скребут землю, от- гребая камни, он бьет хвостом себя по бокам. Ярости и мощи его нет предела. Вот что я видел во сне, джигиты! – изменившимся, моло- дым голосом воскликнул Байкокше. – Думайте сами! Разгады- вайте! А теперь – все на коней! И старый акын первым направился к своему гнедому коню. Дармен, Магавья и остальные стояли на месте, все еще никак не приходя в себя. Первыми за старым акыном после- довали Абай и Ербол. Вечер уже подступил, а до города еще оставалось ехать не так уж мало. Байкокше, ехавший впереди один, подхлестнул своего темно-гнедого жеребца камчой и перешел на скорую рысь. Остальные подтянулись за ним. Никто не видел на его лице лукавой улыбки. Четыре дня назад, когда он был в гостях у Даркембая, тот рассказал ему о новых напастях, свалившихся на голову Абая. Рассказал о вызове его в Карамолу, для допроса «жандаралом». Сбились в стаи кровожадные толстосумы в степи и хищ- ные сановники в городе и хотят вместе навалиться на нашего Абая. В город на этот раз поезжай ты, ровесник. По мере сил своих постарайся придать ему воли и мужества для сражения с хищниками. Укрепи ему дух умными наставлениями. В час испытания кто поможет Абаю, как не мы с тобой? Пусть наша дружба с ним не будет для него напрасной. Байкокше в эти дни поездки не раскрыл перед спутниками одного своего секрета. В двух дорожных сумах, перекинутых через спину его небольшого темно-гнедого жеребца, лежали толстые пачки бумаг – заявлений, свидетельств, «пригово- ров» и писем в защиту Абая, подписанных сотнями простых людей. Этот груз свой Байкокше берег, как зеницу ока. Задача его была – пройти с этими бумагами к самому «жан- даралу». У всех в этой маленькой ватаге друзей были свои тайные мысли, желания, намерения, опасения и надежды, направ- ленные только на одно – как помочь Абаю. С этим путники и прибыли поздним вечером в Карамолу. Остановились в госте- вой юрте, которую поставил для них Айтказы. 3
Оразбай был уже в Карамоле, основательно расположив- шись в собственных юртах: при нем было достаточно людей и скота – как дойного, так и под нож. Выехав на день позже Абая, прибыл на день раньше – дви- гаясь скорым ходом, без остановок, поскольку силы его удваи- вались от единственного, но уж больно крепкого желания: здесь, на чрезвычайном сходе, не гнушаясь ничем, собрав и тех, и других – казахов степи и чиновников города, – всех на- травить на Абая, чтобы свалить его замертво. Как ни рвался Оразбай на сход, как ни стремился поско- рее выйти в дорогу, пришлось ему задержаться. Сидя в своем ауле, теряя покой, чутко улавливая любые слухи, он ждал ве- стей о вражде Такежана и Абая, вестей от тяжбы, что прошла недавно в Ералы – о дележе наследства Оспана. Именно это коварное наследство и могло прямиком бро- сить Такежана в руки Оразбаю. Но Такежан не давал своего последнего слова, хотя Азимбай точно сказал: дети Кунанбая не на шутку повздорили. Все это и держало Оразбая в ауле, не давало отправиться на сход… Вот, наконец, сюда пожаловал Азимбай, уже давно обещавший приехать. Оразбай и Демеу тотчас отвели гостя в уранхай и хоро- шенько расспросили обо всем. Азимбай был достаточно хи- тер, к тому же, не беден, а значит – вполне независим. Ораз- бай то нетерпеливо теребил его за рукав, то наседал, жадно поедая джигита своим единственным глазом, стараясь пой- мать каждое слово из его уст. Надменный внук Кунанбая от- вечал скупо, в общих словах и поведал лишь о самом малом, незначительном. Вот что удалось узнать… Абай крепко обидел не одного Та- кежана, но и Исхака. Хорошо зная, что все уважают его, и ни- кто не пойдет против, Абай сумел удержать в своих руках на- следство Оспана. Будучи старшим, Такежан пострадал только из-за своей робости. Пока не зная, как заполучить свою долю, он прекратил все разговоры. Азимбай не сказал ни слова о том, какие разгорелись тяж- бы между сородичами, однако он дал понять главное: Таке- жан достаточно обижен на Абая. Если вражда разгорится, то, в конце концов, Такежан сам найдет дорогу к Оразбаю. Имен- но это было благой вестью, что принес Азимбай, да и приезд его в аул также был хорошим знаком. Поняв, что на большее расколоть джигита не удастся, да и самое нужное уже было выведано, Оразбай оставил их вдво- ем с Демеу и вышел из уранхая. Солнце только что закатилось. В сумерках Оразбай поехал в свои табуны, один, никого не взяв с собой. Под ним был конь заячьего окраса, шея дугой, с широким крупом, накрытый бе- лым чепраком. И сам Оразбай, сливаясь с конем, был сейчас одет во все светлое: на голове – легкий заячий борик, на пле- чах – широкий тонкий чапан из репса. Всадник двигался не- спешным ходом, перейдя к концу пути на бодрый шаг, слился с селевым потоком своего светло-сивого табуна. Тысячный табун Оразбая был почти всецело светло-сивой масти и носился по джайлау, словно единое, огромное, не- прирученное животное. Лошади – жеребцы и кобылы, четы- рехлетки, пятилетки, составлявшие ядро табуна – были не в меру строптивыми, пугливыми и дикими. На протяженном жели, в пору привязи дойных кобыл, хозяин велел держать не менее ста жеребят. Проезжающий мог залюбоваться светлой вереницей молодняка, – во славу и на радость самому Ораз- баю, – который и делал столь длинный аркан, чтобы показать себя перед людьми. Сейчас он был один среди своего тысячного табуна, почти в темноте, бесцельно дергая поводья, и мысли его метались, будто не коня он подхлестывал камчой, а самого себя. Вдруг спешивался, вел за собой коня в поводу и бродил по табуну, словно волк на охоте, затем снова вскакивал в седло… Нечем порадоваться. Оразбай отер слепой глаз, успев- ший уже иссохнуть, провалиться, как у мертвеца. Сминая в руке борик, глубоко задумался… Вдруг перед ним в темноте всплыло так же одноглазое лицо Кунанбая, с которым Ораз- бай враждовал когда-то. Конечно! Враждовать надо так, как это умел Кунанбай. Коварно и жестоко, мстительно и беспощадно. Вся злоба Оразбая будто жила в нем сама по себе, копилась с далеких времен. Будь Оспан сейчас жив, он стал бы его самым нена- вистным врагом. А теперь его целью был Абай, и уже третий год Оразбай беспрестанно плел свои козни против него, пу- ская на это дело сотни голов лошадей, которыми он платил чиновникам, писарям и толмачам. Подумав об этом, Оразбай огляделся в темноте, осматривая свой тысячный табун, будто прикидывая, насколько он поредел за эти годы, пущенный на взятки в городе. Всех опутал паутиной Оразбай! Ее нити тянулись до Усть- Каменогорского, Зайсанского уездов, откуда на чрезвычай- ный сход съедутся владетели несметных стад и властители степных волостей, аткаминеры, бии. Вдобавок к тому, силки Оразбая были расставлены и в Семипалатинске, чуть ли не в кабинете самого уездного главы, словом, все свитые им ве- ревки смыкались, как сеть, теперь в одном месте – в Карамо- ле, где на днях начнется сход. Имя Оразбая было на устах волостных и судей родов Ке- рей и Матай, располагавшихся именно в Карамоле. Нашли с ним общий язык и баи, старшины родов Уак, Бура, Найман и Басентиин, кочующих по степным берегам Иртыша. Что каса- ется городских денежных баев, то и с ними в последние годы завел Оразбай тесную дружбу, обмениваясь щедрыми дара- ми, словно со сватами. Здесь же, в степи, среди тобыктинцев, чуть ли не половина людей из пяти волостей были в кумов- стве с ним. Но только один аул Абая все эти хитроумные, столь широ- ко расставленные сети небрежно обходил стороной. У Ораз- бая словно камень в глотке застревал, когда он принимался думать о том, как рассорить Абая с сородичами. Чтоб их бесы попутали! Пулей, которая смертельно ранит Абая, как раз и могла стать эта распря с Такежаном. И тогда Абай будет обре- чен на одиночество в родовом Большом доме, а после, может быть, даже изгнан из отцовского аула. Вот почему Оразбай все это время говорил и думал о деле- же наследства Оспана. А теперь, когда Такежан колеблется, надо действовать немедля, не жалея ничего! Все это кружилось в его голове, когда он, в своем светлом чапане, белый, как призрак, носился по табуну на светло- сером коне, пока лошадей после водопоя не погнали на вы- пас. Возвращаясь скорым шагом в аул, Оразбай издали раз- глядел своим единственным, но зорким глазом, что у керме спешилась группа всадников. Чтобы приехать в Карамолу с подобающим сопровождением, Оразбай позвал с собой мно- гих владетельных баев. Вот они и начали собираться: те, что стояли у коновязи, были Абыралы, Молдабай, Жиренше и Байгулак. Когда Оразбай сошел с коня, они только что при- нялись за вечерний чай, расположившись в большом доме, и принимал их расторопный Ыспан. Войдя, Оразбай сразу увидел этого безбородого смуглоли- цего джигита, который уже бежал к двери. Взяв из рук старше- го брата камчу и борик, Ыспан усадил Оразбая повыше. Оглядывая гостей, Оразбай начал разговор, который вына- шивал последние дни: И когда только казахи перестанут талдычить: Ибрай справедливый, Ибрай мудрый? Глядите, что вытворяет этот «справедливый Абай». Даже Такежана и Исхака, своих бра- тьев, рожденных от одной матери, заставляет выть от обиды. Обоих оставил с пустыми руками, без наследства, выгнал из главного очага Кунанбая, все взял себе! Разве это справедли- во? Это ли назовем благородством? Наглость это и пакость, и творит он все это и с живыми, и с мертвыми потомками Ку- нанбая! Все это Оразбай говорил, захлебываясь от злости, высоко поднимая палец, возвышаясь на торе и яростно сверкая гла- зом на каждого из гостей. Не я ли предупреждал? – вопрошал он. – Не я ли говорил: наследство Оспана, наконец, откроет истинное лицо Абая! Так и вышло. Кто сбивает людей с пути, сводит на нет все хорошее, что оставил Кунанбай? Кто разоряет мирную жизнь целого домашнего гнезда? Абай! Кому он только не вредит? Все, кто идет за ним, отрекаются от праведного пути отцов, становятся изгоями. Почему? Да потому что сам он давно от- рекся от всего – от старинных обычаев, нравов, даже от род- ного языка! Почти всю эту ночь Оразбай говорил нечто подобное, и его друзья с удивлением слушали его. Никто ничего такого не знал о наследстве Оспана, о распре Такежана и Абая. Ни Абыралы, ни Байгулак ничего не ведали, лишь до Жиренше доползли какие-то туманные слухи… Молдабай, косо поглядывая на хозяина, думал: «Вот, на- рядился в двуличные одежды… Да если бы в его словах была хоть капля правды, он бы не порицал Абая, а поддерживал его…» Неужто все это так, Оразеке? – вдруг перебил Оразбая Байгулак, как бы высказав вслух осторожные мысли Молда- бая. О чем это вы тут говорите, Оразеке? – усомнился и Абы- ралы. Оразбай сердито оглядел гостей. Е, зачем мне врать, бес, думаете, попутал меня? – ис- кренним голосом произнес он. – Напротив, со мной, за моим дастарханом – сам Кудай всемогущий! Он все видит, и вы ско- ро тоже узрите… Клянусь жизнью, я говорю истину! Некоторые гости удивленно переглянулись… Впрочем, после хорошего ужина, после мяса жеребенка, варившегося столь долго, что его уже не надо было жевать, после чая и обильных чаш кумыса, многие переменили свое суждение. Слово за слово, эти спесивые, задиристые баи рода Тобык- ты принялись поддакивать Оразбаю и обвинять Абая во всех смертных грехах. Почему же имя Абая тогда у всех на устах? – начал Бай- гулак, славившийся своей рассудительностью. – Почему все ближние-дальние прямо-таки смотрят ему в рот? Вопрос был обращен к Оразбаю, но тот лишь отвернулся, недовольно махнув рукой. За него ответил более проворный на язык Жиренше: Е, Байгулак! Абая величают великим мудрецом, славным оратором-шешеном. А нас кое-кто записал в неучи и невеж- ды, что сгорают от зависти к его золотой короне. Последние слова, произнесенные с обычной для Жиренше насмешкой, так задели Оразбая, что он задрожал от злости. Да на что нам его ученость, даже если кое-кто назовет его великим мудрецом? В чем его ученость? «Предки плохие, отцы плохие, праведный путь казахов плох», – продолжал он, уже якобы передразнивая Абая. – Или вот: «волостной – вор и обманщик», «бии да баи – грабители и насильники», «мул- ла – невежда и плут». Будто мы и сами об этом… – Оразбай запнулся, но затем продолжал более уверенно: – Что это за мудрость, из-за которой ссорятся дети и отцы, народ сбива- ется с толку? Жиренше заерзал, передернул плечами, будто намереваясь слегка ткнуть его в пах, чтобы тот еще пуще взбрыкнул. Е, Оразеке! – вскричал он. – Каждый, кто хоть мало- мальски научился читать, бегает с бумажкой за пазухой, всю- ду твердит «Слово Абая», поет его песни, назубок знает его стихи… Что тут поделаешь, Оразеке! Его слова доходят до наших детей – не твои! Жиренше огляделся с самой невинной улыбкой, еще пуще разозлив Оразбая. Абыралы перехватил мысль сотрапезника и, чуть пригубив кумысу, осторожно проговорил: Есть такое опасение. Нынче вся детвора, джигиты- домбристы читают Абая, поют Абая… «Песни Абая», «Слово Абая»… Думаю, тут расползается в народе некая новая за- раза. Абыралы поругивал Абая, хотя и глубокомысленно, но все же неуверенно, с тревогой оглядываясь по сторонам, посколь- ку все знали, что в народе звучит не только «Слово Абая», но и одно едкое, насмешливое стихотворение, написанное Аба- ем про самого Абыралы… Тут Ыспан, тщась подтвердить только что прозвучавшие речи, сказал, обращаясь к своему старшему брату: Оу, Оразеке! Разве не те самые «песни» да «слова» этим летом вы нашли в своем же очаге, у собственных детей? В книге, по которой мулла учил их грамоте… Как вы расчихво- стили тогда его! – Сказав, Ыспан засмеялся, что еще больше удручило Оразбая. Помолчав, Оразбай заговорил, словно оправдываясь: Ну взял муллу беспортошного из здешних жуантаяков, думал, станет учить детей праведности, намазу да грамоте, а тот оказался чересчур умным. Оно бывает, что у людей, слишком грамотных, порой мозги прокисают… Вот сижу как-то возле дома, прислушиваюсь, чему же он там учит, а этот не- доумок заставил детей блеять, заучивать наизусть словоблу- дие Абая. Высмеивает волостного главу. Кажется, это было про нашего Молдабая, – закончил Оразбай, ехидно смеясь. Молдабай сидел молча, потемнев лицом: теперь и его за- дирают. Очернил, обдал грязью такого достойного человека! – продолжал Оразбай. – А у меня как раз в руке была камча. До того рассердился, что в кровь расписал этого муллу, и в тот же день выгнал пешком, как собаку, – пусть топает к своим жуантаякам! Было видно, что он считает такое дело достойным всяче- ского подражания. Оразбай меж тем с гордостью оглядел го- стей и, прибодрившись, продолжал: Нет, надо перекрыть это словоблудие! Кто тут славит Абая? Как можно положить конец такому разврату, если даже достойные люди поют ему хвалу? Сказано же: во все време- на приходит свой искуситель. В наши дни, он – под личиной Абая. Идя против Абая, разве я не хочу уберечь казахов от гнусного совращения? О себе ли я пекусь? Неужто я желаю заполучить скот Абая или поживиться у него чем-то? Вот мой дастархан, вон мой табун, у меня своего хватит! Хозяин махнул рукой перед собою, очертив круг дастарха- на, ткнул пальцем в стену юрты, в том направлении, где пас- лись в ночном его светло-сивые лошади, и продолжал: Попомните мои слова! Завтра же они прозвучат из уст уездного главы, их повторят и казахи, в низине и в горах. Все вокруг в голос завопят то же самое! На этот раз Абая вызы- вают в уезд, мне передал один толмач, мой человек в городе. Так и говорит: «Как я замечаю, гнева на него припасено до- статочно и у акима уезда, и у чиновников повыше. На этот раз, пожалуй, Абай покатится, как перекати-поле, в ссылку». Для того мы и едем в Карамолу, чтобы своими глазами увидеть, как скрутят Абая, и крикнуть ему вслед слова проклятья! Закончив свою речь, Оразбай оглядел гостей, будто высмат- ривая несогласных. Все молча кивали под его шарящим взо- ром, и лишь Жиренше улыбался: как оказалось, у него было свое особое соображение. Дело не только в том, – вдруг сказал он, – что достойные люди края и чиновники из города, наконец, договорились и вместе хотят покончить с Абаем. Но вот что я вам скажу – на этот раз Абай не уйдет и от проклятия святых аруахов! Оразбай и Абыралы, с разных сторон дастархана, изумлен- но глянули на Жиренше. Улыбка уже сошла с его лица. Он за- говорил сердито, даже злобно: Вчера, собираясь сюда, услышал еще кое-что. О новой, прямо-таки ужасной выходке Абая поведал мне Шубар. Он-то, хоть и часто хаживает к Абаю, но вовсе не его человек, вы не подумайте! И вот, рассказал, почему он так поспешно уехал из аула Абая. Весь этот аул – точно становище бесов. Вечно там крутятся темные люди: ссыльные, изгои всякие, мелочь какая-то, певцы-музыканты… Перечисляя «темных людей», Жиренше все больше рас- палялся, словно каждый возбуждал в нем особую личную не- нависть: Вот, к примеру, есть там такой Дармен, сородич Абая. И тоже якобы акын, сочинил легкомысленную песенку. И в этой пустопорожней чуши прямо-таки опозорил Кабеке, моего свя- того предка Кенгирбая; мол «взяточник, кабан, волк, поедав- ший своих щенков!» Шубар как услышал этого Дармена, так сразу и уехал, а домой вернулся, хватаясь за грудь, так как сердце ему прихватило… Сказал: Абай и сам одержим беса- ми, и других успел затянуть в бесовщину. Вот видите! Вижу! – воскликнул Оразбай, вскочив с места. – Он и есть тот самый темный человек, Абай, тот, кто отбивает сына от отца, дочь – от матери, народ – от святых предков, от нашего праведного пути! Что с ним еще делать, как не проклясть и прогнать навеки? Так, за ужином, за чаем-кумысом, гости Оразбая незамет- но для себя перешли в его веру: теперь и они, прежде сомне- вавшиеся, были твердо убеждены в том, что Абая надлежит «проклясть и прогнать навеки». С этой мыслью они и отправи- лись в дальний путь, при самых первых проблесках утренней зари… В свите Оразбая было до сорока человек – видные баи да сопровождающие их джигиты. Возглавляя группу всадников, сразу за окраиной, Оразбай перешел на ходкую дорожную рысь. У него был свой расчет: несмотря на задержку, он дол- жен был прийти в Карамолу хотя бы на день раньше Абая, переночевав в пути лишь один раз. Пусть даже на полдня опе- редить бы Абая, – удастся потолковать с нужными людьми, привлечь их на свою сторону. Просторную белую юрту привезли в Карамолу заранее. Едва спешившись, предусмотрительный Оразбай распоря- дился зарезать жеребенка-стригунка, также и валуха, и пару упитанных ягнят раннего окота. Вскоре его временное жили- ще было полно гостей. Все приглашенные, прибывшие с гор- ных волостей Семипалатинского уезда, уже были полностью на его стороне. С ними Оразбай давно нашел общий язык, откровенничая о деле Абая: он знал, что они такие же хитре- цы, как и он сам. На следующий день его имя уже стало часто звучать на устах волостных, биев, баев и богатеев, собрав- шихся в Карамолу, его называли не иначе как «бай Оразбай из тобыктинцев». В полдень того же дня джигиты Оразбая привели на длин- ном чембуре упитанную светло-сивую кобылу, только что пой- манную в походном табуне. Оразбай велел поставить светло- сивую перед толпой и громко попросил дать благословление на жертву. Старшим из владетелей Тобыкты был Байгулак. Оразбай и попросил его благословить, чтобы зарезали ло- шадь. К тому времени Оразбай натянул еще две белоснежные юрты, взятые в ауле Ракыша – волостного главы Аршалы. Не забыл, конечно, и о кумысе: проворные юные джигиты бегали с чашами туда-сюда. Кроме вчерашних гостей, сегодня были приглашены но- вые: люди из Семипалатинского уезда – ближних к городу во- лостей, а также волостей, протяженных вдоль Иртыша. Были здесь и богатые баи из Усть-Каменогорского, Зайсанского уездов, прибывшие на ярмарку. Из рода Семиз-Найманов с холмов был бай по имени Курбан. Из отдаленных мест Ир- тыша, Алтая, от рода Каратай был приглашен Ережеп. Здесь хватало и мырз – торе из родов Керей, Матай, Мурын и Сы- бан. И всех их щедро принимал именно он – «бай Оразбай из тобыктинцев». Одет он был по обыкновению скромно: все тот же неиз- менный чапан из светлого репса, на голове – белый заячий борик. Однако едва он заговорил, как всем стало ясно, что за этой показной скромностью скрывается значительная сила и власть. Сев посреди тора, разгладив жесткую бороду с просе- дью, он сам повел разговор, четко и весомо произнося каждое слово. Никто из приехавших ни вчера, ни сегодня не затрагивал разговора о главной заботе схода в Карамоле: о спорах, раз- дорах, долгах, о возмещении ущерба пострадавшим, людям огромного края… Почему? Все дело в том, что чрезвычайный сход был со- зван как ответ на поток жалоб и прошений от простого люда. Все эти заявления подавались по поводу бесчисленных на- силий, барымты и даже человеческих смертей, а творилось все это именно теми самыми богатыми баями и властителя- ми, что сидели сейчас в доме Оразбая. Но нет – никакое на- казание даже и не коснулось их! Все знали: если на сходе восторжествует справедливость, будут выслушаны прошения, то многие из тех, кто пил тут ку- мыс Оразбая, ел сурпу из его светло-сивой жертвенной кобы- лы, могут изрядно пострадать… Назавтра прибудут начальники трех уездов. Ожидается сам «жандарал» из Семипалатинска. Что принесет в Карамо- лу этот чиновничий поход? Истинная же цель сегодняшнего сборища для степных властителей, баев и биев, – не дого- вориться о чем-то определенном, а просто обнюхаться, ведь каждый мог подставить другого под разящую пулю. А как убе- речь свои головы, если не держаться вместе? Разве может гнев «жандарала» пасть сразу на всех? Так всегда узнают друг друга записные плуты – по глазам, по лицам, еще издали… Вот эти люди и пришли к дастархану Оразбая, каждый своим путем, но все вместе – с одним за- мыслом: уберечь свою шкуру, сбившись в плотную стаю. Вот почему и не говорили они о делах схода, а просто ели сурпу с одного котла, шутили за кумысом, и в итоге всем ста- ло ясно: на этом сходе они не будут бодаться друг с другом. А если начальство лягнет одного, то остальные встанут за него горой. То же самое и с чаяниями людей, жалобами, что копи- лись годами: их жалобы опять попадут под сукно… За дастарханом Оразбая шел малозначительный разговор о чиновниках, приезжающих назавтра, о судье-казахе и тол- мачах, что будут вместе с ними… Улучив минутку, Оразбай, никогда не забывающий о своих кознях, умело и как бы не- взначай перевел разговор на Абая. И тут оказалось, что об Ибрагиме, сыне Кунанбая, о его стихах и назиданиях наслышан весь Семипалатинский уезд. Впервые произнеся за дастарханом его имя, Оразбай кра- ем глаза заметил, как одобрительно заулыбался какой-то ак- сакал, сидевший пониже, затем, во время своей речи зловеще вращая глазом, он увидел, как молодой джигит, разносивший кумыс, вытянул шею, прислушиваясь к словам об Абае. Нет, хватит! – решил Оразбай. Несмотря на то что часть собрав- шихся, преимущественно владетельные баи, скривили рты, будто даже имя Абая им слышать противно, он не сразу на- шелся, как повернуть разговор в иное русло. В середине его длинной речи никому уже не было ясно, любит ли он Абая или нет, хвалит его или честит… Вот и Семипалатинский глава был достаточно разгневан, послал повестку, распорядился, чтобы он непременно был здесь, – говорил Оразбай ровным голосом, точно сообщая какие-то скучные новости. – Кажется, суд намерен допро- сить его по многим делам. Как бы конец не пришел Абаю на этот раз… По всему видно, что завтра его будут допрашивать перед всем честным народом. Вот такую весть послали нам толмачи жандарала… Поведя ухом, пошарив глазом, Оразбай решил не продол- жать в том же духе, и вдруг нашел новый, неожиданный ход: не стал, как обычно, обвинять Абая в подстрекательстве лю- дей и страшных кознях против белого царя, а поведал всем, как сам был недавно удивлен неимоверной жадностью Абая. Наследство отобрал у кровных родичей! Эх, да что там наследство… – горестно махнул рукой Оразбай. – Он даже отцу своему Кунанбаю не справил тризну! Все разом загалдели, замахали руками, даже тот аксакал, что улыбался, услышав имя Абая, изобразил гневное удивле- ние на лице… Впрочем, от зоркого глаза Оразбая не ускольз- нули и другие два-три удивленных взгляда… Теперь разговор вроде бы повернулся в нужное русло, но на тебе! Вдруг один разгоряченный кумысом торе из сыбанов схватил домбру и забренчал на струнах, бараньим голосом пропев четверостишие: жүктеу/скачать 0,82 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|