Книга третья перевод анатолия кима алматы ид «жибек жолы»
жүктеу/скачать 0,82 Mb.
|
Путь абая 3-конвертирован
| Темнеет свод неба. На западном крае Пожар уходящих лучей догорает,
И на алеющем шелке заката Дальняя башня, как сон, возникает… Из всех присутствующих «Вадима» читал один Какитай. По просьбе Абая он рассказал собравшимся об этой повести. По- сле чего Абай-ага продолжил: Будет полезно для вашего творчества, если вы будете знать поэзию Лермонтова. Формы его поэм близки к дастану, и они также могут обогатить дастан. Какитай, Магаш, вы двое читали Лермонтова на русском, а Дармен, Кокпай и старшие не знают русского, да и Акылбай не знает. Так что, друзья мои, просвещайте друг друга, рассказывайте о творчестве Лермон- това. После этого молодежь, перейдя в угловую комнату, до са- мого вечера просидела над лермонтовским «Демоном». Поэму читали по очереди то Какитай, то Магаш, тут же на месте устно переводя ее на казахский. Небывалый интерес, страстные спо- ры вызвало это необыкновенное чтение. Акыны горячо выска- зывались о Демоне, Тамаре. Какие необыкновенные, смелые мысли высказаны ими! Но ведь это мысли самого поэта! Великие образы рождены его душой, похожи на него. При этих словах Какитай, словно потрясенный внезапным озарением, воскликнул: Так это как же?.. Поэт не хочет преклонить голову даже перед Создателем? Спорит с Провидением? До вечернего чая молодые акыны разгоряченно говорили о поэме, о самом Лермонтове, и не беспокоили уединившегося в своей комнате Абая-ага. Только за вечерним дастарханом все вновь увиделись с ним и захотели продолжить разговор о Лермонтове. И тут вошел к ним одинокий путник, поздний гость. Это был Акылбай, живший к тому времени отдельным аулом и владев- ший собственным зимником в урочище Аралтобе, возле Мия- лы, недалеко от аулов жатаков на Байбала. Его зимник отстоял от отцовского на расстоянии полудневного конного перехода. Акылбай молча, быстро разделся и присел ко всем, как всег- да, немногословный и сдержанный. На вопрос отца: «Живы ли, здоровы люди у подножия Шолпан?» – Акылбай невозмутимым, будничным голосом вдруг сообщил ошеломившую всех весть: Какой-то большой вражеский отряд напал на табуны дяди Такежана у горы Шолпан. Угнали всех коней, всех до одного. Когда? Что за враги? Откуда? Куда угнали лошадей? Вопросы так и посыпались со всех сторон на вестника. Чай остался нетронутым. Айгерим и служанка Злиха, си- девшие у самовара за низеньким столом, тоже придвинулись к Акылбаю и стали слушать его. Он, по своему обыкновению, неторопливо и обстоятельно рассказал все, что знал. Джигиты примолкли и слушали, нахмурившись. Акылбай поведал, что напали сегодня рано утром, что, же- стоко избитые, в крови, остались лежать на земле Азимбай и его люди, около двадцати человек. Угнаны восемьсот коней из табуна и лошади под седлами. Не оставили ни одного, даже са- мого хилого стригунка. Говорят, что лошадей угнали в сторону Чингиза. Сам Акылбай в час набега сидел в шалаше табунщиков, на временной их стоянке. Раненый Азимбай с двумя уцелевшими табунщиками смогли добраться туда, и один из них восполь- зовался конем Акылбая, чтобы доскакать до ближайшего аула родственников и привести оттуда коней для остальных. Когда Акылбай добрался в своем рассказе до этого места, Абай неожиданно прервал сына, спросив у него: Ну а ты почему остался на стоянке? Что ты там делал? Меня Азимбай пригласил, с утра звал с собой к табуну. А что мне было делать при табуне? Я остался на стоянке, чтобы покушать куырдак, который готовил поваренок. Ну и что, покушал? Только начал есть, а тут поваренок зачем-то вышел из ша- лаша, да тут же и прибежал обратно. Говорит: ага, там, в доли- не, шум большой стоит. То ли волки напали, то ли барымтачи, а может, гоняются за отбившимися конями. Что будем делать? – спрашивает. А ты? Я ответил, что покушаем куырдак и пойдем посмотрим. Та- кой вкусный куырдак получился – из печени и ляжки пятиме- сячного жеребенка, мягкий, скользкий от жира, просто объеде- ние… Абай перестал расспрашивать и грозно нахмурился. Дармен почувствовал, что Абай-ага близок к гневу, вот-вот сорвется и набросится с насмешками и руганью на своего старшего сына… И самым непринужденным тоном, Дармен стал все сводить к шутке. Да благословит твою невозмутимость всемогущий Кудай! Разве могли разбойники или волки отвлечь нашего Акылбая в ту священную минуту! Чуткий Магаш тут же решил поддержать Дармена: Куырдак из нежного мяса жеребенка представляет собой очень серьезное испытание! Можно действительно обо всем позабыть, ни на что не обращать внимания… Не надо! – отбивался Акылбай. – Вижу, мальчик уж очень беспокоится, говорю ему: «Выйди, посмотри». Он вышел, вер- нулся с криком: «Ойбай! Напали барымтачи! В лощине, слыш- но, бьются насмерть! Кричат «аттан! аттан!». Косяки угоняют в сторону Шолпан. Что делать?» Абай: Ну, а ты что? Магаш: Акылбай-ага, я полагаю, вы запрыгнули в седло и ринулись в бой? Или помчались за Шолпан догонять табуны? Акылбай: Никуда я не поскакал, парень, отстань! Продолжал кушать куырдак, ясно тебе? Ждал, когда кто-нибудь прискачет и все объяснит. Абай: И ты считаешь себя мужчиной? Но, может быть, ты сейчас врешь, сидя перед нами? Незачем мне врать, ага. Не думайте, что я испугался. Про- сто не хотелось делать лишних движений, – объяснял Акыл- бай. И тут в комнате грохнул общий смех. Улыбнулся даже Абай. Сами подумайте, – продолжал Акылбай. – Лошадей уже угнали за Шолпан, дорога в глубоких сугробах. Ну, я погнался бы за ними вдогонку – и что толку? Где бы я их догнал – в тол- стой шубе, пробираясь по оврагам и буграм? Может быть, толь- ко в Ералы и догнал. А что бы я делал с барымтачами? Драться один против многих, как храбрый батыр, я не смогу, – осталось бы только хныкать перед ними да унижаться! Нет, быть таким батыром я не желаю! На этот раз Магаш и Какитай не стали смеяться. По виду Абая они поняли, как глубоко задет и расстроен их агатай сло- вами и поведением Акылбая. Им тоже было неловко за него пе- ред Абаем, но не хотелось, чтобы разгневанный отец сорвался и начал бранить и унижать их добродушного старшего брата. Однако Абай, внимательнее приглядевшись к своему пер- венцу, усмехнулся и молвил вполне миролюбивым тоном: Голубчик мой, если бы тебя услышал кто-нибудь посто- ронний, то непременно подумал бы, что ты настоящий болван. Ведь что завтра могут сказать люди? Скажут: пока один из вну- ков Кунанбая сражался, как мужчина, с врагами, другой сидел в шалаше, ел куырдак и лизал жир со дна казана. Все рассмеялись шутке Абая, смеялся и сам Абай После этого, оставив в покое Акылбая, Абай стал серьезен и перешел к тому, что его сильно обеспокоило. И кто же были они, эти барымтачи? – спросил он. Говорят, что во главе стояли Базаралы и Абылгазы, – со- общил Акылбай. Базаралы? Абылгазы? – быстро переспросил Абай, озабо- ченно взглянув на сына. – Что же ты сразу не сказал? И тут Абай невольно высказал мысль, которую ему не хоте- лось бы выражать вслух: Вот к чему привели насилие, клевета и вероломство Таке- жана!.. А вы что думаете о Базаралы? Спросив это, он испытующим взглядом обвел лица своих друзей. Молодежь молчала. Никто не решался высказаться. Все ждали, что скажет сам Абай. Он также долго молчал, потом заговорил спокойно, свобод- но, уверенно: Друзья мои, такого дела никто еще из тобыктинцев не со- вершал. Это поступок гнева и мести. Праведного гнева и неот- вратимой мести. Последствия этого события, скажу вам сразу, будут тяжелыми. Не скоро и не очень хорошо для всех оно за- кончится. Поживем – увидим. Однако, чем бы оно ни закончи- лось, начало его мне видится мощным и благородным. Да, мои дорогие, – это дело мести, народной мести. Мне в свое время стало известно, что Базаралы поклялся отомстить Такежану. За те бесчинства, которые он устроил по отношению к нищим жи- гитекам, напустив свои стада на их аулы. За многое другое в прошлом, – поправшее честь и самого Базаралы… Я говорил с Такежаном, просил его не пробуждать глубоко скрытой ярости в груди джигита. Но, видимо, один из нас, кунанбаевских отпры- сков, перестал бояться Бога. Он решил бросить Ему вызов, тво- ря беспредельные злодеяния людям – во имя своей алчности. И небо приняло его вызов. Оно не уничтожает свою тварь, но дает ей знать, по какому пути может пойти наказание, – и это месть людей, которых обидел безбожник… людей кротких, чи- стых, терпеливых. От слов Абая пришел в восхищение Ербол. Апырай, мой Абайжан! Я сегодня услышал что-то необык- новенное от тебя! – воскликнул он. Но остальные молчали. Молодежь не могла внять мысли Абая, раздумывая о беде Такежана. И лишь на лице Дармена уловив чувства, сходные с чувствами Ербола, Абай высказался, глядя на юношу: И вот с чем еще хочу с вами поделиться. Читая русские книги, я немало узнал о том, как этот народ боролся против на- сильников, узнал про его отвагу и мужество в борьбе за спра- ведливость. А ведь у нас в степи – многие ли поступают так? И вот я вспоминаю дела и поступки Базаралы и думаю, что имен- но он способен на великие подвиги. Он поклялся отомстить Та- кежану за народ… Думая о нем, я и стал в эти дни перечиты- вать «Вадима», уж очень напоминает он Базаралы! Они словно перекликаются! Благородный бедняк поднимает меч праведно- го гнева на вероломного насильника-бая… Сын Магаш и его друзья не стали распространяться, что они думают по этому поводу. Если все, что говорят здесь, каким- нибудь образом дойдет до Такежана, то в нем может пробу- диться зверь, яростный и злобный, и между братьями вспыхнет непримиримая вражда. Понимая это, Магаш не смог вовремя остановить отца, чтобы тот не высказывал вслух некоторых своих выводов насчет дяди Такежана, и теперь решил отвлечь его… Магаш переглянулся с умным Какитаем, и они оба поста- рались в дальнейшем не поддерживать разговора на эту тему. Выбрав удобный момент, когда Абай умолк, сын задал совер- шенно неожиданный для него вопрос: Ага, а нельзя ли нам остаться в стороне от раздоров дяди Такежана и Базаралы? Ведь мы не были зачинщиками или под- стрекателями с какой-нибудь стороны. Хотели, правда, быть посредниками в переговорах, однако ничего не добились, и на этом наше участие закончилось. И хорошо сделал Акыл-ага, что не поехал с Азимбаем, а поскакал сразу к нам. Он поступил му- дро и расчетливо, как всегда… А теперь давайте оставим этот разговор и вернемся к обсуждению «Вадима». Абай был не против. Он тонко оценил дипломатию и осто- рожность Магаша, беспокоившегося об отце, и непринужденно перевел общий разговор к роману Толстого «Анна Каренина», о котором недавно в кругу Абая также проводилось довольно большое обсуждение… Итак, в то время как весь Иргизбай встал на дыбы и бук- вально заставлял дом Кунанбая поднимать шум, бурлить, скандалить, брыкаться, бить копытами, – дом Абая в Акшокы во всем этом никакого участия не принимал. Но до них еже- дневно доходили вести. Пришла очередная: «Испугавшись гнева кунанбаевцев, Кунту сбежал в город». Эту весть при- нес Шубар, который остановился в Акшокы с ночевкой, – по пути в Семипалатинск. Его Такежан послал в город с наказом, чтобы он там способствовал делу поимки беглого каторжника Базаралы. Находясь у дяди, Шубар полностью утолил жажду новостей для дома Абая по этому делу. Возбуждая небыва- лый иск по угону восьмисот голов коней, Иргизбай вознаме- ривался одновременно скинуть Кунту с должности волостно- го акима и посадить на это место Оспана. Было уже известно, что предварительно Кунту согласился уступить должность, а Оспан – занять ее. Шубар также сообщил, что Кунту легко пошел на это: он уже давно подготовил «приговор», что его аул и полусотня очагов рода Бокенши добровольно перехо- дят под ведомство соседней Мукырской волости. И Мукыр дал согласие взять их под свое крыло. Таким образом, Кунту теперь благополучно убегал от ответственности за невидан- ную барымту Базаралы, случившуюся в подведомственном волостному голове округе. Много знавший Шубар рассказал, что вместо поддержки Базаралы, которого Кунту со товарищи подстрекали к нападению на иргизбаев, теперь они готовы были предать его и объявить «беглым каторжником». И если новый волостной – сын Кунанбая – потребует ареста Базара- лы, он будет пойман и вновь закован в кандалы. Однако дом Кунанбаевых во главе с Майбасаром и Такежа- ном вовсе не желал этого. Ведь если Базаралы сдадут властям, и он снова загремит в Сибирь, то мырзе Такежану никогда не получить возмещения за восемьсот угнанных коней. С кого по- лучить кун за разбой? Неужели с бритого кандальника (который считается – по казахским понятиям – уже почти что душой мерт- вой), собственной головою ответившего за свои преступления? Подобные соображения заставили Такежана и его круг пойти на особенную уловку. Базаралы властям не выдавать, оставить его в Жигитеке, а самого джигита судить по законам степи, при- знать виновным в разбое – и взыскивать кун за барымту со все- го рода Жигитек. Но такой оборот не устраивал род Жигитек. Главари его не хотели платить такой огромный кун, который полагался за угон восьмисот лошадей. Им нужно было выставить вину одного Ба- заралы, тем более, тот готов был пойти на это, чтобы не по- страдал за него весь род. И биям и баям Жигитека надо было сообщить русскому начальству, что Базаралы – известный раз- бойник и конокрад, одинокий волк, отвечающий только за себя. Но надо скрыть, что он беглый каторжник, для этого называть его в челобитных не Кауменовым, а Кенгирбаевым. Тогда он не будет арестован властями и сможет предстать перед казахским судом. И все же ни одна сторона не была уверена в успехе своих планов. Такежан, Майбасар и Оспан решили вскоре сами по- ехать в Семипалатинск. Шубар передал, что Такежан в боль- шой обиде на Абая. «Недавно Абай приезжал ко мне, – говорил Такежан всюду. Нес всякую белиберду, заступался за Базаралы! Это Абай на- страивал его против меня. Довольно слушать его проповеди «о человечности», «о справедливости». Пусть идет к шайтану! Кто хочет быть со мной – держись подальше от Абая!» Такежан очень старался привлечь на свою сторону Оспана, обещал ему помочь заполучить место волостного старшины. Теперь, ввиду семейной междоусобицы, Шубар делал вид, что он входит в круг Абая, хотя на самом деле служил интере- сам старших Кунанбаевых – Такежану, Майбасару. Он с непри- нужденным видом появился в Акшокы, на пути следования в Семипалатинск, куда он ехал не просто как посланец от стар- ших, – но как направляющее их действия в единое русло до- веренное лицо. Однако это хитрый Шубар скрывал от Абая и выставлял перед ним старших родичей в самом неприглядном виде... Абай видел это лицемерие, и поэтому, зная, что слова его непременно дойдут до Такежана, решительно наседал на дву- личного Шубара: Пусть даже и не думают о том, чтобы снова сослать База- ралы! Не сметь выдавать его властям! И ты не думай, что это в интересах Такежана. Если намереваетесь еще раз загнать это- го человека на каторгу и при этом еще получить кун с жигитеков то знайте, что я стану на их стороне. И ни одного паршивого стригунка не позволю получить с них! Пусть они хорошенько за- помнят это! В час, когда Шубар уже готовился выезжать, в ауле неожи- данно появились старшие кунанбаевского рода: Майбасар, Такежан. С ними были нукеры, многочисленная обслуга. Ока- залось, что они срочно сами решили ехать в город. Увидев Шу- бара в абаевском доме, Такежан скривился от досады и недо- вольно проворчал: Е, ты ли это, наш расторопный джигит, которого мы посла- ли в Семей? Мы-то думали, что ты уже там, а ты, оказывается, заскочил сюда и торчишь здесь, – неужели затем, чтобы никого не обидеть, а? Неожиданно оказавшись между Такежаном и Абаем, хитро- умный Шубар несколько растерялся и пробормотал не очень убедительно: Вот, надо было сменить лошадей, чтобы поскорее доехать. Уже послали джигитов за конями, сейчас и выедем. Абай чуть заметно улыбнулся: еще звучали у него в ушах не- давние слова Шубара: «Ага, заехал к вам, чтобы посоветовать- ся»… Изворотливый плут, да и только! Абай покачал головой. Такежан спешил, не захотел даже оставаться на обед. Он объявил, что желает наедине поговорить с Абаем, для того и свернул с пути, заехал в Акшокы. «Времени нет чай пить, хочу что-то срочно сказать тебе…» Абай не захотел уединяться с ним. Говори! – решительно произнес он. – Тут все свои. Такежана убедил заехать и поговорить с Абаем их дядя Май- басар. Он же и советовал, чтобы Такежан говорил с братом наедине. Однако Абай все сделал по-своему. Никто из комнаты не вышел, даже самые младшие – Дармен, Магаш. Остались сидеть на месте и Майбасар с Шубаром. Раздраженный своеволием хозяина дома, Такежан, в душе кипя возмущением, начал разговор в напряженном тоне. Я приехал просить у тебя помощи. Поедем со мной в го- род. Что прикажешь мне там делать? Думаю, что защитников и помощников всяких у тебя найдется немало. Зачем я нужен тебе? Понадобишься, если надо будет говорить с начальством. С начальством, ты знаешь, я не на дружеской ноге. Санов- ники почему-то раздражаются при виде меня. Хоть и раздражаются, но считаются с тобой! Они тебя ува- жают. Мне-то как раз и нужно это их уважение. И что? Ради этого мне обязательно нужно лезть в огонь? Я твой брат, и я уже горю в огне! Ты что, решил не риско- вать своей головой, а моя пусть пропадает? Тот, кто обжегся в огне, должен подумать, почему он попал в огонь, не так ли, брат? И тут обида взяла Такежана, насупившись, он глухо пробор- мотал: А чего мне думать, – ты же у меня есть, обдумывающий все и знающий то, чего я не знаю … Добро. Тогда слушай меня. Ты погорел оттого, что доводил народ до слез. Это проклятие людей пало на твою голову… Так говорил Абай своему брату, сидя напротив него за ни- зеньким столом, устремив на него свои сверкающие черные глаза. Ту-у! Это когда же ты перестанешь называть «народом» всякое отребье, которое разносит по степи, как песчинки в бурю! Их не счесть, а следов от них на земле никаких не остается! Ты таких называешь «народом»? Да, именно, таких, – они и есть народ. Действительно, их не счесть, а таких, как ты, брат, не так уж и много. Но ты изде- ваешься над ними, и они плачут от тебя. И это народ нуждается в моей помощи, а не ты. Так на чьей же стороне мне быть, – неужели на твоей? Эти слова Абая показались юному Дармену откровением. Такежану же они нанесли рану в самое сердце, он ударил кула- ком по столу и, задыхаясь, крикнул: Тогда открыто скажи: «Я не сын своего отца Кунанбая, я враг всех уважаемых людей, друг каждой нищей твари!» Если так тебе угодно, то все верно! Ты сбился с пути предков! Верно говорят Оразбай, Жирен- ше о тебе – «сбивает народ с праведного пути». Ты выродок в нашей семье, отщепенец нашего рода, хочешь и меня, навер- ное, сбить с пути истинного! Если твой путь – это и есть путь истины, то я действитель- но отказываюсь идти по нему! Если из-за этого род Кунанбая считает меня отщепенцем, то воля ваша! Ты не только сам выродок, но хочешь, чтобы и дети твои стали такими же! Поэтому твой сын Акылбай сидел в шалаше и жрал куырдак, когда наши общие враги били моего сына и уго- няли моих лошадей! Наверное, сынок твой глотал кусок за ку- ском и приговаривал: «Шок, шок! Бейте его!» Не так ли, скажи? Ты считаешь, что Базаралы, угнавший твой скот, и я, объ- яснивший тебе, что ты сам виноват, – твои «общие враги»? Так добро же, я согласен с тобой! Значит, признаешься, что ты мне враг? Ты первым сказал это слово. В таком случае, беги, поймай сначала Базаралы, а потом возвращайся и хватай меня! На этот раз Базаралы от меня не уйдет! Уничтожу его! И ничего не получишь за украденных коней! С каторжни- ка, что с мертвого, ничего не возьмешь, а с рода Жигитек кун заполучить тебе не удастся! Я сам готов выступить на суде за жатаков – против тебя! Абай! Он же разорил меня! Угнал весь мой скот! Разве в моих руках осталось еще хоть какое-нибудь добро, чтобы обе- регать его от воров? Ты посеял насилие, получил в ответ беду. Первым нанес унижение, получил в ответ барымту. Тут не выдержал Шубар. Оу, Абай-ага, что вы говорите! Разве Базаралы не вор, угнавший чужой скот и потом уничтоживший его, – весь цели- ком? Разве в степи может быть страшнее преступление, чем это? Ведь люди честным трудом наживали добро, а вор его украл! Абай-ага, по шариату воровство считается тяжким пре- ступлением! Шариат не должен быть на стороне Такежана. Если шариат окажется на его стороне, то в нем нет истины, и он ведет к за- блуждению. Так ты что, отрекаешься от священной веры предков, не признаешь мусульманских законов? Абай! Лучше бы ты стал моим кровником, чем докатиться до такой ереси! И с этим выкриком Такежан изо всей силы ударил плетью по книге, лежавшей на столе перед Абаем. Кровником, говоришь?! – переспросил Абай, грозно свер- кнув глазами на брата. – Ладно! В таком случае, если ты вы- дашь голову Базаралы сановникам, я потребую с тебя кун не только за него! Ты заплатишь кун еще и за Ису, который был отправлен тобою на верную смерть. При этих словах Такежан сразу поник и опасливо заозирал- ся, словно давно ожидал, что найдутся такие недоброжелатели, которые заговорят об этом. Что, по-твоему, выходит, это я его убил? – стараясь при- дать голосу крайнее удивление, промолвил он. – Но какое тебе дело, брат, до этой смерти? Ису Всевышний прибрал, умер он от болезни, как известно. Нет, не Божья кара настигла его, а это вы с Азимбаем по- боями погнали его, раздетого, голодного, в буранную степь! Он простудился, заболел и умер, – погиб ради твоего скота. Ну а ты не соизволил даже отнести в его дом горячей пищи, когда он лежал при смерти. Ты присвоил шкуры четырех волков, убитых джигитом, а взамен не отдал в его дом и четырех козлят. Даже одним тощим козленком не отдарился! И ты хочешь доказать, сидя тут передо мной, что не ты убил Ису? Такежан к ужасу своему почувствовал, что Абай знает мно- гое, связанное со смертью Исы. Достаточно было и того, что здесь только что прозвучало из уст Абая, – разнесется молва по степи, падет новая напасть на дом Такежана… Ты что-то спрашивал про народ…Так вот, Иса и такие, как он, – это и есть народ. Его плачущие от голода и страха сироты, и его больная жена, которая тоже скоро умрет, и его мать, ста- рая Ийс – все это народ. Великий подвиг совершил мужествен- ный Иса – и все это ради чужого имущества. Люди из народа могут совершать такое. Ни ты и ни твой Азимбай не способ- ны на такое благородство… И, кто знает, – может быть, в по- следней своей ярости, схватив за шею волка, Иса вдруг увидел перед собой не волчью морду, а голову твоего сына Азимбая? – Абай не подозревал, как его тонкая поэтическая прозорливость близко подошла к истине. Дармен внимал этим словам молча, опустив голову. Он вспо- минал, как они с Магашем на мятежном поле Шуйгинсу, во вре- мя осеннего сенокоса, подходили к добродушному великану Исе и разговаривали с ним… Сидевший рядом Магаш вспоми- нал о том же. После недолгого молчания Абай продолжил: Базаралы тоже один из таких джигитов. Разве я могу быть не на их стороне? А теперь слушай меня внимательно, Таке- жан. Осмелишься сдать его властям, я начну против тебя такую тяжбу, что не обрадуешься. Запомни это! По завершении этих слов Майбасар и Такежан молча встали и удалились из дома. Абай заговорил об Исе вовсе не для того, чтобы пригрозить Такежану. После гибели славного джигита Абай места себе не находил. Узнав о его кончине, послал Дармена принять участие в похоронах, привести и пожертвовать на тризну Исы овец из своего небольшого стада, содержавшегося в зимнике Оспана. Дармен все исполнил, от имени Абая и от себя выразил скорбь по поводу смерти кормильца матери и вдове Исы. Тогда же ста- рая Ийс рассказала Дармену о его подвиге в ночной схватке с волками, о болезни и смерти Исы. Вернувшись к Абаю, Дармен все это сообщил ему. И для Такежана было неожиданностью, что Абай знает о подробностях смерти Исы. Шубар хотел выехать немедленно вместе с Такежаном и Май- басаром, но Абай настоятельно попросил его, чтобы он немно- го задержался. Абай написал послание Кунту и отдал Шубару, чтобы он передал ему. «Если уходишь с должности волостного, то уходи по-хорошему. Не смей выдавать Базаралы!» Написал Абай и брату Оспану: «Хочешь быть волостным, то становись им, не навлекая на себя проклятья народа. Между нами всегда была близость, но теперь я вижу рядом сома, который хочет уйти от меня подальше и держаться на глубине. Но какой бы иблис-искуситель ни соблазнял тебя, не смей отдавать Базара- лы в руки властей. Это я тебе говорю, твой старший брат». Итак, степная распря между Такежаном и Базаралы на ста- дии судебного разбирательства биев переместилась в уездный город Семипалатинск. Тому содействовали усилия многочис- ленных ходатаев, родовых старшин и просто горячих сторонни- ков сильного рода Иргизбай, а в роду этом – знаменитой на всю степь семьи покойного хаджи Кунанбая. Сторонниками потомков Кунанбая город был переполнен, они слетелись, словно падальщики-вороны, собирающиеся со всех концов степи, если им есть чем поживиться. Ожидались суд и расправа над теми, кто посмел совершить барымту на скот самых именитых баев. Дерзких барымтачей дружно поно- сил хор таких же богатых, как Кунанбаевы, владетелей неис- числимых стад, требовал самой суровой расправы над дерзки- ми разбойниками. «Ворон ворону глаз не выклюет» – и богатеи Тобыкты призвали на «суд всего народа» представителей со- седних родов и племен, чтобы жестоко покарать смутьянов. К тяжбе Такежана – Базаралы съехались баи и мырзы со всего Семипалатинского уезда: Ракыш из Аршалы, рода Керей; Али из Басентиин; Алдонгар от рода Бура; Нурке, волостной из Ко- кена, от рода Уак; Шынжы от Семейтауской волости – и еще многие другие… Все они собрались в городе, объединившись вокруг кунанбаевских детей. Но предусмотрительный Оразбай остался сидеть в своем ауле. В душе он радовался тому, что Иргизбай и Жигитек крепко столкнулись лбами. Про себя он думал: «Шайтан на оба ваши рода!» Но открыто переходить на сторону Жигитек не хотел, а при случае, когда попадались ему люди, которые могли донести до аулов Кунанбаевых его слова, Оразбай истово отнекивался от жигитеков. Сохрани Аллах, чтобы мне дурное что пожелать Такежану! Разве я кровный враг ему? И пусть всякое зло исчезнет вместе с Базаралы! Если завтра Олжай разделится надвое, то я, конеч- но, буду там, где окажется Такежан! Кунту по прибытии в город сразу же прибежал к уездному правителю, затем поспешил к крестьянскому начальнику. Там и тут он заявил: «В народе началась большая смута, но в этом нет моей вины! Племя наше маленькое, Бокенши не имеет та- кой силы, чтобы обуздать большие враждующие роды. Участни- ки нынешней распри – люди богатые и крупные, не мне с ними тягаться. Поэтому хочу оставить должность!» Его добровольный уход из волостных был по душе Казанцеву, ибо он с прошлых выборов, не сумев выполнить обещание, дан- ное Оспану Кунанбаеву, как бы остался перед ним в должниках. И теперь, приняв отставку Кунту, уездный начальник с легким сердцем личным распоряжением назначил волостным правите- лем Оспана. Исполнилось и заветное желание Кунту: после столь легкого освобождения от должности он сумел воспользоваться заранее подготовленными «приговорами» и перевел свой большой аул, присоединив к нему соседей Бокенши, под правление акима Мукырской волости. Таким образом, все аткаминеры, бии и баи, которые подстре- кали Базаралы и обещали ему поддержку в борьбе против ку- нанбаевцев, вмиг оставили его без всякой помощи и защиты. Отправляясь в город, Кунту через гонцов отправил аткамине- рам рода Жигитек – Абдильде и Бейсенби такое послание: «За то, что сами натворили, отвечайте своей головой. Чтобы власти не отправили карательные войска в степь, отправьте виновных в город. Пусть держат ответ перед судом биев». Бейсенби и Абдильда, собрав аткаминеров из зажиточных аулов Жигитек, держали совет. Вызвали туда и Базаралы. Всем стало ясно, что жигитеки перед всем враждебным миром остальных тобыктинцев остались совсем одни – маленькой беззащитной кучкой беспомощных людей. Абдильда, умевший найти выход из любого сложного положения, заговорил, глядя на Базаралы: Мы остались торчать одни, словно обгорелый пень на по- жарище. Во всем краю у нас не осталось родственников, на кого мы можем положиться. Ушли в сторону, обманули, разбежались по своим норам. А ведь тех, кто натравливал на дело, было не так уж мало. Теперь они все собрались в кучу и жаждут одного: наказать нас. Говорят открыто: «Жигитеки, пока еще ваша душа держится в теле, не медлите, а придите в город и покорно скло- ните головы перед нами!» Абдильда по-прежнему жестким взглядом смотрел на База- ралы. Вся эта беда – дело твоих рук, – сказал Абдильда. – Cчитаешь себя мужчиной, – должен пойти на суд и держать от- вет. Сам езжай в город! – решительно закончил он. Базаралы понял, что Абдильда и Бейсенби тоже хотят отой- ти в сторону, поберечь свои головы. И он не стал медлить с от- ветом, обвел всех спокойным взглядом и коротко ответил: Верно, это дело моих рук. Отвечать буду сам. Дальше, с тем же спокойным, мужественным видом, Базара- лы продолжил: С самого начала я знал, что не все жигитеки станут трусли- во прятаться по оврагам, но также знал, что найдутся и такие, которые скажут: «Мы в стороне от Базаралы, это его беда, не наша!» Вижу, что не ошибался. Оставайтесь дома. Я и не ду- мал, что сидящие здесь аткаминеры и уважаемые бии Жигитек в трудный час встанут за меня. Однако я не собираюсь и тянуть за собою сорок джигитов, которые были со мной. Отвечу один – головою своей, честью и совестью. В город, куда я поеду, пусть сопровождают меня только джигиты Абди и Сарбас, они меня не оставят. А вы, уважаемые мырзы и бии, сидите на месте, тря- ситесь от страха, согнув спины, не смея поднять головы. Сказав это, Базаралы поднялся, отряхнул полы чапана и вы- шел. По дороге в город Базаралы ехал с двумя джигитами, погру- женный в свои размышления. Некоторыми из них он делился со своими спутниками, но иные, непостижимо глубокие, так и остались неизвестными для друзей. Пропустив их вперед, Ба- заралы ехал по караванной тропе сзади. Трое верховых на ней выстроились гуськом. Серый в светлых пятнах конь Базаралы выглядел бодрым, хорошо откормленным, но не чрезмерно упитанным. Ход его был ровным, шаг мягким, и на всем долгом пути не сбивался, не мешал всаднику, погруженному в непро- стые думы. Просторная, пустынная, до волнистого горизонта всхолм- ленная степь, неровно покрытая снегом, была объята властью мирной, непоколебимой тишины. Природа, словно укрыв свои великие силы в безмолвии, пребывала в ожидании грядущего пробуждения – первого могучего порыва к новым бурям и по- трясениям. Не так ли происходит и перед пробуждением таин- ственных сил народных? И так же, в тишине глубинного бытия, хранятся в народе его непомерные силы. А если на поверхно- сти зимней степи вдруг пронесутся метели, кружа белые хлопья снега, ударят крепкие морозы, завоет вьюга – все неисчисли- мые, плавно бегущие холмы предгорий и величественные хреб- ты с белыми вершинами будут таить в себе те же силы, что предощущаются в кроткой тишине этого дня. Когда же придет весна, подуют теплые ветры и солнце брызнет теплом своих лучей на землю, – эти силы выйдут из таинственных недр, рас- топят снега, потекут ручьями и выбросят на поверхность степи весеннюю новь жизни… Зима привычна для людей, хотя все живое спит под снегом и льдом, думал Базаралы. Но зима не может быть вечной… Слышал он от Керала и других русских каторжан такие слова: «Взойдет наше солнце». Они ждали, что их Россия когда-нибудь вспрянет ото сна – настанет неимоверно прекрасное время. И лучи яркого света нового солнца России разлетятся во все кон- цы земли. Эти люди верили, что если не они сами, то их дети увидят такие времена. «Они и мне говорили: твои дети тоже увидят. Придет такой день, настанут новые времена! В мире ни- чего нет такого, что бы длилось вечно. И эта наша жизнь пере- менится, хотя нелегким будет путь к переменам, и много жертв потребуется для этого. Вот я сам еду на суд, моя жизнь будет та- кой жертвой, но я не пожалею об этом. И мой народ не забудет обо всех жертвах, которые будут принесены ради его счастья. Иншалла! Наступит оно, новое время, я верю, и это для меня – надежда и утешение». Такие мысли укрепили дух Базаралы, и он был готов к пред- стоящему судилищу. Джигиты въехали на вершину высокого взгорья. Базаралы остановил своего рослого коня и, выпря- мившись в седле, оглядел бескрайние холмистые просторы, выбеленные снегом. Никакие суды и допросы не страшны были этому огромному батыру. Он ехал к месту суда, заранее победив в великом сердце своем всех дознавателей и строгих биев. Пронеслась весть по городу: «Приехал сам Базаралы, хочет один держать ответ за весь Жигитек». Большой косяк ходатаев, радетелей, жалобщиков по делу сыновей Кунанбая кружился вокруг богатейшего мырзы Нурке, начальника волости Кокен. Он был одной из самых значительных фигур степной знати, за- нимался торговлей скотом, имел в городе собственный боль- шой дом. Владея неисчислимыми стадами, Кокен гонял скот не только в степные края и к горным волостям Семипалатинского уезда, но и за границу в Китай. И всюду по обоим берегам Ир- тыша знали Нурке, почитали его за богатство, знатность, к нему в городской дом захаживал не только уездный начальник, но заезжал сам губернский «жандарал». Съехавшиеся на клич Кунанбаевых в город, аткаминеры из разных волостей, бии и старшины ходили толпой вслед за Нур- ке, который возглавил, по просьбе истцов, дело о тяжбе Таке- жана – Базаралы. По их же настоянию мырза Нурке побывал у начальника уезда, по-свойски доверительно просил его: «Пре- доставьте дело самим казахам. Мы бескровно и быстро разре- шим эту распрю по нашему степному праву, доводить же дело до городского суда нет смысла. Но если преступник не подчи- нится нашему решению, мы сами свяжем его и сдадим в ваши руки!» Надо сказать, что, при всей видимой доверительности меж- ду городскими властями и степными, царские чиновники совер- шенно не имели представления, что обсуждаемый преступник является беглым каторжником. Когда надо было в бумагах обо- значить фамилию Базаралы, он был назван Кенгирбаевым, а не Кауменовым. Не раз прибегало волостное начальство в сте- пи к подобной уловке, когда, по каким-нибудь причинам, надо было скрыть перед русским начальством подлинную фамилию казаха. И превращался степняк-имярек в Жигитекова, Кишеке- нова, Найманова – по именам давно умерших предков. В деле Базаралы его представили Кенгирбаевым. На эту хитрость Ку- нанбаевы пошли с одобрения биев и глав родов Керей, Сыбан, Басентиин, – и все это для того, чтобы не упустить из рук от- ветчика Базаралы, которого русские власти могли снова угнать на каторгу. Дом Нурке стал главным местом, где обсуждалось и реша- лось дело детей Кунанбая. Каждых два-три дня от них приводи- ли во двор и резали то годовалого стригунка, то жирную кобылу, ежедневно резали баранов, опаливали на костре. С утра и до вечера подавали зимний кумыс. Сошлись в доме молодые во- лостные – Темиргали, Айтказы, Али, Ракыш, Оспан – и городские купцы. Получилась веселая компания. Днем вместе бродили по городу, заходя в гости в чей-нибудь гостеприимный дом, чтобы вместе пообедать и разгульно, по-городскому, распить хмель- ного киршиме. А вечерами, отделившись от старших, молодые баи уходили в одну из уютно обставленных комнат мырзы Нурке и веселились дальше. Пели, веселились, бражничали, играли на деньги в русские карты, неразумно разбрасываясь деньгами. В итоге, за десять дней разбирательства и тяжбы компания во- лостных и биев изрядно поиздержалась. Родственник бая Тыныбека, Нурке отводил особенное вни- мание дому Кунанбая, считая его детей и своими родственни- ками, и просто нужными в его степных торговых делах людьми. Пользуясь случаем, он решил особенно сблизиться с ними. Тем не менее, считая тяжбу сугубо делом интереса Кунанбаевых, торговец брал с них за содержание всего судебного сборища, и, мало того, тайно приказывал своим работникам – часть при- гоняемого на убой скота перегонять на свой двор. Однако при встречах с Такежаном ли, с Оспаном или Шубаром неизменно говорил, прижимая ладонь к груди: Мне ничего не жаль для детей великого хаджи! Одно жела- ние у меня: быть на вашей стороне, остаться истинным другом в час испытания, когда он настанет! Люди, что находятся здесь, в моем доме, – это и ваши гости, и мои! Слава Всевышнему, мы не бедны, у нас хватит достатка, чтобы как следует всех при- нять и угостить. Но тем из окружения кунанбаевцев, на которых Нурке рас- считывал в будущем, – влиятельным биям, волостным он делал богатые подарки: лисьи шубы, расшитые чапаны и бешметы, сшитые городскими портными. С прибытием Базаралы можно было начинать разбор тяжбы. Сарбас, расспросив людей, узнал, что со стороны Кунанбаевых будет выступать на суде Шубар, который слыл в роду самым красноречивым, осведомленным, находчивым и умным челове- ком после Абая. Об этом Сарбас, вернувшись, рассказал База- ралы. Но Шубар привез Оспану письмо от Абая, в котором он предостерегал брата: не сметь выдавать властям Базаралы. Послание такого же содержания Абай отправил волостному Кунту через того же Шубара, двуличность которого обнаружил Такежан, когда застал его в Акшокы у Абая. Поэтому встре- тил Шубара в городе Такежан неприветливо. Потеряв свое до- стояние, он теперь среди родственников мог говорить только об этом, и на всякого, кто не выслушивал его с сочувствием или должным вниманием, Такежан набрасывался с бранью. Его знали как человека необузданного, буйного, в гневе дохо- дившего до крайностей, поэтому старались не задевать его. И вот теперь, в окружении Майбасара, Исхака, Оспана и прочих родственников, он с утра до вечера изливал перед ними свою обиду, исходил желчью. «У Абая нет ко мне никакой жалости! Знаю, – он сочувствует кровопийце, сыну Каумена, а не сыну Кунанбая! Жа! Все люди, которые бывают у Абая, чтобы пого- ворить, посоветоваться с ним, – не мои люди!» Когда он накинулся на Шубара, – как всегда, с грубой матер- щиной, с пеной у рта, – тот ничем не мог ему возразить, потому что был младше, а еще потому, что в словах Такежана была сила убедительности и некая весомая правота. Старший сын Кунанбая бранил Шубара за то, что тот заезжал к Абаю и гово- рил с ним о чем-то, показав себя двурушником. Вдолби себе в голову: хотя ты родился от Кунке, но ты сын Кунанбая, а не Кунке! Мы все – не дети его жен-соперниц, наших матерей, а нас воспитал и поставил на ноги, вывел в люди наш отец Кунанбай! Это он наставлял каждого из нас: «Будь достойным имени своих предков!» А Улжан, Кунке – это всего лишь длинноволосые бабы, ума немного! Если ты ро- дился мужчиной, то иди по отцовским стопам, проявляй истин- но мужской характер, умей хранить честь предков! Перестань вилять задом, работать на две стороны, не будь девкой верт- лявой! – Так бушевал Такежан, нагоняя страху на Шубара. Хотя Такежан напомнил о величии общего для них отца, Ку- нанбая, но в его словах прорвалось давнее, изначальное со- перничество его жен. Такежан, Оспан, Исхак – сыновья Улжан, сидели при этом разговоре рядком, один возле другого, а Шу- бар, сын Кудайберды, чья мать была Кунке, сидел напротив. Улжан родила многих сыновей, а Кунке – одного, который умер от чахотки в довольно раннем возрасте. К тому же сыновья Ул- жан были намного старше их племянника Шубара, – и, в сооб- ражение семейного старшинства, Такежан хотел приструнить Шубара, а заодно и подчинить его своему влиянию. Давно за- мечая, что бойкий и обходительный Шубар все более заметно выдвигается среди влиятельных людей рода, Такежан хотел перетянуть племянника от Абая на свою сторону. Так что в на- поминании о том, кто кого старше в роду Кунанбая, содержался у хитреца Такежана свой расчет: он решил подавить Шубара силой и весомостью степных законов и традиций. На глазах у родных братьев он преподносил урок своего коварства, лице- мерия и хитрости. Целью его было – переманить племянника от Абая, и в этой борьбе за Шубара, с одной стороны, выступа- ла непререкаемая воля старших, тяжесть традиций, а с другой лишь душевные укоры, разговоры «о чести, о совести». С одной стороны, могли изругать, надавить, пригрозить, и Шу- бар в ответ не мог и слова сказать, а с другой стороны – Абай мог обезоружить Шубара только своим огорчением, душевны- ми переживаниями за него, если он ослушается. Однако напрасно беспокоился Такежан и лукавил, – сам Шубар относился к главному призыву Абая – «к человечно- сти!» – скорее, как к душевной игре, которой можно предавать- ся в спокойное время, в праздности, на поэтических сборах у Абая. А в буднях жизни Шубар оказался гораздо ближе к стар- шему дяде, и он мог свернуть, как коврик, все умные назида- ния Абая, отложить в сторону и полностью подчиниться воле Такежана. На этот раз так и произошло, пришлось Шубару открыто пе- решагнуть через свою совесть. Такежан возложил на него род- ственные обязанности: Истцом со своей стороны выставляю тебя. Считай, что я нанял твой хваткий ум и находчивый язык. Тебе поручаю защи- тить честь детей Кунанбая и отомстить за меня! Иншалла! Все передаю в твои руки. На том и порешили. Истцом на суде выступил против самого Базаралы молодой Шубар. Такое поручение радовало Шубара, он выдвигался вперед в роду Иргизбай, в кунанбаевском доме становился рядом с Та- кежаном и, благодаря этому суду, обретал известность в среде богатых и почитаемых владетелей и биев Семипалатинского уезда. И еще его радовало, что всюду стали распространяться слухи, неизвестно кем пущенные, что Шубара поставили ист- цом на суде потому, что искусством красноречия и своим умом он превзошел самого Абая, которого, мол, сначала и хотели на- значить истцом от Такежана. Тщеславному Шубару такая слава больше всего пришлась по душе. Итак, разбор тяжбы Такежана – Базаралы начался, бии и волостные начальники Семипалатинского уезда собрались в просторной гостиной дома мырзы Нурке. Послали за Базаралы, который с товарищами ждал во дворе. Спокойной, уверенной поступью Базаралы направился к дому, за ним шли два его спутника. Вошли в переднюю, пол ко- торой был устлан коврами и узорчатыми войлоками. Джигитов встретил приказчик хозяина, высокий смуглолицый человек с горбатым носом, по имени Атамбай. В комнате из боковой две- ри появился Шубар, назначенный бием, выступающим на сто- роне Такежана. Атамбай буркнул Базаралы и его товарищам: «Пока подождите здесь!» Затем почтительно обратился к Шуба- ру: «Мырза, и вам предложено подождать», – и ушел в комнату биев. В передней установилось молчание. Осмотревшись, База- ралы заметил, что на стене, рядом с входом в гостиную, висят волчьи шубы и лохматые, широковерхие байские тымаки. На полу, прислоненными к стене, попарно стояли сапоги-саптама с войлочными мягкими голенищами. Сапоги по виду отличались от обычных, тобыктинских, – одни были с загнутыми носками, другие на высоких прямых каблуках. Тымаки на стенах име- ли необычно широкий верх, дорогого меха не пожалели, когда кроили, и шапки выглядели плоскими. Окинув взглядом всю эту байскую одежду и шапки, Базаралы повернул голову к Шубару и насмешливо улыбнулся. – Смотри-ка, эти, с широкими макушками, не пускают нас к себе, заставили караулить свои сапоги! Мне-то что, я и не к та- кому привык, а вот тебе, мырза Шубар, каково терпеть такое унижение? – сказал Базаралы и рассмеялся. Сарбас и Абди, растерянные и подавленные незнакомой го- родской обстановкой и ожиданием предстоящего суда, до этой минуты не только не смели улыбнуться в присутствии стольких важных баев, но и глаз не смели на них поднимать. Но после «широких макушек» Базаралы оба джигита неудержимо расхо- хотались. Они прекрасно понимали, в каком тяжелом состоянии находится их старший товарищ, и как он старается – не толь- ко не показать себя слабым перед предстоящей схваткой, но и сбить настроение бия Шубара своей насмешкой. Но тот был не прост, и предпочел заранее не вступать с от- ветчиком ни в какие препирательства и разговоры. Шубар сде- лал вид, что не расслышал, медленно отошел в сторону и, вы- нув серебряный портсигар, закурил папиросу, стал расхаживать из стороны в сторону. Заставив ждать в передней истца и ответчика, бии и баи в гостиной желали подчеркнуть, что они беспристрастно относят- ся к обеим сторонам. Однако никто из них словно не замечал того, что вместе с ними будут заседать почти все Кунанбаевы Оспан, Такежан и прочие. Через некоторое время раскрылась дверь гостиной, показал- ся горбоносый Атамбай и пригласил войти. Вся большая комна- та от порога до самого тора была устлана красными шелковы- ми коврами. На стенах красовались толстые узорчатые кошмы, повсюду висели золотом писаные молитвы из Корана. Вдоль стен были разостланы атласные корпе, на которых и восседали бии, баи, аткаминеры, откинувшись, опираясь локтями на бе- лые пышные подушки. Когда вошел Базаралы и поздоровался, все напыщенное степное собрание сдержанно ответило на его приветствие. Многих из них узнал Базаралы. Тяжело ему было встречать- ся с ними глазами, но когда один молодой, небольшого роста, изящной наружности, – мырза Айтказы, – подошел к нему и за руки приветствовал его, поздравив с возвращением из Сиби- ри, у Базаралы немного посветлело в душе. Этот Айтказы был тобыктинец, из рода Кокше, но давно ушел в лесные края Бе- лагашской волости, где жили русские и казахи, там занялся тор- говлей, разбогател, а в последний год даже сумел стать волост- ным… Базаралы бросил на него благодарный взгляд. «Как знать, может быть, и он крепко потерпел от иргизбаев или кунанбаев- цев, поэтому ушел из родных краев. А теперь хочет поддержать меня, мол, не падай духом, веди себя достойно», – подумал он. Среди приглашенных биев, разбирающих тяжбу, Айтказы был единственным из Тобыкты, остальные представляли другие роды и племена. Среди замкнутых, отчужденных судейских лиц, представших перед ним в середине длинного ряда, Базаралы узнал еще бо- гатея из рода Басентиин, мырзу Темиргали, пышно разодетого, холеного, полного, краснощекого человека. Узнал также и во- лостного старшину из Керея на Аршалы – чернобородого Ра- кыша. Рядом с Темиргали сидел хозяин дома, он же и глава волости Кокен, мырза Нурке. И никто из них, кроме Айтказы, лично не приветствовал Базаралы. О, это были люди, довольные в степном мире местом под солнцем, что занимали, своим нажитым богатством, властью, которую имели в своей волости. Они кичились нарядной, выши- той золотыми узорами, дорогой одеждой. Чего мог ожидать от них беглый каторжник? И они словно не замечали его, сидевше- го прямо напротив них. Шубара же, когда он вошел и возвестил салем, все дружно приветствовали и усадили в своем ряду. Так- же они приветствовали Такежана, Оспана, Исхака, а некоторые, встав с места, подходили к ним, протягивая обе руки. Все это видел Базаралы, и ему было ясно, каким окажется исход суда. Но сердце его не дрогнуло, и когда бай Нурке объ- явил начало суда и произнес: «Теперь выслушаем сторону об- виняемых», – Базаралы неторопливо расстегнул и снял с себя пояс с серебряной пряжкой, свободно раскинул по сторонам скрещенных ног полы чапана и, высоко подняв голову, спокой- ным, мужественным взглядом обвел лица судей. Эй, судьи! – властно произнес он, заставив всех присут- ствующих вмиг стихнуть, замолчать и невольно посмотреть на него. Перед биями сидел, широко расправив плечи, могучий, уве- ренный в себе, красивый человек. Матово светился высокий осиянный лоб, румянец играл на крутых скулах. Он возвышался над всеми баями, биями, владетелями несметных стад, разо- детыми в пышные одежды, надутыми, чванливыми, – и в сво- ей бедной степной одежде выглядел значительнее всех вокруг себя. Все, далее им сказанное, – свободно, непринужденно, с легкой улыбкой в глазах, – было также значительнее и умнее всего того, что было тут произнесено. Сегодня здесь очень важный сход, собрались баи из степи и мырзы из города. Сородичи! Многих из вас я не знаю в лицо, но мне известны имена ваших предков, я слышал и о ваших достоинствах и делах. Одни из вас представляют кереев, дру- гие – роды Бура, Матай… знаю, что здесь находятся и выходцы из уважаемого мною рода Басентиин, близкого нам. А вот си- дят передо мной сыновья Кунанбая, почтенные наши мырзы, владетели больших стад, которые пришли судиться со мной. У меня же нет ни гроша за душою, ни скота, ни двора, ни бога- той родни – одни нищие жатаки стоят за моей спиной. Как же мне тягаться в суде с сыновьями Кунанбая? Ведь за ними-то вся сила золота и неисчислимого скота, коней в табунах, и вся- кого добра и еды в их аулах! Близких друзей, сватов, товарищей детства у них немало не только среди тобыктинцев, но и по все- му Семипалатинскому краю. Поэтому я не могу поставить себя вровень с детьми Кунанбая. Говорится ведь: «аркан длинный, петля широкая» – это про них. А про меня: «веревка коротка, узла не завяжешь». Также про Кунанбаевых сказано: «Нагнут- ся вперед, перед ними Иртыш простирается, откинутся назад – спиною в Чингиз упираются». И перед ними я, рядом с которым нет ни одного, даже самого захудаленького, мырзы или бая. Тут он на одно мгновение смолк, окидывая весь суд насмеш- ливым взглядом. Затем высказал самое главное, совершенно неожиданное для всех: Дети Кунанбая щедры на подарки и угощения, вы знаете это. Вам, достойным, немало перепало из их рук. Но вы еще не знаете, что я вам тоже подарок приготовил, – намного дороже всех их даров и угощений. Приходилось вам встречать в этом краю такого богача, как Кунанбай? Наверное, нет. Слышали вы, что он мог сделать с теми, кто осмеливался пойти против него? Слышали. И глядя на его детей, вы думали, наверное, что не от человека они произошли, а от самого Аллаха… Вам и в голо- ву не могло прийти, чтобы кто-нибудь осмелился пойти против них. Так вот, уважаемые, мой дар для вас такой: я открыл вам глаза на то, что дети Кунанбая такие же смертные, как и другие, они не сыновья Бога. Я дал вам понять, – их тоже можно на- казать. Если ударить их палкой, они также почувствуют боль. И каждого из них, за их бесчинства, можно схватить за воротник! А если стукнуть как следует, то они не устоят, полетят на землю, их даже можно забить насмерть! Кунанбаевых можно бить! Вот какой я вам преподнес подарок! – сказав это, Базаралы от души рассмеялся. Многие из биев, степных богачей и властителей, находив- шихся в скрытом соперничестве с домом Кунанбая, не осмели- лись так же открыто смеяться, но опустили головы и спрятали свои улыбки в бороды. Приличие на таком важном собрании было соблюдено. Слова Базаралы не могли не подействовать на биев. И все же присутствующие на судебном сходе изначально не собира- лись его оправдывать. Ибо все эти бии, баи, волостные началь- ники сами были владетелями стад, и угон скота никак не могли приветствовать. Никто не собирался сказать ему: «Ты прав!» Базаралы хорошо знал об этом. Поэтому он не стал ни оправ- дываться, ни защищаться. После сказанных им вызывающих, насмешливых слов еще раз внимательно оглядел собрание су- дей и завершил, словно выстрелил: Я все сказал, а вы слышали! Мне хотелось бы, чтобы мои слова услышал и народ, те люди, что остались снаружи, за ва- шими спинами, в степи. Но разве сегодня слово правды дойдет до их ушей? Если бы хотя половину моих слов они услышали! Я теперь закончил. Вот, стою перед вами, – хотите, режьте меня на куски, воля ваша! На судебном разборе весьма успешно выступил Шубар. Судьям было ясно, что разбирательство не затянется надол- го, Базаралы не собирался оправдываться, и они торопились задавать ему свои вопросы: язвительные, задевающие его са- молюбие, уточняющие, подбирающиеся к признанию им своей вины. Некоторые бии, размахивая тетрадками и карандашами, требовали у Базаралы, чтобы он назвал имена и фамилии всех сорока соучастников набега. На что Базаралы коротко и реши- тельно ответил: Не назову. Вот я, пришел сам и стою перед вами. Я за- чинщик, берите меня! Вяжите по рукам-ногам, отправляйте на каторгу. Я один за всех отвечу, но людей, ходивших со мною, никогда не выдам! Отвечая на обвинения Шубара в том, что он поднимал смуту в народе, Базаралы ответил: Народ не виновен. Это мстил я, Базаралы. Такежан – мой кровник. Это из-за него старший брат Балагаз погиб в ссылке, Такежан вынудил моего младшего брата Оралбая бежать на чужбину, где он умер в безлюдной степи, я не знаю даже, где его могила! И все, что сделано с Такежаном, – это моя месть. За это сводите счеты только со мной! Хотите, убейте. Хотите – живьем закопайте в землю. Но в любом случае вы больше не сможете разлучить меня с родными местами! Я остаюсь здесь и буду за все отвечать один! В этом и заключалась вся хитроумная интрига тяжбы: истец хотел, чтобы за преступление отвечал весь род Жигитек, а не один Базаралы, у которого ничего, кроме его собственной голо- вы, не имелось для выплаты куна. Шубар красноречиво доказы- вал, что последний набег – продолжение издавна сложившихся враждебных отношений между Иргизбаем и Жигитеком. Распри идут еще со времен Кунанбая и Божея, вождя жигитеков. База- ралы следует дорогою этой старинной вражды. Зачем нам его тощая голова, с которой и куска мяса не срежешь? – витийствовал Шубар. – Отвечать должны все жи- гитеки – и своими табунами. К тому же род Жигитек совершил жуткое преступление, какого не знали со времен нашествия калмыков. Подвергли грабежу своих же родичей, – действо- вали, как враги, как чужаки! Я не успокоюсь, пока Жигитек не заплатит кун за содеянное преступление и за обиду, которую нанесли нам! Да еще надо достойно наказать всякую голь и рвань нищую, чтобы впредь им неповадно было набрасывать- ся на чужую собственность! Приговор должен быть самым су- ровым! Мои условия таковы: было угнано у Такежана восемь- сот лошадей, должно возместить по три лошади-пятилетки за каждую угнанную, какого бы возраста она ни была! Совет биев работал весь день до позднего вечера. Уже с наступлением темноты бии вновь пригласили в гостиную Ба- заралы, Шубара и всех остальных. Устами мырзы Нурке был оглашен окончательный приговор. По этому приговору ответчи- ком за угон лошадей Такежана был признан весь род Жигитек. Виновным прежде всего был признан сам Базаралы, вместе с ним не смогли уберечься от огня правосудия и все его сороди- чи: кто ближе всего к огню, тот и обжигает руки. Окончательное решение гласило: за восемьсот угнанных и зарезанных коней Такежана виновная сторона должна отдать по две лошади- пятилетки за каждую угнанную. Это судебное решение по степным законам исполнялось в продолжение всей зимы. Из всех многочисленных жигитеков, призванных к ответственности, остались не тронутыми судеб- ным решением богатые аулы знатных жигитеков – Уркимбая, Байдалы, Жабая, которые к тому времени были в мире и друж- бе с домом Кунанбая и сумели найти с ними общий язык. На остальные аулы, главным образом, среднего достатка и на бед- ные, пала вся тяжесть штрафа. От Шуйгинсу и до самого Карау- ла обобранные и совсем ослабленные огромным куном аулы остались без лошадей. Они не смогли на следующую весну от- кочевать на джайлау и всем миром перешли в разряд жатаков. ЧЕРНЫЕ ПОБОРЫ Э 1 той весною многолюдный аул Абая расположился на бе- регу Барлыбая, в просторном урочище, богатом сочными травами и широкими выпасами. Сегодня с утра раннего в ауле поднялась шумная суета, множество народу сновало между белыми байскими юртами, гостевыми домами и хозяйствен- ными уранхаями1. Молодые джигиты и женщины разносили по гостевым юртам стопки сложенных одеял, подушки, скатерти, самовары и посуду – миски, блюда, расписные пиалы. На лицах людей читалось радостное оживление, женщины были в празд- ничных нарядах, обвязали головы белыми легкими платками с зеленой каймою. Юные девушки надели шапочки-борики с пе- рьями филина на макушке. Дети тоже бегали принаряженные, в чистой одежде, – их на сегодня освободили от занятий в школе, созданной в ауле Абая. На изумрудной траве за околицей аула расстелены разно- цветные ковры, разбросаны коврики и узорчатые войлоки, по- ловики – все это усердно вытряхивается, выколачивается от пыли. Две породистые борзые, рыжие с черными головами, за- бытые своими хозяевами, с возбужденным видом носились по всему аулу, путаясь в ногах у людей. Картина всеобщего пред- праздничного ожидания прекрасно дополнялась видом этих бесподобно красивых собак. Концы их свисающих ушей были c длинной бахромой, хвосты высоко закручены. Они резво гоня- лись друг за другом, сшибались в затейливой схватке, прыгая 1 Уранхай – легкое временное сооружение. друг через друга, и в грациозных, упругих движениях их утон- ченных тел чувствовалась звериная мощь и скрытая угроза, как в мгновенном блеске булата. За аульной околицей с гиканьем скакали джигиты, горяча коней, по аулу на своих стригунках носились дети, звонкими криками добавляя шуму во всеобщую суету. За ними с лаем бегали своры борзых – взрослых и щенят. Весь этот шум и гам беспокоил оседланных коней, стоявших на привязи, возбуж- денные скакуны прядали ушами, фыркали, вскидывая головы. Рослый гнедой жеребец с черным хвостом и гривой нетерпе- ливо перебирал ногами на месте, словно готовый тотчас со- рваться с места. Когда собаки с оглушительным лаем пробе- жали мимо, гнедой стал бить передним копытом и толкаться лбом в столб коновязи. На вершине холма, недалеко от аула, сидел Абай со свои- ми друзьями. Лицом он был обращен в сторону Чингиза, по- минутно зорко всматриваясь в степную даль. В глазах его светилась спокойная радость, иногда он оборачивался назад и с добродушным видом оглядывал аул. Вид снующего наро- да, женщины в светлых одеждах, дети, бегающие и скачущие верхом на жеребятах, усердная прислуга, выбивающая ковры и войлочные кошмы, джигиты, ставящие юрты и готовившие мясо на открытых очагах возле уранхаев, – все это оживле- ние и шумная суета, враз сломавшие размеренную спокойную жизнь аула, вызывали у него лишь добрую улыбку. Сегодня такой уж день, – аул в ожидании радостного события. Нет, это не готовится той по случаю удачного разрешения судебного спора, и не ожидание приезда жениха или невесты, но радость для всего аула не менее значительная. Виновник ее – Абиш, сын хозяина аула, два года находившийся в да- леких краях, в Петербурге, и сегодня с великим нетерпением ожидаемый всей родней, отцом и матерью, братьями, всем аулом. Встречающие ожидали не только в ауле. Верховые заранее выдвинулись навстречу и ждали далеко впереди. С утра они вытянулись цепочкой от Барлыбая до Чингиза и до перевала Бокенши. Многие из джигитов доехали до перевала, но подни- маться на него не стали. Это были поэты из круга Абая во гла- ве с Кокпаем и Акылбаем: Какитай, Дармен, Мукá, Алмагамбет. Поехали вместе с ними и юноши из аула Оспана. У Оспана своих детей не было, он взял на воспитание вну- чатых племянника и племянницу от Акылбая, брата и сестру – Аубакира и Пакизат. Они жили в доме старшей жены Оспана Еркежан. Выросшие в холе и баловстве, эти двое детей могли ходить везде, где только им вздумается, и бывать там, куда дру- гим детям появляться не дозволялось. Вот и сегодня, презрев всякие запреты и уговоры, десятилетняя Пакизат заявила свое- вольно: «Поеду встречать Абиша-ага!» – и выехала из аула, да еще и увлекла с собою целую стайку девчонок-всадниц, чуть старше себя. Акылбай, Мукá и остальные из их компании, покинувшие сед- ла и расположившиеся на вершине холма, принялись бросать гадальные кумалаки. Рослый, белолицый, красивый джигит Мукá, молодой акын, выдавая себя за опытного прорицателя, с важным видом говорил: Уже не стоит гадать на путника со словами: «Покажи верно!» На это гадали. Теперь надо гадать на слова: «Вый- ди, посмотри!»… И вот оно, – кумалаки показали: «Путник на подходе!» Смотрите дальше – самочувствие его хорошее, пере- метные сумы полны, подарки будут разложены от порога и до тора! Скорее по коням! Сейчас Абиш со спутниками появится на перевале Бокенши. Поспешим навстречу ему, друзья! – ска- зав это, Мукá с уверенным видом вскочил на ноги. Юнцы, со всех сторон окружавшие взрослых, поверили ему и со всех ног кинулись к своим разномастным стригункам, за- прыгнули в седла и закружились на месте, с нетерпением спра- шивая: «Куда? Куда?» На этот раз кумалаки предугадали точно. Только что севший на коня Дармен вытянулся на стременах, всмотрелся в сторону перевала и вдруг воскликнул: Е! Надо же! У нашего Мукá большой дар ясновидения! Смо- трите, – вон, Абиш едет со своими людьми! – И, дав шенкелей коню, пустился вперед. На самом деле – с перевала Бокенши быстро скатывалась небольшая группа верховых, человек пять-шесть, окружавшие повозку. Они находились уже на расстоянии одного перехода жеребенка. Встречавшие стегнули своих коней и, беспорядочно рассыпавшись, помчались навстречу, обгоняя друг друга. Всад- ники неслись по травянистой долине, по отлогим зеленым хол- мам, то рассыпаясь поодиночке, то сбиваясь в небольшие куч- ки, теснясь на переездах через овраги и лощины, затем вновь устремляясь вперед. Когда передние взмахнули на последний холм, они увидели, что повозка, опередив сопровождающих конников, стремительно скатывается по склону увала вниз к просторной долине. Запряженный тройкой саврасых, тарантас с откинутым верхом быстро приближался. Встречающие немед- ленно стали окорачивать коней. Когда встречавшие верховые и повозка стали сходиться на ровной низине, четверо всадников оказались ближе всего к та- рантасу – и разнеслись над долиной крики радости и возгласы приветствий. Первыми были Какитай, Дармен и воспитанники Оспана – Аубакир и девочка Пакизат. Когда они, удержав на ме- сте своих коней, стали их заворачивать, с промчавшегося мимо них тарантаса ловко соскочил Абиш в белой военной форме, не дождавшись, когда повозка остановится. Легким бегом про- скочив по ходу вперед, молодой стройный юнкер остановился и обернулся, раскрывая руки для объятия и громко, радостно смеясь. В тот миг подскакали и остальные из группы встречаю- щих, их лошади едва не столкнулись с тройкой саврасых. Бай- магамбет, правивший ими, с силой натянул поводья и остановил лошадей. Поднялся радостный шум, раздался смех, зазвучали гортанные голоса. Слезы стояли в глазах встретившихся с Абишем братьев, друзей, родных. Отрывистые, короткие слова приветствий по- летели навстречу ему. Агатай! Милый брат! Абиш-ага! Айналайын, Абиш-ага дорогой! От этих искренних слов, сладких как шашу, и при виде до- рогих, милых лиц у Абиша невыносимо защемило на сердце, в глазах все расплылось, лицо у него побледнело. Какитай, ку- барем скатившись с коня, первым подбежал к нему и, широко ракрыв руки, обнял его, расцеловал. Мельком при этом отме- тил про себя: «Что-то он исхудал, бледным стал, уж не забо- лел ли?» Слышал он от старших женщин, матерей и бабушек: «Абдрахман что-то очень долго не появляется в родных местах. Как бы не заболел в этом холодном городе!» И Какитай не смог скрыть тревоги за своего старшего агатая. Абиш-ага, родной, как вы доехали? Здоровы ли? Отчего такой бледный? Абиш, поочередно расцеловав Аубакира и Пакизат, обернул- ся к Какитаю и, улыбнувшись ласково, ответил ему: Айналайын, Какитай, я вполне здоров! И на самом деле – его лицо заметно оживилось, порозовело, и выглядел он веселым, счастливым. Абиш стал расспрашивать о близких, о здоровье отца. Тут подоспели и остальные встречающие, спрыгивали с ко- ней и подбегали к повозке. Радостно приветствовали, обнима- ли, целовали Абиша, подходя по одному. Когда все на дороге поприветствовали его, Абиш вернулся в повозку, где его ждал брат Магавья. Тот подозвал Какитая, протянул к нему руки, об- нял, расцеловал и усадил рядом с собой. Улыбаясь, Магаш стал подшучивать над братом-сверстником: Е, когда ты улыбаешься, нос твой на лице куда-то исчезает! И как только твоя Салиха терпит такого несуразного, у которого нос с ноготок! Салиха рассуждает по-другому! – отвечал Какитай, посмеи- ваясь в усы. – «Нос курносый – не беда, лишь бы не безборо- дый, как Магаш!» С другой стороны от Абиша уселась Пакизат. И повозка, окруженная верховыми, стремительно покатила по долине в сторону аула Абая, наполненная смеющимися, радостными мо- лодыми родственниками, ликующими от счастья встречи после долгой разлуки. Колокольчик на дуге коренного заливался радостным зво- ном, бодрым тактом своих ударов отмечая рысистый бег тройки и словно подзадоривая коней. Красивый тарантас с откинутым кожаным верхом в громыхании колес несся по каменистой до- роге, узкой лентой протянувшейся по ковыльной степи. Абиш, в белом мундире, в фуражке, сидел напротив своих младших братьев и любовался ими. Радость их встречи грела его сердце. Они то принимаются подшучивать один над другим, то умолкают и сияющими глазами смотрят друг на друга. Каки- тай одинаково соскучился как по Абишу, так и по Магашу, – ведь по его отъезду в город времени тоже прошло немало. Приняв решение встречать Абиша в городе, Магаш пробыл там два ме- сяца. На обратном пути к аулу отца Магавья рассказал стар- шему брату, что Какитай ему особенно близок среди всех его родных и сверстников. Абиш стал расспрашивать у Какитая, где какие аулы рас- положились с весны этого года. В урочище Барлыбай на берегу реки разбил стан аул Абая. Остальные аулы Иргизбая откоче- вали на дальние джайлау. Аул отца задержался с откочевкой в связи с ожиданием двух сыновей Абая. Многочисленная вытянутая колонна всадников, сопрово- ждавшая повозку, приближалась к Барлыбаю, быстрой рысью продвигаясь через зеленую ровную долину в сторону аула, вольготно раскинувшегося на берегу реки. К этому часу переполох и суета улеглись в ауле, люди со- брались единой толпой за Большой юртою Абая и Айгерим. Все ожидали появления путников на степной дороге. Абай стоял в середине толпы. На нем был длинный блекло-желтый бешмет из китайской чесучи. Тонкая летняя одежда, свободно облегая, подчеркивала дородность его крупного тела. Черный бархатный жилет и белая рубаха, видневшиеся под распахнутым простор- ным бешметом, были ему к лицу, придавали вид благородного, почтенного человека. На крупной его голове поседевшие воло- сы, – над высоким лбом и на висках, – словно отступили вверх, отчего лицо Абая стало еще более одухотворенным, мудрым и красивым, чем даже в его молодые годы. В бороде, не очень гу- стой, подстриженной, тоже пробивалась седина. Однако узкие длинные брови были все еще черны, и на лице не виднелось морщин. В толпе вокруг Абая были почти одни женщины. Рядом с ним стояла бледная Айгерим, со слезами радости в глазах. На встре- чу с байскими детьми пришло немало работников в будничной бедной одежде – конюхов, доярок, доильщиков кобылиц. Кроме стариков от «соседей», других аксакалов здесь не было. Когда многолюдная процессия встречавших приблизилась к аулу, то всеобщее внимание привлек Дармен своим громким криком: Пропустите повозку вперед! Аул не нас ждет – встречает Абиша! Не атшабары мы, так нечего и скакать впереди, первы- ми влетать в аул! Все – попридержите-ка своих коней! До самого края аула Баймагамбет гнал тройку саврасых ров- ной дорожной рысью. Когда толпа, с Абаем посреди, всколых- нулась, пришла в движение, Абиш опять, не дожидаясь полной остановки повозки, легко соскочил с нее и быстро направился к отцу, протягивая к нему руки. И Абай принял сына в свои широкие объятия, крепко прижал к себе и замер. Затем дрожащими губами стал целовать лицо сына, его глаза, уши, – и долго не выпускал из рук. И кроме этих неистовых, крепких мужских объятий отец с сыном пока не обменялись ни единым словом. Когда Абай, наконец, отпустил Абиша и чуть отступил назад, – неузнаваемым стало лицо по- старевшего отца. Обычно смуглое, сейчас оно от сильного вол- нения побледнело и стало серым. Абай не видел никого другого вокруг, какое-то время пребы- вал в состоянии полного замешательства. Абиш, в белой военной форме, в погонах юнкера, сейчас, после родительских объятий, сделался сущий ребенок, и со звонким смехом, сверкая начищенными пуговицами юнкерского мундира, закрутился в вихре объятий и поцелуев родни, сре- ди белых головных платков своих матерей, соседок и соседей, многочисленных тетушек-женге, среди стариков и старух. Одна- ко фуражку с блестящей кокардой предусмотрительно держал в руке. Все с большим любопытством осматривали эту фуражку, белый мундир, ярко сверкающие на нем медные пуговицы. Его редковатые, гладко зачесанные каштановые волосы были припомажены. Широкий, рано начавший лысеть лоб был ясным, открытым. Абиш был строен, тонок, изящен. С замет- ным, красивым, прямым носом, в своей юнкерской форме, ко- торая так шла ему, Абдрахман был очень красив. На губах, тон- кого рисунка, играла добрая юношеская улыбка. Долгие объятия, лепет приветствий со слезами на глазах, ласковые, добрые пожелания счастья от матерей и старших те- тушек. Благословения стариков-соседей… Все хотели сказать ему доброе слово. Жаным, душа моя, ну, как доехал? Свет мой ясный! Пусть дарует тебе Всевышний здоровья! Опора наша! Как долго пришлось тебя ждать! Айналайын, Абиш! Солнышко мое! Радость-то какая для твоих родителей! С благополучным прибытием, родной! Теплые слова, приветливые восклицания, умилявшие всех, кто их слышал, сопутствовали Абишу до самого входа в Боль- шую юрту. И вот уже уселись все на торе, Абай внимательным взором окинул лицо сына, спросил: Что-то ты похудел, Абиш. Здоров ли? И тотчас подхватил Кокпай: Может, знания в этом городе дают хорошие, а вот еду, ви- димо, неважную! Вон, высох весь, как жердь! Отец начал расспрашивать Абиша про учебу в Петербурге. Оказалось, он поступил в Михайловское артиллерийское учи- лище не по доброй воле, но ввиду вынужденных обстоятельств. Он хотел учиться в Политехническом институте, однако не по- лучилось. И Абиш, улыбнувшись, напомнил отцу строки его сти- хов: – Учись, мой сынок, – завет мой таков – Для блага народа, не для чинов… – Ага, я не забыл эти ваши слова! Конечно, хотелось в политех- нический, но в прошлом и нынешнем году возможности такой не было… Придется некоторое время поучиться в этом училище. Закончу его – буду думать о дальнейшем образовании. Чуткий Абай не стал выяснять подробности, он молвил спо- койно: Науки плохой нет. Для таких как мы, жаждущих знаний, любая наука бесценна, как золото. Свет мой ясный, ты только учись, набирайся знаний, а родители твои слова не скажут про- тив, веря, что любые науки пойдут тебе на пользу. Нам одинако- во будет дорого, сынок, кем бы ты ни стал – офицером, инжене- ром, адвокатом. Лишь бы это пошло на благо твоего народа, у которого немало и трудностей, и печалей, и забот. Желаю тебе только одного: здоровья, сил, чтобы ты сумел достигнуть своих целей! Он снова привлек к себе Абдрахмана, и долго держал у гру- ди, обняв его одной рукою. Дом наполнился людьми, внесли угощенья. За дастарханом, как водится, начались всякие разговоры про разное. Ненароком Абай вспомнил своего семипалатинского русского друга Пав- лова, о котором перед отправкой в город наказывал Магавье: пусть привезет его с собой. Абиш, почему не приехал Федор Иванович? – спросил Абай. – Что ему помешало? Ведь говорил же мне, что приедет с тобой к нам. Ага, он и собирался поехать, но ему не разрешили. У губернатора попросил разрешения? Губернатор-то как раз и спустил прошение Павлова по- лицмейстеру, на его усмотрение. А тот не выдал разрешение. Видимо, решил, что ссыльному не полагается выезжать в степь на кумыс. Абай сильно огорчился, что Павлов не смог приехать. Они познакомились прошлой зимою в Семипалатинске, куда Пав- лов был переведен из Тобольска, где отбывал ссылку. Этот человек очень дорог мне, я его глубоко уважаю, сы- нок. Здоровье у него не очень-то хорошее, думал, что отдохнет здесь вместе с тобою! А как ты сам, дорогой, – сошелся с ним? Да, отец. Мы встречались. Несколько раз подолгу разгова- ривали. Он глубоко образованный человек, во многих науках разбирается. Кажется, Павлов из среды известных русских ре- волюционеров. Он вас, ага, очень высоко ценит, мне кажется, лучше многих казахов понимает значение ваших трудов. – Так говорил Абиш, и по голосу было заметно, как он сожалеет, что не удалось привезти Павлова к отцу в степь. Этим вечером между часто сменяемыми закусками, чаем, кумысом акыны непринужденно и охотно показывали свое ис- кусство. Степь всегда была богата своими акынами, певца- ми, острословами и сказителями, краснобаями и балагурами. В ауле Абая особенно вольно дышалось воздухом творчества, и каждый участник этого вечера старался показать что-нибудь новое, значительное. В эту безветренную тихую ночь в долине Барлыбая, над Большой юртой Абая и Айгерим взмыли в вышину чудесные звуки скрипки. Люди, как завороженные, слушали одну мело- дию за другой, забыв о времени. Абиш, живя в русском городе, смог стать хорошим скрипачом. Он играл широко известные в России и неизвестные в казах- ской степи русские романсы, поражавшие слушателей в самое сердце своими глубокими чувствами, выраженными в нежных мелодиях. Играл любимые в народе песни – «Ермака», «Стень- ку Разина», «Бродягу»… И хотя мелодии эти впервые прозву- чали перед степняками, они были зачарованы услышанным. Абдрахман играл и веселую, ритмичную танцевальную музыку, и зажигательную польскую мазурку, и вдруг внезапно переходил на украинский «гопак». Своими разносторонними способностями, внешним обликом, музыкальным искусством Абиш поразил и восхитил степную молодежь. Перед ними был их прежний Абиш, но которого не- узнаваемо изменила городская жизнь. Со своими новыми кра- сивыми манерами и необычным в степи внешним видом напо- минал он какого-то заморского принца. И даже единоутробные его братья смотрели на него с нескрываемым благоговением и горячим восторгом. Зависти или снисходительности со стороны его братьев не было, ибо все они с гордостью и безграничным уважением относились ко всем новым качествам и обретениям любимого старшего брата, родного Абиша-ага. Наконец, после долгой игры, Абиш опустил скрипку, затем протянул ее степному музыканту по имени Мукá. К Мукá дру- жественно относились многие молодые джигиты этого аула, и в последнее время он часто приезжал к ним. Сам он был выход- цем из дальних краев, от племени Кандар, рода Уак, соседней волости Кокен. Полюбив в родных краях девушку, этот джигит не мог соединить свою судьбу с нею и, по совету друга, Магавьи, сговорившись с невестой, забрал ее уводом. Они бежали, Абай дал им приют и защиту. Абаю и Магашу очень нравился этот не- заурядный музыкант-кюйши, который также играл на скрипке. Впервые они встретили Мукá в городе, слышали его исполне- ние. Круг Абая – Дармен, Алмагамбет, Ербол – приблизил его к себе, и вскоре он стал неизменным сподвижником и участником во всех их поэтических и музыкальных собраниях. На протяжении всей ночи, в промежутках между сменами мясных кушаний, маститый домбрист Акылбай, кюйши-скрипач Мукá, певец-кюйши Алмагамбет тихонько наигрывали на ин- струментах и напевали голосом новые для них мелодии, кото- рые привез Абдрахман. Так они постарались запомнить поль- скую мазурку, еще некоторые танцы. И в какой-то момент Мукá заиграл на скрипке некую зауныв- ную, надрывную мелодию. Он играл старательно, держа кор- пус прямо, стараясь не покачивать скрипкой, двигая только ру- кою, водившею смычком. Словом, Абиш заметил, что техника и приемы игры у Мукá слабоваты, на уровне провинциальных скрипачей-самоучек. Мелодия песни, тем не менее, в исполне- нии Мукá брала за душу, в ней слышалась подлинная грусть и печаль. Когда он, сыграв куплета два, остановился, Абиш живо обернулся к скрипачу и спросил, что это за мелодия. Мукá с вполне уверенным видом заявил: Песня эта русская, называется она «Томнай места». «Темное место»? – переспросил Абдрахман и задумал- ся, стараясь вспомнить. – Нет, не слышал… Похоже на вальс. Судя по названию, тебе пришлось услышать эту песню в каком- то темном месте, а? Ну-ка, признавайся, в каком таком «том- най места» ты ее разучил? – стал шутливо приставать к Мукá Абиш. Засмеялись Магаш с Какитаем, явно знавшие что-то. Словно чем-то смущенный, Магаш пошептался со сверстником, затем во всеуслышание громко сказал: Е! Видишь, чуткие люди сразу раскусили тебя! Придется тебе во всем признаваться. Айналайын, выкручивайся теперь сам, как знаешь! Молодежь затихла, стыдясь Абая, которому не было извест- но о кое-каких их делишках в городе. Однако Мукá, казалось, ничем не был смущен. Он преспокойно начал рассказывать: Эту песню я услышал в той самой сторонке, где в гостепри- имных домах встречаются щедрые на любовь женщины. Одна из таких, совсем молоденькая, скромненькая с виду и невинная, спела эту песню, вся обливаясь слезами. Кто сочинил эту пес- ню, я не знаю, но можно предположить, что ее сочинила сама девушка, попавшая в такое ужасное место… Никто в доме не стал ни расспрашивать дальше, ни под- держивать этого разговора. Молодежь была охвачена непри- творной робостью перед Абаем-ага. Увидев это, Абай шутли- во произнес: Видать, некоторым и плохие похождения идут на пользу! Твой рассказ явно приводит к такому утешительному выводу, Мукá! Хотя должен тебя предостеречь – не всегда дурные при- ключения могут принести пользу для твоей доброй души! Ты можешь, однако, убедиться в этом, посещая подобные заведе- ния. И нас трудно будет убедить, что это хорошее дело, не так ли, уважаемые? Так Абай в своем духе выговорил молодежи. Мукá и все остальные сидели пристыженные, переглядываясь и смущенно посмеиваясь… И все же – впервые эта лучшая степная молодежь встре- тилась с человеком своего поколения, прибывшим издалека, сведущим в высоком искусстве и обладающим большими зна- ниями. И этим человеком был их старший собрат, такой же, как и они, человек степи – родной Абиш, по которому они столь ис- тосковались! На другой день люди, встречавшие Абиша, стали разъез- жаться. В час утренней дойки кобылиц, собравшись в доме Абая за кумысом, молодежь стала обсуждать, кто куда поедет. Абдрахман собирался посетить очаг старшей матери, Улжан, скончавшейся в прошлую зиму. Он хотел совершить молитвен- ное чтение Корана на ее могиле. Также он хотел навестить свою родную мать Дильду, в том же ауле. Вместе с Абишем решили ехать Магавья, Дармен, Какитай, Алмагамбет. Когда все вышли из юрты и подошли к коновязи, их ожида- ли оседланные кони. Соблюдая обряд вежливости, Алмагамбет сначала подвел коня старшему, Абишу. После него стали уса- живаться в седла остальные его братья и друзья. Еще вчера ходивший без седла, светло-гнедой с черной гри- вой и таким же хвостом конь сегодня был богато убран: уздеч- ка украшена чеканным серебром, кавказский узор вытиснен на подпругах, подхвостнике, подседельник обшит синим сукном, прекрасное седло покрыто темно-розовым сафьяном. Вся кон- ская сбруя была прекрасно подогнана к ладному, с подтянутым животом скакуну, достойному молодого джигита. Когда Абиш вскочил в седло, конь под ним слегка присел и, закусив уди- ла, скакнул вперед, затем легко пошел боком вперед, прядая острыми, как камышовые листы, ушами. Абиш с живым внима- нием следил за каждым его движением, стараясь в короткой, азартной борьбе привести коня к послушанию. Приостановив- шись, конь заплясал на месте, гвоздя передними копытами зем- лю. Впереди толпы молодых людей, вышедших проводить Аби- ша, стояла Айгерим. Любуясь на него, которому было явно по душе укрощение строптивого жеребца, вглядываясь в его раз- румянившееся лицо и смеющиеся глаза, – она все же тревожи- лась за него. Айналайын, будь осторожен! Какой дикий нрав у твоего коня, милый! – воскликнула она, улыбаясь, и слегка покрасне- ла, смутившись. К этому времени все отъезжающие уже были в седлах. Абиш наклонился в сторону Айгерим и крикнул в ответ: Не бойся, киши-апа! Конь что надо! Выехав за аул, конь под Абишем продолжал баловать, вы- ступая боком и скача мелкой иноходью. Но седок не подгонял его, не давал поводьев и предпочитал ехать неторопливо, дер- жась немного в сторонке от остальных спутников. Давно не са- дившийся на коня, истосковавшийся по степи, по ее вольным просторам, зеленым холмам, чистым рекам и живому воздуху джайлау, джигит хотел сейчас со всем этим встретиться наеди- не, потому и отдалился от всех. Его душа, полная радостью от встречи с родными людьми, ширилась теперь от счастья сви- дания с родным краем. Ему казалось, что и весенний джайлау находится сейчас в таком же состоянии радости и молодого счастья, – им наполнен прохладный ветерок, бегущий по вол- нам свежих степных трав. Да, это и есть счастье! В воздухе нет ни пылинки. Дышится легко, всей грудью, и светоносным воз- духом омыта, до первородной чистоты, вся эта великолепная живительная природа! Густой ковыль, главный житель этих сте- пей, покрывал все равнины и невысокие плавные холмы вокруг, раскачивался под порывами ветра, рождая бегущую травяную волну. Серебристо поблескивая под ярким солнцем, эти волны вблизи издавали негромкий шум, тихий шелест – и убегали в сероватую дымку степной дали. Свежие метелки ковыля рас- сыпали игольчатые искры, и оттого холмы и пригорки испуска- ли призрачное сияние, завораживающее и смущающее душу. Впереди, на пути джигитов, возвышались в едином ряду три высоких холма – Шакпак, Казбала, Байкошкар. Они словно по- дернуты тонкой светло-голубой дымкой. У подножий этих воз- вышенностей, в низинах и логах, эта дымка гуще и плотнее. И плотная синева в этих низинах кажется таинственной, скрываю- щей в себе что-то очень заманчивое. Сейчас путники направля- ются именно туда, в направлении этих влекущих тайн… Через некоторое время слева потянулась каменистая гряда из скалистых многорядных увалов – Керегетас. Яркая зелень ближайшей низины вдруг резко ограничивает- ся, чуть выше, россыпью серых валунов. А еще выше них на- чинают громоздиться друг над другом продолговатые скальные глыбы. Между ними повсюду кудрявятся плотные кроны стелю- щейся арчи – горного можжевельника, который растет, тесно прижимаясь к основаниям этих каменных глыб. Некоторые за- бросанные камнепадом предгорные холмы, сплошь поросшие арчой, похожи на каких-то заросших волосами чудищ. Иногда среди этого диковатого завала скал можно было уви- деть стремительно проносящихся бело-пегих архаров с огром- ными закрученными рогами. А порой меж округлых валунов проскальзывала длинная огненно-рыжая лиса, – вильнув хво- стом, исчезала за камнем, – словно извивающаяся сказочная красная ящерица. Вдруг вновь появлялась и, открыто распла- ставшись на длинном валуне, замирала, внимательно разгля- дывая что-то вдали. А то соскакивала на землю и принималась мышковать, прыгая вперед на обе лапы и быстро разрывая зем- лю под кустом арчи. А в какой-то миг вдруг налетал со стороны громадный брон- зовый беркут, гнавший зайца, и осторожная лиса, давно сле- дившая за надвигавшейся смертью, в свисте и буре шумевших крыл падавшей с неба, – вдруг суетливо подпрыгивала и мгно- венно исчезала в невидимом проходе между валунов. Издали разглядывая все это в полевой бинокль, Абиш с улыбкой на- блюдал за умными действиями лисицы. Вдруг совсем близко по косогору стоящего на пути холмика пробегал шальной порывистый ветер, перепутывая траву, – и доносился оттуда сладкий, умопомрачительный аромат свежей зрелой земляники, словно дуновение из райской долины – при- вет от родного края, по которому Абиш истосковался в далеком холодном северном городе. В Большом доме, где раньше главенствовала Улжан, теперь находилась байбише Оспана – Еркежан. В этом же ауле жила и байбише Абая – Дильда. К этому времени большая часть аула уже откочевала на джайлау за Шакпак. К полудню Абиш в окру- жении товарищей подъехал к белой юрте Большого дома, и пут- ники спешились... Когда джигиты, никем не встреченные, привязали лошадей и подошли к белой юрте, изнутри раздался звук горестного жен- ского плача. Несколько женщин, соблюдая годовой ас, опла- кивали покойную Улжан. Траурный плач вели две ее невестки Дильда и Еркежан, с ними были родственницы и соседки. Абиш в первую очередь поздоровался с Еркежан, сидевшей на торе ниже Дильды. Потом только он подошел к матери. Диль- да обняла сына, приникла лицом своим к нему и долго, горест- но плакала. И Абиш дал волю своим слезам. Утрата великой матери, бабушки Улжан, – это огромное горе, зияющая пустота в сердце, но в плаче своей родной матери Абиш слышал не только скорбь по усопшей, но никак по-другому не выраженные Дильдой боль и горе своей собственной жизни. Сын явно слы- шал жалобу матери, невинного человека, подвергнутого тяжким страданиям несправедливой судьбою. Абиш никогда и ни с кем не говорил об этом, – но, находясь в далеком, холодном, чужом Петербурге, он постоянно со скорбью и болью на сердце думал о своей матери. Наконец Дармен стал осторожно успокаивать забывшуюся в горестном плаче Дильду: Женеше, успокойтесь. Разве можно плакать матери, у кото- рой такой сын, как Абиш? Незачем вам плакать, женеше… Своими словами Дармен невольно дал знать, что он пони- мает истинные причины такого горького плача Дильды… Чтобы как-то утихомирить плачущих женщин, Дармен начал громко и выразительно читать молитву из Корана – «Суната». Вскоре после молитвы, когда собрали молитвенный коврик, расстеленный во время читки Корана, когда совсем утихли плач и стенания, – Еркежан, сидя напротив Абиша, стала рассказы- вать ему о смерти старшей матери, о последних ее минутах, о предсмертных ее словах. Большая, дородная, с красивым большеглазым лицом, Ерке- жан говорила со спокойной рассудительностью, неторопливо и обстоятельно. Она передала Абишу последние слова Улжан о своем далеком внуке. Айналайын, Абиш, твоя бабушка много думала о тебе и переживала. Мол, из всех ее потомков ты один находишься на далекой чужбине, и никого из родных рядом с тобою. «Заболе- ет, случится какая беда или выпадет тяжкая забота, – ведь неко- му будет поддержать его. Уа, для меня он всегда был слишком ранним плодом, сорвавшимся с ветки. Я, как и его отец, всегда желала того, чтобы он скорее достиг своей цели, стал зрелым человеком!» Так она говорила и подолгу грустила о тебе. Я тебе все это рассказываю, потому что считаю своим долгом пере- дать тебе, как она тебя любила, каким великим сердцем обла- дала наша старшая мать… Умолкнув, Еркежан долго, не отрываясь, смотрела на Абиша своими большими опечаленными глазами. Рассказывая поочередно, Дильда и Еркежан поведали при- бывшим о последних днях жизни великой матери Улжан. Умер- ла она в конце прошлой осени, в пору, когда после стрижки овец ожидалась перекочевка на зимники. Уже сильно постаревшая, одолеваемая болезнями, Улжан много лет перед смертью про- жила в тихом уединении. Всеми почитаемая главная матерь рода, она уже не вмешивалась в жизнь Большого дома, вела спокойную, молчаливую жизнь. Почти ни с кем не разговари- вала, не вмешивалась в разговоры невестки с мужем, молчала даже с теми, кто наведывался в дом справиться о ее здоровье. Лишь время от времени, изредка, приглашала к себе Абая или Оспана, подолгу разговаривала с сыновьями. Абиш, хотя и не был воспитан ею, всегда помнил о безбреж- ной любви и доброте бабушки, о том, как она, увидев его, всег- да подзывала к себе и, обняв его мягкими руками, нюхала его детский лоб. Все это ясно вставало перед глазами выросшего Абдрахмана. Только теперь он понял, что она так и будет жить в его памяти. Улжан – это праматерь рода, которую нельзя за- быть. И этот главный шанырак, который остался без нее, также хранит память о ее чистом, добром, особенном человеческом облике. Магаш только сейчас рассказал брату Абишу о тех прояв- лениях ее тонкого ума и мудрости, которыми удивила она всех родных и близких, уже находясь на смертном одре. Ее деверь Майбасар, человек грубый и недалекий, позволил себе недо- стойную шутку, спросив у лежавшей с закрытыми глазами Ул- жан: Уай, собираешься покинуть нас! Решила отправиться вслед за мужем, значит. Тебе многое приходилось видеть, уже не раз видела, как умирают, – ну-ка, расскажи нам, что это такое смерть? И тогда Улжан, чуть приоткрыв глаза, улыбнулась одними гу- бами и ответила: Оу… деверь мой неразумный… Видала я много, но другого такого, как ты, до старости так и не набравшего ума, я еще не видала. Тебе что я могу сказать? Я ведь сама еще не пробовала умирать, так что, извини, не знаю… А тебе-то зачем загорелось это узнать? Вот, будешь ты умирать, сам все узнаешь, деверек. – Сказала это Улжан, снова закрыла глаза и умолкла. На этот раз навсегда. Умная, рассудительная ее душа выбрала последним своим словом на земле – шутку, и это была высшая мудрость женщины, проявленная за мгновение до ее смерти. Эта женщи- на сумела прожить свою долгую подневольную жизнь, будучи бесправной и покорной, – не утратив, однако, всей чистоты и ясности своей высокой души. Из жизни она ушла так же, как и жила: безбоязненно, спокойно, обыденно. Словно ушла из жиз- ни ее скромная, простая душа, тихо прикрыв за собою дверь. В тот приезд сына Дильда не отпускала Абиша два дня, пот- чевала его как самого дорогого гостя. На третий день, когда джигиты собирались седлать коней, чтобы ехать обратно в аул Абая, мать подсела к сыну, взяла в свои руки тонкие пальцы сына и, нежно перебирая их, заговорила взволнованно и про- никновенно: Знаешь, светик мой ясный, я ведь переняла немало хоро- шего от нашей старшей матери, покинувшей нас будто бы толь- ко вчера… Когда-то, очень давно, в пору вашего детства, Абай заявил, что поедет учиться в город. Я загоревала, но свекровь тогда сделала мне мудрое внушение. Она сказала: «Пожелай ему удачи, плакать не смей. Отправь его с самыми добрыми по- желаниями. Он едет за знаниями. Едет, чтобы стать достойным человеком на этом свете. И все это будет во благо и тебе, и тво- их маленьких щеняточек». Я тогда поняла свекровь и согласи- лась с ее мудрыми словами. Я и сейчас согласна с нею, – твой далекий отъезд понимаю, так же, как и поездку твоего отца в давние годы. Иншалла! Да сопутствует тебе удача! – Высказав это, она накрыла глаза платком, вытирая слезы. Однако есть у меня слово, – сказала она окрепшим го- лосом, – слово к тебе и просьба. И ты, сын мой, обещай мне, что исполнишь мою единственную материнскую просьбу! Обе- щаешь ли, жаным? – И, обняв сына, прижимая его голову к гру- ди, она стихла, с трепетом ожидая ответа. Абиш ни на мгновение не задержался с ответом. Так же взволнованно, трепетно он ответил: Говорите, апа! Я все сделаю, что вы захотите! Хорошо, сынок, раз ты обещаешь, то слушай. Пусть ты сно- ва уедешь в дальние края, и я долго тебя не увижу… Но в таком случае ты должен оставить здесь свой очаг, за которым бы я присматривала. Пусть не ты, но хотя бы твое гнездо останется под моим попечением… Так что, прошу тебя, скорее присмотри себе невесту, а мы ее сосватаем… Абиш, с присущей ему искренностью, прямотой и открыто- стью, не мог скрыть сильного замешательства от неожиданной прсьбы матери. Ойбай-ау, апа! О чем вы говорите! И что могу ответить на ваши слова? Я уже взрослый человек, апа, и такое дело должен решить сам, без принуждения, по своей воле. Разве не так? – И Абиш, сказав это, посмотрел на братишку Магаша и остальных друзей. На что Магаш, непонятно улыбнувшись, ответил: Абиш-ага, так-то оно верно сказано, конечно. Но разве здесь речь идет о принуждении? Наша мама всего лишь выска- зала свою просьбу. А вам стоит подумать, ага, – не настало ли самое время, чтобы такая просьба прозвучала? Услышать такое от младшего брата Абдрахман никак не ожи- дал! Он так и осел на месте и замер, не высказывая ни проте- ста, ни возражения. С лица его исчезла улыбка. Он не забыл, о чем он недавно дал слово матери: выполнить любую ее прось- бу. Она же вновь заговорила – спокойно, убедительно: Родной мой, принуждения никакого нет! Я же не говорю, чтобы ты непременно женился сегодня! До отъезда своего ты только назови мне имя девушки, которая могла бы стать твоей невестой, если Бог даст. Нынче ее сосватай, и уезжай себе на здоровье! Вот это и будет мне в радость, сынок, айналайын! Невеста твоя будет утешением мне и надеждой, напоминая о тебе, когда ты вновь уедешь. Абиш все еще не решался сказать ни слова, не мог согла- ситься, говоря «да», не решался и взбрыкнуть, возражая – «нет». Тут Дильда высказалась полностью: Конечно, решать тебе. Дашь согласие, если только придет- ся по душе, навязывать тебе никого не буду. Но есть у меня на примете девушка, которую можно сосватать за тебя. Это в ауле ногайца Махмуда – девушка по имени Магрипа, чудесное создание! Она как раз на выданье и еще никем не засватана. Свет мой ясный, ты только взгляни на нее, хотя бы разок, а там и решишь, скажешь мне. Кроме этого ничего я от тебя не прошу. Согласен, сынок? Абишу стало неловко. Он молча кивнул головой и покраснел от смущения. Дильда поцеловала его в лицо, затем подошла к Магашу и Дармену. А ты, Магаш, и ты, Дармен, – к вам обоим относится, вы покажете нашему Абишу ногайскую девушку Магрипу. Оба от- вечаете за это! – отдавала наказ Дильда. Эти двое ничего не ответили, но по их виду Абиш понял, что они так и горят желанием выполнить поручение Дильды-апа. Но им хотелось, чтобы не забегать вперед его желаний, услышать мнение самого Абиша… Позже, выехав в степь по направлению к аулу Абая, Мага- вья и Алмагамбет, разговорившись о чем-то, чуть приотстали. Дармен и Абиш ехали вдвоем. Дармен понимал, что над тем, о чем недавно высказалась Дильда, давно уже задумывались в семье Абая. И здесь для Абиша, похоже, не было ничего неожи- данного или неприятного. Наоборот – чуткий Дармен заметил промелькнувшее в глазах друга сильное волнение, что было понято молодым акыном как пробуждением в душе Абиша меч- ты о нежной подруге жизни. И тогда Дармен начал рассказы- вать другу о ногайской девушке Магрипе, которую знал и видел когда-то. Абиш, не прерывая его, молча слушал. С присущим ему красноречием молодой акын расписывал Магрипу. Достиг- шая семнадцати лет, хорошо выученная мусульманской грамо- те, получившая обходительное воспитание, Магрипа, по словам Дармена, была ко всему этому еще и несравненная красавица, знаменитая на весь край. Непременно надо увидеть ее. Абиш должен встретиться с нею, пусть решение его потом будет лю- бое. Сердце подскажет, в таком деле никакие уговоры и под- сказки посторонних не имеют значения. Так говорил Дармен, дружески приободряя своего сверстника. Вдруг сзади них раздалась песня и, взмыв сразу высоко, по- плыла над степью. Это запел Алмагамбет, ехавший вслед за ними, его красивый, мощный голос возносил к самому небу песню о страстной, неудержимой человеческой любви. Песни звучали одна за другой – «Пламя любви», «Ты, любовь моя», «Ненаглядная»… Зеленые просторы джайлау раскинулись вокруг них, про- хладный легкий ветер из степи овевал их лица, в душе росла, ширилась радость любви к жизни, родному краю. В глубине сердца пробуждались какие-то неясные сладкие грезы, светлые надежды, беспокойные желания… Абиш лишь молча улыбался, склонив лицо к гриве лошади. Он будто смущался и стыдился своих мыслей. Беспричинно волновался, то бледнея, то крас- нея, охватываемый тайной нерешительностью. 2
Абай был бесконечно рад тому, что его сын получает пре- красное образование и настоящее русское воспитание в столи- це России. Счастлив, что Абиш стремится духовно восходить к уровню лучших русских интеллигентов. Абаю хотелось как мож- но больше разговаривать с сыном, расспрашивать о многом, разном, обо всем новом, что происходит в России: о науке, ис- кусстве, о жизни сегодняшнего Петербурга. Абай интересовал- ся железными дорогами в стране, судоходством, хотел знать о высших учебных заведениях. Также расспрашивал о больших русских городах, о том, чем они славны и богаты, какие в них знаменитые фабрики и заводы. Часто разговоры отца с сыном переходили на темы литера- туры: говорили о книгах, написанных большими писателями и поэтами России. С большим интересом они обсуждали творче- ство Толстого, Салтыкова-Щедрина, Некрасова… Со всем этим интересом и воодушевлением отца, проявляе- мыми во время их встреч, Абиш почувствовал в нем некое по- стоянное тайное беспокойство. Сын замечал, что Абай порою предается печали одиночества, даже находясь среди людей. Абиш стал понимать, что в жизни отца есть некая сторона, которая вредна не только для его душевного покоя и благопо- лучия, но и мешает его литературной работе. Это – самые раз- ные, многочисленные споры и раздоры между атшабарами раз- личных родовых групп и кланов, в которые Абай вынужден был вмешиваться – как по своей доброй воле, так и невольно. С горечью узнал Абиш от Магавьи и Какитая, как много под- лых обвинений и наговоров обрушивалось на Абая от тех, кому он не угодил. И несчастный поэт спасался от этих подлых на- ветов только в его кругу молодых акынов. Сильно беспокоясь за отца, Абиш в часы одиноких раздумий пытался понять причины столь враждебного отношения к нему со стороны его недоброжелателей и злопыхателей. А это были не только богатеи других родов, такие, как Оразбай и Жиренше, но и многие сильные люди из среды самих иргизбаев, находив- шиеся с ним в родственных отношениях. Абиш понимал, в каких горестях и печалях проходят дни жиз- ни его славного отца, и сам печалился безутешно. Это заметил чуткий Абай, и однажды, отвечая на невысказанные вопросы сына, слегка приоткрыл завесу над причиной своих горестей. Славный мой Абиш! Сказать тебе всю правду, – меня ни- когда не перестанут возмущать и мучить проявления насилия и злобной вражды… Такой я есть – таким останусь, и это моя судьба. Взглянув на друзей сына, сидевших чуть в сторонке, Абай молвил потеплевшим голосом: Верю я, что вы будете другими. Очень хотелось бы, чтобы ваше время было лучше. Пусть я буду последним носителем прошлого, а вы – началом нового времени! В этот вечер Абиш рассказал отцу и степной молодежи о борьбе людей труда с теми, кто этот труд покупает. У русских эта борьба имеет особенный подход. В России трудовой люд четко разделился на два больших класса, крестьянский и рабо- чий, и второй из них в наши дни обретает все большее значение и силу. Оба этих трудовых класса вступили в жестокую борьбу со своими работодателями, угнетателями, захребетниками – за свои жизненные права. Подтверждая рассказ, Абиш поведал им о Морозовской стачке, которая произошла в городе Орехово- Зуево – в ней участвовало сразу восемь тысяч рабочих. Они в один день и час прекратили работать, объявили стачку и вышли на улицы. Это напугало не только хозяев фабрик, но и губерн- ское начальство. Власти решили подавить стачку силою во- енного оружия. Шестьсот рабочих было арестовано. Это были самые стойкие джигиты, которые не дрогнули и не отступили даже перед стражниками. С тех пор подобные стачки проходят по всей царской империи – по нескольку каждый год… Абай, удивленный такой осведомленностью Абиша об этой мощной схватке классов в России, спросил у него, как и откуда он обо всем этом узнал. И Абиш рассказал, что услышал о бес- примерных событиях классовой борьбы от старого петербург- ского рабочего Еремина. Абиш передал ему письмо от одного ссыльного из Семипалатинска, так они и познакомились. Ере- мин, опытный и старый революционер, много знал и говорил Абдрахману: «Расскажи обо всем этом у себя в Сибири!» По его подсчету, между 1880–1890 годами состоялось более ста пятидесяти крупных стачек по России. Русский народ умеет тру- диться, но может и постоять за свои трудовые права! Разве все это не удивляет, отец? – говорил Абдрахман. Абай, слушавший его, задумчиво кивнул головой. Посидев немного в молчании, сделал следующий вывод: Это новая дорога борьбы в новом, изменившемся мире. У нас такого нет и пока быть не может. Я раньше никогда не слы- шал и не читал о подобном: чтобы огромная масса трудовых людей, собранных в одном месте, проявилась в столь мощной борьбе. И это, видимо, новая неслыханная сила России. Басе! Нам следует знать о подобных вещах, и хорошо, Абиш, что ты сам узнал об этом и поведал нам. После слов отца Абиш перевел разговор на события степи, связанные с Базаралы. Начал он издалека: Ага, вы мне писали как-то, что поэзия должна воспеть труд и человека труда. Так что все же воспевать? Сам повседневный труд? Или схватку труженика со своими захребетниками? Что важнее? О чем писать труднее? И вот я хочу спросить у вас, ага, об одном крупном событии, которое произошло в наших краях в прошлом году. Что вы можете сказать о набеге Базаралы? Вопрос, заданный Абишем, имел большое значение для его братьев и друзей. Рассказы и распросы Абиша натолкнули Ма- гаша, Какитая на мысль, что они сами ни разу не обращались к Абаю с вопросом о его оценке дерзкого набега Базаралы. И сейчас, после слов Абиша, джигиты выжидательно смотрели на Абая. Абай слушал сына, надвинув на крутой лоб тюбетейку, об- локотившись на подушку. При последних словах Абиша быстро поднял глаза и остро посмотрел на него. Потом взял шакшу, та- бакерку, достал насыбая и заложил за губу. Молчание его про- должалось. И тогда Абиш продолжил: Я хотел спросить у вас – это дело рук доведенных до от- чаяния жатаков? Или под водительством Базаралы произошло в степи восстание бедняков? А он сам – сознательно пошел на бунт или в порыве гнева? И как вы смотрите на его набег с вы- соты вашей поэзии, вашей человечной деятельности, когда вы постоянно защищаете мирных людей степи? И, наконец, что вы скажете об этом как мыслитель, как наш учитель? Новые вопросы Абиша нелегким грузом легли на душу Абая, осознающего свою особенную ответственность за ответы на них. Читая книги Герцена, Чернышевского, Абай понимал все глубины их мысли, иногда сразу, а порой в продолжение долгих размышлений. Но ответы на вопросы Абиша не восходили све- том истины из тьмы самой окружающей жизни. Поэтому Абай продолжал молчать. Но вот он выкинул из-за губы насыбай, отхлебнул кумыса из пиалы и заговорил, с задумчивым видом двигая тюбетейкой вверх-вниз на лысеющей своей голове: На твой вопрос отвечу одно: решимость таких действий зрела в душе многих обиженных людей. Но окончательно ре- шиться на это никто не мог, сознание наше здесь, в степи, еще не пришло к этому. Чтобы призвать русское крестьянство к то- пору, нужен был Чернышевский. Однако тех, у кого достаточ- но накопилось в сердце обиды и гнева, было и у нас, в степи, немало. Словом, многие чувствовали, что нельзя покорно сно- сить все обиды и надо бороться, однако высказать это вслух не могли. Я бы сказал, что и решимости на борьбу не хватало. И дерзкий набег Базаралы оказался неожиданным уроком для всех. У нас в степи еще не понимают, что не жаловаться надо, а драться с оружием в руках. Я много передумал об этом – и скажу вам, джигиты, что поступок Базаралы исходил все же не только от его разгневанного сердца, а родился как вырвавшая- ся наружу неудержимая сила народного гнева. Набег Базаралы это большое, беспримерное событие в нашем краю, и оно по- служило во благо народу, пробуждая его. – Высказав это, Абай снова задумался и смолк надолго. Присутствующие в доме тоже молчали, ожидая продолже- ния слов Абая. Абиш, в глубокой задумчивости, кивнул самому себе... И снова, переменив позу, Абай заговорил, продолжая от- вечать сыну: Ты еще спрашивал, сознательно ли Базаралы пошел на это дело… Я-то знал и раньше, что в его душе всегда бродили такие мысли и желания. Ну а побывав на каторге, вернувшись оттуда, он, конечно, вполне уразумел, что ему надо делать. Сознатель- но пошли в набег и те сорок джигитов, которых он отобрал и призвал. У меня есть знакомый старик-жатак, зовут Даркем- бай, – который носит в своей великой душе все невысказанные страдания и все печали народа, вот он бы мог лучше меня рас- сказать вам всю подноготную этой небывалой барымты… Ну а на последний твой вопрос, как я, ваш Абай-ага, смотрю на это событие, то вот тебе мой самый краткий и ясный ответ: всеми помыслами и всеми делами своими я на стороне этих людей! – Так завершил Абай свой пространный ответ сыну. Затем, вновь через небольшое молчание, вдруг встрепенул- ся и словно преобразился весь: в глазах вспыхнул огонек, речь стала быстрой, горячей: И все же я в долгу перед Базаралы! В долгу перед горсткой этих отважных джигитов! И перед всеми другими, неизвестны- ми, которые стоят за ними. Эти люди совершили подвиг. А я обязан – воспеть их подвиг, их смелый поступок и донести эту песнь до людей нынешнего поколения и всех последующих по- колений. Но сделать это обязан не только я один, – а все мои юные друзья, молодые акыны, которые находятся здесь! Пиши- те все! Рассказывайте веским языком поэзии о народных печа- лях, страданиях! И этим поможете народу осознать свое горе, затем, чтобы он смог преодолеть его. При этих словах молодежь так и встрепенулась, подняла свои головы и, воодушевленно переглядываясь между собою, всей душою восприняла наказ своего ага и учителя. Абиш сполна получил ответы на все свои вопросы. Он был удовлетворен ответами Абая, но сыну хотелось еще о чем-то спросить у отца. Последнее у меня, ага! Если посмотреть на то, чем завер- шилось это дело, то можно с горьким сожалением признать, что Базаралы принес простому народу еще больше страданий. Разве бедняки степи сделали не такой вывод? А вы сами, что думаете по этому поводу, ага? На этот вопрос Абай тоже не спешил дать ответ. По каким-то своим внутренним соображениям, он сидел и, прищурившись, смотрел на одного только Дармена. Будто увидел в нем, в сияю- щем молодостью и здоровьем, приветливом лице джигита, са- мый верный ответ на заданный ему вопрос. Чуть заметно улыб- нувшись, он порывисто наклонился к Абишу и молвил: Да! Многие столкнулись с еще большей нищетой и обездо- ленностью. Забрали дойных коров, отняли верховых лошадей может ли быть большая беда для степняка? И стало бы ве- ликой печалью это значительное для степи событие, если оно родило в памяти людей только порицание и отвращение. Но я хорошо знаю, что не только Базаралы, Даркембай, Абылгазы не сожалеют о содеянном, нанеся сокрушительный удар по шайке Такежана, – но и все сорок джигитов! Многие из них впослед- ствии ушли в дальние районы Арки и, переменив свой кочевой образ жизни, стали жить оседло и сделались землепашцами. И мой друг-жатак, старик Даркембай, дядя Дармена, тому хоро- ший пример. А ведь он уже стоит на пороге своего семидесяти- летия!.. А еще скажу: нельзя о событиях такого значения судить только по тому, насколько хуже или лучше стали жить люди по- сле них. И результатом крупного народного выступления нельзя признавать только успех, приблизивший народ к лучшей доле. И наоборот – считать его безуспешным, если цель восстания не достигнута. А вы только представьте, что действия Базаралы привели бы лишь к приумножению поголовья коров у жатаков и лошадей у жигитеков, и на этом бы все мирно завершилось! Велика ли была бы польза и достоин ли пример для истории казахов? Открылись бы у них глаза, чтобы увидеть свой даль- нейший путь? И чтобы это произошло – сколько же «голов ло- шадей», «дойной скотины», «верблюжьих связок» надо было бы передать бедным людям? Апырай! Разве с такими сообра- жениями надо подходить к этому событию? Если на денежную меру переводить историю, то мы далеко не уйдем и в своем сознании останемся на уровне лавочника-перекупщика! А что у нас получится, друзья мои, если мы будем все рас- ценивать иначе? – продолжал Абай дальше. – Вот вам пример из истории России. Восстание Степана Разина было потоплено в крови. Крестьянская война Пугачева закончилось тем, что его четвертовали на Лобном месте возле Кремля. Все это печаль- но: если смотреть на события глазами несчастных детей того же Разина или Пугачева, оставшихся обездоленными сиротами, если мерить события лишь ценой обездоленности народа, сле- зами старых матерей и отцов, – то можно засомневаться в пра- ведности тех, кто выходил на смертельную схватку с царизмом. Но разве истина в этом? Разве не поставила история России на свои достойные места этих страшных бунтовщиков? Так и поступок нашего Базаралы – это не деяние, приведшее бедный люд к еще большей бедности. Это подвиг, который возвысил народ. И в понимании этого – наше с вами пробуждение, и мы должны пробуждать сознание народа, чтобы он стремился к вы- соким свершениям. Слова Абая произвели на присутствующих большое впечат- ление. Глубокая тишина наступила в юрте. Абиш восторжен- ным голосом воскликнул: «Из искры возгорится пламя!» Абай ласково посмотрел на Абдрахмана и улыбнулся. 3
Аул Абая перекочевал в урочище Кызылкайнар, где, кроме узенькой извилистой речки, немало водоемов с ключевой во- дою и родников. Пастбища с сочной травою просторны, потому и стоят рядом множество других аулов, прикочевавших вслед за аулом Абая. Из одного только рода Иргизбай их больше де- сятка, помимо них расположились по всему урочищу стоянки аулов Карабатыр, Аннет, Торгай, Топай. Аулы теснились на равнине в виду друг друга. Бросались в глаза стоящие на краю аулов черные юрты и дырявые лачуги бедняков. На зеленом джайлау эти нищие жилища смотрелись особенно убого, и, глядя на них, нетрудно было догадаться, ка- ково живется их обитателям. Широко разбредались по пастбищам пестрые отары овец и табуны лошадей. Паслись стада о сотни голов, порою о тысячи. Большие стада принадлежали владетелям из белых юрт, но счет скотине в этих стадах и табунах знали лучше обитатели черных юрт, которым днем и ночью приходилось пасти их, обихаживать, заботиться о них. В черных юртах и дырявых балаганах жили семьи табунщиков, чабанов, доильщиков кобылиц, коровьих и верблюжьих пастухов, сторожей многочисленных стад. Зимой и летом от зари и до зари и даже ночью приходилось работни- кам заниматься байской скотиной. Беспокойные мысли о ней не оставляли их и во сне. Не только на джайлау Кызылкайнар столь беспокойна жизнь кочевников. Подобные нелегкие будни можно наблюдать и в аулах Бокенши на джайлау Ак-Томар, расположенном на даль- нем краю Чингизской волости, и в урочище жигитеков в Суык- Булаке, и на Тонашак у котибаков, и на Айдарлы у сактогалаков. Заканчивались пространства тобыктинских джайлау урочищем Карасу, владением рода Есболат. Сегодня с полудня на все эти джайлау обрушилась, словно черная буря, большая беда. Но она свалилась на одни лишь черные и серые маленькие юрты – и ни одной большой белой юрты не задела. Не впервые в степь приходит эта беда – каж- дые год-полтора она ввергает в тоску и ужас, словно мор, бед- ных людей кочевых племен. Беспомощное, тоскливое чувство овладевает ими. Название этому бедствию – сбор недоимок. В этом году к ним прибавились еще и налог с дыма – покибиточный налог, и, самое отвратительное, карашыгын – черные поборы, опреде- ляемые своей, волостной родовой властью. Бедственная весть прилетела в аулы Иргизбая знойным полднем, обдав души бедных людей зимним холодом. Привез черную весть аткаминер первого волостного аула Утеп. Вместе с ним прибыли на Кызылкайнар два шабармана с бляхами на груди, дерзкие грубияны и задиры – Далбай и Жакай. Спеша по направлению к Ак-Томар, они успели исхлестать плетями та- бунщиков, которые не поторопились дать им сменных лошадей. Врываясь в аулы, они проскакивали их бешеным галопом, пугая детей, разгоняя скотину и доводя до иступления всех аульных собак. Далбай и Жакай умели вызвать у людей страх и панику. Старшина Утеп спешился у белой юрты Исхака и велел ша- барманам согнать к ней всю бедноту аула. Перед оробевшими людьми держал речь: К нам в волость прибывает начальство. Нас винят в том, что мы, в Чингизской волости, отбились от рук и уже несколь- ко лет не платим царские налоги, также и недоимки. Поэтому сановники и едут к нам, – хотят в три дня собрать налоги за нынешний год и недоимки по прошлым годам. Также готовьтесь отдать карашыгын для кормления и содержания сановников из города. Начальство уже прибыло, остановилось в Ак-Томаре, у Бокенши. Вызвали к себе всех биев, аткаминеров, волостного писаря. Я тоже тороплюсь туда, мне держать ответ перед са- новником за вас. Меня самого загнали в угол, и я тоже не со- бираюсь вас жалеть! Завтра же к полудню отдайте долги, чем хотите – деньгами ли, скотиной. Не соберете денег – заберу последнюю дойную корову или пяток коз, или лошадь и погоню к сановнику! Все это он повторил в других иргизбаевских аулах и к ночи ускакал со своими атшабарами в Ак-Томар. Так все и началось. До самых сумерек шатались по аулу рас- терянные бедняки, словно неясные тени, не находя себе ме- ста. То, чем пригрозил Утеп, не было шуткой. Завтра же он вы- полнит угрозу, не посмотрит ни на какие слезы, отнимет послед- нее. Разве в прошлом Утеп не так же поступал? И, встревоженные, вконец убитые безысходными думами, батраки и бедные «соседи» потянулись к белым юртам своих хозяев. В дом Исхака пришел вечером верблюжий пастух Жумыр. На голове – свалявшаяся, местами протертая до кожи, мерлушко- вая шапчонка, на ногах изношенные войлочные сапоги. Чапан по виду напоминал тряпку, выброшенную на кочевой стоянке и пролежавшую там, на земле, немалое время. Опоясан он был обрывком узкого потрескавшегося ремня, который жутким обра- зом наводил на мысль, что человек сначала повесился на этом ремне, затем сорвался и ушел от виселицы нужды, перепоясав- шись снятой с шеи ременной петлей. В байской юрте никого из посторонних не было – только Ис- хак и его любимая супруга, надменная смуглая байбише Ма- нике. Оба возлежали на высоко взбитой постели, подсунув под локти груды подушек. Маленький старый пастух, умаявшийся за целый день бегот- ни за верблюдами, стал у порога и, глядя красными воспален- ными глазами на байбише, заговорил с робким видом: В доме хоть шаром покати, очаг мой пуст, нечем мне пла- тить недоимки… И карашыгын… и налог за дым… Разве я могу? Вы же сами знаете… Всего скота у меня – единственная кобы- лица… Как мне быть? Е-е, а мы тут при чем? – ворохнулся на подушках дородный Исхак. Байбише, даже не обернувшись, выпятила свои большие губы и, шумно выдохнув, произнесла затем: Ты что? Разве мы – волостные или старшины? Налоги не мы взимаем. Так что за этим не обращайся к нам. Убирайся, не беспокой людей! Старик не ушел, выжидая чего-то. Апырай, а я надеялся… думал, что заступитесь, спасете, как это говорят, бедного человека за его труды… – пробормотал он. Уай, за какие это труды? – язвительно сказала байбише, решив взять в свои руки бразды правления в разговоре. – За что нам спасать-то тебя? За то, что я послужил вам немало… И не только я тружусь ради ваших верблюдов, но и старший сын мой, которого вы пе- реименовали в Борибасара, ходит в пастухах твоих ягнят. В ту же минуту, услышав свое имя, вошел в юрту и сел рядом с отцом у входа худой, вислоносый мальчик. Он был босиком, грязные ноги его потрескались до крови. Но я тебе немало давал за твой труд! – повысил голос Ис- хак. Чего-то я не помню, карагым, чтобы ты давал… а я брал… Как не помнишь? А кто питается из моего казана всю зиму и лето? Не ты ли со своей семьей? – взвилась с подушек бай- бише. Какое там питание… Худая кормежка! Остатки от сорпы, кости одни… Такой корм добрый хозяин и собаке постесняется дать. Е, а у тебя, оказывается, язык без костей, старое помело! А если я скажу тебе, что хорошая собака лучше плохого пастуха верблюдов, что ты сделаешь со мною? Убьешь, наверное? Уай, байбише, зачем выкалываете глаза слепому! Ты мне лучше скажи, почему вы сыновьям моим дали собачьи клички? Значит, для вас мы хуже собак… – умолкнув, с обиженным ви- дом, пастух Жумыр ушел из байского дома, увел с собой маль- чика. У Жумыра трое малолетних детей, самому старшему, кото- рый приходил с ним, тринадцать лет. Второй чуть младше, а третий – совсем малыш. Старших отец назвал Такежаном и Ис- хаком. Когда Жумыр пришел в «соседи» к новому баю, вздор- ная байбише была возмущена тем, что имена его детей были такими же, как у двух сыновей Кунанбая. К тому же Исхак был ее мужем. Она порешила тогда: Негоже, чтобы никудышной собачонке давали кличку Бо- рибасар – волкодав. Сущая наглость для жатаков давать сы- новьям имена своих мырз! Мальчишек переименовать – одно- го пусть так и зовут теперь Борибасар, а второго – как нашего охотничьего пса, Корер. Вот так были забыты настоящие имена двоих сыновей Жу- мыра, они стали жить с собачьими кличками. Беспредельными были презрение и нелюбовь бая к своим работникам, ждать от них человеческой помощи было бесполезно, – потому и ушел без всякой надежды Жумыр из юрты толстого бая Исхака и его такой же толстой байбише Манике. В тот же вечер на краю аула бая Такежана, в серенькой юрте старухи Ийс тоже царила печаль. Выдаивая свою единствен- ную корову, старуха плакала, слезы давно текли по ее лицу. На руках у Ийс остались двое внуков, Асан и Усен, – вско- ре после гибели Исы умерла и его жена, молодая невестка, и старуха поднимала детей одна. Сиротам было – одному шесть лет, другому четыре года. Они не голодали благодаря тому, что у них оставалась серая корова, – и вот ее завтра должны были увести из-за недоимок и черных поборов. Старуха доила свою кормилицу в последний раз, отчаянно скорбела и думала, чем завтра кормить маленьких внуков. Вскипятив последнее моло- ко, дав его покушать детям, старуха уложила их спать, а сама пошла в дом бая Такежана. Там оставались байские сын Азимбай и жена Каражан, сам же Такежан отъехал по вызову чиновника в административный аул на земле Бокенши. В этом году Такежан снова был волост- ным старшиной. До старой Ийс в его юрту уже приходили двое бедняков, тоже просили помочь с налогами, – но так и ушли восвояси, ничего не получив. Один из них был Канбак, аульный сторож и охранник стад. На его просьбу о помощи Азимбай от- ветил: «Недавно волки задрали у тебя двух ягнят, а ты спал в это время. Я тебя отругал, а ты что мне ответил? Ты же меня поносил! Тогда я и подумал: «Ничего, скоро придется платить недоимки, посмотрим, как ты забегаешь!» Вот и пришел этот день! Канбак не вынес издевательства Азимбая и бурно запроте- стовал, напомнив, что он три года платил и недоимки, и черные поборы, и ни разу не обращался к нему за помощью. А хозяин, со своей стороны, ни разу не заплатил ему за труды и, значит, держал его за раба! Перепалка обратилась во взаимную ругань и оскорбления, Азимбай наконец выматерил Канбака, исхле- стал плетью и вытолкал вон из своего дома. Вторым приходил доильщик аульных кобылиц Токсан. Много лет он работал на Такежана, изнывал у его порога, пытаясь за- работать на калым за нареченную невесту. И вот ему уже трид- цать пять лет, а калым стоимостью в пять верблюдов все еще не выплачен, и живет Токсан до сих пор бобылем, не имея соб- ственной крыши над головой. Коварный Азимбай уже пять лет нещадно издевается над Токсаном, обещает выкупить для него невесту, и под это обещание ничего не платит работнику. Его будущий тесть тоже из прислуги Такежана, так Азимбай шепчет и ему, чтобы он не торопился отдавать дочь за Токсана, обещая со временем выдавить из него более значительный калым. Дело в том, что Токсан очень хороший доильщик кобылиц, и если он выплатит калым и женится, то ни за что не останет- ся у Такежана, уйдет к другому хозяину. Азимбай хорошо знает об этом и потому путает и вяжет Токсана без веревки, крепко держит при себе… Сегодня молодой бай снова его запугал, за- дурил и отправил ни с чем назад. А теперь, вот, пришла старая Ийс. Плача, она стала жало- ваться байбише Каражан, рассказывая о своей последней беде. Смиренно напомнила, что она одна плетет веревки и арканы для аула, плетет конскую упряжь, сбрую, волосяные канаты- жели… Слезы старухи как будто тронули байбише, и она об- ратилась к сыну: Но разве не вывели эту бедняжку из списка тех в нашем ауле, которым надо платить налоги? Разве ее очаг не отделен от нашего шанырака? Такая мягкотелость матери пришлась сыну не по нраву, и он резко ответил ей: Я, что ли, должен был делать это? И зачем только вы мне про это говорите, апа? Старуха Ийс: Не дайте забрать коровку! Она кормит сироток моих. Без нее – что нам делать? Но ничто не смягчило Азимбая: у него был свой расчет. Он хотел навсегда привязать Ийс к своему порогу. Пусть несчастья раздавят ее, и тогда ей деваться будет некуда, и она до конца своих дней будет вить веревки для них и плести ремни. Угадав по молчанию Азимбая, что он не собирается ей помочь, старая Ийс навзрыд заплакала и заголосила: Мой сын Иса, свет жизни моей, простудился и умер, спасая твоих овец! В буранную ночь побежал за стадом, почти разде- тый, погиб ради твоего благополучия! А ты даже о его сиротах не подумаешь! Пожалел бы их, молодой бай! Азимбай грозно рявкнул на старую женщину: Вон из дома! Хочешь пеню за него выколотить? Попробуй, взыщи! Прочь от меня! И он прогнал старую Ийс. Азимбай решил оставить ее без коровы, чтобы она теперь навсегда осталась в его ярме. Ийс ушла, проклиная его. Чтобы вовек не видать тебе удачи! Будь ты проклят, пусть на тебя падут все мои несчастья! Чтобы слезы моих сироток отлились на тебе! Мне бы лучше к врагу пойти за помощью, нежели к тебе! – Так проклинала старая Ийс Азимбая, шагая в темноте к своему дому. Она проплакала всю ночь, обняв своих малышей-сирот. До утра ворочалась и вздыхала. Тихо причитала, обливаясь сле- зами: Сиротинушки мои… Несчастные мои… Да куда же нам те- перь деваться… Куда приткнуться головой… Подобные плачи и горестные стенания звучали в ту ночь во многих аулах иргизбаев – у Акберды, Майбасара, Ирсая… И богатые баи родов Котибак, Жигитек, Бокенши слышали от своих батраков в эти дни одни жалобы, мольбы о помощи и проклятия. В ауле Сугира в роду Бокенши уже началось взыскание на- логов и недоимок. Бии и аткаминеры так и кружились угодли- во около крестьянского правителя Никифорова, ждали от него указаний. Называли степняки Никифорова – «Никапора». То и дело слышалось: Е! Сам Никапора так велел! Никапора нынче свиреп! Никапора – строгий нашалнык! Этим баи и продувные старшины запугивали простодушный народ. Заночевав в ауле Сугира, наутро команда сборщиков нало- га принялась беспощадно выколачивать из бедного населения Бокенши, Борсак, Жигитек все эти недоимки, подушные, киби- точные и черные поборы. Стоны, плач и вой бедняков поднялся над черными юртами. В эти дни особенно устрашающе звучали имена тех нало- говиков, которые не знали никакой жалости к людям. Одного пристава народ прозвал Кокшолак, что означало – серый лютый волк, другого урядника назвали Сойкан, хищник то есть, – из-за созвучия этого слова с фамилией пристава – Сойкин. И Кокшо- лак, ненасытный взяточник, и Сойкан – не только взяточник, но и любитель помахать плеткой, вполне соответствовали своим прозвищам. Так, для острастки, накануне урядник избил по- сыльного Далбая. За некоторую задержку скота недоимщиков Сойкан в кровь исхлестал пятерых из рода Борсак. Следя за его действиями, аткаминеры мрачно пошучивали: «Он ничего не разумеет, кроме взяток и плетей! Все остальное он не при- нимает, словно отраву!» В стае лютых налоговиков подвизался еще и писарь Чингизской волости Жаманкарин. За его лютый нрав и бешеную злобность бедняки рода Бокенши прозвали его Кабанкарин – черный кабан. Все эти волки лютые, хищники алчные, кабаны черные не- щадно терзали тела и души людей. Ночью за картами, с приставом и урядником, Кабанкарин до- говорился с русскими представителями власти, что они будут действовать дальше заодно с Такежаном, Жиренше и други- ми степными воротилами. Городские власти прибыли в степь, чтобы собрать с населения покибиточный налог – «за дым», а заодно выколотить из аульчан недоимки за прошлый год. Воро- тилы предлагали им вытрясти из народа еще и карашыгын, ко- торые в казну не пойдут, – но кое-что благополучно осядет в их карманах. Кабанкарин доходчиво объяснил, что черные поборы будут поделены между городскими и степными властями таким образом, что все будут очень довольны, в том числе и главный начальник, крестьянский правитель Никифоров – Никапора. Ка- бану недолго пришлось уговаривать волка Кокшолака и хищную птицу Сойкана, они очень быстро все поняли. Узнав об этом, старшины и бии – Такежан, Жиренше, Бейсенби – заулыбались, быстренько перемигнулись. К их клике прилегали и старшины Утеп, Кусен, Тойшыбек, Бокембай, Абылхайыр. Смрад взятки заставлял трепетать ноздри всех этих хищни- ков. Они вели себя как звери-падальщики или же как птицы- стервятники, со всех сторон устремляющиеся к зловонному трупу. Казалось, сбежались и слетелись эти трупоеды со всех окрестных гор – Орды, Догалана, Шуная, Ортенды. Итак, на второй день начался жестокий набег налоговиков. У большинства кочевников среднего достатка денежных средств было немного, а у бедняков денег вообще не водилось, лишь в окованных сундуках у богатых баев лежали припрятанные пачки кредиток. А налог с дыма, недоимки и черные поборы начисля- лись деньгами, и потому у несостоятельных должников забира- ли скот. Причем оценивали его заведомо по низкой стоимости. Плетями и нагайками, под угрозой оружия, выгонялся скот из аулов. Из многих дворов его забирали подчистую, не оставляя ни единого барана, коровы или коня. Стон поднялся над аула- ми. Кричали женщины, плакали дети. Старые матери причита- ли, словно по покойнику. Как будто страшные потоки сели обрушились на аулы кочев- ников, унося с собою все, чем они существовали на этой зем- ле. Чем дальше продвигался к Кызылкайнару страшный поток налогового набега, тем длиннее вытягивалось угоняемое раз- номастное стадо. А за этим черным потоком шли толпы плачу- щих людей, у которых отобрали все средства к существованию, убили саму надежду на жизнь. Они никак не могли отстать от своей отобранной и угоняемой скотины – своего единственного достояния. В гневе, горечи и отчаянии люди слали проклятья насильникам. Ни один бедняцкий аул Бокенши, Жигитек, Коти- бак не уберегся от них. По всему Чингизскому округу прошла эта черная беда, не миновав ни одной бедной кибитки на всех джайлау. В далеком урочище Суык-Булак расположился большой аул жатаков из рода Жигитек. В этом ауле жили отважные люди, та- кие, как Базаралы, Абди, Сержан, Аскар, старый Келден. Слухи о том, что повсюду бедный люд отчаянно стонет из-за непомер- ных налогов и карашыгын, дошли и до них. Что будем делать, когда придут и к нам? Денег у нас нет, скота – всего по паре коз, считанные овцы, дойных коров дер- жим на два двора по одной. Идет слух, что и это все забирают. Поверят ли нам, что прошлогодний кун Такежана вконец разо- рил нас? – сказал аксакал Келден. Он говорил это, придя к Базаралы, тревожась не за себя, но за всю общину жатаков. Что будет с голодными, нищими очага- ми, с исхудавшими детьми и слабыми стариками? Базаралы лежал больной. Однако, подняв голову с подушки, спокойно ответил: Пусть приходят, а там посмотрим. Ни одна живая душа про- сто так не отдаст последнее, что имеет. А пока передай нашим крепким джигитам, Сержану, Абди, Аскару, и всем остальным, чтобы никуда из аула не уезжали. А когда приедут загребалы, пришлите ко мне, пусть сначала поговорят со мной. Атшабары от сборщиков налога появились сразу пополудни. Их было трое. Самым устрашающим из них был безрассудный Далбай, с медной бляхой на груди, размером с крышку чайника, и с огромной кожаной сумкой на боку. Спешившись, он пошел по аулу, нахлестывая плеткой по этой сумке, и с такой свирепой рожей, что бабы и маленькие дети задрожали от страха. Даже бешено лающие аульные собаки испуганно пятились от него. Рядом с Далбаем шагал старшина одного из аулов Жигитека, столь же дурной и безрассудный, надутый спесью – по имени Дуйсен. Для вящей убедительности своей власти, атшабары от налоговиков прихватили с собой в качестве подручника мол- чаливого джигита Салмена. Атшабар и аульный старшина, вы- тащив бумагу, подступили к крайним юртам. Им не терпелось скорее разгуляться, наброситься на дойных коров и коз с козля- тами, стоявших во дворах в ожидании послеобеденной выгонки скота на пастбище. Подошли старый Келден и джигит Абди, аксакал обратился к Далбаю: «Вас ждет Базаралы. Будьте людьми, пойдите сначала к нему, он хочет говорить с вами». Е, кто такой этот Базаралы, чтобы я пошел к нему? Пусть сам приходит сюда! Ишь, строит из себя божка! Пусть попробу- ет подойти, а я посмотрю на него! Базаралы болен, в постели лежит. Поэтому и зовет… На что Далбай, в один момент взъярившись, стал замахи- ваться на старика плетью. В это время Сержан, подойдя сзади, перехватил камчу и с силой рванул за рукоять. Крепкий реме- шок петли, больно впившись в кисть руки, потянул за собой, и атшабар упал навзничь на землю. Аткаминер Дуйсен с криком ярости кинулся к Сержану, но его схватил за ворот Абди, встряхнул с силой и бросил наземь. Сержан успел только сообщить: Базаралы велел, чтобы мы притащили налоговых шабар- манов к нему, – и, насильно подняв с земли Далбая, стал под- талкивать его в сторону юрты Базаралы. Оглушенного Дуйсена дюжий Абди потащил волоком. Моло- дой, тихий джигит Салмен перепугался насмерть и, не произ- неся ни слова, покорно следовал за всеми. Базаралы не стал тратить много слов, лишь сказал: Знаю, что вы со вчерашнего дня рыщете по аулам, как вол- ки. Довольно! Будет с вас. Теперь, джигиты, заголите им зады и всыпьте как следует! Абди, Сержан, ну-ка, возьмите в руку кам- чу! На Далбая и Дуйсена дружно навалились Аскар и еще три джигита, уложили на пол лицом вниз. Абди и Сержан, поплевав на ладони, встали с плетками в руках над шабарманами нало- говиков. При виде тяжелых плеток в руках здоровенных джигитов, шабарманы завопили, прося пощады у Базаралы. Он же, под- мигнув джигитам, все еще не давал команды начать порку. По- временив, достаточно послушав мольбы и вопли шабарманов, Базаралы с кровати свесил голову над ними и молвил: Как бы я ни поступил с вами, все для вас будет мало, со- баки! Е! Никто не придет к вам на помощь, если я даже буду убивать вас! Акетай! Отец родной! Не убивай нас! Прости, агатай! Мы виноваты! Еще появитесь в этом ауле, чтобы забирать последних коз- лят у людей? Нет, нет! Будь я проклят! Кафиром1 буду, если еще раз появлюсь здесь! А властям будете жаловаться на нас? Не будем! Молчать будем! Никому ничего не скажем, что видели, что знаем! Только пощади, не бей! Клянемся жизнью, не скажем. Еще бы! Прикажу вас бить, – все равно этой жизни лиши- тесь! Подохнете, как собаки! Какую клятву дадите, что будете молчать? Ойбо-ой! Любую дадим! Хотите, поклянусь на Коране, при- жав его к груди? – вопил Далбай; ему вторил Дуйсен. Базаралы, однако, не торопился им поверить. По-прежнему перемигиваясь с джигитами, он продолжал допрос: А как следует с вами поступить, если сейчас поклянетесь, а потом нарушите клятву и пожалуетесь начальству? Напустите на нас его гнев? 1 Кафир – безбожник, неверный. Быть нам навеки опозоренными! Быть проклятыми! Е, вам веры мало! Неужели завтра придется ночью прийти к вам и зарезать вас в ваших домах? Приходи и режь, если мы окажемся такими неверными пса- ми! Тогда прижмите Коран к груди и клянитесь! Поклянемся, апырау! И больше не придете в аул за недоимками, за карашы- гын? Не придем, ойбай-ау! Тогда принесите Коран! – велел Базаралы присутствую- щим в юрте. Уа, какой может быть Коран в нищем ауле? – начал было Абди, но Базаралы жестом руки остановил его. Коран есть, не говори так. Вон там возьми, за уыком! Сержан быстро смекнул, в чем дело, и вытащил из-за вы- гнутой жердины верхнего остова юрты довольно пухлую руко- писную тетрадь. Подал ее Базаралы. Это был не Коран, а стихи Абая, переписанные прошлой зимой, которые Базаралы читал вслух молодежи жатакского аула. И неграмотный Далбай даже и не подумал, что протянутая ему тетрадь – вовсе не Коран. Да и старшина Дуйсен, с отчаянной готовностью протягивающий руку к тетради, чтобы скорее прижать «Коран» к груди и произ- нести клятву, ничего не заметил. Произнеся слова клятвы, поцеловав «Коран», оба незадач- ливых посланца от налоговой службы поспешно уехали восвоя- си, спасая свои души. Таким образом, благодаря находчивости Базаралы, един- ственный аул жатаков остался в стороне от всеобщего вымо- гательства властей города и степи. Чиновники налогового ве- домства так и не дошли до этого аула. Их обвели стороною и повезли дальше. Вскоре огромный обоз и конфискованные стада подошли к землям иргизбаев. Сборщики налогов прошлись по аулам Таке- жана, Исхака. Впереди ехали самые рьяные налоговики, ведом- ственные из города и местные, от степных властей, урядники Кокшолак и Сойкин, аткаминер Утеп, атшабар Далбай, Кабан- карин и другие. В окружении таких биев, как Жиренше, Такежан, крестьян- ский начальник Никифоров покойно продвигался на степном тарантасе вслед за передовой группой хищников и фискалов. В иргизбаевских аулах семьи Кунанбая особенно не задер- живались. Проскочили дальше, выхватив со двора Жумыра серую кобылицу, пять коз у Канбака, единственного годовало- го стригунка у Токсана и серую коровенку старухи Ийс. Весь скот ретивые атшабары погнали вперед, скорее вон из аула, торопясь присоединить к ушедшему вперед огромному стаду угнанных животных. Плачущие в голос бедняки бежали сле- дом, не в силах отстать от своего угоняемого скота. Когда приставы и атшабары, уводившие корову Ийс, выго- няли скотину за край такежановского аула, истошный крик ста- рухи достиг соседнего аула Абая. Услышав этот крик, Дармен, выезжавший оттуда вместе с Баймагамбетом, свернул с пути и галопом прискакал в аул Такежана. Он увидел, как малолет- ние сироты Исы, громко ревя, идут с двух сторон увлекаемой за веревку, понуро шагающей коровы, держа ее за рога. Дармен знал семью покойного Исы, куда в прошлом году посылал его Абай, чтобы устроить достойные похороны отважного пастуха. Увидев Дармена, старая Ийс вскричала еще громче, заплакала отчаяннее. Родной, заступись! Что будет с нами, светик мой? Дармен, спрыгнув с коня, бегом устремился к Далбаю. Кровопийцы! Отдайте корову! – яростно крикнул Дармен. – Не видите – дети?! Пошел прочь! – рявкнул Далбай и замахнулся камчой. Дармен быстро выхватил нож из ножен и одним махом перерезал веревку, за которую, в общей связке с другой ско- тиной, тащили серую корову. Она, словно быстро сообразив, повернулась назад и бегом побежала обратно к аулу. В это мгновенье, жутко матерясь и размахивая плетками, кучей на- скочили урядники и атшабары: Утеп, Жакай, Кабанкарин. Ка- бан хлестнул плетью Дармена по голове. Дармен тоже стал отмахиваться плетью. Однако он был пеший, противники же на конях. Лицо Дармена окрасилось кровью. Увидев это из- дали, Баймагамбет с места рванул галопом и, примчавшись на помощь, закрыл собой джигита. Но его стали оттеснять в сторону Утеп, Жакай и другие. Увидев, что ему не справиться со всеми, Баймагамбет поскакал к аулу Абая, в виду которого происходила эта схватка. А уже навстречу ему несся во весь опор Абиш, размахивая над головою камчой. Заметив кровь на лице Дармена, Абдрах- ман весь побелел от ярости. Подскакав к Кабанкарину, он пере- хватил за кнутовище его камчу и с такой неожиданной силой дернул в сторону атшабара, что тот вылетел из седла и грох- нулся на землю. Увидев перед собой джигита в военной форме, Кабанкарин совершенно растерялся, изрядно струсил и стал отползать в сторону. Пристав Сойкин издали увидел потасовку, из-за которой дви- жение растянутого стада задерживалось, и, хрипло матерясь, отведя для удара руку с зажатой в ней плетью, помчался в сто- рону дерущихся степняков – усмирять, бить, приводить в по- рядок. Поравнявшись со старой Ийс, которая кинулась бегом вслед за своей коровой, пристав с ходу ударил старуху. В тот же миг на него наехал Абдрахман, схватил его коня под уздцы. Свинья! Ах ты, свинья! – бешено крикнул Абиш. Услышав слова на русском, увидев перед собой человека в юнкерской форме, Сойкин растерялся. Но быстро опомнился и хрипло проревел: Кто такие?! Откуда бунтовщики! Я вам покажу сейчас! В это время подоспел Абай. Одновременно подъехали Никифоров на тарантасе и со- провождавшие его верхом бии. Набежала и большая, шумная толпа плачущих женщин, разъяренных мужчин. Со всех сторон, окружив повозку, степняки стали с угрозами подступаться к на- чальству и своим биям, Такежану и Жиренше. Абай прикрикнул на них: Не видите? Сейчас разгорится пожар. И первыми сгорите вы! Уносите ноги, пока живы! Скорее! А с чиновником буду го- ворить я! Абай яростно напирал на биев, и, увидев его в таком гне- ве, Жиренше и Такежан стали заворачивать коней. Никифоров, наблюдая это, изрядно перепугался. Толпа разъяренных кочев- ников все ближе подступала к нему. Увидев гнев Абая, слыша его крики, толпа возбудилась еще больше. И тогда Никифоров громким окриком стал осаживать своих людей – Кокшолака, Сойкина, Кабанкарина. Атшабары отступили... Абай давно был знаком с Никифоровым. А прошлой ночью они в ауле Такежана успели поговорить за ужином. Разговор в основном шел о том, чтобы сбор налогов в сте- пи прошел законным образом, без нарушений и местническо- го произвола. Обычно уверенный в себе, властный чиновник Никифоров в этот раз держался крайне сдержанно, даже не- решительно. Ему не нравился разговор, не по душе ему был и сам Абай, но, не желая ссориться с сильным родом Кунанбае- вых, чиновник согласился заночевать в ауле Такежана. Дей- ствуя тайно, через урядника Сойкина и старшину Жаманка- рина, он мог бы отхватить от черных поборов немалый кусок, и ради этого готов был закрыть глаза на то, что вместе со сбором царских налогов местная власть собирает и «черный» налог, устанавливая его размеры по собственному произволу. Но открытое заступничество Абая за бедное население ис- пугало и насторожило нечистого на руку чиновника. В ночном разговоре Абай добился ясности в том, что от чер- ных поборов освобождаются все неимущие, и поборы перекла- дываются на богатых. Никифоров пообещал это, опасаясь ре- шительных выступлений Абая против него уже в городе. И сегодня, во время назревающего бунта, Никифоров оста- новил своих урядников и конвой, готовых приступить к расправе над отчаявшимися ограбленными бедняками. К тому же немедленно был остановлен «налоговый гурт» и возвращен малоимущим хозяевам весь отобранный скот. Но чиновник, струсивший перед Абаем, как только они рас- стались, написал и отправил в город донос на него, обвиняя Абая в разных незаконных действиях... Прошло несколько дней. В последнее время Абаю все чаще хотелось уединения, он сторонился людей и проводил время в тишине очага Айгерим, читая книги. И сейчас он сидел возле кровати, с раскрытой книгой на коленях, но не читал, а о чем-то думал, уставив печальные глаза в неведомое пространство. Айгерим занималась по домашности, неслышно передвига- ясь по юрте. Она поглядывала на мужа спокойно, без какой- либо тревоги, видя его за его обычным занятием, с книгой в руках. В последние два дня он несколько раз просил ее при- нести ему карандаш и бумагу, что означало время рождения нового стихотворения. Любящая, внимательная Айгерим давно уже научилась понимать подобные его состояния и благоговей- но относилась к ним. Она оберегала его творческое уединение и, храня его душевный покой, не допускала в дом посторонних людей. И даже молодежи из поэтического круга Абая мягко, но решительно заявляла: пишет стихи, собирайтесь без него, в другом месте. Одинокие бдения Абая проходили в глубоких, печальных, безутешных размышлениях. В прошлую ночь он не сомкнул глаз, до утра ворочался в постели, то и дело тяжко вздыхая. В иные дни, не находя себе покоя, он по утрам, а иногда и по вечерам, один уходил из аула за прилежащие к нему холмы. Покидая постель раньше всех стариков, мучимых бессонницей, бесцельно бродил по степи, иногда возвращался уже в глубоких сумерках. Все чаще настигало его душевное безвременье. Печаль его была безысходна. И только приезд Абиша нарушил этих скорб- ных дней череду. Сила радости в душе Абая на какое-то время взяла верх над его неизбывной печалью. Но сейчас – вновь с головою его накрыла скорбная волна. В продолжение уже немалого времени она несет Абая в пото- ках горестных размышлений, и они излились во всех стихотво- рениях последних лет. Его переживания были – о людском горе. Безысходная, тяж- кая доля людей, пребывающих в невежестве, в нищете, в по- зоре бесконечных унижений… Такие мысли и состояние души вернулись к Абаю сразу после событий третьего дня, в ауле брата Такежана. Беспощадное противостояние и вражда между богатыми и бедными, обездоленными еще раз явились перед ним во всей непримиримости. Безысходность, беспомощность бедного народа, впавшего в отчаяние от карашыгын и царских налогов, предстала и пе- ред сыном Абая, Абишем, и лишила его сна и покоя в прошлую ночь. Днем он зашел к отцу и откровенно поделился своими мыслями, давно тревожившими его. По мнению Абиша, бунт и насилие тесно связаны между собою, – так же, как и угнетен- ные и насильники. К насильникам относятся все толстосумы, а так же и чиновники, осуществляющие царскую власть. В Рос- сии их произвол испытывает на себе тьма крестьянского на- роду. И там ежедневно происходят крестьянские бунты, стол- кновения с властями. Петербургский рабочий Еремин, старый человек, рассказывал Абишу, что непримиримое противостоя- ние между богатыми и бедными уже скрыть невозможно. Та- ким противостоянием теперь охвачен весь мир. Абиш рассказал отцу о Еремине. Тот приходился старшим братом хозяйки квартиры в Петербурге, где Абиш прошлым ле- том снимал комнату во время каникул. Поэтому они имели воз- можность часто встречаться и беседовать со старым рабочим, который принимал участие в организованной тайной борьбе против царизма. И Абдрахман наедине поведал отцу: Старик Еремин рассказывал, что за последние семь-восемь лет в России произошло более трехсот бунтов, в шестидесяти одной губернии. Крестьяне Киевской, Черниговской, Полтав- ской губерний отказались платить налоги и недоимки, вступили в схватку с властями. Так и вчера – наши табунщики и пасту- хи были готовы к тому же… Я думаю, ага, что если бы и у нас какой-нибудь достойный человек встал на защиту обездолен- ных и призвал их к борьбе, то многие перестали бы жаловаться и лить слезы, а сразу нашли в себе силы и смелость выйти на борьбу. Однако такого человека нет, и наш народ не прозрел и не готов дать отпор своим мучителям. Еще не пробудились мы для борьбы. Абай слушал сына с великим вниманием. Ему досадно и му- чительно жаль себя, что жизнь его проходит вдали от страны, где народ как раз пробуждается. Абай чувствовал в себе осо- бенные силы, которые он мог бы отдать на борьбу, – именно по- тому он и страдал, что невозможно было отдать эти свои силы народу. Единственным человеком, с которым Абай делился всем са- мым сокровенным в себе, являлся Ербол. Его он и призвал и раскрыл перед другом свою душу. Ербол, айналайын, меня мучают, раздирают тяжелые мыс- ли. Они связаны со вчерашними событиями. Поэтому ты и осунулся весь, шырагым! Но переживают об этом и другие люди. И Абиш только и твердит об этом с утра до вечера. Но ты, Абай, чего переживаешь, – ведь тебе удалось вытащить из огня многих несчастных? Ербол с жалостью смотрел на друга, на его посеревшее, осу- нувшееся лицо с впалыми глазами. Голос у Абая дрожал. Уа, это была всего горстка людей… Но разве можно помочь всему бедному народу, на всех джайлау? Я вчера столкнулся с самым отвратительным, жалким и печальным, что только мож- но увидеть в нашей жизни. Несчастных людей, бедных, бес- помощных, терзают чудовищно, безжалостно… Плач стоит во всей казахской степи, Ербол. Оно так, конечно. Но что поделаешь… Но это же наш народ, Ербол… наши братья-казахи! Их бес- помощность гнетет меня. А как я могу им помочь? Какой могу дать совет? – сказав это, Абай надолго замолк, невесело гля- дя перед собою мрачно сверкающими глазами; вдруг глаза эти округлились, и он вскричал: – А ведь с юных лет мы старались бороться со злом, говорили, что так завещали нам предки! А кого мы побороли? Какое добро прочно утвердили в нашей жиз- ни? Где плоды наших трудов? Как найти правильный путь для своего народа, если и для себя самого я так и не определил его? «Мечты по-прежнему вдали, жизнь коротка!» Ербол, пом- нишь ли ты это мое стихотворение? Друг помнил эти стихи. Там еще говорится о том, что человек – это бесконечное одиночество, – начал Ербол, и потом продолжил: жүктеу/скачать 0,82 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|