Глава 2 Натуральный балаган

фортепианные клавиши. «Колыбельная» — красивая мелодия, вот бы
снова сыграть.
Сцена. Слева, на месте, где тем памятным вечером сидел Володя,
теперь росло деревце — тонкая, совсем молодая берёзка пробилась
через фундамент наружу, выломала истлевшие доски и потянулась к
свету, к провалу в потолке, через который в тёмный зал попадали
косые бледные лучи. Необычайно пушистая крона лишь подчёркивала
пустоту справа. Эта пустота резала Юре глаза, он отчётливо
помнил, что раньше там стояло пианино.
Ступая по досочкам-клавишам, Юра направился к берёзке. Только
коснулся чуть пыльных листочков, как понял: он ни за что не хочет
уходить отсюда. Вот бы остаться здесь дотемна, смотреть на
берёзку и ждать, когда откроется тяжёлый занавес и актёры
выйдут на сцену. Он прислонил лопату к стене, сел в ветхое
зрительское кресло, оно заскрипело. Юра улыбнулся, вспомнив, как в
вечер первой репетиции пол жалобно выл под ногами, когда Юрка
мялся перед обитой войлоком дверью, что валялась сейчас на крыльце.
Как же он тогда злился на Иру Петровну, как злился!
* * *
«Ну Ира, ну Петровна, ну на кой ляд мне сдался этот театр?!»
Настроение у Юрки было хуже некуда — ещё бы, при такой толпе
народа его и отругали, и выставили полным болваном. Чёрт бы побрал
и эту Ольгу Леонидовну вместе со своими нравоучениями! Юрка весь
день гневался, обижался и пытался найти причину, чтобы не идти на
репетицию. Но отвертеться не получилось, пришлось унять свои
капризы, ведь Юрка понимал, что не пойди он вечером в театр —
подведёт Иру Петровну, которая отвечает за него головой.
Но злость-то никуда не делась! Юрка даже намеревался грохнуть
дверью, чтобы всем показать, что думает об этой дурацкой
самодеятельности. Но только замахнулся, только тихонько скрипнул
ступенькой, как замер на пороге.
Володя был один. Сидел слева на самом краю сцены, читал что-то
в тетрадке и грыз грушу. Рядом стоял радиоприёмник, шипел и
скрипел от постоянных радиопомех, пытался играть «Канон»

Пахельбеля. Володя, слыша, что помехи опять перебивают звуки
фортепиано из динамиков, клал тетрадку на колени и, не глядя,
поворачивал антенну.
Юрка обомлел — таким этот Володя показался ему простым и
даже трогательным. Без тени бравады, сосредоточенный и
ссутуленный, вожатый сидел прямо на полу и болтал ногой. Он
хрустнул грушей, задумчиво прожевал, проглотил — чуть не
поперхнулся и вдруг тряхнул головой — похоже, в тексте что-то не
понравилось. Очки сползли на кончик носа.
«Ещё бы не сползали, на таком-то ровном», — заметил про себя
Юрка и кашлянул. Случайно. Он бы ещё постоял, посмотрел,
полюбовался и позавидовал Володе — не носу, разумеется, а груше —
уж очень он их любил. Володя поднял голову, бросил тетрадь,
рефлекторно устремил указательный палец себе в лицо, но вдруг
передумал, разжал руку и аккуратно, со слегка надменным видом,
поправил очки за дужки.
— Привет. Уже вернулся с полдника?
Юрка кивнул.
— А где это груши раздают? В столовой нет ничего…
— Меня угостили.
— Кто? — автоматически спросил Юрка, вдруг это его знакомый,
тогда можно было бы за так выпросить или на что-нибудь обменять.
— Маша Сидорова. Она у нас на пианино играет, скоро придёт.
Давай поделюсь? — и протянул ему ненадкусанную половину груши,
но Юрка помотал головой. — Не хочешь — как хочешь.
— Так, и что я буду здесь делать? — поинтересовался Юрка,
поднявшись на сцену и деловито скрестив руки на груди.
— Сразу к делу, да? Хороший подход, мне нравится.
Действительно, что же ты будешь делать?.. — Володя встал на ноги и
задумчиво уставился в чистый белый потолок. — Смотрю сценарий,
думаю, какую тебе дать роль, но представляешь, нет для тебя —
здоровенного лба — роли.
— Как это нет? Совсем?
— Совсем, — Володя уставился ему в лицо.
— Может, дерево… ну или волк… В любом детском спектакле
есть либо волк, либо дерево.

— Дерево? — Володя усмехнулся. — У нас будет тайник в
полене, но это реквизит, а не роль.
— Ты всё-таки подумай над этим. Уж что-что, а полено я сыграю
отлично, профессионально даже. Показать?
Не дожидаясь ответа, Юрка лёг на пол плашмя и вытянул руки
вдоль туловища.
— Как тебе? — спросил, приподнявшись и глядя на Володю снизу
вверх.
— Не смешно, — сухо отрезал тот. — Ты кое-чего не понимаешь.
У нас не юмористический спектакль, а драма. Даже трагедия. У лагеря
в этом году юбилей — тридцать лет со дня основания, Ольга
Леонидовна говорила на линейке.
— Ну, говорила, — подтвердил Юрка.
— Так вот. То, что лагерь носит имя пионера-героя Зины
Портновой, ты, конечно, сам знаешь. А то, что первым массовым
мероприятием здесь был спектакль о жизни Портновой, — это должно
быть для тебя новостью. Так вот, именно этот спектакль мы поставим
на дне рождения лагеря. Так что полено, Юра, не в этот раз.
Говорил 
Володя 
вдохновенно, 
с 
видом 
человека,
намеревающегося сделать что-то особенное и значимое. Но Юрку не
проняло.
— Фу! — скривился он. — Скучно…
Володя сперва нахмурился, потом посмотрел на него оценивающе
и наконец ответил:
— Нет уж, скучно не будет — во всяком случае, тебе. Раз роли не
нашлось, будешь мне помогать с актёрами. А что? Тут у нас, кроме
меня, всего один взрослый — Маша. Кстати, она ведь из твоего отряда.
А остальные все малыши. Если с девочками справляться не надо, они
сами по себе послушные, то мальчики прямо-таки бешеные. Тут не
просто глаз да глаз, тут и авторитет нужен.
— Пф… Ну и пусть Маша с ними нянчится, я им что, мамочка?
— Говорю же, Маша не справится: мальчикам нужен не кто-
нибудь, а авторитет. У меня нет времени, чтобы…
— И с чего это ты взял, что я соглашусь?
Володя тяжело выдохнул:
— Согласишься. Потому что у тебя нет выбора.
— Да ну?

— Ну да. На твоём месте я бы лучше подтянул свою
дисциплину…
— А то что?
— А то, что если опять натворишь бед, тебя просто выгонят из
лагеря! — Володя повысил тон, в его голосе прозвучали сердитые
нотки. — Я серьёзно. Знаешь, как сегодня Ирину отчихвостили за
гирлянду? И кстати, Ольга Леонидовна просила тебе напомнить, что
это было последнее предупреждение.
Юрка даже не нашёл, что на это сказать. Вскочил, заходил
кругами. Потом остановился как вкопанный, задумался. Скучно ему в
лагере? Ну да. А уезжать хочется? На самом-то деле не очень. Сказать
по правде, Юрка не мог определиться с тем, чего хотел, но вылетать из
лагеря с позором… Он-то ладно, пусть с позором, а Ира Петровна как?
С выговором в личном деле и ужасной характеристикой? Хорош
мужик, мало того что за вожатской юбкой прятался, так ещё и подвёл
её, Иру. Нет, такое точно не входило в Юркины планы.
— Поручились, значит, и теперь шантажируете? — пропыхтел он,
начиная злиться то ли на них, то ли на самого себя.
— Никто тебя не шантажирует и уж тем более не хочет выгонять.
Просто веди себя хорошо, слушайся вожатых, помогай.
— Слушаться? — прошипел Юрка.
Он почувствовал себя загнанным в угол. Казалось, что все вокруг
сговорились и теперь ищут повод и способы, как бы насолить
посильнее, как бы забраться поглубже в самые мысли и чувства, как
его затравить, задушить… Только приехал, а на него уже набросились,
обвиняют, ругают, поучают. Это несправедливо! Совершенно не
соображая, что несёт, Юрка будто озверел. Хотелось выплеснуть
задавленный гнев, хотелось ломать и крушить всё на своём пути.
— Да кто вы все такие, чтобы я вас слушался? Ха! Да я вам
покажу, я тебе покажу! Спектакль, значит? Да я вам такой спектакль
устрою, мало не покажется!
— Грозится ещё, — хмыкнул Володя. Его совершенно не тронула
Юркина тирада. — Ну и устраивай. Тебя выгонят, и поминай как звали.
А за спектакль кого накажут? Тебя? Нет, меня! Только я-то тут при
чём? При том, что правду сказал? А будто ты сам не знал, что застрял у
администрации костью в горле. Непонятно, как тебя вообще сюда
определили.

— Я ничего плохого не делал! — выпалил Юрка и вдруг скис. —
Это всё… оно всё само: и тарелки эти, и гирлянда… я не хотел! И
насчёт Иры не хотел…
— Ясное дело, что не хотел, — Володя произнёс это так искренне,
что у Юры вытянулось лицо.
— В смысле?
— Я верю тебе, — кивнул он, — поверили бы и другие, если бы
репутация у Юры Конева была не такой плохой. После твоей
прошлогодней драки сюда проверки как к себе домой ходят, одна за
одной. Леонидовне только повод дай, она тебя выгонит. Так что,
Юра… Будь мужчиной. Ирина за тебя поручилась, а теперь и я
отвечаю. Не подведи нас.
На сцене справа стояло пианино, а в центре — бюст вождя
пролетариата. От досады Юрке захотелось разбить голову Ленина об
пол, чтобы разлетелась вдребезги, но он попытался успокоиться и
отдышаться. Подошёл к Ильичу, облокотился, приник лбом к холодной
лысине и грустно так посмотрел на Володю.
— Раз ты такой честный, скажи… Вы роль не даёте, чтобы я
физиономией на людях не светил и лагерь не позорил?
— Что за глупости? Роли нет, потому что я пока ничего не
придумал. Актёры-мальчишки у нас все маленькие, ты среди них
будешь смотреться великаном в стране лилипутов, а по сценарию
великанов у нас нет. — Он улыбнулся. — Ты лучше скажи, что вообще
умеешь? Петь, танцевать? Играть на каком-нибудь инструменте?
Юрка покосился на пианино, в груди неприятно кольнуло. Он
насупился и уставился в пол:
— Ничего не умею и ничего не хочу, — соврал, прекрасно
понимая, что обманывает сейчас не столько Володю, сколько самого
себя.
— Ясно. Значит, вернёмся к тому, с чего начали — будешь мне
помогать, а заодно подтянешь свою дисциплину и восстановишь
репутацию.
Разговор зашёл в тупик. Они молчали. Юрка косился левым
глазом на нос Владимира Ильича, сдувал с него пылинки. Другой
Владимир, не Ильич, а Львович, и не вождь, а худрук, снова уставился
в тетрадку. Время шло, полдник, с которого Юра ушёл раньше всех,
закончился, в кинозал начали подходить актёры.

Первой явилась Маша Сидорова. Улыбнувшись Володе и
проигнорировав Юрку, она легонько качнула бедром в юбке-солнышко
и уселась за пианино. Юрка пристально посмотрел на неё — за
прошедший год Маша преобразилась. Вытянулась, похудела и
отрастила волосы до пояса, научилась кокетничать, совсем как
взрослая. Сидела теперь вся из себя с прямой спиной и длинными
загорелыми ножками.
— Людвиг Ван Бетховен, — объявила негромко. — Соната для
фортепиано номер четырнадцать до-диез минор, опус двадцать
семь, — и, взмахнув волосами, коснулась пальцами клавиш.
Юрка закатил глаза — «Лунная соната»! А ничего
пооригинальнее Маша не могла придумать? «Соната» всем уже
оскомину набила, каждый второй её играет. Как бы Юрка ни ворчал,
ему стало чуточку завидно, ведь не на него, а на Володю Маша
бросала робкие, но полные нежности взгляды, и не для него, а для
Володи играла.
Тем временем Маша закончила и тут же начала по новой —
видимо, чтобы Володя ещё немного постоял близко-близко и ещё
поглядел одобрительно да поулыбался ей. Но ничего у Машки не
вышло.
Грохнув дверью, как хотел сам разгильдяй Юрка, ватага юных
актёров ввалилась в зал. Захватила и Володино внимание, и его самого.
Оцепленный кольцом орущих детей — каждому непременно
требовалось сообщить худруку что-то крайне важное, — Володя
пытался их успокоить. Но вскоре пришлось успокаиваться ему самому
— в зал явилась троица. Нет, не так, — Троица! Конечно, без отца,
сына и духа… Хотя духом повеяло, но не святым, а парфюмерным.
Полина, Ульяна и Ксюша, по первым буквам имён Юрка называл их
ПУК. Эти трое были живым воплощением символа трёх обезьян
«Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу», только наоборот
— всё вижу, везде подслушаю и всем расскажу. Вот и сейчас они
вошли в зал, шаря вокруг любопытными взглядами, и грациозно
вспорхнули на сцену. Приодетые, расфуфыренные, с одинаковой
помадой на губах и пахнущие одинаково — польскими духами «Быть
может». Юра знал этот запах, потому что полстраны пользовалось
такими же.

Сперва он подумал, что Володя соврал про единственную
взрослую в труппе, но только Юрка взглянул на вспотевшего худрука,
как понял — тот сам удивился, что спектакль приобрёл такую
популярность. А тут ещё Полина, совсем обнаглев, подхватила его под
локоть.
— Володя, а давай современное ставить? Я знаю такой
интересный спектакль про любовь и, кстати, могу сыграть…
— Девочки, а вы разве не в курсе, что набор уже окончен? —
вмешалась бледная от злости Маша. Видимо, догадалась о том, что
популярность приобрёл вовсе не спектакль, а вожатый. — Уходите, вы
опоздали!
— Н-ничего страшного. — Володя засмущался, аж щёки заалели.
Ещё бы, столько красавиц вокруг и все глядят на него… Юрка тоже
засмущался бы. — В «Юных мстителях» было много девушек,
оставайтесь. Найдём вам роли. Фрузы Зеньковой, например, у нас
нет…
— Ах так! Им, значит, найдём роли, а я — нянчись?! — взбесился
Юрка.
Его 
протест 
остался 
неуслышанным. 
К 
визгу 
детей
присоединились и вопли взрослых, начался натуральный балаган.
— А можно я буду костюмером? — пискнула Ксюша. — Я вам
такие красивые платья сделаю.
— Какие ещё красивые платья на войне? — возмутился Юра.
— Так спектакль про войну? — разочарованно протянула
Ксюша. — А-а-а…
— Ага! — рявкнул Юрка. — Ясное дело, что про войну, про
Портнову же. Пошла на спектакль, а о чём он, даже не знает… Володя!
Почему я нянчиться должен?
— Вовчик, ну давай современное! — не унималась Полина. —
Давай «Юнону и Авось»!
Маша, оставив пианино, верещала на соперниц, Юра верещал о
несправедливости, дети верещали из-за спектакля — что-то
придумали, — а Володя орал на всех, чтобы замолкли. Никто никого
не слушал.
— А кто говорил, что спектакль скучный. А, Уля? — растрёпанная
от ярости Маша дёргала подол своего ситцевого платья. — А ты что
ухмыляешься, Поль, будто не поддакивала?

— А тебе-то что, боишься, что уведём? — язвила Уля.
— Сам ты — мамка! — обижался Юра.
— Московское метро такое красивое… — хвастался толстенький
мальчик из Володиного отряда.
— Володя, Володя, Володя! Можно я, можно я скажу? Володя! —
Малыши прыгали и хватали худрука за руки.
— Да подождите вы. Ребята, по одному… — успокаивал их
вожатый.
— Я на самом краю платформы стоял, а поезда такие вжюх, вжь-
жюх! Прямо на самом краю, вот как сейчас… Вжюх… — вертелся
пухлый хвастун.
— Саша, отойди от края сцены, упадёшь!
— Вжь-жюх!
— Мымра!
— Можно я?
— Это несправедливо!
— Я буду костюмером.
— Боже, да хватит! — Володин рык катком прокатился по залу,
примял собой гомон.
Стало тихо. Так, что можно было услышать, как пыль падает на
пол. Как сердце стучит: бах-бах… Как Машка пыхтит. Все замерли,
только пухленький хвастун вертелся на самом краю высокой, не ниже
метра, сцены.
Бах-бах… бах…
Вдруг он подвернул ногу, нелепо раскинул руки в стороны и
медленно, тяжело полетел вниз. У Юрки ёкнуло сердце, Маша
зажмурилась, у Володи запотели очки.
Ба-бах!
— А-а-а! Нога-а-а!
— Са-а-аня…
На хвастуна было больно смотреть, но на Володю ещё больнее.
Как он забегал вокруг раненого, как у него задрожали руки, как он
принялся себя проклинать: «Ну ведь мог бы предотвратить, мог бы…»
Юрка, хоть и сердился на Володю, всё же первым пришёл на помощь.
Растолкал актёров-зевак, мгновенно оказавшихся рядом с Сашей,
процитировал героя модного иностранного фильма: «Отойдите все, у
меня отец — врач!» — и встал на колени. Вообще-то, Юрка не шутил.

Отец тысячу раз показывал ему, как проводить осмотр, вот Юрка и
осмотрел поцарапанную лодыжку и ободранное колено и с видом
эксперта заключил, что больного требуется немедленно доставить в
медпункт. Авторитетно заверил, что носилки не нужны.
Володя попытался взять пострадавшего под руки, но тот зарыдал
и наотрез отказался стоять на здоровой ноге.
— Юр, помоги. Встань слева, я од… я один не… — пыхтел
Володя. Вертлявый ревущий Сашка и без того весил не меньше
вожатого, так ещё и сопротивлялся.
— Мама! Ма-ма-а-а! — стенал он.
— Давай, взяли! И р-р-раз! — деловито скомандовал Юрка,
старательно делая вид, что днём, при падении с яблони, у него ничего
не было отбито и не болит. Хотя ему даже нагибаться было трудно.
— Маша, ты за главную, — велел Володя.
Маша победно зыркнула на соперниц.
— Можно я буду костюмером? — вклинилась настырная Ксюша.
— Да можно, можно, — раздражённо ответил Володя, но
успокоился и напутствовал: — Читайте по бумажкам, я позж…
Господи, Саша, я понимаю, что больно, но хватит так орать!

жүктеу/скачать 2,39 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: