13
Но, к
счастью, между мной и диким зелёным океаном – стекло Стены. О, великая,
божественно-ограничивающая мудрость стен, преград! Это, может быть, величайшее из всех
изобретений. Человек перестал быть диким животным только тогда, когда мы построили
Зелёную Стену, когда мы этой Стеной изолировали свой машинный, совершенный мир – от
неразумного,
безобразного мира деревьев, птиц, животных.
Сквозь стёкла на меня – туманно, тускло – тупая морда какого-то зверя, жёлтые глаза,
упорно повторяющие одну и ту же непонятную мне мысль. Мы долго смотрели друг другу в
глаза – в эти шахты из поверхностного мира в другой, за поверхностный. И во мне
копошится: «А вдруг он, желтоглазый, – в своей нелепой,
грязной куче листьев, в своей
невычисленной жизни – счастливее нас?»
Я взмахнул рукой, жёлтые
глаза мигнули, попятились, пропали в листве. Жалкое
существо! Какой абсурд: он – счастливее нас! Может быть, счастливее меня — да; но ведь я
– только исключение, я болен.
Да и я ... Я уже вижу тёмно-красные стены Древнего Дома – и
милый заросший
старушечий рот – я кидаюсь к старухе со всех ног:
– Тут она?
Заросший рот раскрылся медленно:
– Это кто же такое – она?
– Ах, ну кто-кто? Да, конечно... Мы же вместе с ней тогда – на аэро...
– А-а; так, так... Так-так-так...
Лучи – морщины около губ, лукавые лучи из жёлтых глаз, пробирающихся внутрь меня
– всё глубже... И наконец:
– Ну, ладно уж... тут она, недавно прошла.
Тут. Я увидел: у старухиных ног – куст серебристо-горькой полыни (двор Древнего
Дома – это тот же музей, он тщательно сохранён в доисторическом виде), полынь протянула
ветку на руку к старухе,
старуха поглаживает ветку, на коленях у ней – от солнца жёлтая
полоса. И на один миг: я, солнце, старуха, полынь, жёлтые глаза – мы всё одно, мы прочно
связаны какими-то жилками, и по жилкам – одна общая, буйная, великолепная кровь...
Мне сейчас стыдно писать об этом, но я обещал в этих записках быть откровенным до
конца. Так вот: я нагнулся – и поцеловал заросший, мягкий, моховой рот. Старуха утёрлась,
засмеялась.