*Название главы — Приручи зверя (исп. Domar a la bestia)

Примечание к части Дьяволята, осталось очень мало, я не знаю точно, сколько
глав, и устала от этого вопроса. А еще я устала от вопроса "кто в фф умрет",
"будет ли счастливый конец" и тд.
Пожалуйста, я очень хочу дописать эту работу, потому что она последняя
большая работа у меня, и я прошу некоторых из вас, не убивайте мое
вдохновение грубостью и нетерпением. Поверьте, как только я чувствую
вдохновение, я сразу пишу, потому что я люблю Гангстас, я хочу вам о нем
рассказать. Вы же сами видите, я ставила главу в четверг, ночью внезапно
пришло вдохновение - я написала, но чем ближе к финалу, тем больше мне надо
думать, чтобы ничего не упустить, и времени, следовательно, нужно больше. Я
ненавижу мучить читателя, тянуть, ждать, когда залайкают, поумоляют. Я пишу
сразу же, как могу, и прошу у вас понимания. Я не устаю от Гангстас, я устаю от
читателей, которые думают, что фанфики сами себя пишут. 
Все сцены с Юнгуками на репите с самого начала, пожалуйста
BLVCK CEILING-SetMefree
https://soundcloud.com/blvck-ceiling/setmefree?in=ivy-blue-369980545/sets/some-
day/
Последняя сцена Наммины/Ниньо. Не нашла в саундклауде, но очень советую
включить. 
Pink Reprise Two Feet
https://www.youtube.com/watch?v=G_4tAgeEIf4
Десесперасьон
Юнги с трудом размыкает глаза и, повернувшись на другой бок, видит, 
как Чонгук собирается на выход. Альфа, заметив, что омега проснулся, подходит 
к нему и кладет рядом небольшую коробочку с бантиком.
— Что там? Твое сердце? — присев на постели, косится на коробочку Юнги.
— Боюсь, у меня его нет, — натягивает на себя пиджак Чонгук и следит за тем, 
как омега открывает коробочку. Юнги сперва думает, что это толстый браслет, 
но, вытащив украшение из коробочки, понимает, что это чокер из белого золота, 
усыпанный драгоценными камнями.
— Я думал, что из-за войны и оккупации территории Кальдрона ты обнищал, а ты 
мне такой дорогой подарок сделал, — кривит губы Юнги.
— Моих денег на три поколения хватит, ты не переживай, — подходит вновь к 
кровати Чонгук. — Вечером я хочу видеть его на тебе.
— Я не ношу ошейники, пусть даже они будут стоить полмиллиона, — 
отодвигает от себя коробочку омега.
— А я не спрашиваю, что ты носишь, поэтому вечером я увижу свой подарок на 
твоей очаровательной шее, а пока отдыхай и развлекайся, — Чонгук идет на 
выход, а Юнги вновь кутается в одеяло.
Оставаться дома тяжело, Юнги кажется, такими темпами у него скоро уже 
нервы сдадут. Он не может сбежать, не знает, как о себе сообщить, как 
вырваться из этих все плотнее его обвивающих пут. Жить с этим Чонгуком 
492/624

невыносимо, хотя это и совместной жизнью не назовешь. Юнги из последних сил 
за надежду, что все станет как прежде, цепляется, но с каждым следующим 
днем она все больше тускнеет. Эль Диабло ему абсолютно чужой, в его словах, 
прикосновениях, взгляде нет ничего от прежнего Чонгука, и это разрывает 
омеге сердце. Юнги отказывается верить, что их любовь закончится вот так, где 
один предал, а второй стал монстром, он все пытается разглядеть в Чонгуке 
хоть что-то от него прошлого, но тщетно — альфа тщательно его прячет, в том, 
что глубоко внутри он все еще есть, — омега пока не сомневается. Сейчас Юнги 
хочет только одного — оказаться от него подальше, не видеть этого монстра до 
того, как вернется брат, сбежать от его унижений и слов, каждое из которых 
оставляет болезненный след на сердце и делает будущее воссоединение 
невозможным. Чонгук не понимает, что своим таким отношением, болючими 
словами и грубыми действиями он все больше отдаляет от себя Юнги, который 
пока все еще цепляется за светлый образ брата, винит себя в том, что с ним 
стало, и старается не терять надежды. Но надолго ли его хватит? Юнги 
прикрывает веки и представляет, что он в Амахо, что по-прежнему после работы 
бежит на свидания с ним, что не было дня их свадьбы, Чонгук не убивал его 
словами и не охладел вмиг, превратившись в чудовище, которое жрет его душу. 
Стоит открыть глаза, и Юнги видит потолок ненавистной спальни и остается 
лицом к лицу с пугающей его правдой.
Весь день Юнги проводит в центре, наблюдает за людьми, два часа сидит в 
книжном кафе, а ближе к вечеру просит шофера отвезти его в торговый центр. 
Юнги нарезает круги по этажам, незаметно для своей охраны поглядывает на 
магазины электроники и техники и все думает, как бы ему купить мобильный, 
учитывая, что его ни на секунду не оставляют.
Юнги перемеривает несколько кожанок в бутике, заходит за латте, а потом идет 
к банкомату и снимает деньги. Охрана по-прежнему ходит за ним тенью, и Юнги 
решает, что если Чонгук спросит, зачем ему наличка, скажет, что в одном из 
магазинов не сработал pos-терминал. Юнги убирает деньги в карман и вновь 
заходит в бутики. Потратив еще час времени на покупку ненужной ему одежды, 
Юнги опускается на диван в магазине и, следя за гуляющей за стеклом охраной, 
просит себе воды. Милый омега лет двадцати пяти приносит ему стакан, и Юнги 
просит его задержаться. Поговорив с ним, Юнги пьет воду, вновь начинает 
рассматривать одежду и в раздевалке забирает принесенную ему коробочку. 
Юнги отдал омеге всю наличку, которую хватило и на телефон, и на номер, а 
еще и за оказанную ему услугу. Он в раздевалке же вставляет карту в телефон, 
убирает звук и вибрацию и выбрасывает коробочку, оставив только зарядное 
устройство. Юнги сразу набирает Чимина и, ничего не объясняя, срочно требует 
номер Намджуна.
— Я думал, ты не возьмешь, — облегченно выдыхает омега, услышав знакомый 
голос. — Как мой папа?
— Юнги, ты в порядке? — спрашивает его удивленный тем, что омега вышел на 
связь, Намджун. — Это твой номер?
— Намджун, пожалуйста, умоляю, спаси меня, вытащи отсюда, этот монстр…
— Я сделаю все возможное, продержись, я обязательно верну тебя домой, но 
мне нужно время, — перебивает его альфа.
— У меня его нет, — чуть не плачет Юнги, — ты не представляешь, в кого он 
493/624

превратился, прямо сейчас вытащи, хочешь, к границе подъеду. Скажи, и я 
сделаю что угодно, только вытащи меня отсюда.
— Юнги, я понимаю тебя, я ведь сам тебя от него прятал, но нам нужно 
обдумать, как это сделать, чтобы не навредить тебе, — тихо говорит Намджун и 
делает паузу: — Я знаю, что ты хочешь спастись от него, но не хочешь ли ты 
спасти и его?
— О чем ты? — не понимает омега.
— Я тебе сейчас объясню.
— Это не Чонгук, и ты ошибаешься, если думаешь, что его можно провести, — 
через пару минут после монолога Намджуна говорит Юнги. — Был бы хоть 
малейший шанс, и я бы сделал то, что ты говоришь, но это чудовище поглотило 
его, а еще я не понимаю, как после всего, что я пережил, ты можешь предлагать 
мне такое? — если бы не страх быть обнаруженным, Юнги бы кричал, потому что 
все нутро от слов Намджуна негодует. — Как ты вообще посмел подумать, что я 
предам его, пусть даже этот альфа больше не мой брат и любимый. Мне надо 
выходить, я перезвоню, надеюсь, тогда ты скажешь, как меня спасти, а не 
оставишь наедине с чудовищем, в котором от моего брата осталось только имя.
Юнги прячет телефон в карман и, забрав покупки, выходит из магазина. Он 
даже думать о словах Намджуна отказывается, и дело не в страхе, что если все 
раскроется, то этот Чонгук точно оторвет ему голову, а в мысли, что он может 
поступить так с тем, кому еще в пять лет отдал свое сердце. Юнги от одного 
слова «предатель» передергивает. Он и так обречен вечность носить это 
клеймо, а теперь Намджун хочет, чтобы Юнги докладывал ему все, что 
происходит в Ла Тиерра. Намджун не понимает, что этот Чонгук забыл, что такое 
семья и любовь, что любая ошибка омеги — и пострадает не только он сам, но и 
звери, на которых обрушит свою ярость Эль Диабло. Юнги его боится и не 
понимает, почему этот страх не испытывают и лидеры Зверей, почему Намджун 
так отчаянно убежден, что в этом монстре по-прежнему живет его брат, когда 
как сам омега уже сомневается.
Вечером за столом в гостиной Юнги ковыряется вилкой в пасте, которую сам 
заказал повару, и пьет уже второй бокал вина, когда в дом входит Чонгук.
— Надо же, ты вспомнил обо мне, — язвит Юнги и, отложив вилку, идет к 
одетому в черный костюм мужчине, у которого явно нет настроения. Юнги ему 
его еще больше испортит. Хватит быть жертвой, потому что ни мольбы, ни 
попытки достучаться до запрятанного глубоко Чонгука — ему не помогают. 
Юнги покажет ему, каким стал за восемь лет без него. Не зря он броню 
выковывал, новый образ примерял, язык и когти подтачивал — это все помогло 
ему не сдохнуть у деда, и это поможет поставить на колени слишком много о 
себе думающего Эль Диабло. Юнги принимает условия игры.
— Я о тебе ни на секунду не забываю, — протягивает руку альфа и поглаживает 
шелковую щеку, скользит вниз к горлу, проводит по нему. — Где мой подарок?
Юнги, который сам уже забыл про чокер, не сразу понимает, о чем альфа.
— А, твой ошейник я выбросил еще утром, — пожимает плечами омега.
494/624

Чонгук убирает руку, идет к креслу и требует у прислуги виски.
— Я хочу поговорить с папой, — поворачивается к нему Юнги.
— Надень обратно мой подарок, — смотрит будто сквозь альфа.
— Чонгук.
— Я жду.
— Я не буду носить ошейник, — топает ногой возмущенный омега.
— Это будет единственное, что ты будешь носить в этом доме, — берет стакан, 
который ему передает прислуга, Чонгук и требует принести ему чокер.
— Я же сказал, что выбросил его! — лжет Юнги, и через пару минут прислуга 
спускается с коробочкой, которая так и осталась лежать на тумбе у кровати.
— Наденьте на него мой подарок, — кивает охране альфа.
Юнги нервно усмехается, все еще отказываясь верить в то, что Чонгук угрозу 
выполнит, и пятится назад, заметив, что два охранника у двери двинулись на 
него.
— Да ты совсем охренел! — кричит на спокойно попивающего виски альфу. 
— Ты, блять, чего добиваешься? Довести меня хочешь? — уходит от рук охраны 
омега. — Не дождешься! — отнимает у охранника коробочку и, разорвав ее, 
достает чокер.
Юнги сам только с четвертого раза с трудом надевает на себя чокер и 
поправляет его. Потом омега, разрывая пуговицы, стаскивает с себя рубашку, 
следом немедля снимает брюки.
— Что ты делаешь? — выгибает бровь Чонгук.
— Раздеваюсь, — хмыкает Юнги. — Ты же сказал, что чокер будет 
единственным, что я буду носить в этом доме, — он сгорает от стыда, ведь в 
комнате, кроме них, еще двое, но назад дороги нет, он не позволит Чонгуку 
думать, что у него получается его ломать, Юнги лучше сам себя сломает. Он 
обхватывает пальцами резинку боксеров и, медленно опустив скользящее под 
пристальным взглядом альфы вниз по ногам белье, перешагивает через него и с 
вызовом смотрит на брата.
— Я своего тела не стесняюсь, хочешь, чтобы голым ходил, без проблем, — 
медленной походкой идет к столу Юнги, у которого меж лопаток от взгляда 
Чонгука горит, и наполняет свой бокал вином.
— Пошли вон! — рычит на замершую на месте и уставившуюся на омегу охрану 
Чонгук и с силой сжимает бокал. Виски стекает вниз по запястью, забирается 
под рукава рубашки альфы, а все еще стоящий к нему спиной у стола Юнги 
отчетливо слышит, как в его голове рычит беснующийся зверь брата, и довольно 
облизывает губы.
Чонгук наблюдает за омегой, ставит на столик треснутый стакан, который сразу 
495/624

разваливается, пытается вернуть контроль над разъяренным зверем, который не 
хочет понимать, почему задницу его омеги видели еще двое альф. Чонгук знает, 
что он ревнивый, знает, что его абсолютно ненормальная ревность в свое время 
чуть не заставила залить красным улицу, на которой Юнги обнимался с Эриком. 
Альфа все свои годы с этим борется, старается контролировать зверя, но Юнги 
прямо сейчас ударил его по самому больному месту. Юнги прекрасно знает, как 
манипулировать им, он уверен, что одна его улыбка другому — в Чонгуке все 
предохранители перегорят, любой контакт, и альфа взрывом ярости весь 
периметр уничтожит, только его и пальцем не тронет. Чонгук, кажется, 
начинает понимать. Омега явно принял условия игры, но это не значит, что ему 
позволено показывать тело, на котором выбито имя Чонгука, другим альфам.
Когда Юнги оборачивается, зверь уже спокоен, а в гостиной, кроме них двоих, 
никого нет.
— Ты правда закопал его, тот Чонгук бы так не сделал, — опускается на диван 
напротив омега и, не отрывая взгляда от потемневших от желания глаз, 
медленно перекидывает ногу через ногу.
Между ними расстояние в пять шагов, Чонгуку ничего не стоит его преодолеть и 
почувствовать бросающую вызов бриллиантам на горле омеги кожу на вкус, но 
он не двигается. Альфа из последних сил удерживает рвущегося к Юнги зверя и 
откровенно наслаждается обнаженным парнем, на котором нет ничего, кроме 
чокера с переливающимися под искусственным светом камнями. Там, где Юнги, 
все вокруг меркнет, он обладает удивительным даром поглощать все внимание 
Чонгука, одним взмахом ресниц заставляет все нутро трепетать. Невероятен. 
Ничего странного, что Чонгук именно на него обречен, что ему никогда никого 
даже рядом с красотой этого омеги стоящего не найти. Такая красота рождается 
раз в несколько веков, но принадлежит она всегда только дьяволу. Как бы 
Чонгук всем естеством к нему ни рвался, он не двинется, омега сам в его руки 
придет.
— Иди ко мне, — хлопает по бедру Чонгук, но Юнги и с места не двигается. — Не 
отнимай мое время, выполняй, или голым ты отныне будешь ходить не только 
дома, я тебе обещаю, — блефует, он этой красотой ни с кем делиться не будет.
— Бойся, что мне понравится светить задницей, — кривит рот Юнги и, допив 
вино, вытягивает руку и опускает бокал, который с глухим стуком падает на 
ковер и катится под диван.
— Будь хорошим мальчиком, мы больше не будем играть роли, я не буду 
притворяться тем, кем не являюсь, а ты тем более, — подзывает его альфа. — Не 
заставляй меня повторять, иди ко мне.
— И не подумаю, — улыбается Юнги, но улыбка сразу стирается, когда Чонгук 
поднимается на ноги. Юнги не успевает встать с дивана, как подошедший альфа 
поднимает его на руки, обхватывает под ягодицами и вжимает в себя.
— Как мне тебя наказать? — кусает мочку уха омеги.
— Отпусти, — пытается спрыгнуть на пол Юнги, но Чонгук сильнее сжимает 
руки на его ягодицах.
— Отпусти, оставь меня в покое, не трогай, — облизывает его губы, — а стоит к 
496/624

тебе прикоснуться, ты сам тянешься, урчишь, подставляешься. Хватит, не играй 
со мной, признай, что ты зависим не меньше, чем я, — опускается на диван, 
заставляет Юнги обвить ногами его торс и проводит ладонями по обнажённой 
коже. Он нюхает любимый запах, зарывается пальцами в волосы, резко дергает 
назад голову и, оттянув зубами чокер, проводит языком по кадыку.
— Я так больше не могу! — пытается отстраниться Юнги, который знает, что 
брат прав, и чувствует себя идиотом. Он и правда не может контролировать 
свою реакцию на него, сам тянется, после поцелуя следующий требует, и Юнги 
это знает, но то, что знает и Чонгук, заставляет его и злиться, и смущаться 
одновременно. — Я чувствую, что ты хочешь меня, — собравшись, заявляет 
омега. — Я вижу это в твоих глазах, но я хочу вернуться в спальню. Один, — 
смотрит прямо в глаза, не делает пауз, боится, что струсит под давящим 
взглядом и не договорит. — Я не хочу заниматься с тобой сексом, поэтому, будь 
добр, убери руки от моей задницы и найди кого-нибудь другого, чтобы 
потрахаться.
— Как скажешь, — зловещий оскал портит красивое лицо альфы, — сегодня я 
тебе подыграю, прощу тебе твою шалость, — грубо отталкивает омегу, и тот, не 
удержав равновесия, падает на ковер, — только потому, что ты сам разделся, 
доставил мне удовольствие, но в следующий раз, обещаю, я тебя за такое 
поведение накажу, — Чонгук встает на ноги, берет пиджак и идет на выход, 
оставив потирающего ушиб на заднице Юнги на полу.
***
Юнги прячет телефон в гардеробной в ящичке с бельем. Гардеробную убирают 
раз в неделю, и в дни уборки омега забирает телефон с собой. Он никому больше 
с этого номера, как и просил Намджун, не звонит. Альфа заверил его, что с 
папой все в порядке, они его не оставляют, и запретил рисковать телефоном, 
чтобы узнавать его самочувствие.
Юнги не собирается оставаться в Ла Тиерре и помогать Намджуну со сбором 
информации, он вернется в Амахо, с помощью или без, а пока он ждет плана от 
Намджуна. Сегодня с утра Юнги мутит, и омега, который сперва валил все на 
завтрак, подумав, понимает, что скорее всего это приближающаяся течка. 
Только не это. Течка — это почти семь дней помутненного сознания, где тот, 
кого он буквально не выносит, правит его телом. Юнги сбрасывает смс 
Намджуну и получает в ответ «потерпи немного». Хочется орать, что терпеть 
нет времени, что если его прямо сейчас не вывезут из Амахо, то неделю он будет 
сгорать в огне похоти, стонать имя ненавистного ему человека и уже никогда не 
выберется отсюда, потому что течка с Чонгуком — это не просто сумасшедший 
секс-марафон, а нечто интимнее, когда они говорят друг другу то, о чем в 
трезвом уме молчат. Течка с ним сломает всю его гордость, и все слова после 
будут звучать неубедительно. Юнги понимает, что Намджуну сложно, учитывая 
состояние между территориями, что это может вылиться в войну, но омега 
боится, что Чонгук перейдет черту, сделает что-то, что навеки отвратит его от 
брата, и поэтому так сильно его торопит. Юнги осознает, что он в этой борьбе 
один против монстра, но как ему вести войну, в которой он изначально 
проигравший, не представляет.
К вечеру, несмотря на таблетки, состояние омеги ухудшается, он запирается у 
себя в комнате, гипнотизирует телефон и, поняв, что помощи сегодня не 
497/624

дождется, идет вниз. Юнги ничего не обдумывает, не взвешивает все за и 
против, он просто выходит во двор, одной рукой держась за живот, второй 
открывает дверцу порше и садится за руль. Он краем глаза замечает 
засуетившуюся охрану и, не дожидаясь их, немедля, выезжает за ворота. 
Охрана все равно догоняет омегу на трассе к границе. Юнги тошнит, спазмы 
скручивают живот, но он давит на газ, следует миновать центр, разгоняется до 
ста восьмидесяти и не оглядывается назад. Обеспокоенная поведением омеги 
охрана докладывает Чонгуку, что он несётся к границе.
Юнги уговаривает себя не терять сознание, спортивные штаны липнут к 
кожаным сидениям, перед глазами расплываются пятна, но он сильнее руль 
сжимает, «ты сможешь» шепчет. У Юнги нет дороги назад, у него отныне 
вообще нет вчера, есть только сегодня, и если он вырвется, то все начнется с 
нуля, весь пройденный путь останется за этой границей, в руках того, для кого 
он эти двадцать пять лет и жил, дальше только белый лист, на котором Юнги 
или новые пункты «выполнить» распишет, или одно слово из шести букв 
напишет.
Чонгук может его остановить только, если они будут стрелять, так пусть 
стреляет, пусть сорвет последнюю маску, покажет Эль Диабло во плоти. 
Умирать не страшно. Страшно было бы не попробовать. Юнги никто не спасет, 
тот, кто спасал, — стал мучителем, значит, он сам себя отсюда вытащит. Он 
видит машущих ему пограничников, в зеркале заднего вида уже и прекрасно 
знакомый гелендваген замечает, но только болезненно улыбается и, 
обрадовавшись, что стены пока так и не возвели, берет целью проволоку. Еще 
пара метров, и Юнги окажется на той стороне — неважно, земли или на небе. Он 
на мгновенье прикрывает веки, увидев наведенные на него по краям винтовки, 
чуть не скулит от страха, вся бравада перед лицом смерти вмиг улетучивается. 
Когда он открывает глаза, то с ужасом видит, что несется на остановившийся 
поперек границы, прямо перед ним, гелендваген.
— Нет, блять, нет, ты меня так не остановишь, — уходит влево омега, но и 
гелендваген двигается вперед.
Чего он добивается, почему не стреляет, да хоть по колесам, почему он сам стал 
его препятствием, ведь протарань его Юнги, то погибнут они оба. Только сейчас 
омега понимает, что больше, чем страх смерти, в нем живет страх потерять 
Чонгука.
Долбанное дежавю, где бездыханное тело Чонгука лежит на металлическом 
столе, бьет прямо под дых, спирает дыхание. Юнги может принять собственную 
смерть, но даже миг осознания, что Чонгук больше никогда не откроет глаза, 
приносит ему ни с чем не сравнимую боль. Что бы между ними ни было, вместе 
они или порознь — Юнги должен знать, что Чонгук жив. Пока Юнги это знает, у 
него есть силы переходить в следующий день. Пусть это неправильно, пусть 
люди скажут, что так не бывает, а Чимин еще и подзатыльник отвесит, у Юнги с 
этим альфой слишком сильно, чтобы остальные поняли, он понимания и не ищет 
больше. У него с Чонгуком детство, вера, любовь. У него с ним заведенное 
сердце, к которому альфа просто разок прикоснулся, первый поцелуй, 
уверенность в своей силе, которую именно Чонгук в него и вселил. У него с ним 
желание жить и бороться, доказывать себе, что он все может, вечная 
одержимость быть завтра лучше, чем сегодня, а без него даже синева неба на 
весь год серая. Юнги под серым небом проживет, зная, что Чонгук это небо 
никогда не увидит — не выживет.
498/624

Юнги, выругавшись, изо всех сил давит на тормоз и автомобиль оставляя за 
собой клубы поднявшейся до небес пыли, замирает в двух метрах от 
водительской дверцы гелендвагена. Юнги выдыхает, прислоняется лбом к рулю 
и закрывает глаза. Он не проиграл. Он выбрал.
Через пару минут дверца рядом открывается, омега чувствует его запах, сам 
обвивает его шею, пока альфа берет его на руки и несет к своей машине.
— Так нечестно, — хрипит Юнги, зарываясь лицом в его плечо, чувствуя, как от 
близости в нем кровь вскипает, — ты поступил нечестно. Ты должен был 
стрелять.
— Ты должен был меня протаранить, — сажает его на сидение Чонгук, 
выдергивает ремень и пристегивает.
— Я бы не смог, — следит затуманенным взглядом за его руками Юнги.
— А с чего ты взял, что я бы смог стрелять в машину, в которой ты? 
— поглаживает его щеку альфа, прислоняется лбом к его лбу.
— Ты все еще мой Чонгук, — разбито улыбается ему Юнги и теряет сознание.
***
Жарко. Этот огонь идет изнутри, Юнги боится открыть глаза, потому что ему 
кажется, он летит вниз головой в жерло вулкана и отказывается сталкиваться 
лицом к лицу с языками пламени. Он крепче сжимает веки, извивается на 
мокрых простынях, которые, отлипая от него, словно и кожу кусками отдирают, 
и глухо стонет. Он на нем, он в нем, он везде, куда бы омега ни двинулся. Юнги 
прилип к телу, которое знает на ощупь, чувствует его под своими ладонями и с 
каждым толчком все сильнее коленями его бедра сжимает. Чонгук ласкает, 
облизывает его с ног до головы, и Юнги, для которого все эти несколько суток 
как одна длинная ночь, размыкает губы для мокрого и глубокого поцелуя, 
отказывается его прерывать, даже задыхаясь. Его потряхивает от очередного 
оргазма в его объятиях, он утыкается носом в его плечо, царапается и до боли 
кусает язык, чтобы не шептать в бреду «люблю». Любит до самого дна, до 
последней капли, до разъедающей внутренности одержимости, до каждого 
вдоха, в котором его имя. Юнги не знал другого альфу и знать не хочет, для 
него всегда был, есть и, как бы ни было больно это признавать, будет Чонгук. 
Юнги не выбирает, там, где Чонгук, никогда не выбирал. А сейчас, спустя 
столько времени, он получает ее взамен, чувствует в каждом прикосновении, 
читает в глазах, испивает из губ, которые открываются только для поцелуев, но 
с каждым из них Юнги четко «люблю» слышит. Нежность Чонгука 
обезоруживает, заставляет еще больше себя ненавидеть, вспоминать, кого он 
по собственной же вине потерял и кого обрел взамен. Юнги прячется в его 
объятиях, знает, что с ним ему ничего, кроме разбитого сердца, не грозит, и 
успокаивается для очередной передышки.
— Я хочу сбежать от тебя, ты меня уничтожаешь, — Юнги лежит на спине на 
мокрых простынях, неприятно стягивающих кожу, смотрит в бездонный омут в 
глазах напротив.
— Ты можешь сбежать, но я все равно тебя верну, потому что… — умолкает, 
499/624

омега видит замешательство альфы, обхватывает ладонями его лицо и 
спрашивает в губы «почему».
— Потому что я без тебя не могу, — тихо говорит Чонгук и кладет голову на его 
грудь. — Ты все, что у меня осталось.
Юнги пытается продолжить разговор, знает, что правильный момент, что они, 
возможно, смогут прийти к компромиссу, но сухие рыдания дерут горло, и он 
рад, что альфа не видит, как слезы застилают его глаза. Чонгук не видит, но под 
его ухом висит на ниточке, трясется сердце, он все и так чувствует.
Течка заканчивается на седьмой день, Чонгук уходит на работу, а Юнги, 
проследив с террасы за тем, как отъехал его автомобиль, идет в гардеробную и 
набирает Намджуна.
— Говори, что от меня требуется, я все сделаю, — опускает любезности Юнги.
— Почему ты передумал?
— Мой Чонгук жив, он просто зарыт в глубине, и я его достану. Намджун, ты 
поклянешься мне, что Чонгук останется жив.
— Я этого и хочу.
***
— А ты правда упал в чан с кипятком? — бегут за идущим к автомобилю Мо 
мальчишки лет семи и восьми.
— Правда, — кивает альфа, морщась от падающего в глаза солнца.
— Папа говорит, что ты такой страшный, потому что ты проклят, — выкрикивает 
второй мальчуган.
— Нет же, его сатана поцеловал, — исправляет его второй.
— Слушай сюда, мелюзга, — вырастает перед ними Омарион, и даже Мо от 
неожиданности отскакивает. — Это меня поцеловал сатана, прямо вот сюда, — 
показывает свою щеку, — и с тех пор я питаюсь только маленькими и глупыми 
детьми, прям как вы, развожу костер во дворе и поджариваю на вертеле, — 
клацает зубами, и мальчики с визгом разбегаются.
— Откуда ты появился? — удивленно смотрит на него Мо. — И зачем ты детей 
напугал?
— Это не дети, — разминает шею Сокджин, — а маленькие монстры. Поражаюсь, 
как ты спокойно терпишь все это.
— Я просто привык, — пожимает плечами Мо и толкает дверь придорожного 
кафе.
Сокджин идет за ним. Альфы опускаются за свободный столик и, пока им 
наливают кофе, выбирает из меню, что бы поесть.
500/624

— К такому нельзя привыкать, — сделав заказ, возвращается к разговору 
Сокджин. — Я понимаю, ты устал от тупости некоторых людей и вечных попыток 
указать им на это, поэтому ты просто звякни, я примчусь и сожру их.
— Обойдусь, — смеется Мо. — Столько лет и без тебя справлялся.
— Знаю, просто меня бесит, что эти люди слепые, что в огромном букете 
доброты и красоты они нашли, по их мнению, изъян, и больше ничего, кроме 
него, не видят, — злится Сокджин.
Закончив обед, парни расплачиваются и выходят наружу.
— Твои братья с тобой еще не говорили? — следит за прикуривающим Мо 
Сокджин.
— Я ездил по поручениям Намджуна, — затягивается Мо. — Что-то еще 
случилось?
— Они знают, что мы встречаемся, — как ни в чем не бывало заявляет Омарион.
— Ты шутишь? — нервно смеется Мо.
— Не шучу, они оба знают, просто будь готов к разговору.
— Что ты, блять, несешь? — в ужасе смотрит на него Мо.
— Так это же замечательно, расслабься, нам больше не нужно прятаться… 
— следит за бегущим к автомобилю Мо Сокджин и остается на тротуаре один.
***
У Мо паника, так страшно ему даже в преддверии самых крупных разборок не 
было. В глубине сознания он понимает, что братья ему не навредят, но одно то, 
что они знают, приводит его в ужас. Мо нужна помощь, защита, эликсир 
смелости, что угодно, лишь бы выстоять перед осуждающим взглядом Намджуна 
и разъяренным Сайко. Только один человек на всей планете может справиться с 
обоими. Мо разворачивается и едет к папе. Альфа врет Лэю, что приехал только 
потому, что соскучился, и сидит у него вот уже шестой час.
— И как долго ты будешь прятаться? — уже ночью спрашивает его Лэй.
— Я не прячусь, я под твоей защитой, — шуточно дерется из-за пирога с Ниньо 
Мо. Ниньо, родители которого заняты, гостит сегодня у дедушки.
— Я вам всем поварешкой по голове настучу, даже тому, кто думает, что от меня 
скрылся, — грозится Лэй и продолжает накрывать на стол.
— Кто придет на ужин? — сажает себе на шею малыша Мо и бегает по комнате, 
пока довольный Ниньо его подгоняет своим «Момо».
— Тебя покормлю, может, остальные зайдут, — раскладывает приборы Лэй.
— Упаси господи, — недоговаривает Мо, как в гостиную входят Намджун и 
501/624

Хосок.
— За папкой спрятался? — зло смотрит на Мо Сайко, и младший пятится назад.
— Я тебе все объясню, — заикается Мо и по мере того, как к нему идет Намджун, 
отходит назад.
— Сына моего отдай, — злится альфа, и Мо только сейчас вспоминает, что Ниньо 
на его плечах. Мо передает дрыгающего ногами от радости при виде отца 
ребенка Намджуну.
— Руки помыли и за стол, — строго говорит Лэй.
— Помою, а как же, — берет за шкирку Мо и волочит на террасу Сайко, — но 
сперва с ним поговорю.
Намджун поднимает сына над головой, опускает и, целуя, интересуется у пока 
толком не разговаривающего ребенка, как у него дела.
— Да оставьте вы Кениля в покое, — смотрит на Намджуна Лэй.
— Ничего Сайко ему не сделает, он шутит, — улыбается ему альфа.
— Чимин на работе? — интересуется омега.
— Да, наш папа деловой, поэтому сегодня забираю и укладываю Ниньо я, не 
будем мешать ему разбираться с клубом, — отбирает у ребенка тарелочку 
альфа.
— Омег тебе мало было? — толкает к стене побледневшего Мо Сайко.
— Я буду драться, — принимает боевую стойку Мо.
— Ты уж постарайся, — кривит рот Сайко. — Вот и виновник подъехал, — следит 
альфа за бентли, паркующимся во дворе.
— Он ни при чем, — пытается увести его внимание от ничего не подозревающего 
Омариона внизу. — Я взрослый мужчина, я сам его выбрал.
— Я ему позвоночник сломаю.
— Нравится он мне, — сглатывает Мо, смотря в глаза брату. — Очень нравится. 
Мне никто никогда так не нравился. Я хочу тебе объяснить, это знаешь, ты 
смотришь на него и понимаешь, что хочешь жить, лишь бы всегда его видеть.
— Что за чушь ты несешь? — багровеет Сайко.
— Я люблю его! — восклицает Мо, который сам от себя признания вслух не 
ожидал. — Я люблю его, так же как и ты Тэхена!
— Тут ты загнул, — рычит Хосок, — никто не может любить Тэхена, как я, то есть 
так никто не может любить!
— Но я люблю этого напыщенного индюка, и мне давно неважно, что он альфа. 
502/624

Почему тебе это важно? — бурчит Мо.
— Ты любишь меня? — прислоняется к двери поднявшийся наверх Омарион, и Мо 
отворачивается. — Я ведь слышал, не игнорируй меня, — идет к нему, — ты 
сказал, что любишь меня.
— Тебя вообще не пригл… — идет на него Сайко, но Омарион его отталкивает и 
разворачивает Мо к себе.
— Скажи еще раз, молю. Неужели так сложно это повторить? — становится 
ближе к нему Сокджин. — Мне несложно. Я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю, — тихо говорит Мо. — Доволен?
— Очень, — улыбается Омарион.
— Фу, бля, — закатывает глаза Хосок и, вернувшись в гостиную, забирает Ниньо 
к себе на колени.
— Вот вырастешь, найдем тебе красивого, вкусно пахнущего омегу, тебе 
противные альфы не нужны, да и воняют они, — говорит вцепившемуся в его 
пальцы малышу, а сидящий рядом Шивон еле смех сдерживает.
За ужином Намджун кормит расположившегося на коленях сына, Лэй 
рассказывает про успехи Ниньо, а Хосок злится, что так и не нашли утечку, 
потому что вчера слили информацию о с трудом полученной поставке, и клиент 
ее отменил. Звери несут огромные убытки, и положение на территориях все 
больше ухудшается. Люди требуют вернуть отделившиеся территории, торговля 
с зарубежом заморожена, никто не хочет сотрудничать со страной, которая в 
положении войны, еще немного, и Звери не смогут удержать идущую на дно 
экономику.
После ужина Шивон вызывается помочь Лэю с десертом, а Мо идет к сидящему 
на диване Сайко.
— Ты разочарован во мне, — садится рядом альфа, — ты, наверное, даже меня 
ненавидишь, но если тебе станет легче, то можешь меня побить, только не 
игнорируй.
— Точно, мне ведь полегчает, — приподняв бровь, смотрит на него Сайко, и Мо 
весь подбирается. — Ты идиот, — восклицает Хосок и отвешивает Мо 
подзатыльник, а потом притягивает его к себе и обнимает. — Раз уж ты по 
альфам, то мог бы кого и получше найти, — хлопает его по плечу.
— Но ты ведь занят, — подмигивает ему Мо.
— Ах ты гадёныш, подлизался, — ерошит его волосы Хосок.
Наконец-то напряжение последних месяцев отпускает, и Мо впервые едет домой 
с ощущением абсолютного счастья, зародившегося внутри, и с покоящейся на 
его бедре рукой, хозяина которой можно больше не прятать.
***
503/624

Лэй утром следующего дня навещает Тэхена, который стал реже выбираться из 
дома, и только к врачам, и, наполнив его холодильник домашней едой, по 
дороге заезжает к Чимину передать оставшуюся у него вчера любимую игрушку 
Ниньо.
Чимин как и всегда весь в делах, он сидит на полу рядом со стопкой книг для 
поступления, одновременно собирает с Ниньо домик из кубиков, разговаривает 
по телефону с администратором клуба и собирается ехать к репетитору.
— Давай я и сегодня малыша заберу, — предлагает Лэй, видя, как загружен 
омега.
— О нет, — категоричен Чимин, — во-первых, он будет гулять с няней, пока я 
буду на уроке, во-вторых, я знаю, что у вас сегодня прогулка на берегу с 
Шивоном. Ниньо вам свидание испортит.
— Ниньо самый главный альфа для меня, и потом, Шивон может и с нами 
посидеть, — фыркает Лэй.
— Нет, вы лучше поговорите с сыном, а то он меня не слушает, пусть перестанет 
высылать за мной толпу своих головорезов, стыдно на улицы выходить, — 
меняет тему Чимин.
— Он беспокоится о твоей безопасности.
— Он вообще параноик.
— Я не могу его осуждать, у него хватает врагов, а вы самое дорогое, что у него 
есть, — с нежностью говорит Лэй.
— Я это все понимаю, — вздыхает Чимин. — Надо, наверное, привыкать к тому, 
что я омега лидера.
— Давно пора, — улыбается Лэй и, поиграв немного с Ниньо, уезжает домой.
Лэй счастлив за детей, только мысли о Чонгуке не дают покоя, но омега 
надеется, что альфа одумается, вспомнит, кто он на самом деле, и вернется в 
семью. Лэй звонил Чонгуку, просил о встрече, но альфа отказал, омегу это хоть и 
обидело, он виду не подал.
Вечером Лэй гуляет с Шивоном на причале, они там же ужинают в одном из 
рыбных ресторанов, пьют вкусное вино, и омега забывает про войну и 
разделение.
— Счастье — это знать, что твои дети в порядке, — пригубив вина, говорит Лэй.
— Согласен, — кивает Шивон, — а еще счастье — это видеть, как ты 
улыбаешься.
— У тебя удивительный дар заставлять меня улыбаться, даже когда я не хочу, — 
накрывает ладонью его руку Лэй.
— Мне не мало лет, я в стольких странах мира побывал, поработал, но такого, 
504/624

как ты, не встречал, — звучит искренне Шивон. — Теперь я понимаю фразу, что 
есть люди, изнутри которых льется свет, ты именно такой, к тебе тянутся, тебя 
любят. Ты невероятно сильный, ведь, несмотря на твое прошлое и то, что ты 
пережил, ты не терял веры, ты собрался и идешь дальше. Более того, ты ведешь 
вперед и детей.
— У тебя нет других вариантов, когда есть те, кто черпает в тебе силу. Ты 
должен быть источником этой силы, может, это и есть твое предназначение.
— Ты стал их семьей, ты стал моей семьей, я восхищаюсь тобой, — перегнувшись 
через стол, касается губами его скул альфа.
— Я хочу, чтобы они познали счастье, нашли свой путь, чтобы любые преграды 
достойно встречали и отвечали, — улыбается Лэй. — Всем нам бывает тяжело 
вести борьбу, но еще тяжелее это делать в одиночестве. Если то, что у них есть 
я, хоть и немного облегчает для них эту борьбу, то я счастлив.
— Отныне я хочу ухаживать за тобой, хочу радовать, хочу подарить тебе хоть 
частичку света, который даришь мне ты. Я хочу, чтобы все дни со мной ты 
запомнил, как теплые, — говорит Шивон.
— Ты это уже делаешь, — смотрит на море омега. — Не помню, говорил ли я 
тебе, но я очень люблю море. Для меня оно необъятно. Я не смотрю на карты, не 
воспроизвожу в голове эти линии и границы, которые отведены каждому морю в 
мире. Я становлюсь на берегу и смотрю на горизонт, вижу, что там, вдали, море 
сливается с небом, что у него нет конца, и мечтаю, чтобы его не было и у людей. 
Мы отпечатываемся в памяти других поступками, словами, теплом, которое 
дарим, эмоциями, которые вызываем, это все то, что делает нас живыми в чужих 
воспоминаниях. Даже когда наше тело будет предано земле, мы будем 
продолжать жить в чьей-то памяти. Так вот я хочу, чтобы про меня говорили, что 
Лэй — это море. Я бы хотел стать морем.
— Боюсь, ты уже океан, — усмехается Шивон. — Я заберу тебя на свой остров, 
поживешь окруженный водой.
— Кто знает, может, и съездим, — пожимает плечами омега и вновь возвращает 
взгляд морю.
***
В субботу вечером кормящего на кухне кошек Хосока пугает крик Тэхена. Альфа, 
бросив миски на пол, бежит в спальню и видит обхватившего живот омегу, 
который просит вызвать врача. Еще пару часов назад Тэхен чувствовал тянущие 
боли внизу живота, но теперь они усиливаются. Врач по телефону требует 
немедленной госпитализации и обещает быть в больнице в кратчайшие сроки. 
Перепуганный Хосок сажает омегу в машину и по пути набирает папу. После 
осмотра и анализов прогнозы не утешительны, у Тэхена угроза выкидыша, врач 
настаивает на том, чтобы омега остался в больнице под наблюдением.
— Что это значит? Я ничего не понимаю, — ходит по коридору обхвативший 
голову Хосок. Мо, Чимин и Лэй тоже в больнице, все перепуганы состоянием 
Тэхена и пытаются успокоить Хосока. — Я хочу видеть моего омегу, когда меня к 
нему пустят?
505/624

— Успокойся, сынок, — берет его за руку Лэй. — Врачи знают лучше, что нужно 
Тэхену, скоро мы его увидим.
— Вдруг они что-то скрывают от меня, вдруг боятся? — смотрит на папу Хосок.
— Это вряд ли, — говорит подошедший Чимин. — Главное, он здесь под 
наблюдением, все будет хорошо.
— Да, все должно быть хорошо, — нервно улыбается Хосок. — Тэхен сильный, 
ему станет лучше обязательно, — говорит, себя убеждает, с трудом скрывает от 
родных то, что он на грани.
Чон Хосоку тридцать три года, он вылез из трущоб, стольких до этого дня 
потерял, на нем самом ни одного живого места, но он и слезинку не проронил, с 
достоинством удары принимал, к следующим готовился, но в конце коридора в 
палате омега, и один его стон боли — альфа разрыдаться готов. Пусть всю его 
боль ему отдадут, Хосок ее примет, всю жизнь испытывать готов, лишь бы с 
Тэхеном ничего не случилось, лишь бы тот, кого он сердцем называет, всегда 
улыбался и не знал, что такое страдания. Лэй чувствует, как напуган сын, молча 
его к себе притягивает, обнимает, подбадривает.
— С ним все будет хорошо, я тебе обещаю, ты же веришь папе? — в лицо 
всматривается Лэй, альфа кивает.
Вышедший в коридор врач объявляет, что омегу можно навестить, и все сразу 
идут к палате Тэхена.
— Как ты, любимый? — целует его руку Хосок, который, только увидев его, будто 
сделал первый вдох, и кладет голову на его плечо.
— Нормально, — поглаживает его волосы Тэхен. — Ты врачей пугаешь.
— Ни в коем случае, — оправдывается Хосок, не понимая, кто доложил Тэхену, 
что он пару часов назад внизу катаной всех порубить грозился.
— Мне придется тут побыть, а ты ходи на работу, заботься о кошках, и время 
пролетит, — улыбается ему омега.
— Я тоже здесь поживу, — твердо заявляет Хосок. — Котов отдадим Мо на 
время, как раз будет ему наказанием. Я не поеду домой без тебя.
— Поедешь, не беси меня, Чон Хосок, мне нельзя злиться, — хмурится Тэхен. — У 
меня в животе тигр, он такой же сильный, как и его отец, тебе не нужно за него 
беспокоиться.
— Я за тебя беспокоюсь, — бурчит альфа.
— Ты его обидел, — хмыкает Тэхен, косясь на живот.
— Думаешь, он понимает? — испуганно спрашивает альфа.
— Ох, Тэхен, у тебя муж паникер, — смеется прислонившийся к окну Чимин.
506/624

— Посмотрел бы я на твоего, если бы Ниньо что-то грозило, — защищает своего 
альфу Тэхен.
— Ну ему грозило, мой даже не знал о Ниньо, — резко грустнеет Чимин.
— И ненавидит себя за это, — тихо говорит вошедший в палату Намджун.
— Ты ведь не знал, — позволяет Намджуну обнять его со спины Чимин.
— А где, кстати, Ниньо, вы же гулять ходили? — целует его в макушку альфа.
— Я отправил его с няней домой, не стал в больницу брать.
— Омеге нужен отдых, — входит врач. — Он будет под моим личным 
наблюдением.
— А ты будешь под моим личным наблюдением, — Лэй тянет Хосока на себя и 
извиняется перед врачом за выходки сына.
***
Автомобиль Намджуна заезжает на мост, Чимин, положив голову на его плечо, 
дремлет, и альфа, стараясь не беспокоить омегу, достает из кармана мобильный 
и матерится, что он разрядился. Шофер протягивает ему оставленный в машине 
второй телефон, а этот забирает на зарядку. Автомобиль съезжает с моста и 
упирается в небольшую пробку. За окном моросит, Чимин тяжело вздыхает и 
меняет позу.
— Ты в порядке? — обеспокоенно спрашивает альфа.
— Плохо себя чувствую, — расстёгивает ворот рубашки омега. — Откроем окна, 
мне что-то воздуха не хватает.
Намджун отпускает стекла вниз и массирует его шею. Чимин подставляет лицо 
под попадающие с ветром на лицо мелкие капли дождя, но легче не становится. 
Грудь омеги сдавливает железным обручем, и как бы он ни пытался глубже 
вдохнуть, не получается.
— Наверное, впереди авария, — говорит шофер, думая, как бы объехать, а 
Чимин, потянувшись, смотрит в окно.
Дождь ухудшает видимость, невозможно ничего разглядеть, водители впереди 
делают коридор для автомобиля скорой помощи. Намджун получает звонок, а 
Чимин видит под светом фар проехавшей вперед скорой автомобиль, из-за 
которого пробка. Омега промаргивается, вновь всматривается, чувствует, как по 
спине холодок пробегается, на затылке волосы шевелятся. У Чимина мгновение 
до пропасти, которая уже открыла пасть, чтобы поглотить его. Мгновенье, когда 
можно прикрыть веки, решить, что показалось, замереть в этой секунде, не 
двинуться в следующую, которая в нем, все еще живом, кости, не вынимая, 
раздробит. Чимин выбирает второе, он сам в нее ступает, выпаливает «Ниньо» и, 
резко открыв дверцу автомобиля, бежит наружу.
Ничего не понимающий Намджун срывается за ним и, только выйдя, замечает, 
507/624

что это его автомобиль с отверстиями от пуль поперек дороги. Тело шофера 
лежит на асфальте, на лбу зияет дырка от пули. Намджун не слышит, что 
говорят ему телохранители, вой сирен, он слышит только, кажется, отныне 
навеки отпечатавшийся в сознании истошный крик Чимина, зовущего сына. Он, 
шатаясь, на гнущихся ногах подходит ближе, видит, как омега рыщет по 
автомобилю, как продолжает кричать, так сильно обхватывает ладонями свое 
лицо, что рвет ногтями на нем кожу.
Ребенка нигде нет. Обезумевший от горя Чимин отбивается от людей, трясет 
отодранное от сиденья пустое детское кресло и воет. Скорая забирает еще 
дышащего няню, но он без сознания. Намджун стоит рядом с машиной, 
стеклянным взглядом смотрит по сторонам, он не соображает, он словно под 
куполом, и информация, которая его убьет, до конца в мозг так и не 
просачивается. Он делает шаг к Чимину, замирает, делает второй, до омеги 
метров десять, но преодолеть их кажется чем-то нереальным. Чимин оседает на 
мокрую землю бескостным мешком, так и не выпуская из рук кресло, 
продолжает звать сына.
— Где мой ребенок? — смотрит на окружающих его мужчин Чимин, пока 
добравшийся до него Намджун онемевшими руками пытается поднять его с 
земли. — Где он? — оборачивается к альфе и бьет его по груди, потому что не 
справляется, потому что чудовищная реальность в нем не умещается.
Чимин не воспринимает эту правду, из-за которой в нем сердце пенится, 
отказывается прислушиваться, хватает его за воротник, ломает свои ногти и 
молотит, и молотит. Намджун боится, что Чимин не выдержит, он сам не 
выдерживает, и если омеге, осыпая его ударами, легче, то он готов терпеть, но 
легче ему не становится, пока он Ниньо к груди не прижмет — и не станет. 
Чимина тошнит от страха потери, но не выблевать, не выкричать, даже не 
выплакать, она на убыль не идёт, слой за слоем накладывается, разрастается, 
превращает его в сгусток боли, дотронься — и весь периметр накроет, то, что он 
выдерживает, сотня других не выдержит. Чимин не понимает, как его сердце до 
сих пор не лопнуло, ведь показалось, что от той машины до этой оно в нем раз 
сто взорвалось, так почему он дышит, кровь качает и в каждую следующую 
секунду переходит. Он уже даже не плачет, он кричит, представляет, как ему 
любимый запах малыша теперь только с оставшихся вещей собирать, и, 
вцепившись в свои волосы, клоками их вырывает, пугает всех вокруг, но он не 
чувствует боли, потому что физическая боль мясорубку внутри не глушит. Чимин 
умирает несколько минут, никак не сдохнет.
Намджун пытается поймать его руки, чтобы омега перестал калечить себя, 
вжимает его в себя так сильно, как может, и чувствует, как бьется он в его 
руках. Чимин одна большая открытая рана, пульсирует так сильно, что земля 
под ногами трясется. Его лишили самого дорогого, что у него было, у Чимина 
отобрали сына, и никто не знает, как с этим справляться, справляются ли, 
неужели не седеют вмиг, не ломаются поперек, не слепнут и продолжают 
видеть утреннее солнце, продолжают жить, как они вообще выживают, если 
Чимин умирает самой мучительной смертью из всех. Он отталкивает Намджуна, 
потому что посередине улицы ему не хватает воздуха, он вновь на земле, 
ползает по асфальту, собирая под ладонями осколки разбитого стекла, и молит 
дать ему Ниньо.
— Его нет, его здесь нет, — шепчет с болью Намджун, который готов себе язык 
за эти слова вырвать. — Я найду его, обещаю, что найду, — альфа сам бы 
508/624

разрыдался, потому что тот, кто, вроде бы со всем справляться силы находил, к 
такой реальности готов не был, можно ли вообще подготовиться к тому, что у 
него заберут его ребенка. Намджуну хочется сесть рядом с Чимином, хочется 
раскроить себе череп, чтобы не осознавать, рыдать, захлебываясь от страха, что 
он потерял ребенка, но ему нельзя. Он должен быть сильнее, он должен вернуть 
Ниньо и помочь Чимину, и плевать, что он буквально по швам расходится — 
слабость ему не полагается. Чимину протягивают воду, но он отшвыривает 
бутылку и продолжает цепляться за Намджуна, моля его сказать, что это 
неправда.
Намджун, обхватив голову, смотрит по сторонам, он в таком шоке, что забывает 
даже свое имя, не знает, какой шаг предпринять. Подъезжают родные, Намджун 
передает им Чимина и, достав телефон, набирает того, у кого всегда были 
ответы на все вопросы.
— Опять будешь философствовать, у меня нет времени, — лениво тянет 
ответивший на пятом гудке Чонгук.
— Ниньо, — проглатывает ком Намджун. — Мой сын у тебя?
— С чего ему быть у меня? — становится вмиг серьезным Чонгук.
— Чонгук, моего сына забрали, — задыхается, не может контролировать свой 
голос Намджун. — Ниньо похитили.
— Что ты говоришь? — отказывается верить Чонгук.
— Чонгук, что мне делать?
Чонгук слышит плач Чимина и крики с той стороны трубки, судорожно думает, 
какой шаг предпринять, но мозг, ошарашенный чудовищной новостью, 
блокирует любую способность мыслить.
— Были требования о выкупе? — наконец-то приходит в себя Чон.
— Нет, я только узнал, — до Намджуна слова доходят с трудом.
— Держи телефон рядом, будут.
— Чонгук…
— Возьми себя в руки, Намджун, — твердо говорит Чонгук. — Я знаю, что тебе 
страшно. Мне тоже страшно, но мы найдем его, я тебе обещаю. Никто не смеет 
тронуть твоего сына и моего племянника. Я клянусь тебе, что найду его, только 
приди в себя, Намджун. А пока срочно прикажи закрыть выезды из города… 
Намджун…
Видимо, Намджун уронил телефон. Чонгук набирает Куша и требует его 
немедленно к себе.
Намджун закрывает выезды, приказывает проверять каждую машину, 
просмотреть камеры. Автомобиль нападающих находят в пригороде, но он пуст.
Лэй не может справиться с охрипшим от криков и обезумевшим Чимином, 
509/624

который вновь вцепился в ворот Намджуна. Сайко с трудом оттаскивает Чимина 
от потерянного брата и удерживает омегу, пока врачи готовят укол.
— Найди моего сына, — кричит на своего альфу Чимин, пока ему прямо на 
улице, в луже воды, вкалывают успокоительное. — Найди моего сына, — уже 
тише. — Найди его и обагри весь мир их кровью, — Намджуну от блеснувшего 
безумия в глазах Чимина не по себе.
Он найдет и скормит им их же сердца, потому что похитить маленького волка — 
непростительное преступление. Потому что похитители не учли, что волки 
живут в стае.

жүктеу/скачать 2,65 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: