Г.Л. Немченко
КАЗАЧЬЯ ЛЕЗГИНКА,
ИЛИ КАВКАЗСКАЯ БРАТИНА
1
Летом 1987-го года в родной моей станице Отрадной на Кубани режиссер Киевской студии имени Довженко Сильвия Сергейчикова снимала кинофильм «Брат, найди брата» – по моей повести одноименного названия, по сценарию, который куда в большей степени, нежели я, почти автоматически ставший соавтором, сочинил мой старый друг и соратник Анатолий Галиев, известный кинодраматург. Одну из студий в наших среднеазиатских республиках, где по его работам постоянно ставили фильмы, записные остряки из «киношников» так и звали в ту пору: «Галиеввуд».
Как раз по причине неуёмной творческой плодовитости приехать на съёмку «Брата…» Анатолий Сергеевич не смог, зато я взял отпуск попродолжительней и, конечно же, оказался «героем дня» у своих гостеприимных станичников… Чего для полного счастья, казалось бы, не хватало?
А не хватало самого главного.
Повесть была о том, как станицу в предгорной глубинке губит самоуправство зажравшихся хозяйственников, как спиваются, не доискавшись правды, истинные казаки-труженики…
Чуть ли не в первый день, пройдясь по нашему, на всю Кубань знаменитому, старинному парку из вековой японской софоры, и увидев на скамейках глубоким сном спящих посреди бела дня станичников, Сильвия Александровна восклицала почти в восторге: «Какие типажи!.. С алкоголиками всё ясно: актёров из Киева звать не будем».
Но вот что касается природных казаков…
Тем более что в мечтах-сновидениях главного героя фильма, двенадцатилетнего мальчика, являлись и полузабытые героические предки, и возникали жестокие сцены братоубийственной Гражданской войны.
Но только ли мальчик, взращённый соавторами-земляками, мечтал о справедливой доле, которой заждались не одни кубанцы – все казаки?
2
Трудным делом, очень трудным, оно оказалось, – найти в Отрадной и окрестных станицах удалых всадников! Кто-то упал с коня и «выбыл из строя» ещё по дороге в районный центр, другого, «добавившего» уже здесь, так и не смогли потом разбудить к началу репетиции.
Затем для выдержавших экзамен добровольцев искали черкески: в конце- концов на период съёмок пришлось подзанять у руководителя Кубанского казачьего хора Виктора Захарченко.
Теперь я часто с горькой усмешкой думаю: неужели довольно обычная с виду, хоть весьма, весьма симпатичная, Сильвия на самом-то деле – ясновидящая с хорошеньким опытом? Или провидицей, пусть и редко это случается, её сделало высокое творческое вдохновение?
В фильме есть сцена, когда к станичному дому культуры, в зале которого идёт «торжественное собрание», а на самом деле творится «суд неправедный», подъезжает вместительный автобус, и из него один за другим высыпает длинная цепочка артистов с приподнятыми в руке висящими на гардеробных плечиках черкесками. После собрания должен состояться концерт, а пока в нарочито замедленном проходе по станичной площади, черкески на манер огородного пугала пошевеливают под ветром обвисшими полами и пустыми рукавами…
Через несколько «перестроечных» лет я позвоню Сильвии Александровне в Киев, скажу сперва ей, а потом и мужу её, нынешнему профессору киноискусства Евгению Филиппову, бывшему тогда главным оператором фильма: дорогие мои!.. Да вы ведь показали символическую картину будущего возрождения казачества: есть форма, а суть, за редким исключением, выхолощена! У вас оно тоже так?! В Украине?
Я знал, что говорю: в течение нескольких лет, начиная с 90-го, не по своему горячему желанию мне пришлось побывать и в роли первого атамана Московского землячества казаков, и – пред-седателя оргкомитета по созыву первого Большого круга казаков России, и – заместителя атамана Союза казаков России по культуре и внешним связям.
После картины «Брат, найди брата» в том же 1987-ом и в два-три последующих года в Отрадной были сняты ещё и три документальных фильма о казаках, теперь уже силами Северо-Кавказской студии кинохроники: «Хранитель», «Где Ложкин прячет золото», «Казачий круг». Все, разумеется, тоже о «дворянах Земли», как именовал казаков бывший «Председатель Земного Шара» бунтующий поэт Велимир Хлебников.
Не повторился ли в моей судьбе известный сюжет о Каменном госте, о почившем Командоре и ожившей его статуе? «Ты звал меня – вложи персты в мою десницу».
Крепка и холодна, холодна окаменевшая десница, несколько веков шашкой оберегавшая Россию! И слегка теплеет, сдаётся мне, и будто готова опять налиться животворящею силой, когда к горним вершинам – нынешней обители настоящего, без скороспелой подделки, «дворянства земли», поднимается соединяющая нас с прошлым казачья песня: тоже непременно настоящая, идущая из сокровенных глубин переживающего свой трагический час русского народа.
3
В прошлом году в Сибири, в Кемерово, вышла моя книга «Дух черемши», в которой напечатан многостраничный очерк «Казаки и пигмеи, или Подвиг Геннадия Заволокина». Как раз об этом: о подлинно народном искусстве и затопившей Родину массовой культуре, в том числе до предела разухабистой, якобы, казачьей. В очерке есть прямое обращение к старым товарищам, к соратникам из хорошо известного столичного ансамбля «Казачий круг»: «Собрание ваших песен, братцы – может, против авторского права, простите! – постоянно переписываю и раздаю близким людям… И вот на днях приезжают из Лабинска двое таких: концертмейстер санатория «Лаба» Юрий Куприн и скульптор Николай Надточиев. Юрию Сергеевичу работа на сцене, куда деваться, потихонечку сообщает черты профессионального «сахара медовича», зато наш общий товарищ как был казачура-казачурой: осанка, жест, взгляд!..
Но то и дорого, что именно он вдруг взялся с жаром рассказывать:
– Стал «Казачий круг» слушать, и холодок вдруг по затылку – своё!.. Наша лабинская родня, когда тут начали раскулачивать да целыми станицами заносить на «черные доски», скрылась в Абхазии в горах – долго не было! А когда вернулись уже в семидесятых, как раз эти-то песни и запели. Мы от них уже и отвыкли, а тут – как будто какое сопротивление, ярость, протест, открытый вызов… Сам сперва твоих казаков дослушал, потом через день-два тётю свою позвал, единственная осталась в живых из наших старых «абхазцев». Включил, а она: ой, а откуда ж они «у своей Москве старинные песни знають»?
Вот за это, с такими трудами, с таким тщанием, с таким бескорыстием, с такой верностью народному творчеству добытое знание, я и благодарен вам, братцы!
Может, тут самое время сказать за это благодарное слово и «Братине» Юрия Чиркова, в далёком от Кавказа Питере поющей настоящие – боевые и грозные – «линейные» песни: «Спасибо, Юрий Ефимович, и тебе, и славным твоим коллегам-певцам!»
4
Написал я о «Братине» в «Казаках и пигмеях» предельно коротко, сказал похвальное слово как бы походя, а потом не раз и не два возвращался мысленно к этим строчкам чуть ли не со стыдом: разве лишь этого достойны питерские подвижники?!
Когда полтора десятка лет назад впервые услышал их, испытал то же самое, что и лабинский мой друг Надточиев с его «абхазскою» тётушкой: ну, откуда вдруг?!.. От кого узнали? Как почти напрочь забытое припомнили?
При всём моём давнем почитании «Казачьего круга», при всей братской к нему любви, должен как на духу сказать, что поют они всё больше донские, старые запорожские песни да песни потомков их – черноморских казаков. Редко-редко услышишь те, что ещё недавно, уже без мужских затухающих голосов, «крычали» совсем пожилые бабушки из предгорных кубанских станиц – на «линии». А ведь самые большие испытания на Кавказе выпали как раз на долю «линейцев» да тех, кто издавна жил ещё дальше, в самой глубине Чёрных гор, в отрогах льдом и снегом сияющего Главного Хребта: казаков гребенских да терских.
Бесконечно благодарен «Казачьему кругу» за участие в «моих» кубанских документальных фильмах: пробовал отдариться в последующих своих текстах. Но сердцу, взращённому в предгорьях вроде родного, Отрадненского, всё мало и мало знакомых с младенчества мотивов и постоянно живущих в подсознании прикровенных слов, в давнем детстве услышанных от ушедших теперь в мир иной старших… Или они имеют это удивительное свойство, слова и музыка?.. В зрелом возрасте, в дни «поздней осени», как именуют преклонные годы соседи-черкесы, всё чаще, всё настойчивей возвращаться?
Куда в большей степени сказанное относится к именитому теперь дальше некуда Кубанскому казачьему хору. В ту непростую пору искреннего ожидания лучших времён, когда Захарченко ещё не был заслуженным-перезаслуженным, я позволял себе хоть в Краснодаре, хоть в Москве дружески выкрикнуть почти из серёдки зала: «Линейненького, Гаврилыч, – линейненького!»
Ну, разобраться. Репертуар коллектива, которому недавно перевалило за полтораста лет, достаточно чётко определяют три составляющие: чисто украинская, черноморская казачья и адыгейская. Дань кунакам-черкесам. А эта самая многострадальная «линия»?
У яицких, уральских казаков по-рубежье так и звалось: «Горькая линия». Но была ли она слаще здесь, на юге России?
Тем более нынче, когда по многим причинам на Северном Кавказе набирает силы русский исход.
5
Два века назад первыми в Кубанском войске надели черкеску, одежду до этого чужую, пешие черноморские пластуны. Надели не затем, чтобы «причечениться»: принарядиться. Нужно было, чтобы казачьих разведчиков, по сути тогдашний «спецназ», горцы сразу не могли отличить от своих. Никуда не деться – с этого начиналось.
На линии, в годы долгой Кавказской войны, принявшей на себя главные сложности проживания рядом с горцами, черкеска постепенно сделалась повседневной воинской формой, но взаимное влияние лишь начиналось, соседи ещё только притирались друг к дружке. В говоре моих земляков появилось непривычное русскому уху буквенное сочетание «джь». Говоря по-своему, черкесы у нас «джьергочут», вода в ручейке «джьурит», а если ты ловкость проявил, показал себя джигитом – «дал джёгу». Обращённая к Отрадной окраина станицы Надёжной называется Дьжюджюла. Почему так?.. Не потому ли, что с карачаевского это так и переводится: край.
Ещё не осознавая влияния предков, живших в абазинском ауле неподалёку от нашей Отрадной, в начале непростых девяностых я перевёл большой роман адыгейца Юнуса Чуяко «Сказание о Железном Волке», и только потом уже осознал, откуда во мне это миротворческое понимание горских традиций и обычаев. Из наших мест моя жена вывезла рецепт тузлука, чесночной приправы к мясу, и регулярно снабжает многодетную семью младшего сына, живущего теперь много севернее Москвы, адыгейской солью собственного приготовления. Сам я в Москве редкую неделю не варю калмыцкого чая, которым в далёком детстве угощала в станице ещё прабабушка. Старые друзья, которые надо мной поначалу потешались, нынче, прежде чем заехать в гости, по телефону интересуются: а «калмыцкий» твой будет?..
Не убеждён, по кавказским ли это правилам, но над текстом «Казачьей лезгинки» просиживаю за компьютером в отдельно стоящем на подворье у старшего сына домике, который он так и зовёт: «кунацкая».
Всё это как бы внешние приметы выпавшего на долю предков вынужденного «братания шашкой». А ещё сохранившийся, слава Богу, среди части земляков железный характер, выкованный в горниле боевого противостояния? Отточеный на оселке соперничества в мирные дни? Не отсюда ли пошли более ритмичные, прямо-таки ждущие сопровождения кавказского бубна – доули и дудки-зурны, песни линейцев? Не отсюда ли танцевальный порыв, так ярко выраженный во вездесущей на Кавказе лезгинке?
Даже исторически точный, трудолюбивый «Казачий круг» изображает знаковый этот танец в некоем как бы чисто символическом виде.
В «Братине» её самозабвенно, истово пляшут.
Может быть, она-то, впервые увиденная в мужском казачьем ансамбле, прежде всего и коснулась сердца?
Тоже обретённая русскими на Кавказе. Ставшая потом у линейцев своей в каждом казачьем дворе – какой праздник без этого зажигательного, со стремительной переменой движений и жестов танца!
6
Повторюсь: эти строки пишутся на Кубани, тоже в моей Отрадной, а за неделю до этого вместе с семьёй живущего здесь старшего сына пришлось побывать на казачьей свадьбе в соседней станице, в достаточно своенравной, с особым характером Спокойной – у старых добрых знакомцев, у друзей сына, у Волошиных.
– Не видел ты, папа, как Володя вчера плясал лезгинку! – чуть не с завистью вздохнул наш Сергей, когда обнялись с отцом невесты.
– Лезгинка и нынче будет, и завтра, – буднично успокоил Волошин. – Говорил тебе, гуляем три дня. По-старинному. А где ж как не тут молодёжи танцевать научиться?
Вслед за женихом и невестой в круг выходили потом и старый, и малый. Алексей Герасимович, отец Владимира, дедушка невесты, изъездивший ближние и дальние окрестные места на трудягах-грузовиках, исходивший с охотничьим ружьецом, негромко мне пояснял: «Так абазины пляшут… А это карачаи».
Помощник тамады объявил, наконец, в микрофон: «Казачья лезгинка!»
Алексей Герасимович, с которым давненько не встречались, сказал не без гордости: «Ну, теперь сын выйдет!..»
Спроси меня – пожалуй, внятно и не отвечу: чем же отличалась эта «казачья» лезгинка от предыдущих горских, которые выплясывала в основном молодёжь?.. Была в ней, пожалуй, некая основательность, что ли, неторопливая обстоятельность, как бы заявлявшая сразу и о несомненном чувстве достоинства у танцора, и о давней его уверенности в своём мастерстве… Или говорю так ещё и потому, что давно знаю и старшего Волошина, и его сына?
Владимиру давно за сорок. Тоже труженик, каких теперь поискать. Удачливый, слава Богу, фермер, уже много лет снабжающий насельников Свято-Данилова монастыря в Москве сухими смесями ягод собственного производства и собственного же рецепта козьим сыром.
Давний ученик на всю Россию известного краснодарского «рукопашника» Алексея Алексеевича Кадочникова, теперь он, бывает, сам устраивает спортивные сборы в предгорной глубинке: вместе с отрадненским священником отцом Андреем, тоже мастером рукопашного боя, с двумя-тремя армавирскими друзьями-спецна-зовцами, которые также теперь были гостями на свадьбе.
Концовку «казачьей лезгинки» Владимир Алексеевич, отец невесты, Юлии, выдал в подобающем темпе: ну, вихрь и вихрь!.. Однако, когда чуть ли не тут же подошёл к нам, стоящим рядом с явно довольным Алексеем Герасимовичем, дыхание было, как говорится, что у рёбенка…
7
И долго я, постоянно живущий нынче в столице, размышлял потом, под родным кубанским небушком, и о той набившей оскомину лезгинке, «понаехавших» с Кавказа, которой злобное телевидение не только терроризирует сбитых с толку москвичей, но и всю бескрайнюю Россию прямо-таки «науськивает» на горцев: следите за ними в оба глаза, следите, не отрываясь!..
Ну, да, невольно всякий раз думаешь, да: не оглядываясь, как в «чеченскую войну» было, на своих, на якобы родных кровососов. Всё продолжающих безудержный «прихватизационный» грабёж, совмещённый с уже привычной ду-риловкой насчет «социального государства», якобы набирающего силу «среднего класса» и всеобщего повышения уровня жизни – тоже, разумеется, усреднённого.
И размышлял о набирающих уже беспредельного, уже открытого хамства профессиональных разъединителях, в два счёта способных замутить даже самый прозрачный горный ручей. Да если бы эти бешеные деньги, которые с двух сторон сюда сыплются и заклятыми зарубежными друзьями и доморощенными властными либералами пустить бы на общее народное благо!
Или для нового, без которого уже не обойтись, «замирения Кавказа» хватило бы и собственных средств: лишь бы не разворовывали, не тратили на дурацкие проекты, не имеющие ничего общего с традициями истинного добрососедства, выживавшего тут даже в самые тяжкие времена. Вложили бы в производства, создали бы рабочие места для истосковавшихся по честному труду рук. Неужели так-таки вернёмся к ушедшим было в прошлое укорам старого джигита к подрастающей молоди: «Бездельники! Хотите добывать хлеб потом, а не кровью?!»
«Раз судьба связала русских и горцев, то требуется выработать «модус вивэнди» – формулу жизни, взаимные отношения, приличествующие двум бывшим достойным врагам, – писал известный черкесский просветитель Сафербий Сиюхов в статье «Не меч, но мир», опубликованной в 1913 году в Санкт-Петербурге в издании «Заря Дагестана», – … современники неповинны в том, что сделали их отцы и деды. Следует стремиться смягчить печальное наследие веков, надо жизнь налаживать по-новому, и чем это труднее, тем сильнее и настойчивее необходимо работать».
Не для нас ли, нынешних, всё припоминающих былые обиды, а то и безжалостно ковыряющих старые, зажившие было раны, это написано?
А тогда они и в самом деле вместе работали на общее дело. И как работали!..
8
Первую мировую войну русское белое офицерство именовало Великой войной. Мне она представляется Великой ещё и потому, что она явила истинное величие наших горцев.
Тоже, если хотите, с большой буквы: Величие!
В черкесском кодексе чести, в «Адыге хабзе», есть верные на все времена слова о том, что «милосердие выше храбрости». Это же высоконравственное правило записано либо закреплено в устной тысячелетней традиции у остальных насельников, поседевшего от горьких дум о нас обо всех белоглавого Кавказа.
Но только ли высокогорью это присуще, и не касается веками обитающих на русской низменности?
Повторим благодарное слово живущему в Кабардино-Балкарии писателю-историку Олегу Опрышко, несколько лет назад выпустившему в Нальчике обширный и кропотливый труд «Кавказская конная дивизия. 1914 – 1917». Перехвативший его у старого друга, тоже южанина, а теперь москвича, дал потом своим детям, чтущим себя кубанцами: с наказом не только ни в коем случае «не зачитать» – вернуть мне в кратчайший срок. Тот редкий в последнее время случай, когда книга тут же стала настольной.
– Ходит слух, что Кадыров отозвался о ней: вот что всем сегодня надо читать! – подзадорил меня как всегда почему-то хорошо осведомленный (преимущество «лиц кавказской национальности»?) московский мой друг, когда я стал уговаривать его потерпеть с возвратом «Кавказской конной дивизии». – И, знаешь, что ещё сказал Рамазан? Сказал, что её обязательно нужно переиздать.
И это я тоже передал своим сыновьям: бываете в книжных магазинах – следите за новыми изданиями на Кавказе. Вдруг – правда?!
Повезло нам со старшим, который увлёкся теперь архивным делом: в Армавире его соратник Сергей Малахов, учёный-историк, протянул нам взятый из книжного ряда объёмистый том со всадниками на глянцевой суперобложке:
– Это должно быть вам интересно…
«Кавказская конная дивизия»!
Я буквально выхватил у него из рук новенькое издание:
– Это Чечня, Чечня переиздала!
– Нальчик, – бесстрастно поправил Малахов. – Я уже поглядел.
Да, это стояло внизу на титульном листе: «Нальчик. ООО «Печатный двор». Но над именем автора было крупно набрано: «Архивное управление правительства Чеченской Республики».
Казалось бы: такая уж радость?
Но у меня теперь это чуть ли не восторг вызвало: выходит, правда?
– Всё-таки Чечня! – показал Малахову. – Вот же, вот!
– А, да! – суховато согласился Сергей Николаевич. И тут же добавил уже с теплом в голосе. – Это делает честь Кадырову: один из немногих лидеров, который национально мыслит и на деле о своём народе заботится.
Или – не только о своём?
Достарыңызбен бөлісу: