Книга символическая, чем и отличается от «Дневника Мага», где нет ни

Сантьяго открыл глаза, когда солнце начало вставать из-за горизонта.
А там, где ночью сверкали звёзды, тянулась вдоль пустыни бесконечная
цепь тамариндов.
— Мы дошли! — воскликнул англичанин, который тоже только что
проснулся.
Сантьяго промолчал. Он научился этому у пустыни, и теперь ему
достаточно было просто смотреть на деревья. До пирамид было ещё
далеко. Когда-нибудь и это утро станет для него всего лишь
воспоминанием. Но сейчас он жил настоящей минутой и радовался ей, как
советовал погонщик, и пытался связать её с воспоминаниями о прошлом и
с мечтами о будущем. Да, когда-нибудь эти тысячи тамариндов превратятся
в воспоминание, но в этот миг они означали прохладу, воду и безопасность.
И так же, как крик верблюда в ночи мог означать приближение врага,
цепочка тамариндов возвещала чудо избавления.
«Мир говорит на многих языках», — подумал Сантьяго.
* * *
«Когда время летит быстрее, караваны тоже прибавляют шагу», —
подумал Алхимик, глядя, как входят в оазис сотни людей и животных.
Слышались крики жителей и вновь прибывших, пыль стояла столбом,
застилая солнце, прыгали и визжали дети, рассматривая чужаков. Алхимик
понимал, что вожди племени приблизились к вожатому и завели с ним
долгий разговор.
Однако всё это его не интересовало. Много людей приходили и
уходили, а оазис и пустыня пребывали вечными и неизменными. Он видел,
как ноги царей и нищих ступали по этому песку, который, хоть и менял всё
время по воле ветра свою форму, тоже оставался прежним — таким, каким
с детства помнил его Алхимик. И всё-таки ему передавалась радость,
возникающая в душе каждого путешественника при виде того, как на смену
синему небу и жёлтому песку появляются перед глазами зелёные кроны
тамариндов. «Быть может, Бог и сотворил пустыню для того, чтобы человек
улыбался деревьям», — подумал он.
А потом решил сосредоточиться на вещах более практических. Он
знал — знаки подсказали ему, — что с этим караваном прибудет человек,
которому следует передать часть своих тайных знаний. Алхимик, хоть и не
был знаком с этим человеком, был уверен, что опытным взглядом сумеет
выделить его из толпы, и надеялся, что тот будет не хуже, чем его

предшественник.
«Непонятно только, почему всё, что я знаю, надо прошептать ему на
ухо», — думал Алхимик. Вовсе не потому, что это тайны, ибо Бог щедро
являет их всем своим чадам.
Алхимик находил этому одно объяснение: то, что подлежало передаче,
есть плод Чистой Жизни, которую трудно запечатлеть в словах или
рисунках. Потому что люди имеют склонность, увлекаясь словами и
рисунками, забывать в конце концов Всеобщий Язык.
* * *
Новоприбывших немедля привели к местным вождям. Сантьяго глазам
своим не верил: оазис оказался вовсе не колодцем с двумя-тремя пальмами,
как написано в книжках по истории, — он был гораздо больше иных
испанских деревень. И колодцев там было три сотни, а пальм — пятьдесят
тысяч, а между ними стояли бесчисленные разноцветные шатры.
— «Тысяча и одна ночь», — сказал англичанин, которому не терпелось
поскорее встретиться с Алхимиком.
Их тотчас окружили дети, с любопытством глазевшие на лошадей,
верблюдов и людей. Мужчины расспрашивали, случалось ли путникам
видеть бои, а женщины хотели знать, какие ткани и самоцветы привезли с
собой купцы. Безмолвие пустыни воспринималось теперь как далёкий сон
— стоял неумолчный говор, слышался смех и крики, и казалось, что
путники были раньше бесплотными духами, а теперь вновь становятся
людьми из мяса и костей. Они были довольны и счастливы.
Погонщик объяснил Сантьяго, что оазисы всегда считались как бы
ничейной землёй, потому что населяли их в основном женщины и дети.
Считалось, что они не за тех и не за этих, и воины сражались между собой
в песках пустыни, оставляя оазисы как убежище.
Вожатый не без труда собрал всех и объявил, что караван останется в
оазисе до тех пор, пока не стихнет межплеменная рознь. Путники найдут
приют в шатрах местных жителей, которые окажут им гостеприимство, как
велит Закон. После чего он попросил всех, у кого есть оружие, сдать его.
Исключением не стали и те, кто охранял караван по ночам.
— Таковы правила войны, — объяснил он. — Оазис не может
принимать солдат или воинов.
Сантьяго очень удивился, когда англичанин вытащил из кармана
хромированный револьвер и отдал его сборщику.

— Зачем тебе револьвер? — спросил юноша.
— Чтобы научиться доверять людям, — ответил англичанин: он был
очень доволен тем, что совсем скоро отыщет то, за чем пустился в путь.
А Сантьяго продолжал размышлять о своём сокровище. Чем ближе он
был к осуществлению своей мечты, тем больше трудностей оказывалось на
его пути. То, что старый царь Мелхиседек называл «новичкам везёт»,
перестало действовать, а действовали, как он понимал, упорство и отвага
человека, отыскивающего Свою Стезю. А потому он не мог ни торопиться,
ни потерять терпение, иначе знаки, которые Господь расставил на его пути,
могут так и остаться неувиденными.
«Господь расставил», — повторил он про себя, удивляясь этой мысли.
До сих пор ему казалось, что эти знаки — часть мира, то же, что голод или
жажда, поиски любви или работы. Он не думал, что это язык, на котором
говорит с ним Бог, показывая, чего хочет от него.
«Не торопись, — сказал он себе. — Как говорил погонщик верблюдов,
ешь в час еды, а придёт час пути — отправляйся в путь».

жүктеу/скачать 0,56 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: