Глава 8 Купание красного Конева

— Ты с веслами обращаться умеешь? — обернулся Володя, шагая
к дальнему краю причала.
— А то! Каждое лето гребцом подрабатываю, когда нам
разрешают поплавать. Бери вот эту, — он указал на предпоследнюю
лодку, выкрашенную свежей голубой краской, — у неё вёсла удобные.
Дальше командовал Юрка. Они стянули брезент, укрывающий
лодку от дождя, и спустились в неё. Юрка указал, как лучше усесться,
чтобы соблюдать равновесие, и только тогда забрал у Володи ключи,
открыл замок и размотал цепь. Она громко звякнула о бетон, а Юрка
оттолкнул лодку от причала и уселся, выруливая на середину реки.
— Течение здесь сильное, — предупредил он. — Полдороги на
вёслах — я, на обратном пути — ты. А то у меня руки отвалятся.
— Ты точно знаешь, куда плыть? — спросил Володя с сомнением.
— Конечно, знаю! Прямо! Тут ни перекрестков, ни светофоров
нет.
— А если серьёзно?
— Говорю же, всё время прямо, пока река не повернёт. Кстати!
Есть тут одно место… — вспомнив о нём, Юрка восхищенно взглянул
на Володю. — Уверен, что тебе понравится. Туда точно нужно
сплавать!
— Что за место?
— Ну… вожатые запрещают туда заплывать — говорят, что там
опасно. Брехня это всё! Я завернул туда однажды, конечно, меня потом
отчитали, но… Давай сплаваем? Там очень здорово!
Володя задумался, привычным жестом — надменно за дужку —
поправил очки.
— Юр, вообще-то я вожатый… — начал было он.
— Тем более! Скажешь «разрешаю» — и нет проблем.
— Ну не знаю… — протянул тот.
— Ну Володя! — весело воскликнул Юрка. — Ну не будь ты
таким… таким Вололей
[2]
. Там неопасно, если из лодки не
выпрыгивать. Правда!
— А если выпрыгнуть? Акулы? Крокодилы?
— Пираты! А на самом деле просто водоросли. Много!
— И долго туда плыть?
Юрка повел плечами:
— Да минут десять. Может, пятнадцать…

— По такой-то жаре? — нахмурился Володя. Солнце в
безоблачном небе и правда палило нещадно, а им предстояло плыть по
неглубокой, но широкой, без единой тени реке. — Ну ладно. Но под
твою ответственность! — всё-таки сдался он.
— Ответственность — моё второе имя, — хмыкнул Юрка.
Течение в этой части реки в самом деле было быстрым и сильным,
а грести приходилось против него. Юрка кряхтел и пыжился, с
непривычки долго подстраивался под нужный темп — всё же в
последний раз он упражнялся в гребле год назад.
Какое-то время они плыли в полном молчании под мерный плеск
вёсел о воду да шелест камышей. Справа раскинулся пологий берег,
уходящий зелёно-жёлтым полотном вдаль, к ограде пионерлагеря.
Слева высокий изрешеченный гнёздами ласточек берег устрашал
крутыми обрывами, торчащими из песочных стен корнями деревьев,
заболоченными отмелями и нависшим сверху лесом. Но высоты
деревьев не хватало, чтобы отбросить на реку приличную тень, и
Юрка, вдобавок ко всему махающий вёслами, жутко потел.
— Юр, я спросить тут хотел, — неуверенно нарушил тишину
Володя. — Можно?
— Ну спрашивай, раз уж начал.
— Я кое-что слышал о происшествии в прошлом году. Ольга
Леонидовна говорила, что с тобой плохо обошлись. В общем-то
поэтому они решили взять тебя на эту смену — пожалели. Раньше я
думал, что знаю не всё о том случае, а когда познакомился с тобой
получше, понял, что вообще ничего об этом не знаю. Расскажи, что
случилось и почему?
Юрка глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
— Да знаешь, отдыхал у нас тут один… хмырь. Тот самый, у
которого батя номенклатурный, ну, который… Хм, тут придётся
рассказывать с самого начала. Я же раньше учился в музыкальной
школе при консерватории, мечтал стать пианистом… — Заметив, как
от удивления округлились Володины глаза, Юрка опередил его
вопросы: — …а не рассказывал, потому что не люблю даже
вспоминать обо всём этом. Понимаешь… я очень любил пианино, я
жить без него не мог. Нет, «очень» — не то слово, я фанатично любил.
Всегда тянуло к клавишам, с самого детства.

Юрка сделал большую паузу, подбирая правильные слова. Он
крепко задумался, как объяснить и как показать Володе, насколько
музыка была для него важна. Что он не представлял без неё свою
жизнь и не представлял без музыки самого себя. С раннего детства она
всегда была с ним, сопровождала звучанием в мыслях, утешала,
успокаивала, радовала, снилась каждую ночь и играла каждую минуту
бодрствования. Юрка никогда от неё не уставал. Наоборот, в минуты
тишины ему становилось тревожно, всё валилось из рук, он не мог
сосредоточиться. Порой, чувствуя себя фанатиком — ничто кроме
фортепиано его не волновало и не трогало, — Юрка пугался своей
отчужденности от большинства людей. Он будто существовал в другом
измерении, пытаясь понять, живёт ли музыка в нём или он живёт в
музыке? Она ли сверкает внутри него крохотной, но жаркой звёздочкой
или это он — внутри огромной, осязаемой только им одним
вселенной?
Но как было объяснить всё это Володе? Другу, но все же человеку
чужому и чуждому музыке? Вдобавок Юрка никогда не говорил об
этом вслух. Музыка была его личным, внутренним переживанием, и
оно, тонкое и хрупкое, никак не хотело формулироваться в
примитивные слова.
— Я учился не в общеобразовательной, а в средней специальной
музыкальной школе. Знаешь о таких? — Володя пожал плечами, а
Юрка объяснил: — Кроме обычных школьных предметов там
преподавали музыкальные. Учиться нужно было десять лет, а потом
без всяких училищ, можно сразу в консерваторию поступать. Так вот,
первые экзамены после четвертого класса я сдал на отлично, но с
восьмого всё пошло под откос. В конце восьмого всегда проводится
экзамен, и на него помимо наших учителей пришли преподаватели из
консерватории — школа работала при ней, — смотреть и заранее
подбирать музыкантов, которых возьмут после окончания в
консерваторию… — Юрка замолк на полуслове.
Володя смотрел на него испытующе, чуть наклонив голову, не
моргая и не дыша:
— Ну?
Юрка остановился, вытер лоб и отвёл взгляд:
— Я провалился. Мне сказали «средненько».
— Ну и что? Главное ведь, что не неуд!

— Это музыка, Володь! Там всё серьёзно, там либо гений, либо
ничто. «Среднячков» в музыке не терпят! Вот мне и посоветовали
уйти, потому что, раз провалился на экзамене, места в консерватории
мне было уже не видать. Но я же упрямый, я же остался. Зря остался.
Полгода мешали с грязью, двойки ставили, гадости говорили. А когда
окончательно вбили в голову, что я ничтожество, я ушёл. Сам. Бросил
всё. С тех пор к инструменту не прикасаюсь.
Володя молчал, а Юрка, как заворожённый, смотрел на реку.
Думая о том, как тяжело, почти невозможно было после позорного
вылета из школы заставить музыку замолчать, а потом научиться жить
в тишине. Он до сих пор не поборол рефлексы и бил себя по рукам, до
боли стискивал пальцы, лишь бы отучить их барабанить любимые
произведения и произведения собственного сочинения по любой
поверхности. Вот и сейчас он невольно колотил пальцами о вёсла, не
узнавая, да и не стараясь узнать мелодию.
— Но почему это выявили только в восьмом классе? — осторожно
поинтересовался Володя. — Неужели раньше?..
— Да потому что я и мой талант тут вообще ни при чём! —
фыркнул Юрка.
Володя раскрыл рот:
— В смысле?
— В прямом! Учился у нас сынок главы горисполкома.
Посредственность полная, и школу прогуливал, но в консерваторию
поступить хотел. Вот его и продвинули на моё место. — Юрка схватил
вёсла и издевательски ухмыльнулся: — Как тебе такой расклад: Конев
живёт музыкой, но учиться он недостоин — «среднячок» же, а
Вишневский школу прогуливает, но ему можно, он ведь — талант?
Причём никаким талантом он не был! Каково, а?
— Да уж… — протянул Володя, явно не зная, что на это ответить,
стушевался и отвёл взгляд.
Юрка старательно, но безуспешно душил в себе злость, которая
вырывалась наружу, проступая красными пятнами на щеках, звуча
желчью в его голосе, сверкая лихорадочным блеском в глазах.
Призывать к благоразумию настолько раздражённого Юрку — даже
его гребки были такими резкими, что лодку мотало, — бесполезно,
наверное, поэтому Володя и молчал. А у Юрки слова нашлись, он
начал сдавленно:

— А каково было мне, когда на следующее лето я попал в
«Ласточку» с этим номенклатурным уродом в одну смену, в один
отряд? А этот ублюдок, говнюк!..
— Эй, потише с выражениями, — осадил Володя, но охваченный
гневом и обидой Юрка не обратил на него никакого внимания. Налёг
на вёсла и принялся грести с остервенением, обливаясь потом, но
совершенно забыв о жаре.
— Это всё из-за него, из-за него меня турнули! Это он мне жизнь
сломал! И ведь моего унижения в школе ему оказалось мало! Он
решил ещё и здесь подговнить — при всём лагере назвал меня
жидёнком! Тут уж я не выдержал, вмазал по роже, тоже при всех.
Хорошо вмазал, нос расквасил, кровь хлестала… Я никогда так сильно
не бил, — Юрка горько усмехнулся, — руки берёг. Мне ведь бабушка с
самого детства твердила: «Юра, береги руки. Юра, береги руки». А что
их беречь? Для чего беречь?
— Погоди, а почему «жидёнок»? Ты разве еврей? — спросил
Володя, пытаясь увести его от болезненной темы.
— По матери, — не глядя, кивнул Юрка.
— Но как Вишневский об этом узнал? По тебе этого вообще не
видно, русский как русский: имя, фамилия, лицо, волосы — ничего
еврейского.
— Не знаю, наверное в ду́ше увидел…
— Как это? — не понял Володя.
Юрка хмыкнул и легкомысленно пожал плечами:
— Семейная традиция.
И тут Володя сообразил. Вздёрнул бровь и протянул, бессовестно
разглядывая Юрку с ног до головы:
— О-о-о… Вон оно что… Интересно…
У Юрки едва не вырвалось: «Показать?» Но под непомерно
любопытным, въедливым взглядом он растерялся: «Что он там себе
воображает?!» И из дерзкого стал застенчивым. Судорожно улыбнулся,
покраснел, опять стало жарко.
А Володя смотрел ему в лицо полными какого-то священного
трепета глазами — видимо, дошло, видимо, примерил на себя его
шкуру. И, скривившись, оторопело прошептал со свистом:
— Ёлки-палки, какой ужас!

Это и рассердило, и возмутило, и оскорбило Юрку так, что он
принялся отчитывать себя за излишнюю откровенность в столь
щепетильных вопросах. Ведь из-за Юркиного длинного языка Володя
невольно влез в его интимное и, судя по заинтригованному виду,
убираться оттуда не спешил. «Значит, про журналы говорить Володя
запрещает, а про мои интимные места думать — это пожалуйста?!» —
мысленно негодовал Юрка. Своей реакцией Володя всё-таки сильно
его задел. А тут ещё и внутренний голос вкрадчиво напомнил про
казус на вчерашней зарядке и полный мурашек сон и вдобавок к жаре
внешней обдал жаром внутренним, да так, что лёгкие скрутило.
— Я этого не хотел! — вслух раскаялся Юрка и, глядя в
ошарашенные глаза Володи, опомнился и залепетал по теме разговора:
— Во-первых, меня никто не спрашивал. Во-вторых, я был маленьким
и ничего не помню. И в-третьих… это… не воображай тут! Это
вообще никого не касается! И никакой это не ужас!
— Нет-нет, что ты. Я ничего такого! — Володя замотал головой,
краснея до корней волос. — И вообще, в этом на самом деле нет
ничего особенного, это старая традиция, ей несколько тысяч лет, это
нормально… в принципе… А ты религиозный?
— Дурак, что ли?
— Тогда тем более…
Юрка фыркнул и оглянулся, лишь бы отвлечься. Вокруг не было
ни следа цивилизации: ни домика среди зарослей, ни крыши на
горизонте. Они проплыли уже не первый километр. Лагерь и станция
давно скрылись за крутым поворотом реки, и теперь ребят окружал
красивый, но скучный пейзаж — одинаковые редкие леса и дрожащие
в жарком мареве поля. Взгляду было не за что зацепиться. Пожалуй,
только за виднеющийся вдалеке высокий холм и крохотную беседку на
нём. Но их путь лежал не туда. Юрка прикинул, уже совсем скоро они
прибудут к месту назначения.
Негромкий Володин голос вырвал его из размышлений:
— И всё же я очень рад, что ты рассказал мне об этом. В смысле,
о музыке. Оказывается, я совсем тебя не знаю.
— Как и я тебя, — пожал плечами Юрка. — Я рассказал тебе про
музыку не потому, что ты спросил… Точнее, ты, конечно, спросил, но
я мог бы умолчать или как-нибудь обойти этот вопрос. Но тебе решил
довериться.

Володя посмотрел на него с благодарностью.
— Знаешь… — тихо сказал, — я тоже могу открыть тебе самую
страшную тайну, но о ней никому никогда ни в коем случае нельзя
узнать. Обещаешь?
Юрка кивнул, недоумевая — разве он успел дать повод для
недоверия? Конечно же, он не расскажет, в чём бы Володя ни
признался.
— Вот ты, Юра, отказываешься жить так, как велят, — Володя
склонился к нему ближе и совсем понизил голос, хотя их некому было
услышать посреди реки, в шуме камышей. — Говоришь, у тебя
родственники в ГДР… А сам ты никогда не хотел из страны уехать?
Этот вопрос походил на риторический, но Юрка ответил:
— Ну… бабушка пыталась вернуться в Германию, это ведь её
историческая родина. Но не пустили. У меня там дядя, но
двоюродный, так что вряд ли…
— А я хочу уехать, — перебил Володя. — Вернее, не просто хочу,
а это и есть моя главная цель!
У Юрки отпала челюсть:
— Но ты же комсомолец, ты же такой… правильный, партийный,
ты же…
— Именно поэтому я, как ты говоришь, «правильный» и
«партийный» — чтобы добиться этой цели! Юр, логика ведь проста —
из СССР свободно выпустят только коммунистов, ещё свободнее —
«проверенных» коммунистов и само собой, «проверенных»
коммунистов-дипломатов с дипмиссией.
— А чтобы стать дипломатом, ты поступил в МГИМО… —
закончил за него Юрка. Володя кивнул.
Пусть в округе на несколько километров вокруг не было ни души,
от его тихого голоса, от взволнованного тона и от того, что он
несколько раз опасливо оглянулся по сторонам, по Юркиной коже
пробежал мороз и зашевелились волосы. Услышь кто-нибудь Володю,
его бы мигом выгнали из комсомола с позором. Вся жизнь и цели под
откос! А он рассказал о таком Юрке. Не потому он просил молчать,
что не доверял, просто правда слишком опасная.
— И куда ты хочешь? — спросил Юрка.
— В Америку.
— На мустанге по прериям? — нервно хохотнул.

— На мотоцикле. «Харлей Дэвидсон» — слыхал о таком?
Юрка не ответил. О таком мотоцикле он не слышал, а про работу
дипломатов ничего не знал, но за Володю стало тревожно. Тут же
вспомнилось его «не при Сталине живём» — но ведь это так себе
отговорка.
Всё еще пребывая в легком шоке, Юрка чуть не пропустил
нужный поворот.
— О, а вот и оно! Вот тут, — воскликнул он и указал пальцем на
стену камышей.
Весло ударилось о дно — глубина в этом месте была небольшой.
Юрка развернул лодку и направил её аккурат в камыши.
— Ты чего делаешь? — удивлённо спросил Володя.
— Всё в порядке. Помоги мне. Раздвинь камыши перед носом,
только не порежься.
Лодка прочесала дном по отмели, прошла сквозь заросли, и взору
ребят открылась небольшая заводь, густо покрытая ряской и
кувшинками. Течение сюда не заворачивало, и вода застаивалась, давая
водной флоре разрастаться. Вёсла путались, Юрке то и дело
приходилось их доставать и снимать налипшие куски осклизлых
водорослей. Но он знал это место и знал, зачем привёз сюда Володю.
Оно того стоило, несмотря даже на специфический запах
заболоченной воды и тучи жужжащей мошкары.
По поверхности воды сновали водомерки, из камышей
раздавалось надрывное кваканье, а некоторые особенно наглые
лягушки расселись прямо на восковых листьях кувшинок, наблюдая за
проплывающей мимо лодкой. Кувшинки тут были жёлтыми, такие
везде встречаются, и Юрка внимательно всматривался вдаль,
обшаривая заводь взглядом.
— Смотри, цапля! — крикнул он, махнув рукой в сторону
заросшего густым камышом берега.
— Где? — Володя ткнул пальцем в переносицу и прищурился,
глядя в указанном направлении.
— Да вон же она, — Юрка ткнул пальцем в камыши, но
сообразил, что Володя, как ни напрягается, не видит. — Маскируется
хорошо, зараза, от камышей почти не отличить. — Юрка схватил его
руку, навёл на стену бурых растений, откуда торчал длинный клюв, и
скомандовал: — Палец вытяни!

Володя послушно вытянул палец, и Юрка окончательно
скорректировал направление.
— А… Вон, вижу! — воскликнул Володя радостно. — Ух ты!
— Что, никогда не видел раньше?
Он покачал головой:
— Не-а. Какая забавная, на одной ноге стоит! Притворяется, что
её тут и нет вовсе.
Володя следил за цаплей, а Юрка поймал себя на мысли, что всё
еще держит его руку и отпускать совсем не хочет… Впрочем, и Володя
руку не убирал… Но разомкнуть пальцы всё же пришлось, чтобы
снова взять вёсла и направить лодку ближе к берегу.
— Приехали, — объявил он. — Смотри, какая тут есть красота.
Володя оглянулся по сторонам, непонимающе посмотрел на
Юрку, а тот кивнул на воду. Он развернул лодку поперек заводи,
бросил вёсла и расслабился, разминая плечи.
Повсюду, куда ни глянь, на воде качались белые цветы. Десятки
крупных белоснежных кувшинок с густо-жёлтой, точно яичная,
сердцевиной, плавали посреди тёмно-зеленых лопухов-листьев, а над
ними то замирали, то стремительно пролетали перламутрово-голубые
стрекозы.
Володя любовался заводью, его взгляд то замирал на цветах, то
устремлялся за насекомыми, то искал среди листьев лягушек. А Юрка
любовался им. Завороженно наблюдая за нежной улыбкой, которая
блуждала на его губах, Юрка готов был хоть сто раз грести сюда
против течения и терпеть жалящую мошкару, лишь бы хотя бы ещё
один раз увидеть такое же восхищение в его взгляде.
— Речные лилии! Как здорово! — Володя перегнулся через край и
пальцами коснулся белых лепестков — так нежно и трепетно, будто
трогал нечто хрупкое и драгоценное. — Как их много… Они
прекрасны. Будто из сказки о Дюймовочке.
Юрка вскочил со своего места, лодка под ним опасно качнулась.
— Давай сорвём одну? — предложил он. Потянулся к цветку, взял
его под соцветие и собирался дёрнуть, но Володя шлёпнул его по
запястью.
— Ну-ка перестань! Ты вообще знаешь, что эти цветы занесены в
«Красную книгу»?
Юрка испуганно моргнул, уставился ему в лицо.

— Вот поэтому ты и искал их так долго, — нравоучительно
продолжил Володя. — Плавают всякие, обрывают, а потом такие
кувшинки оказываются вымирающим видом! А смысла в этом, между
прочим, никакого нет! Это же лилии — водные растения, только
вытащи их из воды, мгновенно вянут. Прямо у тебя в руке сжимаются
и умирают. Их не получится держать в горшке или в вазе, как какие-
нибудь розы.
— Ладно, ладно, — Юрка примирительно выставил руки перед
собой, как бы показывая, что вот они — пустые, ничего не сорвали и
не погубили. — Я просто хотел оставить тебе… на память.
— Я и так их запомню. Спасибо. Это на самом деле стоило того,
чтобы плыть сюда.
Любуясь цветами, они посидели ещё немного. Юрка слушал
кваканье лягушек, жужжание перламутровых стрекоз и думал о том,
что ужасно устал жить в тишине. Не внешней, разумеется, а
внутренней. Но, несмотря на печальные мысли, здесь ему было до того
спокойно и легко, что хотелось остаться до самого вечера, но Володя
взглянул на наручные часы и забеспокоился:
— Уже час прошёл, наверное, не успеем сегодня к барельефу?
— Доплыть доплывём, но от берега до барельефа прилично
топать…
— Жаль… — грустно вздохнул он. — Тогда что, сразу обратно?
— Это уж как хотите, у нас есть ещё полчаса до горна.
— Тогда давай посидим в теньке хотя бы десять минут? Вон там,
у берега есть, видишь?
— Вижу, — угрюмо кивнул Юрка. Он и сам хотел бы охладиться,
от жары всё тело горело изнутри. — Но если поплывём туда, мы лилии
повредим…
Юрка ожидал, что Володя покорится судьбе, а вернее — жаре, и
велит плыть обратно, но тот вдруг воспрянул духом и воскликнул,
сверкая горящими глазами:
— Юр, а давай искупнёмся? Тут есть где? Река же, должно быть…
Юрка задумался. Кажется, вон там за поворотом было местечко.
Пляж — громко сказано, но лодку пришвартовать можно. Одна
проблема — у него не было с собой плавок.
— Мне не в чем, Володь. Плавки в отряде, а трусы… — Юрка
замялся. Семейники… Намочить их значило насквозь промочить

шорты. — Ну… не голышом же в шорты потом.
— Зачем голышом в шорты, если можно голышом в реку? —
подмигнул Володя, в предвкушении расстёгивая рубашку, хотя ребята
ещё не двинулись с места. — А что? Ни одной девчонки за километр,
никто не увидит.
— Резонно, — признал Юрка и повернул лодку в сторону
пляжика.
Но всё-таки он растерялся. Раздеться… Нет, в действительности и
правда ничего такого в этом не было, мальчики же. Юрка сто раз
купался нагишом. И не только купался — и в душ ходил, и в
раздевалку, и никогда при этом не стеснялся перед товарищами. Но то
товарищи, а то — Володя, это совсем другое. Впервые в жизни такое
— другое.
Но нет, он ничуть не стеснялся. Несмотря на все эти рассказы про
религиозные традиции и кажущийся непристойным Володин интерес,
стыдно не было, было до онемения волнительно. Но отказаться? Ну уж
нет!
Юрка кивнул. Но, помня вчерашний конфуз, отвернулся, когда
Володя стал раздеваться, а сам снял одежду, только когда тот нырнул.
Окунувшись с головой и вынырнув, Юрка едва успел протереть
глаза, как Володя рванул на другой берег и уже почти что его достиг.
Он бил по воде так сильно, что брызги фонтаном взлетали из-под рук
и, переливаясь в солнечных лучах, появлялись и тут же исчезали
маленькие радуги. «Вот это брасс! Бодрый, резвый, мне бы так уметь!»
— позавидовал Юрка, и его взгляд упал на Володины плечи. Сама
собой возникла полная искреннего восхищения мысль — он вроде
худой, а какие блестящие и сильные у него плечи!
Юрка так и стоял в тёплой, как парное молоко, воде. Не шевелясь,
любуясь тем, как Володя плывет, как грациозно и естественно он
выглядит — такой свободный, такой раскрепощенный. Смотрел, как
Володя остановился, снял и сжал в кулаке очки, нырнул, и над водою
на одну секунду показалось неприкрытое тканью то, чем вчера утром
залюбовался Юрка. Одно мгновение, он и разглядеть ничего не успел,
но к горлу пробрался ком, а тело свело приятной, каких ещё никогда не
было, судорогой. Юрка окоченел.
И тут осознание всего, что происходит с ним, рухнуло на голову и
пригвоздило ноги ко дну. Осознание столь чистое и простое, что

ошарашило Юрку — как же он раньше не догадался и почему только
сейчас нашёл этот единственный ответ на миллион вопросов сразу? Он
же так прост! Ведь кто ему Володя? Друг. Конечно же, друг. Такой, при
мыслях о котором сладко засыпать и радостно просыпаться. Тот, на
кого так приятно смотреть, тот, от кого взгляда не отвести, любуешься
им и любуешься. Самый красивый человек на свете, самый добрый и
самый умный, во всём — самый. Тот, с кем интересно даже молчать —
такой Володя ему друг. Друг, который «нравится» в том странном,
глупом, общепринятом смысле.
«Нет, не может этого быть!» — не поверил Юрка. Такого не
бывает в природе, он никогда и ни от кого о таком не слышал. Даже
ребята со двора об этом не шутили, а они знали всё обо всём и шутили
над всем. Юрка попросту не верил в то, чтобы друг так сильно
стремился к другу, что…
Он думал, что раньше ему было страшно. Вот, например, после
зарядки, но на самом деле тогда это была так, тревога, а настоящий
страх появился сейчас. Почему это произошло и что это такое? Есть ли
у этого название? Юрка — единственный, с кем такое случилось? Нет,
чем бы это ни было и как бы оно ни называлось, — это
противоестественно, такого не бывает и не должно было произойти с
ним! Может, болезнь какая психическая? Или просто усталость? Юрка
ж за эту смену так извилины напрягал, так утомился и выдохся, что,
видимо, мозг забарахлил. Домой вернётся, поплюёт в потолок, и всё у
него снова станет отлично. Вот бы уже домой, только с Володей
расставаться совсем не хотелось.
Хотелось другого — поделиться своим страхом и открытием с
лучшим другом. Хотелось сказать ему заветное: «Ты мне нравишься, я
счастлив, что ты есть». Но даже просто представить, как Юрка будет
говорить ему это, страшнее, чем прыгнуть с тридцатиметровой вышки
в ледяную воду, хуже, чем нырнуть в бездну. Но если всё-таки
решиться? Если всё-таки окунуться в омут с головой и сказать как есть
— что тогда будет? В глубине души Юрка знал, что именно: Володя
рассмеётся, думая, что смеётся с ним, но на самом деле — над ним.
Вот что будет.
И даже если у Юрки откроется дар красноречия и он сможет
объяснить, что на самом деле значит «нравишься» и «счастлив» и что
Юрка ничего от Володи не требует, а говорит это от радости и только

затем, чтобы он просто знал… Володя всё равно не сможет этого
понять. Он сделает всё, чтобы понять, но не поймёт, не уложит в
голове. Конечно, не сможет, ведь даже Юрка все ещё не мог.
Как это объяснить Володе и как самому понять? Ясно пока было
только одно — теперь Юрка точно его не покинет, не бросит и не
забудет. Километры не будут помехой, Юрка останется ему преданным
другом всегда и везде, куда бы жизнь его ни забросила, хоть на другой
континент, хоть на Луну, хоть на астероид Б-612. Теперь Юрка станет
нуждаться в Володе ещё больше и ещё острее ощутит одиночество и
пустоту, когда его не будет рядом. А ещё он непременно познает горе.
Оно настигнет его, когда Володя тоже переживёт это чувство, но
обращено оно будет не к трудному Юрке, а к понятной другой.
Юрка стоял, как вкопанный. Боясь пошевелиться, смотрел на
Володю и думал, думал, думал. Голова кружилась, глаза слепило —
брызги воды, будто искры, пылали на солнце, плеск стоял шумом в
ушах. Ошарашенный, Юрка смотрел, как самый лучший и особенный
его друг пыхтит, отдувается и смеётся, а сам не мог сделать и шагу.
Замер всем телом по пояс в воде, руки по швам.
Володя вскоре заметил его странное поведение и подплыл. Юрка
испуганно уставился ему в лицо и сделал полную глупость — прикрыл
руками пах. Зачем прикрыл? От чего прикрыл? Инстинктивно и от
стыда — голый всё-таки. Но только ли телом теперь?
Володя нахмурился:
— Юра, всё нормально? — И коснулся холодного даже на солнце
плеча. — Что-то с ногой?
Что ему соврать? Порезался? Нет. Володя попросит посмотреть, а
предъявить нечего. Голова кружится? Тогда отправит в тень, а чем это
лучше? От чего ему теперь вообще может стать лучше?
— Ничего. Нормально, — вяло пробормотал Юрка.
— Ты белый весь… Судорога? Давай помогу… — Володя
приблизился и сунул руку под воду.
— Нет, не надо, сейчас само отойдет. Это не судорога, просто…
просто я… устал и вообще всё как-то не так. К барельефу, например,
не успели. — Юрка покраснел. Точно покраснел — щёки опалило
жаром, будто к ним приложили грелку.
— Нашёл о чём переживать, — недоверчиво протянул Володя.

Спустя несколько минут, когда оба оделись и уселись в лодку,
Володя, так и не добившись от Юрки правды, попытался успокоить
его:
— В другой раз успеем. Давай мне вёсла. — На что Юрка лишь
вяло улыбнулся.
Назад плыли куда быстрее, потому что течение действительно
само несло лодку вперёд. Володя тихонько напевал какую-то песенку,
Юрка её не узнавал. Он и не старался прислушаться и узнать, смотрел
на воду и думал о «нравится».
— Вот это ива! — вдруг воскликнул Володя, тыкая пальцем в
сторону высокого берега. — Видишь? Вон та огромная, как шатер…
нет, как целый дом! Никогда таких не видел!
Там, куда он указал, берег плавно спускался вниз, к самой реке.
Небольшая песчаная отмель, с хорошим подходом к воде, наполовину
скрывалась в густых ветвях плакучей ивы, склонившейся кроной в
самую реку.
— Давай остановимся, Юр, — попросил Володя.
— Тогда мы к подъёму не успеем, сам же сказал, — поспешил
ответить Юрка, но, увидев воодушевление в глазах Володи,
предложил: — Может, завтра?
— А если завтра у меня не получится взять лодку?
— Тогда я постараюсь запомнить, как дойти дотуда по берегу. Сто
процентов можно добраться без лодки. — Юрка внимательно
вгляделся в обрыв и в его верхнюю часть: — Я знаю, что вон там
должна быть тропинка, ведущая прямо к берегу. Она начинается от
брода, который возле нашего пляжа, я там когда-то гулял… Вожатые
туда не пускают детвору, но оно и понятно — это опасно. Берег
песчаный, сыплется под ногами, а грохнуться с такого обрыва будет
ого-го.
— Давай завтра попробуем туда добраться? — в нетерпении
предложил Володя.
Юрка опешил:
— С каких это пор ты такой авантюрист? На приключения
потянуло?
Володя пожал плечами:
— Не знаю. С тебя вот пример беру.

жүктеу/скачать 2,39 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: