Маргарет Митчелл Унесенные ветром

громко рассмеялась при виде Ретта и Бонни, которые встречали ее, Уэйда и Эллу на вокзале, – рассмеялась,

потому что уж больно нелепо и смешно они выглядели. У Ретта из-за ленточки шляпы торчали два

растрепанных индюшачьих пера, а у Бонни, чье воскресное платье было основательно порвано, на обеих щеках

виднелись полосы синей краски и в кудрях торчало петушиное перо, свисавшее чуть не до пят. Они явно играли

в индейцев, когда подошло время ехать к поезду, и по озадаченно беспомощному виду Ретта и возмущенному

виду Мамушки ясно было, что Бонни отказалась переодеваться – даже чтобы встречать маму.

    Скарлетт заметила: «Что за сорванец!» – и поцеловала малышку, а Ретту подставила щеку для поцелуя. На

вокзале было много народу, иначе она не стала бы напрашиваться на эту ласку. Она не могла не заметить, хоть и

была смущена видом Бонни, что все улыбаются, глядя на отца и дочку, – улыбаются не с издевкой, а искренне,

по-доброму. Все знали, что младшее дитя Скарлетт держит отца в кулачке, и Атланта, забавляясь, одобрительно

на это взирала. Великая любовь к дочери существенно помогла Ретту восстановить свою репутацию в глазах

общества.

    По пути домой Скарлетт делилась новостями сельской жизни. Погода стояла сухая, жаркая, и хлопок рос не

по дням, а по часам, но Уилл говорит, что цены на него осенью все равно будут низкими. Сьюлин снова ждет

ребенка-Скарлетт так это сообщила, чтобы дети не поняли, – а Элла проявила неожиданный норов: взяла и

укусила старшую дочку Сьюлин. Правда, заметила Скарлетт, и поделом маленькой Сьюзи: она вся пошла в

мать. Но Сьюлин вскипела, и между ними произошла сильная ссора – совсем как в старые времена. Уэйд

собственноручно убил водяную змею. Рэнда и Камилла Тарлтон учительствуют в школе – ну, не смех? Ведь ни

один из Тарлтонов никогда не мог написать даже слово «корова»! Бетси Тарлтон вышла замуж: за какого-то

однорукого толстяка из Лавджоя, и они с Хэтти и Джимом Тарлтоном выращивают хороший хлопок в

Прекрасных Холмах. Миссис Тарлтон завела себе племенную кобылу с жеребенком и счастлива так, будто

получила миллион долларов. А в бывшем доме Калвертов живут негры! Целый выводок, причем дом-то теперь

– их собственный! Они купили его с торгов. Дом совсем разваливается – смотреть больно. Куда девалась Кэтлин

и ее никудышный муженек – никто не знает. А Алекс собирается жениться на Салли, вдове собственного брата!

Подумать только, после того как они проявили в одном доме столько лет! Все говорят, что они решили

обвенчаться для удобства, потому что пошли сплетни; ведь они жили там одни с тех пор, как Старая Хозяйка и

Молодая Хозяйка умерли. Известие об их свадьбе чуть не разбило сердце Димити Манро. Но так ей и надо. Будь

она чуточку порасторопнее, она бы уже давно подцепила себе другого, а не ждала бы, пока Алекс накопит

денег, чтобы жениться на ней.

    Скарлетт весело болтала, выплескивая новости, но было много такого, что она оставила при себе, – такого, о

чем было больно даже думать. Она ездила по округе с Уиллом, стараясь не вспоминать то время, когда эти

тысячи акров плодородной земли стояли в зелени кустов хлопчатника. А теперь плантацию за плантацией

пожирал лес, и унылый ракитник, чахлые дубки и низкорослые сосны исподволь выросли вокруг молчаливых

развалин, завладели бывшими хлопковыми плантациями. Там, где прежде сотня акров была под плугом, сейчас

хорошо, если хоть один обрабатывался. Казалось, будто едешь по мертвой земле.

    «В этих краях если все назад и вернется, так не раньше, чем лет через пятьдесят, – заметил Уилл. – Тара –

лучшая ферма в округе благодаря вам и мне, Скарлетт, но это только ферма, ферма, которую обрабатывают два

мула, а вовсе не плантация. За нами идут Фонтейны, а потом Тарлтоны. Больших денег они не делают, но

перебиваются, и у них есть сноровка. А почти все остальные, остальные фермы…»

    Нет, Скарлетт не хотелось вспоминать, как выглядит тот пустынный край. Сейчас же, оглядываясь назад из

шумной, процветающей Атланты, она и вовсе загрустила.

    – А какие здесь новости? – поинтересовалась она, когда они, наконец, прибыли домой и уселись на парадном

крыльце. Всю дорогу она без умолку болтала, боясь, что может наступить гнетущее молчание. Она ни разу не

разговаривала с Реттом наедине с того дня, когда упала с лестницы, и не слишком стремилась оказаться с ним

наедине теперь. Она не знала, как он к ней относится. Он был сама доброта во время ее затянувшегося

выздоровления, но это была доброта безликая, доброта чуткого человека. Он предупреждал малейшее ее

желание, удерживал детей на расстоянии, чтобы они не беспокоили ее, и вел дела в лавке и на лесопилках. Но

он ни разу не сказал: «Мне жаль, что так получилось». Что ж, возможно, он ни о чем и не жалел. Возможно, он

до сих пор считал, что это неродившееся дитя было не от него. Откуда ей знать, какие мысли сокрыты за этой

любезной улыбкой на смуглом лице? Но он впервые за их супружескую жизнь старался держаться

обходительно и выказывал желание продолжать совместную жизнь, как если бы ничего неприятного не стояло

между ними, – как если бы, невесело подумала Скарлетт, как если бы между ними вообще никогда ничего не

было. Что ж, если он так хочет, она поведет игру по его правилам.

    – Так все у нас в порядке? – повторила она. – А вы достали новую дранку для лавки? Поменяли мулов? Ради

всего святого, Ретт, выньте вы эти перья из шляпы. У вас вид шута – вы можете забыть про них и еще поедете

так в город.

    – Нет, – заявила Бонни и на всякий случай забрала шляпу у отца.

    – Все у нас здесь шло преотлично, – сказал Ретт. – Мы с Бонни очень мило проводили время и, по-моему, с

тех пор как вы уехали, ни разу не расчесывали ей волосы. Не надо сосать перья, детка, они могут быть грязные.

Да, крыша покрыта новой дранкой, и я хорошо продал мулов. В общем-то особых новостей нет. Все довольно

уныло. – И словно спохватившись, добавил: – Кстати, вчера вечером у нас тут был многоуважаемый Эшли.

Хотел выяснить, не знаю ли я, не согласитесь ли вы продать ему свою лесопилку и свою долю в той лесопилке,

которой управляет он.

    Скарлетт, покачивавшаяся в качалке, обмахиваясь веером из индюшачьих перьев, резко выпрямилась.

    – Продать? Откуда, черт побери, у Эшли появились деньги? Вы же знаете, у них никогда не было ни цента.

Мелани сразу тратит все, что он ни заработает.

    Ретт пожал плечами.

    – Я всегда считал ее экономной маленькой особой, но я, конечно, не столь хорошо информирован об

интимных подробностях жизни семьи Уилксов, как, видимо, вы.

    Это уже был почти прежний Ретт, и Скарлетт почувствовала нарастающее раздражение.

    – Беги, поиграй, детка, – сказала она Бонни. – Мама хочет поговорить с папой.

    – Нет, – решительно заявила Бонни и залезла к Ретту на колени.

    Скарлетт насупилась, и Бонни в ответ состроила ей рожицу, столь напомнившую Скарлетт Джералда, что она

чуть не прыснула со смеху.

    – Пусть сидит, – примирительно сказал Ретт. – Что же до денег, то их прислал ему как будто кто-то, кого он

помог выходить во время эпидемии оспы в Рок-Айленде. Я начинаю вновь верить в человека, когда узнаю, что

благодарность еще существует.

    – Кто же это? Кто-то из знакомых?

    – Письмо не подписано, прибыло оно из Вашингтона. Эшли терялся в догадках, кто бы мог ему эти деньги

послать. Но когда человек, отличающийся такой жертвенностью, как Эшли, разъезжая по свету, направо и

налево творит добро, разве может он помнить обо всех своих деяниях.

    Не будь Скарлетт столь удивлена этим неожиданным счастьем, свалившимся на Эшли, она подняла бы

перчатку, хотя и решила в Таре, что никогда больше не станет ссориться с Реттом из-за Эшли. Слишком она

была сейчас не уверена в своих отношениях с обоими мужчинами, и до тех пор, пока они не прояснятся, ей не

хотелось ни во что ввязываться.

    – Значит, он хочет выкупить у меня лесопилки?

    – Да. Но я, конечно, сказал ему, что вы не продадите.

    – А я бы попросила позволить мне самой вести свои дела.

    – Ну, вы же знаете, что не расстанетесь с лесопилками. Я сказал, что ему, как и мне, известно ваше

стремление верховодить всеми и вся, а если вы продадите ему лесопилки, то вы же не сможете больше его

наставлять.

    – И вы посмели сказать ему про меня такое?

    – А почему бы и нет? Ведь это же правда! По-моему, он искренне со мною согласился, но он, конечно,

слишком джентльмен, чтобы взять и прямо мне об этом сказать.

    – Все это ложь! Я продам ему лесопилки! – возмущенно воскликнула Скарлетт.

    До этого момента ей и в голову не приходило расставаться с лесопилками. У нее было несколько причин

сохранять их, причем наименее существенной были деньги. В последние два-три года она могла бы их продать,

когда только ей заблагорассудится, причем за довольно крупную сумму, но она отклоняла все предложения. Эти

лесопилки были реальным доказательством того, чего она сумела достичь сама, вопреки всему, и она гордилась

ими и собой. Но главным образом ей не хотелось продавать их потому, что они были единственным связующим

звеном между нею и Эшли. Если лесопилки уйдут из ее рук, она будет редко видеться с Эшли, а наедине, по

всей вероятности, и вовсе никогда. А она должна увидеться с ним наедине. Не может она дольше так жить, не

зная, что он теперь к ней испытывает, не зная, сгорела ли его любовь от стыда после того страшного вечера,

когда Мелани устроила прием. Во время деловых свиданий она могла найти немало поводов для разговора –

так, что никто бы не догадался, что она специально ищет с ним встречи. А со временем, Скарлетт знала, она бы

полностью вернула себе то место, которое прежде занимала в его сердце. Но если она продаст лесопилки…

    Нет, она не собиралась их продавать, но мысль о том, что Ретт выставил ее перед Эшли в столь правдивом и

столь неблаговидном свете, мгновенно заставила ее передумать. Надо отдать эти лесопилки Эшли – и по такой

низкой цене, что ее великодушие сразу бросится ему в глаза.

    – Я продам их ему! – разозлившись, воскликнула она. – Ну, что вы теперь скажете?

    Глаза Ретта еле заметно торжествующе сверкнули, и он наклонился, чтобы завязать Бонни шнурок.

    – Я скажу, что вы об этом будете жалеть, – заметил он.

    И она уже жалела, что произнесла эти поспешно вылетевшие слова. Скажи она их кому угодно, кроме Ретта,

она бы без всякого стеснения взяла их назад. И зачем ей понадобилось так спешить? Она насупилась от злости и

посмотрела на Ретта, а он смотрел на нее с этим своим обычным настороженным выражением – так кот

наблюдает за мышиной норой. Увидев, что она нахмурилась, он вдруг рассмеялся, обнажив белые зубы. И у

Скарлетт возникло смутное чувство, что он ловко ее провел.

    – Вы что, имеете к этому какое-то отношение? – резко спросила она.

    – Я? – Брови его поднялись в насмешливом удивлении. – Вам бы следовало лучше меня знать. Я не

разъезжаю по свету, направо и налево творя добро – без крайней необходимости.

    В тот вечер она продала Эшли обе лесопилки. Она ничего на этом не прогадала, ибо Эшли не принял ее

предложения и купил их по самой высокой цене, какую ей когда-либо предлагали. Когда бумаги были

подписаны и лесопилки навсегда ушли из ее рук, а Мелани подавала Эшли и Ретту рюмки с вином, чтобы

отпраздновать это событие, Скарлетт почувствовала себя обездоленной, словно продала одного из детей.

    Лесопилки были ее любимым детищем, ее гордостью, плодом труда ее маленьких цепких рук. Она начала с

небольшой лесопилки в те черные дни, когда Атланта только поднималась из пепла и развалин и не было

спасения от нужды. Скарлетт сражалась, интриговала, оберегая свои лесопилки в те мрачные времена, когда

янки грозили все конфисковать, когда денег было мало, а ловких людей расстреливали. И вот у Атланты стали

зарубцовываться раны, повсюду росли дома, и в город каждый день стекались пришельцы, а у Скарлетт было

две отличные лесопилки, два лесных склада, несколько десятков мулов и команды каторжников, работавшие за

сущую ерунду. Теперь, прощаясь со всем этим, она как бы навеки запирала дверь, за которой оставалась та

часть ее жизни, когда было много горечи и забот, но она вспоминала эти годы с тоской и удовлетворением.

    Она ведь создала целое дело, а теперь продала его, и ее угнетала уверенность в том, что если ее не будет у

кормила, Эшли все потеряет – все, что ей стоило таких трудов создать. Эшли всем верит и до сих пор не может

отличить доску два на четыре от доски шесть на восемь. А теперь она уже не сможет помочь ему своими

советами – и только потому, что Ретт изволил сказать Эшли, как она-де любит верховодить.

    «О, черт бы подрал этого Ретта», – подумала она и, наблюдая за ним, все больше убеждалась, что вся эта затея

исходит от него. Как это произошло и почему – она не знала. Он в эту минуту беседовал с Эшли, и одно его

замечание заставило ее насторожиться.

    – Я полагаю, вы тотчас откажетесь от каторжников, – говорил он.

    Откажется от каторжников? Почему, собственно, надо от них отказываться? Ретт прекрасно знал, что

лесопилки приносили такие большие доходы только потому, что она пользовалась дешевым трудом

каторжников. И почему это Ретт уверен, что Эшли будет поступать именно так, а не иначе? Что он знает о нем?

    – Да, я тотчас отправлю их назад, – ответил Эшли, стараясь не смотреть на потрясенную Скарлетт.

    – Вы что, потеряли рассудок? – воскликнула она. – Вам же не вернут денег, которые заплачены за них по

договору, да и кого вы сумеете потом нанять?

    – Вольных негров, – сказал Эшли.

    – Вольных негров! Чепуха! Вы же знаете, сколько вам придется им платить, а кроме того, вы посадите себе на

шею янки, которые будут ежеминутно проверять, кормите ли вы их курицей три раза в день и спят ли они под

стеганым одеялом. Если же какому-нибудь лентяю вы дадите кнута, чтобы его подогнать, янки так разорутся,

что их будет слышно в Далтоне, а вы очутитесь в тюрьме. Да ведь каторжники – единственные…

    Мелани сидела, уставив взгляд в сплетенные на коленях руки. Вид у Эшли был несчастный, но решительный.

Какое-то время он молчал, потом глаза его встретились с глазами Ретта, и он увидел в них понимание и

поощрение – Скарлетт это заметила.

    – Я не буду пользоваться трудом каторжников, Скарлетт, – спокойно сказал Эшли.

    – Ну, скажу я вам, сэр! – Скарлетт даже задохнулась. – А почему нет? Или вы что, боитесь, что люди станут

говорить о вас так же, как говорят обо мне?

    Эшли поднял голову.

    – Я не боюсь того, что скажут люди, если я поступаю как надо. А я всегда считал, что пользоваться трудом

каторжников – не надо.

    – Но почему…

    – Я не могу наживать деньги на принудительном труде и несчастье других…

    – Но у вас же были рабы!

    – Они жили вполне пристойно. А кроме того, после смерти отца я бы всех их освободил, но война освободила

их раньше. А каторжники – это совсем другое дело, Скарлетт. Сама система их найма дает немало

возможностей для надругательства над ними. Вы, возможно, этого не знаете, а я знаю. Я прекрасно знаю, что

Джонни Гэллегер по крайней мере одного человека в лагере убил. А может быть, и больше – кто станет

волноваться по поводу того, что одним каторжником стало меньше? Джонни говорит, что тот человек был убит

при попытке к бегству, но я слышал другое. И я знаю, что он заставляет работать больных людей. Можете

называть это суеверием, но я не убежден, что деньги, нажитые на страданиях, могут принести счастье.

    – Чтоб вам пропасть! Вы что же, хотите сказать… господи, Эшли, неужели вы купились на эти

разглагольствования преподобного Уоллеса насчет грязных денег?

    – Мне не надо было покупаться. Я был убежден в этом задолго до того, как Уоллес начал произносить свои

проповеди.

    – Тогда, значит, вы считаете, что все мои деньги – грязные? – воскликнула Скарлетт, начиная злиться. –

Потому что на меня работали каторжники, и у меня есть салун, и…

    Она вдруг умолкла. Вид у обоих Уилксов был смущенный, а Ретт широко улыбался. «Черт бы его подрал, – в

пылу гнева подумала Скарлетт. – Он, как и Эшли, считает, что я опять суюсь не в свои дела. Так бы взяла и

стукнула их головами, чтобы лбы затрещали!..» Она постаралась проглотить свой гнев и принять вид

оскорбленного достоинства, но это ей не слишком удалось.

    – В общем-то меня ведь это не касается, – промолвила она.

    – Скарлетт, только не считайте, что я осуждаю вас! Ничего подобного! Просто мы по-разному смотрим на

многое, и то, что хорошо для вас, может быть совсем не хорошо для меня.

    Ей вдруг захотелось остаться с ним наедине, отчаянно захотелось, чтобы Ретт и Мелани были на другом

конце света, и тогда она могла бы крикнуть ему: «Но я хочу смотреть на все так же, как ты! Скажи мне только –

как, чтобы я поняла и стала такой же!»

    Но в присутствии Мелани, которую от огорчения била дрожь, и Ретта, стоявшего, прислонясь к стене, и с

усмешкой глядевшего на нее, она могла лишь сказать как можно более холодно, оскорбленным тоном:

    – Конечно, это ваше дело, Эшли, и я и не помышляю учить вас, как и что делать. Но я все же должна сказать,

что не понимаю вашей позиции и ваших суждений.

    Ах, если бы Они были одни и она не была вынуждена говорить с ним так холодно, произносить эти слова,

которые огорчали его!

    – Я обидел вас, Скарлетт, хотя вовсе этого не хотел. Поверьте и простите меня. В том, что я сказал, нет ничего

непонятного. Просто я действительно верю, что деньги, нажитые определенным путем, редко приносят счастье.

    – Но вы не правы! – воскликнула она, не в силах больше сдерживаться. – Посмотрите на меня! Вы же знаете,

откуда у меня деньги. И вы знаете, как обстояло дело до того, как они у меня появились! Вы же помните ту зиму

в Таре, когда в доме стоял такой холод, и мы резали ковры, чтобы сделать подметки для туфель, и нечего было

есть, и мы ломали голову, не зная, где будем брать деньги на обучение Бо и Уэйда! Пом…

    – Я все помню, – устало сказал Эшли, – но я предпочел бы это забыть.

    – Ну, вы едва ли можете сказать, что кто-либо из нас был тогда счастлив, верно? А посмотрите на нас сейчас!

У вас милый дом и хорошее будущее. А есть ли у кого-нибудь более красивый дом, чем у меня, или более

нарядные платья, или лучшие лошади? Ни у кого нет такого стола, как у меня, никто не устраивает лучших

приемов, и у моих детей есть все, что они хотят. Ну, а откуда я взяла деньги, чтобы все это стало возможным?

Сорвала с дерева? Нет, сэр! Каторжники и арендная плата с салуна, и…

    – Не забудьте про того убитого янки, – вставил Ретт. – Ведь это с него все началось.

    Скарлетт стремительно повернулась к нему, резкие слова уже готовы были сорваться у нее с языка.

    – И эти деньги сделали вас очень, очень счастливой, верно, дорогая? – спросил он этаким сладким, ядовитым

тоном.

    Скарлетт поперхнулась, открыла было рот, быстро оглядела всех троих. Мелани чуть не плакала от

неловкости, Эшли вдруг помрачнел и замкнулся, а Ретт наблюдал за ней поверх своей сигары и явно забавлялся.

Она хотела было крикнуть: «Ну конечно же, они сделали меня счастливой!»

    Но почему-то не смогла этого произнести.

   

   

    

     Глава LVIII

    

    Скарлетт заметила, что после ее болезни Ретт изменился, но не была уверена, нравится ли ей то, что с ним

произошло. Он стал воздержан в выпивке, спокоен и всегда чем-то озабочен. Он чаще ужинал теперь дома,

добрее относился к слугам, больше уделял внимания Уэйду и Элле. Он никогда не вспоминал прошлое, даже

если это было что-то приятное, и, казалось, молча запрещал и Скарлетт касаться этого в разговоре. Скарлетт

вела себя мирно – от добра добра не ищут, – и жизнь текла довольно гладко-с внешней стороны. Ретт держался

безразлично-вежливого тона, который принял в отношении ее, когда она начала выздоравливать, не говорил ей

колкостей, мягко растягивая слова, и не ранил своим сарказмом.

    Она поняла теперь, что, распаляя ее раньше своими ехидными замечаниями и вызывая на горячие споры, он

поступал так потому, что его трогало все, что она делает и говорит. Сейчас же она не знала, трогает ли его хоть

что-то. Он был вежлив и безразличен, и ей не хватало его заинтересованности – пусть даже ехидной, – не

хватало былых пререканий и перепалок.

    Он держался с ней мило, но так, точно она ему совсем чужая, и глаза его, раньше неотрывно следившие за

ней, вот так же следили теперь за Бонни. Такое было впечатление, точно бурный поток его жизни направили в

узкий канал. Порою Скарлетт казалось, что, если бы Ретт уделял ей половину того внимания и нежности,

которыми он окружал Бонни, жизнь стала бы иной. Порой ей было даже трудно улыбнуться, когда люди

говорили: «До чего же капитан Батлер обожествляет свою девочку!» Но если она не улыбнется, людям это

может показаться странным, а Скарлетт не хотелось признаваться даже себе в том, что она ревнует к маленькой

девочке, тем более что эта девочка – ее любимое дитя. Скарлетт всегда хотелось занимать главное место в

сердцах окружающих, а сейчас ей стало ясно, что Ретт и Бонни всегда будут занимать главное место в сердце

друг друга.

    Ретт часто возвращался домой поздно ночью, но всегда был трезв. Скарлетт нередко слышала, как он

тихонько насвистывал, проходя по площадке мимо ее закрытой двери. Иногда вместе с ним в дом приходили

жүктеу/скачать 1,87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: