Анна Каренина

Толстой Л.Н.
Анна Каренина / Толстой Л.Н.—М.:ДА!Мед иа, 2014.
«Анна Каренина» – роман русского писателя, публициста, просветителя и религиозного
мыслителя Льва Николаевича Толстого (1828-1910). Роман был начат в 1873 год у и
завершен в 1877 год у. Публиковался по частям, первая из которых была напечатана в 1875
год у в «Русском вестнике». Впервые опубликован отд ельной книгой в 1878 год у.
В «Анне Карениной» Толстой пред ставляет лишенный нравственного ед инства
«разд робленный мир», в котором царит хаос д обра и зла. В романе нет изображения
великих исторических событий, но в нем под нимаются и остаются без ответа темы и
вопросы, близкие лично кажд ому. История трагической любви замужней д амы Анны
Карениной и блестящего офицера, графа Алексея Вронского пред стает в контексте
развернутой картины нравов и быта д ворянской сред ы Петербурга и Москвы второй
половины XIX века, сход ных с мировоззрением автора философских размышлений и
глубоких психологических разработок человеческих характеров.
ISBN 978-5-4472-3749-3
© ООО «ДА!Мед иа», по заказу Министерства культуры Российской Фед ерации, 2014

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
Все счастливые семьи похожи д руг на д руга, кажд ая несчастливая семья несчастлива
по-своему.
Все смешалось в д оме Облонских. Жена узнала, что муж был в связи с бывшею в их
д оме француженкою-гувернанткой, и объявила мужу, что не может жить с ним в од ном
д оме. Положение это прод олжалось уже третий д ень и мучительно чувствовалось и
самими супругами, и всеми членами семьи, и д омочад цами. Все члены семьи и
д омочад цы чувствовали, что нет смысла в их сожительстве и что на кажд ом постоялом
д воре случайно сошед шиеся люд и более связаны межд у собой, чем они, члены семьи и
д омочад цы Облонских. Жена не выход ила из своих комнат, мужа третий д ень не было
д ома. Дети бегали по всему д ому, как потерянные; англичанка поссорилась с экономкой и
написала записку приятельнице, прося приискать ей новое место; повар ушел еще вчера со
д вора, во время обед а; черная кухарка и кучер просили расчета.
На третий д ень после ссоры князь Степан Аркад ьич Облонский — Стива, как его звали
в свете, — в обычный час, то есть в восемь часов утра, проснулся не в спальне жены, а в
своем кабинете, на сафьянном д иване.. Он повернул свое полное, выхоленное тело на
пружинах д ивана, как бы желая опять заснуть над олго, с д ругой стороны крепко обнял
под ушку и прижался к ней щекой; но вд руг вскочил, сел на д иван и открыл глаза.
«Да, д а, как это было? — д умал он, вспоминая сон. — Да, как это было? Да! Алабин
д авал обед в Дармштад те; нет, не в Дармштад те, а что-то американское. Да, но там
Дармштад т был в Америке. Да, Алабин д авал обед на стеклянных столах, д а, — и столы
пели: — Il mio tesoro, и не Il mio tesoro, а что-то лучше, и какие-то маленькие графинчики,
и они же женщины», — вспоминал он.
Глаза Степана Аркад ьича весело заблестели, и он зад умался, улыбаясь. «Да, хорошо
было, очень хорошо. Много еще там было отличного, д а не скажешь словами и мыслями
д аже наяву не выразишь». И, заметив полосу света, пробившуюся сбоку од ной из суконных
стор, он весело скинул ноги с д ивана, отыскал ими шитые женой (под арок ко д ню
рожд ения в прошлом год у), обд еланные в золотистый сафьян туфли и по старой,
д евятилетней привычке, не вставая, потянулся рукой к тому месту, гд е в спальне у него
висел халат. И тут он вспомнил вд руг, как и почему он спит не в спальне жены, а в
кабинете; улыбка исчезла с его лица, он сморщил лоб.
«Ах, ах, ах! Ааа!..» — замычал он, вспоминая все, что было. И его воображению
пред ставились опять все под робности ссоры с женою, вся безвыход ность его положения и
мучительнее всего собственная вина его.
«Да! она не простит и не может простить. И всего ужаснее то, что виной всему я, виной
я, а не виноват. В этом-то вся д рама, — д умал он. — Ах, ах, ах!» — приговаривал он с
отчаянием, вспоминая самые тяжелые д ля себя впечатления из этой ссоры.
Неприятнее всего была та первая минута, когд а он, вернувшись из театра, веселый и
д овольный, с огромною грушей д ля жены в руке, не нашел жены в гостиной; к
уд ивлению, не нашел ее и в кабинете и, наконец, увид ал ее в спальне с несчастною,
открывшею все, запиской в руке.
Она, эта вечно озабоченная, и хлопотливая, и нед алекая, какою он считал ее, Долли,
непод вижно сид ела с запиской в руке и с выражением ужаса, отчаяния и гнева смотрела на

него.
— Что это? это? — спрашивала она, указывая на записку.
И при этом воспоминании, как это часто бывает, мучала Степана Аркад ьича не столько
самое событие, сколько то, как он ответил на эти слова жены.
С ним случилось в эту минуту то, что случается с люд ьми, когд а они неожид анно
уличены в чем-нибуд ь слишком постыд ном. Он не сумел приготовить свое лицо к тому
положению, в которое он становился перед женой после открытия его вины. Вместо того
чтоб оскорбиться, отрекаться, оправд ываться, просить прощения, оставаться д аже
равнод ушным — все было бы лучше того, что он сд елал! — его лицо совершенно
невольно («рефлексы головного мозга», — под умал Степан Аркад ьич, который любил
физиологию), совершенно невольно вд руг улыбнулось привычною, д оброю и потому
глупою улыбкой.
Эту глупую улыбку он не мог простить себе. Увид ав эту улыбку, Долли взд рогнула, как
от физической боли, разразилась, со свойственною ей горячностью, потоком жестоких
слов и выбежала из комнаты. С тех пор она не хотела вид еть мужа.
«Всему виной эта глупая улыбка», — д умал Степан Аркад ьич.
«Но что же д елать? что д елать?» — с отчаянием говорил он себе и не наход ил ответа.
II
Степан Аркад ьич был человек правд ивый в отношении к себе самому. Он не мог
обманывать себя и уверять себя, что он раскаивается в своем поступке. Он не мог теперь
раскаиваться в том, что он, трид цатичетырехлетний, красивый, влюбчивый человек, не
был влюблен в жену, мать пяти живых и д вух умерших д етей, бывшую только год ом
моложе его. Он раскаивался только в том, что не умел лучше скрыть от жены. Но он
чувствовал всю тяжесть своего положения и жалел жену, д етей и себя. Может быть, он
сумел бы лучше скрыть свои грехи от жены, если б ожид ал, что это известие так на нее
под ействует. Ясно он никогд а не обд умывал этого вопроса, но смутно ему
пред ставлялось, что жена д авно д огад ывается, что он не верен ей, и смотрит на это сквозь
пальцы. Ему д аже казалось, что она, истощенная, состарившаяся, уже некрасивая женщина
и ничем не замечательная, простая, только д обрая мать семейства, по чувству
справед ливости д олжна быть снисход ительна. Оказалось совсем противное.
«Ах, ужасно! ай, ай, ай! ужасно! — тверд ил себе Степан Аркад ьич и ничего не мог
прид умать. — И как хорошо все это было д о этого, как мы хорошо жили! Она была
д овольна, участлива д етьми, я не мешал ей ни в чем, пред оставлял ей возиться с д етьми, с
хозяйством, как она хотела. Правд а, нехорошо, что она была гувернанткой у нас в д оме.
Нехорошо! Есть что-то тривиальное, пошлое в ухаживанье за своею гувернанткой. Но
какая гувернантка! (Он живо вспомнил черные плутовские глаза m-lle Roland и ее улыбку.)
Но вед ь пока она была у нас в д оме, я не позволял себе ничего., И хуже всего то, что она
уже… Над о же это все как нарочно! Ай, ай, ай! Аяяй! Но что же, что же д елать?»
Ответа не было, кроме того общего ответа, который д ает жизнь на все самые сложные
и неразрешимые вопросы. Ответ этот: — над о жить потребностями д ня, то есть забыться.
Забыться сном уже нельзя, по крайней мере д о ночи, нельзя уже вернуться к той музыке,
которую пели графинчики-женщины; стало быть, над о забыться сном жизни.
«Там вид но буд ет, — сказал себе Степан Аркад ьич и, встав, над ел серый халат на
голубой шелковой под клад ке, закинул кисти узлом и, вд оволь забрав возд уха в свой
широкий груд ной ящик, привычным бод рым шагом вывернутых ног, так легко носивших

его полное тело, под ошел к окну, под нял стору и громко позвонил. На звонок тотчас же
вошел старый д руг, камерд инер Матвей, неся платье, сапоги и телеграмму. Вслед за
Матвеем вошел и цирюльник с припасами д ля бритья.
— Из присутствия есть бумаги? — спросил Степан Аркад ьич, взяв телеграмму и сад ясь
к зеркалу.
— На столе, — отвечал Матвей, взглянул вопросительно, с участием, на барина и,
под ожд ав немного, прибавил с хитрою улыбкой: — От хозяина извозчика приход или.
Степан Аркад ьич ничего не ответил и только в зеркало взглянул на Матвея; во взгляд е,
которым они встретились в зеркале, вид но было, как они понимают д руг д руга. Взгляд
Степана Аркад ьича как буд то спрашивал: — «Это зачем ты говоришь? разве ты не
знаешь?»
Матвей положил руки в карманы своей жакетки, отставил ногу и молча, д оброд ушно,
чуть-чуть улыбаясь, посмотрел на своего барина.
— Я приказал прийти в то воскресенье, а д о тех пор чтобы не беспокоили вас и себя
понапрасну, — сказал он, вид имо, приготовленную фразу.
Степан Аркад ьич понял, что Матвей хотел пошутить и обратить на себя внимание.
Разорвав телеграмму, он прочел ее, д огад кой поправляя перевранные, как всегд а, слова, и
лицо его просияло.
— Матвей, сестра Анна Аркад ьевна буд ет завтра, — сказал он, остановив на минуту
глянцевитую, пухлую ручку цирюльника, расчищавшего розовую д орогу межд у д линными
куд рявыми бакенбард ами.
— Слава богу, — сказал Матвей, этим ответом показывая, что он понимает так же, как и
барин, значение этого приезд а, то есть что Анна Аркад ьевна, любимая сестра Степана
Аркад ьича, может сод ействовать примирению мужа с женой.
— Од ни или с супругом? — спросил Матвей.
Степан Аркад ьич не мог говорить, так как цирюльник занят был верхнею губой, и
под нял од ин палец. Матвей в зеркало кивнул головой.
— Од ни. Наверху приготовить?
— Дарье Александ ровне д оложи, гд е прикажут.
— Дарье Александ ровне? — как бы с сомнением повторил Матвей.
— Да, д оложи. И вот возьми телеграмму, перед ай, что они скажут.
«Попробовать хотите», — понял Матвей, но он сказал только:
— Слушаю-с.
Степан Аркад ьич уже был умыт и расчесан и сбирался од еваться, когд а Матвей,
мед ленно ступая поскрипывающими сапогами, с телеграммой в руке, вернулся в комнату.
Цирюльника уже не было.
— Дарья Александ ровна приказали д оложить, что они уезжают. Пускай д елают, как им,
вам то есть, угод но, — сказал он, смеясь только глазами, и, положив руки в карманы и
склонив голову набок, уставился на барина.
Степан Аркад ьич помолчал. Потом д обрая и несколько жалкая улыбка показалась на
его красивом лице.
— А? Матвей? — сказал он, покачивая головой.
— Ничего, суд арь, образуется, — сказал Матвей.
— Образуется?
— Так точно-с.
— Ты д умаешь? Это кто там? — спросил Степан Аркад ьич, услыхав за д верью шум
женского платья.

— Это я-с, — сказал тверд ый и приятный женский голос, и из-за д вери высунулось
строгое рябое лицо Матрены Филимоновны, нянюшки.
— Ну что, Матреша? — спросил Степан Аркад ьич, выход я к ней в д верь.
Несмотря на то, что Степан Аркад ьич был кругом виноват перед женой и сам
чувствовал это, почти все в д оме, д аже нянюшка, главный д руг Дарьи Александ ровны,
были на его стороне.
— Ну что? — сказал он уныло.
— Вы сход ите, суд арь, повинитесь еще. Авось бог д аст. Очень мучаются, и смотреть
жалости, д а и все в д оме навынтараты пошло. Детей, суд арь, пожалеть над о. Повинитесь,
суд арь. Что д елать! Люби кататься….
— Да вед ь не примет…
— А вы свое сд елайте. Бог милостив, богу молитесь, суд арь, богу молитесь.
— Ну, хорошо, ступай, — сказал Степан Аркад ьич, вд руг покраснев. — Ну, так д авай
од еваться, — обратился он к Матвею и решительно скинул халат.
— Матвей уже д ержал, сд увая что-то невид имое, хомутом приготовленную рубашку и
с очевид ным уд овольствием облек в нее холеное тело барина.
III
Од евшись, Степан Аркад ьич прыснул на себя д ухами, выправил рукава рубашки,
привычным д вижением рассовал по карманам папиросы, бумажник, спички, часы с
д войной цепочкой и брелоками и, встряхнув платок, чувствуя себя чистым, д ушистым,
зд оровым и физически веселым, несмотря на свое несчастье, вышел, слегка под рагивая на
кажд ой ноге, в столовую, гд е уже жд ал его кофе и, ряд ом с кофеем, письма и бумаги из
присутствия.
Он прочел письма. Од но было очень неприятное — от купца, покупавшего лес в
имении жены. Лес этот необход имо было прод ать; но теперь, д о примирения с женой, не
могло быть о том речи. Всего же неприятнее тут было то, что этим под мешивался
д енежный интерес в пред стоящее д ело его примирения с женою. И мысль, что он может
руковод иться этим интересом, что он д ля прод ажи этого леса буд ет искать примирения с
женой, — эта мысль оскорбляла его.
Окончив письма, Степан Аркад ьич прид винул к себе бумаги из присутствия, быстро
перелистовал д ва д ела, большим каранд ашом сд елал несколько отметок и, отод винув
д ела, взялся за кофе; за кофеем он развернул еще сырую утреннюю газету и стал читать ее.
Степан Аркад ьич получал и читал либеральную газету, не крайнюю, но того
направления, которого д ержалось большинство. И, несмотря на то, что ни наука, ни
искусство, ни политика, собственно, не интересовали его, он тверд о д ержался тех
взгляд ов на все эти пред меты, каких д ержалось большинство и его газета, и изменял их,
только когд а большинство изменяло их, или, лучше сказать, не изменял их, а они сами в
нем незаметно изменялись.
Степан Аркад ьич не избирал ни направления, ни взгляд ов, а эти направления и
взгляд ы сами приход или к нему, точно так же, как он не выбирал формы шляпы или
сюртука, а брал те, которые носят. А иметь взгляд ы ему, жившему в известном обществе,
при потребности некоторой д еятельности мысли, развивающейся обыкновенно в лета
зрелости, было так же необход имо, как иметь шляпу. Если и была причина, почему он
пред почитал либеральное направление консервативному, какого д ержались тоже многие
из его круга, то это произошло не оттого, чтоб он наход ил либеральное направление

более разумным, но потому, что оно под ход ило ближе к его образу жизни. Либеральная
партия говорила, что в России все д урно, и д ействительно, у Степана Аркад ьича д олгов
было много, а д енег решительно нед оставало. Либеральная партия говорила, что брак есть
отжившее учрежд ение и что необход имо перестроить его, и д ействительно, семейная
жизнь д оставляла мало уд овольствия Степану Аркад ьичу и принужд ала его лгать и
притворяться, что было так противно его натуре. Либеральная партия говорила, или,
лучше, под разумевала, что религия есть только узд а д ля варварской части населения, и
д ействительно, Степан Аркад ьич не мог вынести без боли в ногах д аже короткого
молебна и не мог понять, к чему все эти страшные и высокопарные слова о том свете,
когд а и на этом жить было бы очень весело., Вместе с этим Степану Аркад ьичу,
любившему веселую шутку, было приятно иногд а озад ачить смирного человека тем, что
если уже горд иться пород ой, то не след ует останавливаться на Рюрике и отрекаться от
первого род оначальника — обезьяны. Итак, либеральное направление сд елалось
привычкой Степана Аркад ьича, и он любил свою газету, как сигару после обед а, за легкий
туман, который она производ ила в его голове. Он прочел руковод ящую статью, в которой
объяснялось, что в наше время совершенно напрасно под нимается вопль о том, буд то бы
рад икализм угрожает поглотить все консервативные элементы и буд то бы правительство
обязано принять меры д ля под авления революционной гид ры, что, напротив, «по нашему
мнению, опасность лежит не в мнимой революционной гид ре, а в упорстве
трад иционности, тормозящей прогресс», и т.д . Он прочел и д ругую статью, финансовую, в
которой упоминалось о Бентаме и Милле и под пускались тонкие шпильки
министерству.Со свойственною ему быстротою соображения он понимал значение всякой
шпильки: — от кого и на кого и по какому случаю она была направлена, и это, как всегд а,
д оставляло ему некоторое уд овольствие. Но сегод ня уд овольствие это отравлялось
воспоминанием о советах Матрены Филимоновны и о том, что в д оме так
неблагополучно. Он прочел и о том, что граф Бейст, как слышно, проехал в Висбад ен, и о
том, что нет более сед ых волос, и о прод аже легкой кареты, и пред ложение молод ой
особы; но эти свед ения не д оставляли ему, как прежд е, тихого, иронического
уд овольствия.
Окончив газету, вторую чашку кофе и калач с маслом, он встал, стряхнул крошки
калача с жилета и, расправив широкую груд ь, рад остно улыбнулся, не оттого, чтоб у него
на д уше было что-нибуд ь особенно приятное, — рад остную улыбку вызвало хорошее
пищеварение.
Но эта рад остная улыбка сейчас же напомнила ему все, и он зад умался.
Два д етские голоса (Степан Аркад ьич узнал голоса Гриши, меньшого мальчика, и Тани,
старшей д евочки) послышались за д верьми. Они что-то везли и уронили.
— Я говорила, что на крышу нельзя сажать пассажиров, — кричала по-английски
д евочка, — вот под бирай!
«Все смешалось, — под умал Степан Аркад ьич, — вон д ети од ни бегают». И, под ойд я к
д вери, он кликнул их. Они бросили шкатулку, пред ставлявшую поезд , и вошли к отцу.
Девочка, любимица отца, вбежала смело, обняла его и, смеясь, повисла у него на шее,
как всегд а, рад уясь на знакомый запах д ухов, распространявшийся от его бакенбард .
Поцеловав его, наконец, в покрасневшее от наклоненного положения и сияющее
нежностью лицо, д евочка разняла руки и хотела бежать назад ; но отец уд ержал ее..
— Что мама? — спросил он, вод я рукой по глад кой, нежной шейке д очери. —
Зд равствуй, — сказал он, улыбаясь зд оровавшемуся мальчику.
Он сознавал, что меньше любил мальчика, и всегд а старался быть ровен; но мальчик

чувствовал это и не ответил улыбкой на холод ную улыбку отца.
— Мама? Встала, — отвечала д евочка.
Степан Аркад ьич взд охнул. «Значит, опять не спала всю ночь», — под умал он.
— Что, она весела?
Девочка знала, что межд у отцом и матерью была ссора, и что мать не могла быть
весела, и что отец д олжен знать это, и что он притворяется, спрашивая об этом так легко.
И она покраснела за отца. Он тотчас же понял это и также покраснел.
— Не знаю, — сказала она. — Она не велела учиться, а велела ид ти гулять с мисс Гуль к
бабушке.
— Ну, ид и, Танчурочка моя. Ах д а, постой, — сказал он, все-таки уд ерживая ее и глад я
ее нежную ручку.
Он д остал с камина. гд е вчера поставил, коробочку конфет и д ал ей д ве, выбрав ее
любимые, шоколад ную и помад ную.
— Грише? — сказала д евочка, указывая на шоколад ную.
— Да, д а. — И еще раз поглад ив ее плечико, он поцеловал ее в корни волос, в шею и
отпустил ее.
— Карета готова, — сказал Матвей. — Да просительница, — прибавил он.
— Давно тут? — спросил Степан Аркад ьич.
— С полчасика.
— Сколько раз тебе приказано сейчас же д оклад ывать!
— Над о же вам д ать хоть кофею откушать, — сказал Матвей тем д ружески грубым
тоном, на который нельзя было серд иться.
— Ну, проси же скорее, — сказал Облонский, морщась от д осад ы.
Просительница, штабс-капитанша Калинина, просила о невозможном и бестолковом;
но Степан Аркад ьич, по своему обыкновению, усад ил ее, внимательно, не перебивая,
выслушал ее и д ал ей под робный совет, к кому и как обратиться, и д аже бойко и склад но
своим крупным, растянутым, красивым и четким почерком написал ей записочку к лицу,
которое могло ей пособить. Отпустив штабс-капитаншу. Степан Аркад ьич взял шляпу и
остановился, припоминая, не забыл ли чего. Оказалось, что он ничего не забыл, кроме
того, что хотел забыть, — жену.
«Ах д а!» Он опустил голову, и красивое лицо его приняло тоскливое выражение.
«Пойти или не пойти?» — говорил он себе. И внутренний голос говорил ему, что ход ить
не над обно, что, кроме фальши, тут ничего быть не может, что поправить, починить их
отношения невозможно, потому что невозможно сд елать ее опять привлекательною и
возбужд ающею любовь или его сд елать стариком, не способным любить. Кроме фальши и
лжи, ничего не могло выйти теперь; а фальшь и ложь были противны его натуре.
«Од нако когд а-нибуд ь же нужно; вед ь не может же это так остаться», — сказал он,
стараясь прид ать себе смелости. Он выпрямил груд ь, вынул папироску, закурил, пыхнул
д ва раза, бросил ее в перламутровую раковину-пепельницу, быстрыми шагами прошел
мрачную гостиную и отворил д ругую д верь, в спальню жены.
IV
Дарья Александ ровна, в кофточке и с пришпиленными на затылке косами уже ред ких,
когд а-то густых и прекрасных волоса с осунувшимся, худ ым лицом и большими,
выд ававшимися от худ обы лица, испуганными глазами, стояла сред и разбросанных по
комнате вещей пред открытою шифоньеркой, из которой она выбирала что-то. Услыхав

шаги мужа, она остановилась, гляд я на д верь и тщетно пытаясь прид ать своему лицу
строгое и презрительное выражение. Она чувствовала, что боится его и боится
пред стоящего свид ания. Она только что пыталась сд елать то, что пыталась сд елать уже
д есятый раз в эти три д ня: — отобрать д етские и свои вещи, которые она увезет к матери,
— и опять не могла на это решиться; но и теперь, как в прежние раза, она говорила себе,
что это не может так остаться, что она д олжна пред принять что-нибуд ь, наказать,
осрамить его, отомстить ему хоть малою частью той боли, которую он ей сд елал. Она все
еще говорила, что уед ет от него, но чувствовала, что это невозможно; это было
невозможно потому, что она не могла отвыкнуть считать его своим мужем и любить его.
Кроме того, она чувствовала, что если зд есь, в своем д оме, она ед ва успевала ухаживать за
своими пятью д етьми, то им буд ет еще хуже там, куд а она поед ет со всеми ими. И то в
эти три д ня меньшой заболел оттого, что его накормили д урным бульоном, а остальные
были вчера почти без обед а. Она чувствовала, что уехать невозможно; но, обманывая себя,
она все-таки отбирала вещи и притворялась, что уед ет.
Увид ав мужа, она опустила руку в ящик шифоньерки, буд то отыскивая что-то, и
оглянулась на него, только когд а он совсем вплоть под ошел к ней. Но лицо ее, которому
она хотела прид ать строгое и решительное выражение, выражало потерянность и
страд ание.
— Долли! — сказал он тихим, робким голосом. Он втянул голову в плечи и хотел
иметь жалкий и покорный вид , но он все-таки сиял свежестью и зд оровьем.
Она быстрым взгляд ом огляд ела с головы д о ног его сияющую свежестью и зд оровьем
фигуру. «Да, он счастлив и д оволен! — под умала она, — а я?!. И эта д оброта противная, за
которую все так любят его и хвалят; я ненавижу эту его д оброту», — под умала она. Рот ее
сжался, мускул щеки затрясся на правой стороне блед ного, нервного лица.
— Что вам нужно? — сказала она быстрым, не своим, груд ным голосом.
— Долли! — повторил он с д рожанием в голосе. — Анна приед ет сегод ня.
— Ну что же мне? Я не могу ее принять! — вскрикнула она.
— Но над о же, од нако, Долли..
— Уйд ите, уйд ите, уйд ите! — не гляд я на него, вскрикнула она, как буд то крик этот
был вызван физическою болью.
Степан Аркад ьич мог быть спокоен, когд а он д умал о жене, мог над еяться, что все
образуется, по выражению Матвея, и мог спокойно читать газету и пить кофе; но когд а он
увид ал ее измученное, страд альческое лицо, услыхал этот звук голоса, покорный суд ьбе и
отчаянный, ему захватило д ыхание, что-то под ступило к горлу, и глаза его заблестели
слезами.
— Боже мой, что я сд елал! Долли! Рад и бога! Вед ь… — он не мог прод олжать, рыд ание
остановилось у него в горле.
Она захлопнула шифоньерку и взглянула на него.
— Долли, что я могу сказать?.. Од но: — прости, прости… Вспомни, разве д евять лет
жизни не могут искупить минуты, минуты…
Она опустила глаза и слушала, ожид ая, что он скажет, как буд то умоляя его о том,
чтобы он как-нибуд ь разуверил ее.
— Минуты… минуты увлеченья… — выговорил он и хотел прод олжать, но при этом
слове, буд то от физической боли, опять под жались ее губы и опять запрыгал мускул щеки
на правой стороне лица.
— Уйд ите, уйд ите отсюд а! — закричала она еще пронзительнее, — и не говорите мне
про ваши увлечения, про ваши мерзости!

Она хотела уйти, но пошатнулась и взялась за спинку стула, чтоб опереться. Лицо его
расширилось, губы распухли, глаза налились слезами.
— Долли! — проговорил он, уже всхлипывая. — Рад и бога, под умай о д етях, они не
виноваты. Я виноват, и накажи меня, вели мне искупить свою вину. Чем я могу, я все
готов! Я виноват, нет слов сказать, как я виноват! Но, Долли, прости!
Она села. Он слышал ее тяжелое, громкое д ыхание, и ему было невыразимо жалко ее.
Она несколько раз хотела начать говорить, но не могла. Он жд ал.
— Ты помнишь д етей, чтоб играть с ними, а я помню и знаю, что они погибли теперь,
— сказала она, вид имо, од ну из фраз, которые она за эти три д ня не раз говорила себе.
Она сказала ему «ты», и он с благод арностью взглянул на нее и тронулся, чтобы взять
ее руку, но она с отвращением отстранилась от него.
— Я помню про д етей и поэтому все в мире сд елала бы, чтобы спасти их; но я сама не
знаю, чем я спасу их: — тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю с развратным
отцом, — д а, с развратным отцом… Ну, скажите, после того… что было, разве возможно
нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она,
возвышая голос. — После того как мой муж, отец моих д етей, вход ит в любовную связь с
гувернанткой своих д етей…
— Но что ж д елать? Что д елать? — говорил он жалким голосом, сам не зная, что он
говорит, и все ниже и ниже опуская голову.
— Вы мне гад ки, отвратительны! — закричала она, горячась все более и более. — Ваши
слезы — вод а! Вы никогд а не любили меня; в вас нет ни серд ца, ни благород ства! Вы мне
мерзки, гад ки, чужой, д а, чужой! — с болью и злобой произнесла она это ужасное д ля себя
слово чужой.
Он погляд ел на нее, и злоба, выразившаяся на ее лице, испугала и уд ивила его. Он не
понимал того, что его жалость к ней разд ражала ее. Она вид ела в нем к себе сожаленье, но
не любовь. «Нет, она ненавид ит меня. Она не простит», — под умал он.
— Это ужасно! Ужасно! — проговорил он.
В это время в д ругой комнате, вероятно упавши, закричал ребенок; Дарья
Александ ровна прислушалась, и лицо ее вд руг смягчилось.
Она, вид имо, опоминалась несколько секунд , как бы не зная, гд е она и что ей д елать, и,
быстро вставши, тронулась к д вери.
«Вед ь любит же она моего ребенка, — под умал он, заметив изменение ее лица при
крике ребенка, — моего ребенка; как же она может ненавид еть меня?»
— Долли, еще од но слово, — проговорил он, ид я за нею.
— Если вы пойд ете за мной, я позову люд ей, д етей! Пускай все знают, что вы под лец!
Я уезжаю нынче, а вы живите зд есь с своею любовницей!
И она вышла, хлопнув д верью.
Степан Аркад ьич взд охнул, отер лицо и тихими шагами пошел из комнаты. «Матвей
говорит: — образуется; но как? Я не вижу д аже возможности. Ах, ах, какой ужас! И как
тривиально она кричала, — говорил он сам себе, вспоминая ее крик и слова: — под лец и
любовница. — И, может быть, д евушки слыхали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан
Аркад ьич постоял несколько секунд од ин, отер глаза, взд охнул и, выпрямив груд ь, вышел
из комнаты.
Была пятница, и в столовой часовщик-немец завод ил часы. Степан Аркад ьич вспомнил
свою шутку об этом аккуратном плешивом часовщике, что немец «сам был завед ен на всю
жизнь, чтобы завод ить часы», — и улыбнулся. Степан Аркад ьич любил хорошую шутку. «А
может быть, и образуется! Хорошо словечко: — образуется, — под умал он. — Это над о

рассказать».
— Матвей! — крикнул он, — так устрой же все там с Марьей в д иванной д ля Анны
Аркад ьевны, — сказал он явившемуся Матвею.
— Слушаю-с.
Степан Аркад ьич над ел шубу и вышел на крыльцо.
— Кушать д ома не буд ете? — сказал провожавший Матвей.
— Как прид ется. Да вот возьми на расход ы, — сказал он, под авая д есять рублей из
бумажника. — Довольно буд ет?
— Довольно ли. не д овольно, вид но обойтись над о, — сказал Матвей, захлопывая
д верку и отступая на крыльцо.
Дарья Александ ровна межд у тем, успокоив ребенка и по звуку кареты поняв, что он
уехал, вернулась опять в спальню. Это было ед инственное убежище ее от д омашних забот,
которые обступали ее, как только она выход ила. Уже и теперь, в то короткое время, когд а
она выход ила в д етскую, англичанка и Матрена Филимоновна успели сд елать ей
несколько вопросов, не терпевших отлагательства и на которые она од на могла ответить:
— что над еть д етям на гулянье? д авать ли молоко? не послать ли за д ругим поваром?
— Ах, оставьте, оставьте меня! — сказала она и, вернувшись в спальню, села опять на
то же место, гд е она говорила с мужем, сжав исхуд авшие руки с кольцами, спускавшимися
с костлявых пальцев, и принялась перебирать в воспоминании весь бывший разговор.
«Уехал! Но чем же кончил он с нею? — д умала она. — Неужели он вид ает ее? Зачем я не
спросила его? Нет, нет, сойтись нельзя. Если мы и останемся в од ном д оме — мы чужие.
Навсегд а чужие!» — повторила она опять с особенным значением это страшное д ля нее
слово. «А как я любила, боже мой, как я любила его!.. Как я любила! И теперь разве я не
люблю его? Не больше ли, чем прежд е, я люблю его? Ужасно, главное, то…» — начала
она, но не д окончила своей мысли, потому что Матрена Филимоновна высунулась из
д вери.
— Уж прикажите за братом послать, — сказала она, — все он изготовит обед ; а то, по-
вчерашнему, д о шести часов д ети не евши.
— Ну, хорошо, я сейчас выйд у и распоряжусь. Да послали ли за свежим молоком?
И Дарья Александ ровна погрузилась в заботы д ня и потопила в них на время свое горе.
V
Степан Аркад ьич в школе учился хорошо благод аря своим хорошим способностям, но
был ленив и шалун и потому вышел из послед них; но, несмотря на свою всегд а
разгульную жизнь, небольшие чины и нестарые год ы, он занимал почетное и с хорошим
жалованьем место начальника в од ном из московских присутствий. Место это он получил
чрез мужа сестры Анны, Алексея Александ ровича Каренина, занимавшего од но из
важнейших мест в министерстве, к которому принад лежало присутствие; но если бы
Каренин не назначил своего шурина на это место, то чрез сотню д ругих лиц, братьев,
сестер, род ных, д воюрод ных, д яд ей, теток, Стива Облонский получил бы это место или
д ругое под обное, тысяч в шесть жалованья, которые ему были нужны, так как д ела его.
несмотря на д остаточное состояние жены, были расстроены.
Половина Москвы и Петербурга была род ня и приятели Степана Аркад ьича. Он
род ился в сред е тех люд ей, которые были и стали сильными мира сего. Од на треть
госуд арственных люд ей, стариков, были приятелями его отца и знали его в рубашечке;
д ругая треть были с ним на «ты», а третья треть были хорошие знакомые; след овательно,

разд аватели земных благ в вид е мест, аренд , концессий и тому под обного были все ему
приятели и не могли обойти своего; и Облонскому не нужно было особенно стараться,
чтобы получить выгод ное место; нужно было только не отказываться, не завид овать, не
ссориться, не обижаться, чего он, по свойственной ему д оброте, никогд а и не д елал. Ему
бы смешно показалось, если б ему сказали, что он не получит места с тем жалованьем,
которое ему нужно, тем более что он и не требовал чего-нибуд ь чрезвычайного; он хотел
только того, что получали его сверстники, а исполнять такого род а д олжность мог он не
хуже всякого д ругого.
Степана Аркад ьича не только любили все знавшие его за его д обрый, веселый нрав и
несомненную честность, но в нем, в его красивой, светлой наружности, блестящих глазах,
черных бровях, волосах, белизне и румянце лица, было что-то, физически д ействовавшее
д ружелюбно и весело на люд ей, встречавшихся с ним. «Ага! Стива! Облонский! Вот и он!»
— почти всегд а с рад остною улыбкой говорили, встречаясь с ним. Если и случалось
иногд а, что после разговора с ним оказывалось, что ничего особенно рад остного не
случилось, — на д ругой д ень, на третий опять точно так же все рад овались при встрече с
ним.
Занимая третий год место начальника од ного из присутственных мест в Москве,
Степан Аркад ьич приобрел, кроме любви, и уважение сослуживцев, под чиненных,
начальников и всех, кто имел д о него д ело. Главные качества Степана Аркад ьича,
заслужившие ему это общее уважение по службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной
снисход ительности к люд ям, основанной в нем на сознании своих нед остатков; во-
вторых, в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той,
что у него была в крови и с которою он совершенно равно и од инаково относился ко всем
люд ям, какого бы состояния и звания они ни были, и, в-третьих, — главное — в
совершенном равнод ушии к тому д елу, которым он занимался, вслед ствие чего он
никогд а не увлекался и не д елал ошибок.
Приехав к месту своего служения, Степан Аркад ьич, провожаемый почтительным
швейцаром, с портфелем прошел в свой маленький кабинет, над ел мунд ир и вошел в
присутствие. Писцы и служащие все встали, весело и почтительно кланяясь. Степан
Аркад ьич поспешно, как всегд а, прошел к своему месту, пожал руки членам и сел. Он
пошутил и поговорил, ровно сколько это было прилично, и начал занятия. Никто вернее
Степана Аркад ьича не умел найти ту границу свобод ы, простоты и официальности,
которая нужна д ля приятного занятия д елами. Секретарь весело и почтительно, как и все
в присутствии Степана Аркад ьича, под ошел с бумагами и проговорил тем фамильярно-
либеральным тоном, который введ ен был Степаном Аркад ьичем:
— Мы таки д обились свед ения из Пензенского губернского правления. Вот, не угод но
ли…
— Получили наконец? — проговорил Степан Аркад ьич, заклад ывая пальцем бумагу. —
Ну-с, господ а… — И присутствие началось.
«Если б они знали, — д умал он, с значительным вид ом склонив голову при слушании
д оклад а, — каким виноватым мальчиком полчаса тому назад был их пред сед атель!» — И
глаза его смеялись при чтении д оклад а.. До д вух часов занятия д олжны были ид ти не
прерываясь, а в д ва часа — перерыв и завтрак.
Еще не было д вух часов, когд а большие стеклянные д вери залы присутствия вд руг
отворились, и кто-то вошел. Все члены из-под портрета и из-за зерцала, обрад овавшись
развлечению, оглянулись на д верь; но сторож, стоявший у д вери, тотчас же изгнал
вошед шего и затворил за ним стеклянную д верь.

Когд а д ело было прочтено, Степан Аркад ьич встал, потянувшись, и, отд авая д ань
либеральности времени, в присутствии д остал папироску и пошел в свой кабинет. Два
товарища его, старый служака Никитин и камер-юнкер Гриневич, вышли с ним.
— После завтрака успеем кончить, — сказал Степан Аркад ьич.
— Как еще успеем! — сказал Никитин.
— А плут поряд очный д олжен быть этот Фомин, — сказал Гриневич об од ном из лиц,
участвовавших в д еле, которое они разбирали.
Степан Аркад ьич поморщился на слова Гриневича, д авая этим чувствовать, что
неприлично прежд евременно составлять сужд ение, и ничего ему не ответил.
— Кто это вход ил? — спросил он у сторожа.
— Какой-то, ваше превосход ительство, без спросу влез, только я отвернулся. Вас
спрашивали. Я говорю: — когд а выйд ут члены, тогд а…
— Гд е он?
— Нешто вышел в сени, а то все тут ход ил. Этот самый, — сказал сторож, указывая на
сильно сложенного широкоплечего человека с курчавою бород ой, который, не снимая
бараньей шапки, быстро и легко взбегал наверх по стертым ступенькам каменной
лестницы. 
Од ин 
из 
сход ивших 
вниз 
с 
портфелем 
худ ощавый 
чиновник,
приостановившись, неод обрительно посмотрел на ноги бегущего и потом вопросительно
взглянул на Облонского.
Степан Аркад ьич стоял над лестницей. Доброд ушно сияющее лицо его из-за шитого
воротника мунд ира просияло еще более, когд а он узнал вбегавшего.
— Так и есть! Левин, наконец! — проговорил он с д ружескою, насмешливою улыбкой,
огляд ывая под ход ившего к нему Левина. — Как это ты не побрезгал найти меня в этом
вертепе? — сказал Степан Аркад ьич, не д овольствуясь пожатием руки и целуя своего
приятеля. — Давно ли?
— Я сейчас приехал, и очень хотелось тебя вид еть, — отвечал Левин, застенчиво и
вместе с тем серд ито и беспокойно огляд ываясь вокруг.
— Ну, пойд ем в кабинет, — сказал Степан Аркад ьич, знавший самолюбивую и
озлобленную застенчивость своего приятеля; и, схватив его за руку, он повлек его за
собой, как буд то провод я межд у опасностями.
Степан Аркад ьич был на «ты» почти со всеми своими знакомыми: — со стариками
шестид есяти лет, с мальчиками д вад цати лет, с актерами, с министрами, с купцами и с
генерал-ад ъютантами, так что очень многие из бывших с ним на «ты» наход ились на д вух
крайних пунктах общественной лестницы и очень бы уд ивились, узнав, что имеют через
Облонского что-нибуд ь общее. Он был на «ты» со всеми, с кем пил шампанское, а пил он
шампанское со всеми, и поэтому, в присутствии своих под чиненных встречаясь с своими
постыд ными «ты», как он называл шутя многих из своих приятелей, он, со свойственным
ему тактом, умел уменьшать неприятность этого впечатления д ля под чиненных. Левин
не был постыд ный «ты», но Облонский с своим тактом почувствовал, что Левин д умает,
что он пред под чиненными может не желать выказать свою близость с ним, и потому
поторопился увести его в кабинет.
Левин был почти од них лет с Облонским и с ним на «ты» не по од ному шампанскому.
Левин был его товарищем и д ругом первой молод ости. Они любили д руг д руга, несмотря
на различие характеров и вкусов, как любят д руг д руга приятели, сошед шиеся в первой
молод ости. Но, несмотря на это, как часто бывает межд у люд ьми, избравшими различные
род ы д еятельности, кажд ый из них, хотя, рассужд ая, и оправд ывал д еятельность д ругого, в
д уше презирал ее. Кажд ому казалось, что та жизнь, которую он сам вед ет, есть од на

настоящая жизнь, а которую вед ет приятель — есть только призрак. Облонский не мог
уд ержать легкой насмешливой улыбки при вид е Левина. Уж который раз он вид ел его
приезжавшим в Москву из д еревни, гд е он что-то д елал, но что именно, того Степан
Аркад ьич никогд а не мог понять хорошенько, д а и не интересовался. Левин приезжал в
Москву всегд а взволнованный, торопливый, немножко стесненный и разд раженный этою
стесненностью и большею частью с совершенно новым, неожид анным взгляд ом на вещи.
Степан Аркад ьич смеялся над этим и любил это. Точно так же и Левин в д уше презирал и
город ской образ жизни своего приятеля и его службу, которую считал пустяками, и
смеялся над этим. Но разница была в том, что Облонский, д елая, что все д елают, смеялся
самоуверенно и д оброд ушно, а Левин не самоуверенно и иногд а серд ито.
— Мы тебя д авно жд али, — сказал Степан Аркад ьич, войд я в кабинет и выпустив руку
Левина, как бы этим показывая, что тут опасности кончились. — Очень, очень рад тебя
вид еть, — прод олжал он. — Ну, что ты? Как? Когд а приехал?
Левин молчал, погляд ывая на незнакомые ему лица д вух товарищей Облонского и в
особенности на руку элегантного Гриневича, с такими белыми д линными пальцами, с
такими д линными желтыми, загибавшимися в конце ногтями и такими огромными
блестящими запонками на рубашке, что эти руки, вид имо, поглощали все его внимание и
не д авали ему свобод ы мысли. Облонский тотчас заметил это и улыбнулся.
— Ах д а, позвольте вас познакомить, — сказал он. — Мои товарищи: — Филипп
Иваныч Никитин, Михаил Станиславич Гриневич, — и обратившись к Левину: — земский
д еятель, новый земский человек, гимнаст, под нимающий од ною рукой пять пуд ов,
скотовод и охотник и мой д руг, Константин Дмитрич Левин, брат Сергея Иваныча
Кознышева.
— Очень приятно, — сказал старичок.
— Имею честь знать вашего брата, Сергея Иваныча, — сказал Гриневич, под авая свою
тонкую руку с д линными ногтями.
Левин нахмурился, холод но пожал руку и тотчас же обратился к Облонскому. Хотя он
имел большое уважение к своему, известному всей России, од ноутробному брату
писателю, од нако он терпеть не мог, когд а к нему обращались не как к Константину
Левину, а как к брату знаменитого Кознышева.
— Нет, я уже не земский д еятель. Я со всеми разбранился и не езжу больше на
собрания, — сказал он, обращаясь к Облонскому.
— Скоро же! — с улыбкой сказал Облонский. — Но как? отчего?
— Длинная история. Я расскажу когд а-нибуд ь, — сказал Левин, но сейчас же стал
рассказывать. — Ну, коротко сказать, я убед ился, что никакой земской д еятельности нет и
быть не может, — заговорил он, как буд то кто-то сейчас обид ел его, — с од ной стороны,
игрушка, играют в парламент, а я ни д остаточно молод , ни д остаточно стар, чтобы
забавляться игрушками; а с д ругой (он заикнулся) стороны, это — сред ство д ля уезд ной
coterie наживать д еньжонки.. Прежд е были опеки, суд ы, а теперь земство, не в вид е
взяток, а в вид е незаслуженного жалованья, — говорил он так горячо, как буд то кто-
нибуд ь из присутствовавших оспаривал его мнение.
— Эге! Да ты, я вижу, опять в новой фазе, в консервативной, — сказал Степан
Аркад ьич. — Но, впрочем, после об этом.
— Да, после. Но мне нужно было тебя вид еть, — сказал Левин, с ненавистью
вгляд ываясь в руку Гриневича.
Степан Аркад ьич чуть заметно улыбнулся.
— Как же ты говорил, что никогд а больше не над енешь европейского платья? —

сказал он, огляд ывая его новое, очевид но от французского портного, платье. — Так! я
вижу: — новая фаза.
Левин вд руг покраснел, но не так, как краснеют взрослые люд и, — слегка, сами того не
замечая, но так, как краснеют мальчики, — чувствуя, что они смешны своей
застенчивостью, и вслед ствие того стыд ясь и краснея еще больше, почти д о слез. И так
странно было вид еть это умное, мужественное лицо в таком д етском состоянии, что
Облонский перестал смотреть на него.
— Да, гд е ж увид имся? Вед ь мне очень, очень нужно поговорить с тобою, — сказал
Левин.
Облонский как буд то зад умался:
— Вот что: — поед ем к Гурину завтракать и там поговорим. До трех я свобод ен.
— Нет, — под умав, отвечал Левин, — мне еще над о съезд ить.
— Ну, хорошо, так обед ать вместе.
— Обед ать? Да мне вед ь ничего особенного, только д ва слова сказать, спросить, а
после потолкуем.
— Так сейчас и скажи д ва слова, а бесед овать за обед ом.
— Два слова вот какие, — сказал Левин, — впрочем, ничего особенного.
Лицо его вд руг приняло злое выражение, происход ившее от усилия преод олеть свою
застенчивость.
— Что Щербацкие д елают? Все по-старому? — сказал он.
Степан Аркад ьич, знавший уже д авно, что Левин был влюблен в его свояченицу Кити,
чуть заметно улыбнулся, и глаза его весело заблестели.
— Ты сказал, д ва слова, а я в д вух словах ответить не могу, потому что… Извини на
минутку…
Вошел секретарь, с фамильярною почтительностью и некоторым, общим всем
секретарям, скромным сознанием своего превосход ства пред начальником в знании д ел,
под ошел с бумагами к Облонскому и стал, под вид ом вопроса, объяснять какое-то
затруд нение. Степан Аркад ьич, не д ослушав, положил ласково свою руку на рукав
секретаря.
— Нет, вы уж так сд елайте, как я говорил, — сказал он, улыбкой смягчая замечание, и,
кратко объяснив, как он понимает д ело, отод винул бумаги и сказал: — Так и сд елайте.
Пожалуйста, так, Захар Никитич.
Сконфуженный секретарь уд алился. Левин, во время совещания с секретарем
совершенно оправившись от своего смущения, стоял, облокотившись обеими руками на
стул, и на лице его было насмешливое внимание.
— Не понимаю, не понимаю, — сказал он.
— Чего ты не понимаешь? — так же весело улыбаясь и д оставая папироску, сказал
Облонский. Он жд ал от Левина какой-нибуд ь странной выход ки.
— Не понимаю, что вы д елаете, — сказал Левин, пожимая плечами. — Как ты можешь
это серьезно д елать?
— Отчего?
— Да оттого, что нечего д елать.
— Ты так д умаешь, но мы завалены д елом.
— Бумажным. Ну д а, у тебя д ар к этому, — прибавил Левин.
— То есть, ты д умаешь, что у меня есть нед остаток чего-то?
— Может быть, и д а, — сказал Левин. — Но все-таки я любуюсь на твое величие и
горжусь, что у меня д руг такой великий человек. Од нако ты мне не ответил на мой

вопрос, — прибавил он, с отчаянным усилием прямо гляд я в глаза Облонскому.
— Ну, хорошо, хорошо. Погод и еще, и ты прид ешь к этому. Хорошо, как у тебя три
тысячи д есятин в Каразинском уезд е, д а такие мускулы, д а свежесть, как у
д венад цатилетней д евочки, — а прид ешь и ты к нам. Да, так о том, что ты спрашивал: —
перемены нет, но жаль, что ты так д авно не был..
— А что? — испуганно спросил Левин.
— Да ничего, — отвечал Облонский. — Мы поговорим. Да ты зачем, собственно,
приехал?
— Ах, об этом тоже поговорим после, — опять д о ушей покраснев, сказал Левин.
— Ну, хорошо. Понятно, — сказал Степан Аркад ьич. — Так вид ишь ли: — я бы позвал
тебя к себе, но жена не совсем зд орова. А вот что: — если ты хочешь их вид еть, они,
наверное, нынче в Зоологическом сад у от четырех д о пяти. Кити на коньках катается. Ты
поезжай туд а, а я заед у, и вместе куд а-нибуд ь обед ать.
— Прекрасно, д о свид ания же.
— Смотри же, ты вед ь, я тебя знаю, забуд ешь или вд руг уед ешь в д еревню! — смеясь,
прокричал Степан Аркад ьич.
— Нет, верно.
И, вспомнив о том, что он забыл поклониться товарищам Облонского, только когд а он
был уже в д верях, Левин вышел из кабинета.
— Должно быть, очень энергический господ ин, — сказал Гриневич, когд а Левин
вышел.
— Да, батюшка, — сказал Степан Аркад ьич, покачивая головой, — вот счастливец! Три
тысячи д есятин в Каразинском уезд е, все вперед и, и свежести сколько! Не то что наш брат.
— Что ж вы-то жалуетесь, Степан Аркад ьич?
— Да скверно, плохо, — сказал Степан Аркад ьич, тяжело взд охнув.
VI
Когд а Облонский спросил у Левина, зачем он, собственно, приехал, Левин покраснел и
рассерд ился на себя за то, что покраснел, потому что он не мог ответить ему: — «Я
приехал сд елать пред ложение твоей свояченице», хотя он приехал только за этим.
Дома Левиных и Щербацких были старые д ворянские московские д ома и всегд а были
межд у собою в близких и д ружеских отношениях. Связь эта утверд илась еще больше во
время студ енчества Левина. Он вместе готовился и вместе поступил в университет с
молод ым князем Шербацким, братом Долли и Кити. В это время Левин часто бывал в
д оме Щербацких и влюбился в д ом Щербацких. Как это ни странно может показаться, но
Константин Левин был влюблен именно в д ом, в семью, в особенности в женскую
половину семьи Щербацких. Сам Левин не помнил своей матери, и ед инственная сестра
его была старше его, так что в д оме Щербацких он в первый раз увид ал ту самую сред у
старого д ворянского, образованного и честного семейства, которой он был лишен
смертью отца и матери. Все члены этой семьи, в особенности женская половина,
пред ставлялись ему покрытыми какою-то таинственною, поэтическою завесой, и он не
только не вид ел в них никаких нед остатков, но под этою поэтическою, покрывавшею их
завесой пред полагал самые возвышенные чувства и всевозможные совершенства. Для чего
этим трем барышням нужно было говорить через д ень по-французски и по-английски; д ля
чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого всегд а
слышались у брата наверху, гд е занимались студ енты; д ля чего езд или эти учителя

французской литературы, музыки, рисованья, танцев; д ля чего в известные часы все три
барышни с m-lle Linon под ъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных
шубках — Долли в д линной, Натали в полуд линной, а Кити в совершенно короткой, так
что статные ножки ее в туго натянутых красных чулках были на всем вид у; д ля чего им, в
сопровожд ении лакея с золотою кокард ой на шляпе, нужно было ход ить по Тверскому
бульвару, — всего этого и многого д ругого, что д елалось в их таинственном мире, он не
понимал, но знал, что все, что там д елалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту
таинственность совершавшегося.
Во время своего студ енчества он чуть было не влюбился в старшую, Долли, но ее
вскоре выд али замуж за Облонского. Потом он начал влюбляться во вторую. Он как буд то
чувствовал, что ему над о влюбиться в од ну из сестер, только не мог разобрать, в какую
именно. Но и Натали, только что показалась в свет, вышла замуж за д ипломата Львова.
Кити еще была ребенок, когд а Левин вышел из университета. Молод ой Щербацкий,
поступив в моряки, утонул в Балтийском море, и сношения Левина с Щербацкими,
несмотря на д ружбу его с Облонским, стали более ред ки. Но когд а в нынешнем год у, в
начале зимы, Левин приехал в Москву после год а в д еревне и увид ал Щербацких, он
понял, в кого из трех ему д ействительно сужд ено было влюбиться.
Казалось бы, ничего не могло быть проще того, чтобы ему, хорошей пород ы, скорее
богатому, чем бед ному человеку, трид цати д вух лет, сд елать пред ложение княжне
Щербацкой; по всем вероятностям, его тотчас признали бы хорошею партией. Но Левин
был влюблен, и поэтому ему казалось, что Кити была такое совершенство во всех
отношениях, такое существо превыше всего земного, а он такое земное низменное
существо, что не могло быть и мысли о том, чтобы д ругие и она сама признали его
д остойным ее.
Пробыв в Москве, как в чад у, д ва месяца, почти кажд ый д ень вид аясь с Кити в свете,
куд а он стал езд ить, чтобы встречаться с нею, Левин внезапно решил, что этого не может
быть, и уехал в д еревню.
Убежд ение Левина в том, что этого не может быть, основывалось на том, что в глазах
род ных он невыгод ная, нед остойная партия д ля прелестной Кити, а сама Кити не может
любить его. В глазах род ных он не имел никакой привычной, опред еленной д еятельности
и положения в свете, тогд а как его товарищи теперь, когд а ему было трид цать д ва год а,
были уже — который полковник и флигель-ад ъютант, который профессор, который
д иректор банка и железных д орог или пред сед атель присутствия, как Облонский; он же
(он знал очень хорошо, каким он д олжен был казаться д ля д ругих) был помещик,
занимающийся развед ением коров, стрелянием д упелей и постройками, то есть
безд арный малый, из которого ничего не вышло, и д елающий, по понятиям общества, то
самое, что д елают никуд а не год ившиеся люд и.
Сама же таинственная прелестная Кити не могла любить такого некрасивого, каким он
считал себя, человека, и, главное, такого простого, ничем не выд ающегося человека.
Кроме того, его прежние отношения к Кити — отношения взрослого к ребенку,
вслед ствие д ружбы с ее братом, — казались ему еще новою преград ой д ля любви.
Некрасивого, д оброго человека, каким он себя считал, можно, полагал он, любить как
приятеля, но чтобы быть любимым тою любовью, какою он сам любил Кити, нужно было
быть красавцем, а главное — особенным человеком.
Слыхал он, что женщины часто любят некрасивых, простых люд ей, но не верил этому,
потому что суд ил по себе, так как сам он мог любить только красивых, таинственных и
особенных женщин.

Но, пробыв д ва месяца од ин в д еревне, он убед ился, что это не было од но из тех
влюблений, которые он испытывал в первой молод ости; что чувство это не д авало ему
минуты покоя; что он не мог жить, не решив вопроса: — буд ет или не буд ет она его
женой; и что его отчаяние происход ило только от его воображения, что он не имеет
никаких д оказательств в том, что ему буд ет отказано. И он приехал теперь в Москву с
тверд ым решением сд елать пред ложение и жениться, если его примут. Или.. он не мог
д умать о том, что с ним буд ет, если ему откажут.
VII
Приехав с утренним поезд ом в Москву, Левин остановился у своего старшего брата по
матери Кознышева и, переод евшись, вошел к нему в кабинет, намереваясь тотчас же
рассказать ему, д ля чего он приехал, и просить его совета: — но брат был не од ин. У него
сид ел известный профессор философии, приехавший из Харькова, собственно, затем,
чтобы разъяснить нед оразумение, возникшее межд у ними по весьма важному
философскому вопросу. Профессор вел жаркую полемику против материалистов, а Сергей
Кознышев с интересом след ил за этою полемикой и, прочтя послед нюю статью
профессора, написал ему в письме свои возражения; он упрекал профессора за слишком
большие уступки материалистам. И профессор тотчас же приехал, чтобы столковаться.
Речь шла о мод ном вопросе: — есть ли граница межд у психическими и
физиологическими явлениями в д еятельности человека и гд е она?
Сергей Иванович встретил брата своею обычною д ля всех ласково-холод ною улыбкой
и, познакомив его с профессором, прод олжал разговор.
Маленький желтый человечек в очках, с узким лбом, на мгновение отвлекся от
разговора, чтобы позд ороваться, и прод олжал речь, не обращая внимания на Левина.
Левин сел в ожид ании, когд а уед ет профессор, но скоро заинтересовался пред метом
разговора.
Левин встречал в журналах статьи, о которых шла речь, и читал их, интересуясь ими,
как развитием знакомых ему, как естественнику по университету, основ естествознания,
но никогд а не сближал этих научных вывод ов о происхожд ении человека как животного,
о рефлексах, о биологии и социологии с теми вопросами о значении жизни и смерти д ля
себя самого, которые в послед нее время чаще и чаще приход или ему на ум.
Слушая разговор брата с профессором, он замечал, что они связывали научные вопросы
с зад ушевными, несколько раз почти под ход или к этим вопросам, но кажд ый раз, как
только они под ход или близко к самому, главному, как ему казалось, они тотчас же
поспешно отд алялись и опять углублялись в область тонких под разд елений, оговорок,
цитат, намеков, ссылок на авторитеты, и он с труд ом понимал, о чем речь.
— Я не могу д опустить, — сказал Сергей Иванович с обычною ему ясностью и
отчетливостью выражения и изяществом д икции, — я не могу ни в каком случае
согласиться с Кейсом, чтобы все мое пред ставление о внешнем мире вытекало из
впечатлений. Самое основное понятие бытия получено мною не чрез ощущение, ибо нет
и специального органа д ля перед ачи этого понятия.
— Да, но они, Вурст, и Кнауст, и Припасов, ответят вам, что ваше сознание бытия
вытекает из совокупности всех ощущений, что это сознание бытия есть результат
ощущений. Вурст д аже прямо говорит, что, коль скоро нет ощущения, нет и понятия
бытия.
— Я скажу наоборот, — начал Сергей Иванович…

Но тут Левину опять показалось, что они, под ойд я к самому главному, опять отход ят,
и он решился пред ложить профессору вопрос.
— Стало быть, если чувства мои уничтожены, если тело мое умрет, существования
никакого уж не может быть? — спросил он.
Профессор с д осад ой и как буд то умственною болью от перерыва оглянулся на
странного вопрошателя, похожего более на бурлака, чем на философа, и перенес глаза на
Сергея Ивановича, как бы спрашивая: — что ж тут говорить? Но Сергей Иванович,
который д алеко не с тем усилием и од носторонностью говорил, как профессор, и у
которого в голове оставался простор д ля того, чтоб и отвечать профессору и вместе
понимать ту простую и естественную точку зрения, с которой был сд елан вопрос,
улыбнулся и сказал:
— Этот вопрос мы не имеем еще права решать…
— Не имеем д анных, — под тверд ил профессор и прод олжал свои д овод ы. — Нет, —
говорил он, — я указываю на то, что если, как прямо говорит Припасов, ощущение и имеет
своим основанием впечатление, то мы д олжны строго различать эти д ва понятия.
Левин не слушал больше и жд ал, когд а уед ет профессор.
VIII
Когд а профессор уехал, Сергей Иванович обратился к брату:
— Очень рад , что ты приехал. Над олго? Что хозяйство?
Левин знал, что хозяйство мало интересует старшего брата и что он, только д елая ему
уступку, спросил его об этом, и потому ответил только о прод аже пшеницы и д еньгах.
Левин хотел сказать брату о своем намерении жениться и спросить его совета, он д аже
тверд о решился на это; но когд а он увид ел брата, послушал его разговора с профессором,
когд а услыхал потом этот невольный покровительственный тон, с которым брат
расспрашивал его о хозяйственных д елах (материнское имение их было нед еленное, и
Левин завед овал обеими частями), Левин почувствовал, что не может почему-то начать
говорить с братом о своем решении жениться. Он чувствовал что брат его не так, как ему
бы хотелось, посмотрит на это.
— Ну, что у вас земство, как? — спросил Сергей Иванович, который очень
интересовался земством и приписывал ему большое значение.
— А, право, не знаю…
— Как? Вед ь ты член управы?
— Нет, уж не член; я вышел, — отвечал Константин Левин, — и не езжу больше на
собрания.
— Жалко! — промолвил Сергей Иванович, нахмурившись.
Левин в оправд ание стал рассказывать, что д елалось на собраниях в его уезд е.
— Вот это всегд а так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы, русские, всегд а так.
Может быть, это и хорошая наша черта — способность вид еть свои нед остатки, но мы
пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегд а готова на языке. Я скажу тебе
только, что д ай эти же права, как наши земские учрежд ения, д ругому европейскому
народ у, — немцы и англичане выработали бы из них свобод у, а мы вот только смеемся.
— Но что же д елать? — виновато сказал Левин. — Это был мой послед ний опыт. И я от
всей д уши пытался. Не могу. Неспособен.
— Не неспособен, — сказал Сергей Иванович, — ты не так смотришь на д ело.
— Может быть, — уныло отвечал Левин..

— А ты знаешь, брат Николай опять тут..
Брат Николай был род ной и старший брат Константина Левина и од ноутробный брат
Сергея Ивановича, погибший человек, промотавший бóльшую д олю своего состояния,
вращавшийся в самом странном и д урном обществе и поссорившийся с братьями.
— Что ты говоришь? — с ужасом вскрикнул Левин.
— Почем ты знаешь?
— Прокофий вид ел его на улице.
— Зд есь, в Москве? Гд е он? Ты знаешь? — Левин встал со стула, как бы собираясь
тотчас же ид ти.
— Я жалею, что сказал тебе это, — сказал Сергей Иваныч, покачивая головой на
волнение меньшого брата. — Я посылал узнать, гд е он живет, и послал ему вексель его
Трубину, по которому я заплатил. Вот что он мне ответил.
И Сергей Иванович под ал брату записку из-под пресс-папье.
Левин прочел написанное странным, род ным ему почерком: — «Прошу покорно
оставить меня в покое. Это од но, чего я требую от своих любезных братцев. Николай
Левин».
Левин прочел это и, не под нимая головы, с запиской в руках стоял пред Сергеем
Ивановичем.
В д уше его боролись желание забыть теперь о несчастном брате и сознание того, что
это буд ет д урно.
— Он, очевид но, хочет оскорбить меня, — прод олжал Сергей Иванович, — но
оскорбить меня он не может, и я всей д ушой желал бы помочь ему, но знаю, что этого
нельзя сд елать.
— Да, д а, — повторял Левин. — Я понимаю и ценю твое отношение к нему; но я поед у
к нему.
— Если тебе хочется, съезд и, но я не советую, — сказал Сергей Иванович. — То есть в
отношении ко мне, я этого не боюсь, он тебя не поссорит со мной; но д ля тебя, я советую
тебе лучше не езд ить. Помочь нельзя. Впрочем, д елай, как хочешь.
— Может быть, и нельзя помочь, но я чувствую, особенно в эту минуту — ну д а это
д ругое — я чувствую, что я не могу быть спокоен.
— Ну, этого я не понимаю, — сказал Сергей Иванович. — Од но я понимаю, — прибавил
он, — это урок смирения. Я иначе и снисход ительнее стал смотреть на то, что называется
под лостью, после того как брат Николай стал тем, что он есть… Ты знаешь, что он
сд елал…
— Ах, это ужасно, ужасно! — повторял Левин.
Получив от лакея Сергея Ивановича ад рес брата, Левин тотчас же собрался ехать к
нему, но, обд умав, решил отложить свою поезд ку д о вечера. Прежд е всего, д ля того чтобы
иметь д ушевное спокойствие, над о было решить то д ело, д ля которого он приехал в
Москву. От брата Левин поехал в присутствие Облонского и, узнав о Щербацких, поехал
туд а, гд е ему сказали, что он может застать Кити.
IX
В четыре часа, чувствуя свое бьющееся серд це, Левин слез с извозчика у
Зоологического сад а и пошел д орожкой к горам и катку, наверное зная, что найд ет ее там,
потому что вид ел карету Щербацких у под ъезд а.
Был ясный морозный д ень. У под ъезд а ряд ами стояли кареты, сани, ваньки, жанд армы.

Чистый народ , блестя на ярком солнце шляпами, кишел у вход а и по расчищенным
д орожкам, межд у русскими д омиками с резными князьками; старые куд рявые березы сад а,
обвисшие всеми ветвями от снега, казалось, были разубраны в новые торжественные ризы.
Он шел по д орожке к катку и говорил себе: — «Над о не волноваться, над о
успокоиться. О чем ты? Чего ты? Молчи, глупое», — обращался он к своему серд цу. И чем
больше он старался себя успокоить, тем все хуже захватывало ему д ыхание. Знакомый
встретился и окликнул его, но Левин д аже не узнал, кто это был. Он под ошел к горам, на
которых гремели цепи спускаемых и под нимаемых салазок, грохотали катившиеся салазки
и звучали веселые голоса. Он прошел еще несколько шагов, и пред ним открылся каток, и
тотчас же сред и всех катавшихся он узнал ее.
Он узнал, что она тут, по рад ости и страху, охватившим его серд це. Она стояла,
разговаривая с д амой, на противоположном конце катка. Ничего, казалось, не было
особенного ни в ее од ежд е, ни в ее позе; но д ля Левина так же легко было узнать ее в
этой толпе, как розан в крапиве. Все освещалось ею. Она была улыбка, озарявшая все
вокруг. «Неужели я могу сойти туд а, на лед , под ойти к ней?» — под умал он. Место, гд е
она была, показалось ему нед оступною святыней, и была минута, что он чуть не ушел: —
так страшно ему стало. Ему нужно было сд елать усилие над собой и рассуд ить, что около
нее ход ят всякого род а люд и, что и сам он мог прийти туд а кататься на коньках. Он сошел
вниз, избегая под олгу смотреть на нее, как на солнце, но он вид ел ее, как солнце, и не
гляд я.
На льд у собирались в этот д ень нед ели и в эту пору д ня люд и од ного кружка, все
знакомые межд у собою. Были тут и мастера кататься, щеголявшие искусством, и
учившиеся за креслами, с робкими неловкими д вижениями, и мальчики, и старые люд и,
катавшиеся д ля гигиенических целей; все казались Левину избранными счастливцами,
потому что они были тут, вблизи от нее. Все катавшиеся, казалось, совершенно
равнод ушно обгоняли, д огоняли ее, д аже говорили с ней и совершенно независимо от нее
веселились, пользуясь отличным льд ом и хорошею погод ой.
Николай Щербацкий, д воюрод ный брат Кити, в коротенькой жакетке и узких
панталонах, сид ел с коньками на ногах на скамейке и, увид ав Левина, закричал ему:
— А, первый русский конькобежец! Давно ли? Отличный лед , над евайте же коньки.
— У меня и коньков нет, — отвечал Левин, уд ивляясь этой смелости и развязности в ее
присутствии и ни на секунд у не теряя ее из вид а, хотя и не гляд ел на нее. Он чувствовал,
что солнце приближалось к нему. Она была на угле и, тупо поставив узкие ножки в вы
ботинках, вид имо робея, катилась к нему, Отчаянно махавший руками и пригибавшийся к
земле мальчик в русском платье обгонял ее. Она катилась не совсем тверд о; вынув руки из
маленькой муфты, висевшей на снурке, она д ержала их наготове и, гляд я на Левина,
которого она узнала, улыбалась ему и своему страху. Когд а поворот кончился, она д ала
себе толчок упругою ножкой и под катилась прямо к Щербацкому; и, ухватившись за него
рукой, улыбаясь, кивнула Левину. Она была прекраснее, чем он воображал ее.
Когд а он д умал о ней, он мог себе живо пред ставить ее всю, в особенности прелесть
этой, с выражением д етской ясности и д оброты, небольшой белокурой головки, так
свобод но поставленной на статных д евичьих плечах. Детскость выражения ее лица в
соед инении с тонкой красотою стана составляли ее особенную прелесть, которую он
хорошо помнил; но, что всегд а, как неожид анность поражало в ней, это было выражение
ее глаз, кротких, спокойных и правд ивых, и в особенности ее улыбка, всегд а
переносившая Левина в волшебный мир, гд е он чувствовал себя умиленным и
смягченным, каким он мог запомнить себя в ред кие д ни своего раннего д етства.

— Давно ли вы зд есь? — сказала она, под авая ему руку. — Благод арствуйте, —
прибавила она, когд а он под нял платок, выпавший из ее муфты.
— Я? я нед авно, я вчера… нынче то есть… приехал, — отвечал Левин, не вд руг от
волнения поняв ее вопрос. — Я хотел к вам ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с
каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я не знал, что вы катаетесь на
коньках, и прекрасно катаетесь.
Она внимательно посмотрела на него, как бы желая понять причину его смущения.
— Вашу похвалу над о ценить. Зд есь сохранились пред ания, что вы лучший
конькобежец, — сказала она, стряхивая маленькою ручкой в черной перчатке иглы инея,
упавшие на муфту.
— Да, я когд а-то со страстью катался; мне хотелось д ойти д о совершенства.
— Вы все, кажется, д елаете со страстью, — сказала она улыбаясь. — Мне так хочется
посмотреть, как вы катаетесь. Над евайте же коньки, и д авайте кататься вместе.
«Кататься вместе! Неужели это возможно?» — д умал Левин, гляд я на нее.
— Сейчас над ену, — сказал он.
И он пошел над евать коньки.
— Давно не бывали у нас, суд арь, — говорил катальщик, под д ерживая ногу и
навинчивая каблук. — После вас никого из господ мастеров нету. Хорошо ли так буд ет? —
говорил он, натягивая ремень.
— Хорошо, хорошо, поскорей, пожалуйста, — отвечал Левнн, с труд ом уд ерживая
улыбку счастья, выступавшую невольно на его лице. «Да, — д умал он, — вот это жизнь,
вот это счастье! Вместе, сказала она, д авайте кататься вместе. Сказать ей теперь? Но вед ь я
оттого и боюсь сказать, что теперь я счастлив, счастлив хоть над ежд ой… А тогд а?.. Но
над о же! над о, над о! Прочь слабость!»
Левин стал на ноги, снял пальто и, разбежавшись по шершавому у д омика льд у,
выбежал на глад кий лед и покатился без усилия, как буд то од ною своею волей убыстряя,
укорачивая и направляя бег. Он приблизился к ней с робостью, но опять ее улыбка
успокоила его.
Она под ала ему руку, и они пошли ряд ом, прибавляя ход а, и чем быстрее, тем крепче
она сжимала его руку.
— С вами я бы скорее выучилась, я почему-то уверена в вас, — сказала она ему.
— И я уверен в себе, когд а вы опираетесь на меня, — сказал он, но тотчас же испугался
того, что сказал, и покраснел. И д ействительно, как только он произнес эти слова, вд руг,
как солнце зашло за тучи, лицо ее утратило всю свою ласковость, и Левин узнал знакомую
игру ее лица, означавшую усилие мысли: — на глад ком лбу ее вспухла морщинка.
— У вас нет ничего неприятного? Впрочем, я не имею права спрашивать, — быстро
проговорил он.
— Отчего же?.. Нет, у меня ничего нет неприятного, — отвечала она холод но и тотчас
же прибавила: — Вы не вид ели mademoiselle Linon?
— Нет еще.
— Под ите к ней, она так вас любит.
«Что это? Я огорчил ее. Господ и, помоги мне!» — под умал Левин и побежал к старой
француженке с сед ыми букольками, сид евшей на скамейке. Улыбаясь и выставляя свои
фальшивые зубы, она встретила его, как старого д руга.
— Да, вот растем, — сказала она ему, указывая глазами на Кити, — и стареем. Tiny bear
уже стал большой! — прод олжала француженка, смеясь, и напомнила ему его шутку о трех
барышнях, которых он называл тремя мед вед ями из английской сказки. — Помните, вы,

бывало, так говорили?
Он решительно не помнил этого, но она уже лет д есять смеялась этой шутке и любила
ее.
— Ну, ид ите, ид ите кататься. А хорошо стала кататься наша Кити, не правд а ли?
Когд а Левин опять под бежал к Кити, лицо ее уже было не строго, глаза смотрели так
же правд иво и ласково, но Левину показалось, что в ласковости ее был особенный,
умышленно спокойный тон. И ему стало грустно. Поговорив о своей старой гувернантке, о
ее странностях, она спросила его о его жизни.
— Неужели вам не скучно зимою в д еревне? — сказала она.
— Нет, не скучно, я очень занят, — сказал он, чувствуя, что она под чиняет его своему
спокойному тону, из которого он не в силах буд ет выйти, так же, как это было в начале
зимы.
— Вы над олго приехали? — спросила его Кити.
— Я не знаю, — отвечал он, не д умая о том, что говорит. Мысль о том, что если он
под д астся этому ее тону спокойной д ружбы, то он опять уед ет, ничего не решив, пришла
ему, и он решился возмутиться.
— Как не знаете?
— Не знаю. Это от вас зависит, — сказал он и тотчас же ужаснулся своим словам.
Не слыхала ли она его слов, или не хотела слышать, но она как бы спотыкнулась, д ва
раза стукнув ножкой, и поспешно покатилась прочь от него. Она под катилась к m-lle
Linon, что-то сказала ей и направилась к д омику, гд е д амы снимали коньки.
«Боже мой, что я сд елал! Господ и боже мой! помоги мне, научи меня», — говорил
Левин, молясь и вместе с тем чувствуя потребность сильного д вижения, разбегаясь и
выписывая внешние и внутренние круги.
В это время од ин из молод ых люд ей, лучший из новых конькобежцев, с папироской во
рту, в коньках, вышел из кофейной и, разбежавшись, пустился на коньках вниз по
ступеням, громыхая и под прыгивая. Он влетел вниз и, не изменив д аже свобод ного
положения рук, покатился по льд у.
— Ах, это новая штука! — сказал Левин и тотчас же побежал наверх, чтобы сд елать эту
новую штуку.
— Не убейтесь, над о привычку! — крикнул ему Николай Щербацкий.
Левин вошел на приступки, разбежался сверху сколько мог и пустился вниз, уд ерживая
в непривычном д вижении равновесие руками. На послед ней ступени он зацепился, но,
чуть д отронувшись д о льд а рукой, сд елал сильное д вижение, справился и, смеясь,
покатился д альше.
«Славный, милый», — под умала Кити в это время, выход я из д омика с m-lle Linon и
гляд я на него с улыбкой тихой ласки, как на любимого брата. «И неужели я виновата,
неужели я сд елала что-нибуд ь д урное? Они говорят: — кокетство. Я знаю, что я люблю не
его; но мне все-таки весело с ним, и он такой славный. Только зачем он это сказал?..» —
д умала она.
Увид ав уход ившую Кити и мать, встречавшую ее на ступеньках, Левин,
раскрасневшийся после быстрого д вижения, остановился и зад умался. Он снял коньки и
д огнал у выход а сад а мать с д очерью.
— Очень рад а вас вид еть, — сказала княгиня. — Четверги, как всегд а, мы принимаем.
— Стало быть, нынче?
— Очень рад ы буд ем вид еть вас, — сухо сказала княгиня.
Сухость эта огорчила Кити, и она не могла уд ержаться от желания заглад ить

холод ность матери. Она повернула голову и с улыбкой проговорила:
— До свид ания.
В это время Степан Аркад ьич, со шляпой набоку, блестя лицом и глазами, веселым
побед ителем вход ил в сад . Но, под ойд я к теще, он с грустным, виноватым лицом отвечал
на ее вопросы о зд оровье Долли. Поговорив тихо и уныло с тещей, он выпрямил груд ь и
взял под руку Левина.
— Ну что ж, ед ем? — спросил он. — Я все о тебе д умал, и я очень рад , что ты приехал,
— сказал он, с значительным вид ом гляд я ему в глаза.
— Ед ем, ед ем, — отвечал счастливый Левин, не перестававший слышать звук голоса,
сказавший: — «До свид ания», и вид еть улыбку, с которою это было сказано.
— В «Англию» или в «Эрмитаж»?
— Мне все равно.
— Ну, в «Англию», — сказал Степан Аркад ьич, выбрав «Англию» потому, что там он, в
«Англии», был более д олжен, чем в «Эрмитаже». Он потому считал нехорошим избегать
этой гостиницы. — У тебя есть извозчик? Ну и прекрасно, а то я отпустил карету.
Всю д орогу приятели молчали. Левин д умал о том, что означала эта перемена
выражения на лице Кити, и то уверял себя, что есть над ежд а, то приход ил в отчаяние и
ясно вид ел, что его над ежд а безумна, а межд у тем чувствовал себя совсем д ругим
человеком, не похожим на того, каким он был д о ее улыбки и слова д о свид ания.
Степан Аркад ьич д орогой сочинял меню.
— Ты вед ь любишь тюрбо? — сказал он Левину, под ъезжая.
— Что? — переспросил Левин. — Тюрбо? Да, я ужасно люблю тюрбо.
X
Когд а Левин вошел с Облонским в гостиницу, он не мог не заметить некоторой
особенности выражения, как бы сд ержанного сияния, на лице и во всей фигуре Степана
Аркад ьича. Облонский снял пальто и в шляпе набекрень прошел в столовую, отд авая
приказания липнувшим к нему татарам во фраках и с салфетками. Кланяясь направо и
налево нашед шимся и тут, как везд е, рад остно встречавшим его знакомым, он под ошел к
буфету, закусил вод ку рыбкой и что-то такое сказал раскрашенной, в ленточках, кружевах
и завитушках француженке, сид евшей за конторкой, что д аже эта француженка искренно
засмеялась. Левин же только оттого не выпил вод ки, что ему оскорбительна была эта
француженка, вся составленная, казалось, из чужих волос, poudre de riz и vinaigre de toilette.
Он, как от грязного места, поспешно отошел от нее. Вся д уша его была переполнена
воспоминанием о Кити, и в глазах его светилась улыбка торжества и счастья.
— Сюд а, ваше сиятельство, пожалуйте, зд есь не обеспокоят, ваше сиятельство, —
говорил особенно липнувший старый белесый татарин с широким тазом и
расход ившимися над ним фалд ами фрака. — Пожалуйте, ваше сиятельство, — говорил он
Левину, в знак почтения к Степану Аркад ьичу ухаживая и за его гостем.
Мгновенно разостлав свежую скатерть на покрытый уже скатертью круглый стол под
бронзовым бра, он под од винул бархатные стулья и остановился перед Степаном
Аркад ьичем с салфеткой и карточкой в руках, ожид ая приказаний.
— Если прикажете, ваше сиятельство, отд ельный кабинет сейчас опростается: — князь
Голицын с д амой. Устрицы свежие получены.
— А! устрицы.
Степан Аркад ьич зад умался.

— Не изменить ли план, Левин? — сказал он, остановив палец на карте. И лицо его
выражало серьезное нед оумение. — Хороши ли устрицы? Ты смотри!
— Фленсбургские, ваше сиятельство, остенд ских нет.
— Фленсбургские-то фленсбургские, д а свежи ли?
— Вчера получены-с.
— Так что ж, не начать ли с устриц, а потом уж и весь план изменить? А?
— Мне все равно. Мне лучше всего щи и каша; но вед ь зд есь этого нет.
— Каша а ла рюсс, прикажете? — сказал татарин, как няня над ребенком, нагибаясь над
Левиным.
— Нет, без шуток, что ты выберешь, то и хорошо. Я побегал на коньках, и есть хочется.
И не д умай, — прибавил он, заметив на лице Облонского нед овольное выражение, — чтоб
я не оценил твоего выбора. Я с уд овольствием поем хорошо.
— Еще бы! Что ни говори, это од но из уд овольствий жизни, — оказал Степан
Аркад ьич. — Ну, так д ай ты нам, братец ты мой, устриц д ва, или мало — три д есятка, суп с
кореньями…
— Прентаньер, — под хватил татарин. Но Степан Аркад ьич, вид но, не хотел ему
д оставлять уд овольствие называть по-французски кушанья.
— С кореньями, знаешь? Потом тюрбо под густым соусом, потом… ростбифу; д а
смотри, чтобы хорош был. Да каплунов, что ли, ну и консервов.
Татарин, вспомнив манеру Степана Аркад ьича не называть кушанья по французской
карте, не повторял за ним, но д оставил себе уд овольствие повторить весь заказ по карте:
— «Суп прентаньер, тюрбо сос Бомарше, пулард а лестрагон, масед уан д е фрюи…» — и
тотчас, как на пружинах, положив од ну переплетенную карту и под хватив д ругую, карту
вин, под нес ее Степану Аркад ьичу.
— Что же пить буд ем?
— Я что хочешь, только немного, шампанское, — сказал Левин.
— Как? сначала? А впрочем, правд а, пожалуй. Ты любишь с белою печатью?
— Каше блан, — под хватил татарин.
— Ну, так этой марки к устрицам под ай, а там вид но буд ет.
— Слушаю-с. Столового какого прикажете?
— Нюи под ай. Нет, уж лучше классический шабли.
— Слушаю-с. Сыру вашего прикажете?
— Ну д а, пармезану. Или ты д ругой любишь?
— Нет, мне все равно, — не в силах уд ерживать улыбки, говорил Левин.
И татарин с развевающимися фалд ами над широким тазом побежал и через пять минут
влетел с блюд ом открытых на перламутровых раковинах устриц и с бутылкой межд у
пальцами.
Степан Аркад ьич смял накрахмаленную салфетку, засунул ее себе за жилет и, положив
покойно руки, взялся за устрицы.
— А нед урны, — говорил он, сд ирая серебряною вилочкой с перламутровой раковины
шлюпающих устриц и проглатывая их од ну за д ругой. — Нед урны, — повторял он,
вскид ывая влажные и блестящие глаза то на Левина, то на татарина.
Левин ел и устрицы, хотя белый хлеб с сыром был ему приятнее. Но он любовался на
Облонского. Даже татарин, отвинтивший пробку и разливавший игристое вино по
разлатым тонким рюмкам, с заметною улыбкой уд овольствия, поправляя свой белый
галстук, погляд ывал на Степана Аркад ьича.
— А ты не очень любишь устрицы? — сказал Степан Аркад ьич, выпивая свой бокал, —

или ты озабочен? А?
Ему хотелось, чтобы Левин был весел. Но Левин не то что был не весел, он был
стеснен. С тем, что было у него в д уше, ему жутко и неловко было в трактире, межд у
кабинетами, гд е обед али с д амами, сред и этой беготни и суетни; эта обстановка бронз,
зеркал, газа, татар — все это было ему оскорбительно. Он боялся запачкать то, что
переполняло его д ушу.
— Я? Да, я озабочен; но, кроме того, меня это все стесняет, — сказал он. — Ты не
можешь пред ставить себе, как д ля меня, д еревенского жителя, все это д ико, как ногти
того господ ина, которого я вид ел у тебя…
— Да, я вид ел, что ногти бед ного Гриневича тебя очень заинтересовали, — смеясь,
сказал Степан Аркад ьич.
— Не могу, — отвечал Левин. — Ты постарайся, войд и в меня, стань на точку зрения
д еревенского жителя. Мы в д еревне стараемся привести свои руки в такое положение,
чтоб уд обно было ими работать; д ля этого обстригаем ногти, засучиваем иногд а рукава. А
тут люд и нарочно отпускают ногти, насколько они могут д ержаться, и прицепляют в вид е
запонок блюд ечки, чтоб уж ничего нельзя было д елать руками.
Степан Аркад ьич весело улыбался.
— Да, это признак того, что грубый труд ему не нужен. У него работает ум…
— Может быть. Но все-таки мне д ико, так же как мне д ико теперь то, что мы,
д еревенские жители, стараемся поскорее наесться, чтобы быть в состоянии д елать свое
д ело, а мы с тобой стараемся как можно д ольше не наесться и д ля этого ед им устрицы…
— Ну, разумеется, — под хватил Степан Аркад ьич. — Но в этом-то и цель образования:
— изо всего сд елать наслажд ение.
— Ну, если это цель, то я желал бы быть д иким.
— Ты и так д ик.. Вы все Левины д ики.
Левин взд охнул. Он вспомнил о брате Николае, и ему стало совестно и больно, и он
нахмурился; но Облонский заговорил о таком пред мете, который тотчас же отвлек его.
— Ну что ж, поед ешь нынче вечером к нашим, к Щербацким то есть? — сказал он,
отод вигая пустые шершавые раковины, прид вигая сыр и значительно блестя глазами.
— Да, я непременно поед у, — отвечал Левин. — Хотя мне показалось, что княгиня
неохотно звала меня.
— Что ты! Взд ор какой! Это ее манера… Ну д авай же, братец, суп!.. Это ее манера,
grande dame, — сказал Степан Аркад ьич. — Я тоже приед у, но мне на спевку к графине
Баниной над о. Ну как же ты не д ик? Чем же объяснить то, что ты вд руг исчез из Москвы?
Щербацкие меня опрашивали о тебе беспрестанно, как буд то я д олжен знать. А я знаю
только од но: — ты д елаешь всегд а то, что никто не д елает.
— Да, — сказал Левин мед ленно и взволнованно. — Ты прав, я д ик. Но только д икость
моя не в том, что я уехал, а в том, что я теперь приехал. Теперь я приехал.
— О, какой ты счастливец! — под хватил Степан Аркад ьич, гляд я в глаза Левину.
— Отчего?
— Узнаю коней ретивых по каким-то их таврам, юношей влюбленных узнаю по их
глазам, — прод екламировал Степан Аркад ьич. — У тебя все вперед и.
— А у тебя разве уж назад и?
— Нет, хоть не назад и, но у тебя буд ущее, а у меня настоящее — так, в пересыпочку.
— А что?
— Да нехорошо. Ну, д а я о себе же хочу говорить, и к тому же объяснить всего нельзя,
— сказал Степан Аркад ьич. — Так ты зачем же приехал в Москву?.. Эй, принимай! —

крикнул он татарину.
— Ты д огад ываешься? — отвечал Левин, не спуская со Степана Аркад ьича своих в
глубине светящихся глаз.
— Догад ываюсь, но не могу начать говорить об этом. Уж по этому ты можешь вид еть,
верно или не верно я д огад ываюсь, — сказал Степан Аркад ьич, с тонкою улыбкой гляд я
на Левина.
— Ну что же ты скажешь мне? — сказал Левин д рожащим голосом и чувствуя, что на
лице его д рожат все мускулы. — Как ты смотришь на это?
Степан Аркад ьич мед ленно выпил свой стакан шабли, не спуская глаз с Левина.
— Я? — сказал Степан Аркад ьич, — я ничего так не желал бы, как этого, ничего. Это
лучшее, что могло бы быть.
— Но ты не ошибаешься? Ты знаешь, о чем мы говорим? — проговорил Левин,
впиваясь глазами в своего собесед ника. — Ты д умаешь, что это возможно?
— Думаю, что возможно. Отчего же невозможно?
— Нет, ты точно д умаешь, что это возможно? Нет, ты скажи все, что ты д умаешь! Ну, а
если, если меня жд ет отказ?.. И я д аже уверен…
— Отчего же ты это д умаешь? — улыбаясь на его волнение, сказал Степан Аркад ьич.
— Так мне иногд а кажется. Вед ь это буд ет ужасно и д ля меня и д ля нее.
— Ну, во всяком случае д ля д евушки тут ничего ужасного нет. Всякая д евушка
горд ится пред ложением.
— Да, всякая д евушка, но не она.
Степан Аркад ьич улыбнулся. Он так знал это чувство Левина, знал, что д ля него все
д евушки в мире разд еляются на д ва сорта: — од ин сорт — это все д евушки в мире, кроме
ее, и эти д евушки имеют все человеческие слабости, и д евушки очень обыкновенные;
д ругой сорт — она од на, не имеющая никаких слабостей и превыше всего человеческого.
— Постой, соуса возьми, — сказал он, уд ерживая руку Левина, который отталкивал от
себя соус.
Левин покорно положил себе соуса, но не д ал есть Степану Аркад ьичу.
— Нет, ты постой, постой, — сказал он. — Ты пойми, что это д ля меня вопрос жизни и
смерти. Я никогд а ни с кем не говорил об этом. И ни с кем я не могу говорить об этом, как
с тобою. Вед ь вот мы с тобой по всему чужие: — д ругие вкусы, взгляд ы, все; но я знаю,
что ты меня любишь и понимаешь, и от этого я тебя ужасно люблю Но, рад и бога, буд ь
вполне откровенен.
— Я тебе говорю, что я д умаю, — сказал Степан Аркад ьич улыбаясь. — Но я тебе
больше скажу: — моя жена — уд ивительнейшая женщина… — Степан Аркад ьич
взд охнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, прод олжал: — У
нее есть д ар пред вид ения. Она насквозь вид ит люд ей; но этого мало, — она знает, что
буд ет, особенно по части браков. Она, например, пред сказала, что Шаховская выйд ет за
Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
— То есть как?
— Так, что она мало того что любит тебя, — она говорит, что Кити буд ет твоею женой
непременно.
При этих словах лицо Левина вд руг просияло улыбкой, тою, которая близка к слезам
умиления.
— Она это говорит! — вскрикнул Левин. — Я всегд а говорил, что она прелесть, твоя
жена. Ну и д овольно, д овольно об этом говорить, — сказал он, вставая с места.
— Хорошо, но сад ись же.

Но Левин не мог сид еть. Он прошелся д ва раза своими тверд ыми шагами по клеточке-
комнате, помигал глазами, чтобы не вид но было слез, и тогд а только сел опять за стол.
— Ты пойми, — сказал он, — что это не любовь. Я был влюблен, но это не то. Это не
мое чувство, а какая-то сила внешняя завлад ела мной. Вед ь я уехал, потому что решил, что
этого не может быть, понимаешь как счастье, которого не бывает на земле; но я бился с
собой и вижу, что без этого нет жизни. И над о решить…
— Для чего же ты уезжал?
— Ах, постой! Ах, сколько мыслей! Сколько над о спросить! Послушай. Ты вед ь не
можешь пред ставить себе, что ты сд елал д ля меня тем, что сказал. Я так счастлив, что
д аже гад ок стал; я все забыл… Я нынче узнал, что брат Николай… знаешь, он тут… я и про
него забыл. Мне кажется, что и он счастлив. Это врод е сумасшествия. Но од но ужасно…
Вот ты женился, ты знаешь это чувство… Ужасно то, что мы — старые, уже с прошед шим..
не любви, а грехов… вд руг сближаемся с существом чистым, невинным; это
отвратительно, и поэтому нельзя не чувствовать себя нед остойным.
— Ну, у тебя грехов немного.
— Ах, все-таки, — сказал Левин, — все-таки, «с отвращением читая жизнь мою, я
трепещу и проклинаю, и горько жалуюсь…» Да.
— Что ж д елать, так мир устроен, — сказал Степан Аркад ьич.
— Од но утешение, как в этой молитве, которую я всегд а любил, что не по заслугам
прости меня, а по милосерд ию. Так и она только простить может…
XI
Левин выпил свой бокал, и они помолчали.
— Од но еще я тебе д олжен сказать. Ты знаешь Вронского? — спросил Степан
Аркад ьич Левина.
— Нет, не знаю. Зачем ты спрашиваешь?
— Под ай д ругую, — обратился Степан Аркад ьич к татарину, д оливавшему бокалы и
вертевшемуся около них, именно когд а его не нужно было.
— Зачем мне знать Вронского?
— А затем тебе знать Вронского, что это од ин из твоих конкурентов.
— Что такое Вронский? — сказал Левин, и лицо его из того д етски-восторженного
выражения, которым только что любовался Облонский, вд руг перешло в злое и
неприятное.
— Вронский — это од ин из сыновей графа Кирилла Ивановича Вронского и од ин из
самых лучших образцов золоченой молод ежи петербургской. Я его узнал в Твери, когд а я
там служил, а он приезжал на рекрутский набор. Страшно богат, красив, большие связи,
флигель-ад ъютант и вместе с тем — очень милый, д обрый малый. Но более, чем просто
д обрый малый. Как я его узнал зд есь, он и образован и очень умен; это человек, который
д алеко пойд ет.
Левин хмурился и молчал.
— Ну-с, он появился зд есь вскоре после тебя, и, как я понимаю, он по уши влюблен в
Кити, и ты понимаешь, что мать…
— Извини меня, но я не понимаю ничего, — сказал Левин, мрачно насупливаясь. И
тотчас же он вспомнил о брате Николае и о том, как он гад ок, что мог забыть о нем.
— Ты постой, постой, — сказал Степан Аркад ьич, улыбаясь и трогая его руку. — Я тебе
сказал то, что я знаю, и повторяю, что в этом тонком и нежном д еле, сколько можно

д огад ываться, мне кажется, шансы на твоей стороне.
Левин откинулся назад на стул, лицо его было блед но.
— Но я бы советовал тебе решить д ело как можно скорее, — прод олжал Облонский,
д оливая ему бокал.
— Нет, благод арствуй, я больше не могу пить, — сказал Левин, отод вигая свой бокал.
— Я буд у пьян… Ну, ты как поживаешь? — прод олжал он, вид имо желая переменить
разговор.
— Еще слово: — во всяком случае, советую решить вопрос скорее. Нынче не советую
говорить, — сказал Степан Аркад ьич. — Поезжай завтра утром, классически, д елать —
пред ложение, и д а благословит тебя бог…
— Что ж ты, все хотел на охоту ко мне приехать? Вот приезжай весной, — сказал
Левин.
Теперь он всею д ушой раскаивался, что начал этот разговор со Степаном Аркад ьичем.
Его особенное чувство было осквернено разговором о конкуренции какого-то
петербургского офицера, пред положениями и советами Степана Аркад ьича.
Степан Аркад ьич улыбнулся. Он понимал, что д елалось в д уше Левина.
— Приед у когд а-нибуд ь, — сказал он. — Да, брат, — женщины — это винт, на котором
все вертится. Вот и мое д ело плохо, очень плохо. И все от женщин. Ты мне скажи
откровенно, — прод олжал он, д остав сигару и д ержась од ною рукой за бокал, — ты мне
д ай совет.
— Но в чем же?
— Вот в чем. Положим, ты женат, ты любишь жену, но ты увлекся д ругою женщиной…
— Извини, но я решительно не понимаю этого, как бы… все равно как не понимаю, как
бы я теперь, наевшись, тут же пошел мимо калачной и украл бы калач.
Глаза Степана Аркад ьича блестели больше обыкновенного.
— Отчего же? Калач иногд а так пахнет, что не уд ержишься. Himmlisch ist's, wenn ich
bezwungen Meine irdische Begier; Aber noch wenn's nicht gelungen, Hatt'ich auch recht hubsch
Plaisir!
Говоря это, Степан Аркад ьич, тонко улыбался. Левин тоже не мог не улыбнуться.
— Да, но без шуток, — прод олжал Облонский. — Ты пойми, что женщина, милое,
кроткое, любящее существо, бед ная, од инокая и всем пожертвовала. Теперь, когд а уже
д ело сд елано, — ты пойми, — неужели бросить ее? Положим: — расстаться, чтобы не
разрушить семейную жизнь; но неужели не пожалеть ее, не устроить, не смягчить?
— Ну, уж извини меня. Ты знаешь, д ля меня все женщины д елятся на д ва сорта… то
есть нет… вернее: — есть женщины, и есть… Я прелестных пад ших созд аний не вид ал и
не увижу, а такие, как та крашеная француженка у конторки, с завитками, — это д ля меня
гад ины, и все пад шие — такие же.
— А евангельская?
— Ах, перестань! Христос никогд а бы не сказал этих слов, если бы знал, как буд ут
злоупотреблять ими. Изо всего евангелия только и помнят эти слова. Впрочем, я говорю
не то, что д умаю, а то, что чувствую. Я имею отвращение к пад шим женщинам. Ты пауков
боишься, а я этих гад ин. Ты вед ь, наверно, не изучал пауков и не знаешь их нравов: — так
и я.
— Хорошо тебе так говорить; это — все равно, как этот д иккенсовский господ ин,
который перебрасывает левою рукой через правое плечо все затруд нительные вопросы. Но
отрицание факта — не ответ. Что ж д елать, ты мне скажи, что д елать? Жена стареется, а ты
полон жизни. Ты не успеешь оглянуться, как ты уже чувствуешь, что ты не можешь

любить любовью жену, как бы ты ни уважал ее. А тут вд руг под вернется любовь, и ты
пропал, пропал! — с унылым отчаянием проговорил Степан Аркад ьич.
Левин усмехнулся.
— Да, и пропал, — прод олжал Облонский. — Но что же д елать?
— Не красть калачей.
Степан Аркад ьич рассмеялся.
— О моралист! Но ты пойми, есть д ве женщины: — од на настаивает только на своих
правах, и права эти твоя любовь, которой ты не можешь ей д ать; а д ругая жертвует тебе
всем и ничего не требует. Что тебе д елать? Как поступить? Тут страшная д рама.
— Если ты хочешь мою исповед ь относительно этого, то я скажу тебе, что не верю,
чтобы тут была д рама. И вот почему. По-моему, любовь… обе любви, которые, помнишь,
— Платон опред еляет в своем «Пире», обе любви служат пробным камнем д ля люд ей.
Од ни люд и понимают только од ну, д ругие д ругую. И те, что понимают только
неплатоническую любовь, напрасно говорят о д раме. При такой любви не может быть
никакой д рамы. «Покорно вас благод арю за уд овольствие, мое почтенье», вот и вся д рама.
А д ля платонической любви не может быть д рамы, потому что в такой любви все ясно и
чисто, потому что…
В эту минуту Левин вспомнил о своих грехах и о внутренней борьбе, которую он
пережил. И он неожид анно прибавил:
— А впрочем, может быть, ты и прав. Очень может быть… Но я не знаю, решительно
не знаю.
— Вот вид ишь ли, — сказал Степан Аркад ьич, — ты очень цельный человек. Это твое
качество и твой нед остаток. Ты сам цельный характер и хочешь, чтобы вся жизнь
слагалась из цельных явлений, а этого не бывает. Ты вот презираешь общественную
служебную 
д еятельность, 
потому 
что 
тебе 
хочется, 
чтобы 
д ело 
постоянно
соответствовало цели, а этого не бывает. Ты хочешь тоже, чтобы д еятельность од ного
человека всегд а имела цель, чтобы любовь и семейная жизнь всегд а были од но. А этого
не бывает. Все разнообразие, вся прелесть, вся красота жизни слагается из тени и света.
Левин взд охнул и ничего не ответил. Он д умал о своем и не слушал Облонского.
И вд руг они оба почувствовали, что хотя они и д рузья, хотя они обед али вместе и пили
вино, которое д олжно было бы еще более сблизить их, но что кажд ый д умает только о
своем, и од ному д о д ругого нет д ела. Облонский уже не раз испытывал это случающееся
после обед а крайнее разд воение вместо сближения и знал, что над о д елать в этих случаях.
— Счет! — крикнул он и вышел в сосед нюю залу, гд е тотчас же встретил знакомого
ад ъютанта и вступил с ним в разговор об актрисе и ее сод ержателе. И тотчас же в
разговоре с ад ъютантом Облонский почувствовал облегчение и отд охновение от
разговора с Левиным, который вызывал его всегд а на слишком большое умственное и
д ушевное напряжение.
Когд а татарин явился со счетом в д вад цать шесть рублей с копейками и с
д ополнением на вод ку, Левин, которого в д ругое время, как д еревенского жителя, привел
бы в ужас счет на его д олю в четырнад цать рублей, теперь не обратил внимания на это,
расплатился и отправился д омой, чтобы переод еться и ехать к Щербацким, гд е решится
его суд ьба.
XII
Княжне Кити Щербацкой было восемнад цать лет. Она выезжала первую зиму. Успехи

ее в свете были больше, чем обеих ее старших сестер, и больше, чем д аже ожид ала
княгиня. Мало того, что юноши, танцующие на московских балах, почти все были
влюблены в Кити, уже в первую зиму пред ставились д ве серьезные партии: — Левин и,
тотчас же после его отъезд а, граф Вронский.
Появление Левина в начале зимы, его частые посещения и явная любовь к Кити были
повод ом к первым серьезным разговорам межд у род ителями Кити о ее буд ущности и к
спорам межд у князем и княгинею. Князь был на стороне Левина, говорил, что он ничего
не желает лучшего д ля Кити. Княгиня же, со свойственною женщинам привычкой
обход ить вопрос, говорила, что Кити слишком молод а, что Левин ничем не показывает,
что имеет серьезные намерения, что Кити не имеет к нему привязанности, и д ругие
д овод ы; но не говорила главного, того, что она жд ет лучшей партии д ля д очери, и что
Левин несимпатичен ей, и что она не понимает его. Когд а же Левин внезапно уехал,
княгиня была рад а и с торжеством говорила мужу: — «Вид ишь, я была права». Когд а же
появился Вронский, она еще более была рад а, утверд ившись в своем мнении, что Кити
д олжна сд елать не просто хорошую, но блестящую партию.
Для матери не могло быть никакого сравнения межд у Вронским и Левиным. Матери
не нравились в Левине и его странные и резкие сужд ения, и его неловкость в свете,
основанная, как она полагала, на горд ости, и его, по ее понятиям, д икая какая-то жизнь в
д еревне, с занятиями скотиной и мужиками; не нравилось очень и то, что он, влюбленный
в ее д очь, езд ил в д ом полтора месяца, чего-то как буд то жд ал, высматривал, как буд то
боялся, не велика ли буд ет честь, если он сд елает пред ложение, и не понимал, что, езд я в
д ом, гд е д евушка невеста, над о было объясниться. И вд руг, не объяснившись, уехал.
«Хорошо, что он так непривлекателен, что Кити не влюбилась в него», — д умала мать.
Вронский уд овлетворял всем желаниям матери. Очень богат, умен, знатен, на пути
блестящей военной карьеры и обворожительный человек. Нельзя было ничего лучшего
желать.
Вронский на балах явно ухаживал за Кити, танцевал с нею и езд ил в д ом, стало быть
нельзя было сомневаться в серьезности его намерений. Но, несмотря на то, мать всю эту
зиму наход илась в страшном беспокойстве и волнении.
Сама княгиня вышла замуж трид цать лет тому назад , по сватовству тетки. Жених, о
котором было все уже вперед известно, приехал, увид ал невесту, и его увид али; сваха
тетка узнала и перед ала взаимно произвед енное впечатление; впечатление было хорошее;
потом в назначенный д ень было сд елано род ителям и принято ожид аемое пред ложение.
Все произошло очень легко и просто. По крайней мере так казалось княгине. Но на своих
д очерях она испытала, как не легко и не просто это, кажущееся обыкновенным, д ело —
выд авать д очерей замуж. Сколько страхов было пережито, сколько мыслей перед умано,
сколько д енег потрачено, сколько столкновений с мужем при выд аче замуж старших д вух,
Дарьи и Натальи! Теперь, при вывозе меньшой, — переживались те же страхи, те же
сомнения и еще большие, чем из-за старших, ссоры с мужем. Старый князь, как и все отцы,
был особенно щепетилен насчет чести и чистоты своих д очерей; он был неблагоразумно
ревнив к д очерям, и особенно к Кити, которая была его любимица, и на кажд ом шагу
д елал сцены княгине за то, что она компрометирует д очь. Княгиня привыкла к этому еще
с первыми д очерьми, но теперь она чувствовала, что щепетильность князя имеет больше
оснований. Она вид ела, что в послед нее время многое изменилось в приемах общества,
что обязанности матери стали еще труд нее. Она вид ела, что сверстницы Кити составляли
какие-то общества, отправлялись на какие-то курсы, свобод но обращались с мужчинами,
езд или од ни по улицам, многие не присед али и, главное, были все тверд о уверены, что

выбрать себе мужа есть их д ело, а не род ителей. «Нынче уж так не выд ают замуж, как
прежд е», — д умали и говорили все эти молод ые д евушки и все д аже старые люд и. Но как
же нынче выд ают замуж, княгиня ни от кого не могла узнать. Французский обычай —
род ителям решать суд ьбу д етей — был не принят, осужд ался. Английский обычай —
совершенной свобод ы д евушки — был тоже не принят и невозможен в русском обществе.
Русский обычай сватовства считался чем-то безобразным, над ним смеялись, все и сама
княгиня. Но как над о выход ить и выд авать замуж, никто не знал. Все, с кем княгине
случалось толковать об этом, говорили ей од но: — «Помилуйте, в наше время уж пора
оставить эту старину. Вед ь молод ым люд ям в брак вступать, а не род ителям; стало быть, и
над о оставить молод ых люд ей устраиваться, как они знают». Но хорошо было говорить
так тем, у кого не было д очерей; а княгиня понимала, что при сближении д очь могла
влюбиться, и влюбиться в того, кто не захочет жениться, или в того, кто не год ится в
мужья. И сколько бы ни внушали княгине, что в наше время молод ые люд и сами д олжны
устраивать свою суд ьбу, она не могла верить этому, как не могла бы верить тому, что в
какое бы то ни было время д ля пятилетних д етей самыми лучшими игрушками д олжны
быть заряженные пистолеты. И потому княгиня беспокоилась с Кити больше, чем со
старшими д очерьми.
Теперь она боялась, чтобы Вронский не ограничился од ним ухаживаньем за ее
д очерью. Она вид ела, что д очь уже влюблена в него, но утешала себя тем, что он честный
человек и потому не сд елает этого. Но вместе с тем она знала, как с нынешнею свобод ой
обращения легко вскружить голову д евушки и как вообще мужчины легко смотрят на эту
вину. На прошлой нед еле Кити рассказала матери свой разговор во время мазурки с
Вронским. Разговор этот отчасти успокоил княгиню; но совершенно спокойною она не
могла быть. Вронский сказал Кити, что они, оба брата, так привыкли во всем под чиняться
своей матери, что никогд а не решатся пред принять что-нибуд ь важное, не
посоветовавшись с нею. «И теперь я жд у, как особенного счастья, приезд а матушки из
Петербурга», — сказал он.
Кити рассказала это, не прид авая никакого значения этим словам. Но мать поняла это
иначе. Она знала, что старуху жд ут со д ня на д ень, знала, оскорбить мать, не д елает
пред ложения; од нако ей так хотелось и самого брака и, более всего, успокоения от своих
тревог, что она верила этому. Как ни горько было теперь княгине вид еть несчастие
старшей д очери Долли, сбиравшейся оставить мужа, волнение о решавшейся суд ьбе
меньшой д очери поглощало все ее чувства. Нынешний д ень, с появлением Левина, ей
прибавилось еще новое беспокойство. Она боялась, чтобы д очь, имевшая, как ей казалось,
од но время чувство к Левину, из излишней честности, не отказала бы Вронскому и
вообще чтобы приезд Левина не запутал, — не зад ержал д ела, столь близкого к
окончанию.
— Что он, д авно ли приехал? — сказала княгиня про Левина, когд а они вернулись
д омой.
— Нынче, maman.
— Я од но хочу сказать, — начала княгиня, и по серьезно-оживленному лицу ее Кити
угад ала, о чем буд ет речь.
— Мама, — сказала она, вспыхнув и быстро поворачиваясь к ней, — пожалуйста,
пожалуйста, не говорите ничего про это. Я знаю, я все знаю.
Она желала того же, чего желала и мать, но мотивы желания матери оскорбляли ее.
— Я только хочу сказать, что, под ав над ежд у од ному…
— Мама, голубчик, рад и бога, не говорите. Так страшно говорить про это.

— Не буд у, не буд у, — сказала мать, увид ав слезы на глазах д очери, — но од но, моя
д уша: — ты мне обещала, что у тебя не буд ет от меня тайны. Не буд ет?
— Никогд а, мама, никакой, — отвечала Кити, покраснев и взглянув прямо в лицо
матери. — Но мне нечего говорить теперь. Я… я… если бы хотела, я не знаю, что сказать и
как… я не знаю..
«Нет, неправд у не может она сказать с этими глазами», — под умала мать, улыбаясь на
ее волнение и счастие. Княгиня улыбалась тому, как огромно и значительно кажется ей,
бед няжке, то, что происход ит теперь в ее д уше.
XIII
Кити испытывала после обед а и д о начала вечера чувство, под обное тому, какое
испытывает юноша пред битвою. Серд це ее билось сильно, и мысли не могли ни на чем
остановиться.
Она чувствовала, что нынешний вечер, когд а они оба в первый раз встречаются,
д олжен быть решительный в ее суд ьбе. И она беспрестанно пред ставляла себе их, то
кажд ого порознь, то вместе обоих. Когд а она д умала о прошед шем, она с уд овольствием, с
нежностью 
останавливалась 
на 
воспоминаниях 
своих 
отношений 
к 
Левину.
Воспоминания д етства и воспоминания о д ружбе Левина с ее умершим братом прид авали
особенную поэтическую прелесть ее отношениям с ним. Его любовь к ней, в которой она
была уверена, была лестна и рад остна ей. И ей легко было вспомнить о Левине. В
воспоминание же о Вронском примешивалось что-то неловкое, хотя он был в высшей
степени светский и спокойный человек; как буд то фальшь какая-то была, — не в нем, он
был очень прост и мил, — но в ней самой, тогд а как с Левиным она чувствовала себя
совершенно простою и ясною. Но зато, как только она д умала о буд ущем с Вронским, пред
ней 
вставала 
перспектива 
блестяще-счастливая; 
с 
Левиным 
же 
буд ущность
пред ставлялась туманною.
Взойд я наверх од еться д ля вечера и взглянув в зеркало, она с рад остью заметила, что
она в од ном из своих хороших д ней и в полном облад ании всеми своим силами, а это ей
так нужно было д ля пред стоящего: — она чувствовала в себе внешнюю тишину и
свобод ную грацию д вижений.
В половине восьмого, только что она сошла в гостиную, лакей д оложил: —
«Константин Дмитрич Левин». Княгиня была еще в своей комнате, и князь не выход ил.
«Так и есть», — под умала Кити, и вся кровь прилила ей к серд цу. Она ужаснулась своей
блед ности, взглянув в зеркало.
Теперь она верно знала, что он затем и приехал раньше, чтобы застать ее од ну и
сд елать пред ложение. И тут только в первый раз все д ело пред ставилось ей совсем с
д ругой, новой стороны. Тут только она поняла, что вопрос касается не ее од ной, — с кем
она буд ет счастлива и кого она любит, — но что сию минуту она д олжна оскорбить
человека, которого она любит. И оскорбить жестоко… За что? За то, что он, милый, любит
ее, влюблен в нее. Но, д елать нечего, так нужно, так д олжно.
«Боже мой, неужели это я сама д олжна сказать ему? — под умала она. — Ну что я скажу
ему? Неужели я скажу ему, что я его не люблю? Это буд ет неправд а. Что ж я скажу ему?
Скажу, что люблю д ругого? Нет, это невозможно. Я уйд у, уйд у».
Она уже под ход ила к д верям, когд а услыхала его шаги. «Нет! нечестно. Чего мне
бояться? Я ничего д урного не сд елала. Что буд ет, то буд ет! Скажу правд у. Да с ним не
может быть неловко. Вот он», — сказала она себе, увид ав всю его сильную и робкую

фигуру с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула ему в лицо,
как бы умоляя его о пощад е, и под ала руку.
— Я не вовремя, кажется, слишком рано, — сказал он, оглянув пустую гостиную. Когд а
он увид ал, что его ожид ания сбылись, что ничто не мешает ему высказаться, лицо его
сд елалось мрачно.
— О нет, — сказала Кити и села к столу.
— Но я только того и хотел, чтобы застать вас од ну, — начал он, не сад ясь и не гляд я
на нее, чтобы не потерять смелости.
— Мама сейчас выйд ет. Она вчера очень устала. Вчера…
Она говорила, сама не зная, что говорят ее губы, и не спуская с него умоляющего и
ласкающего взгляд а..
Он взглянул на нее; она покраснела и замолчала.
— Я сказал вам, что не знаю, над олго ли я приехал… что это от вас зависит…
Она все ниже и ниже склоняла голову, не зная сама, что буд ет отвечать на
приближавшееся.
— Что это от вас зависит, — повторил он. — Я хотел сказать… я хотел сказать… Я за
этим приехал… — что… быть моею женой! — проговорил он, не зная сам, что говорил;
но, почувствовав, что самое страшное сказано, остановился и посмотрел на нее.
Она тяжело д ышала, не гляд я на него. Она испытывала восторг. Душа ее была
переполнена счастьем. Она никак не ожид ала, что высказанная любовь его произвед ет на
нее такое сильное впечатление. Но это прод олжалось только од но мгновение. Она
вспомнила Вронского. Она под няла на Левина свои светлые правд ивые глаза и, увид ав его
отчаянное лицо, поспешно ответила:
— Этого не может быть… простите меня…
Как за минуту тому назад она была близка ему, как важна д ля его жизни! И как теперь
она стала чужд а и д алека ему!
— Это не могло быть иначе, — сказал он, не гляд я на нее.
Он поклонился и хотел уйти…
XIV
Но в это самое время вышла княгиня. На лице ее изобразился ужас, когд а она увид ела
их од них и их расстроенные лица. Левин поклонился ей и ничего не сказал. Кити молчала,
не под нимая глаз. «Слава богу, отказала», — под умала мать, и лицо ее просияло обычной
улыбкой, с которою она встречала по четвергам гостей. Она села и начала расспрашивать
Левина о его жизни в д еревне. Он сел опять, ожид ая приезд а гостей, чтоб уехать
незаметно.
Через пять минут вошла под руга Кити, прошлую зиму вышед шая замуж, графиня
Норд стон.
Это была сухая, желтая, с черными блестящими глазами, болезненная и нервная
женщина. Она любила Кити, и любовь ее к ней, как и всегд а любовь замужних к
д евушкам, выражалась в желании выд ать Кити по своему ид еалу счастья замуж, и потому
желала выд ать ее за Вронского. Левин, которого она в начале зимы часто у них встречала,
был всегд а неприятен ей. Ее постоянное и любимое занятие при встрече с ним состояло в
том, чтобы шутить над ним.
— Я люблю, когд а он с высоты своего величия смотрит на меня: — или прекращает
свой умный разговор со мной, потому что я глупа, или снисход ит. Я это очень люблю: —

снисход ит д о меня! Я очень рад а, что он меня терпеть не может, — говорила она о нем.
Она была права, потому что д ействительно Левин терпеть ее не мог и презирал за то,
чем она горд илась и что ставила себе в д остоинство, — за ее нервность, за ее утонченное
презрение и равнод ушие ко всему грубому и житейскому.
Межд у Норд стон и Левиным установилось то неред ко встречающееся в свете
отношение, что д ва человека, оставаясь по внешности в д ружелюбных отношениях,
презирают д руг д руга д о такой степени, что не могут д аже серьезно обращаться д руг с
д ругом и не могут д аже быть оскорблены од ин д ругим.
Графиня Норд стон тотчас же накинулась на Левина.
— А! Константин Дмитрич! Опять приехали в наш развратный Вавилон, — сказала она,
под авая ему крошечную желтую руку и вспоминая его слова, сказанные как-то в начале
зимы, что Москва есть Вавилон. — Что, Вавилон исправился или вы испортились? —
прибавила она, с усмешкой огляд ываясь на Кити.
— Мне очень лестно, графиня, что вы так помните мои слова, — отвечал Левин,
умевший оправиться и сейчас же по привычке вход я в свое шуточное отношение к
графине Норд стон. — Верно, они на вас очень сильно д ействуют.
— Ах, как же! Я все записываю. Ну что, Кити, ты опять каталась на коньках?..
И она стала говорить с Кити. Как ни неловко было Левину уйти теперь, ему все-таки
легче было сд елать эту неловкость, чем остаться весь вечер и вид еть Кити, которая
изред ка взгляд ывала на него и избегала его взгляд а. Он хотел встать, но княгиня, заметив,
что он молчит, обратилась к нему:
— Вы над олго приехали в Москву? Вед ь вы, кажется, мировым земством занимаетесь, и
вам нельзя над олго.
— Нет, княгиня, я не занимаюсь более земством, — сказал он. — Я приехал на
несколько д ней.
«Что-то с ним особенное, — под умала графиня Норд стон, вгляд ываясь в его строгое,
серьезное лицо, — что-то он не втягивается в свои рассужд ения. Но я уж вывед у его.
Ужасно люблю сд елать его д ураком пред Кити, и сд елаю».
— Константин Дмитрич, — сказала она ему, — растолкуйте мне, пожалуйста, что такое
значит, — вы все это знаете, — у нас в калужской д еревне все мужики и все бабы все
пропили, что у них было, и теперь ничего нам не платят. Что это значит? Вы так хвалите
всегд а мужиков.
В это время еще д ама вошла в комнату, и Левин встал.
— Извините меня, графиня, но я, право, ничего этого не знаю и ничего не могу вам
сказать, — сказал он и оглянулся на вход ившего вслед за д амой военного.
«Это д олжен быть Вронский», — под умал Левин и, чтоб убед иться в этом, взглянул на
Кити. Она уже успела взглянуть на Вронского и оглянулась на Левина. И по од ному этому
взгляд у невольно просиявших глаз ее Левин понял, что она любила этого человека, понял
так же верно, как если б она сказала ему это словами. Но что же это за человек?
Теперь, — хорошо ли это, д урно ли, — Левин не мог не остаться, ему нужно было
узнать, что за человек был тот, кого она любила.
Есть люд и, которые, встречая своего счастливого в чем бы то ни было соперника,
готовы сейчас же отвернуться от всего хорошего, что есть в нем, и вид еть в нем од но
д урное; есть люд и, которые, напротив, более всего желают найти в этом счастливом
сопернике те качества, которыми он побед ил их и ищут в нем со щемящею болью в
серд це од ного хорошего. Левин принад лежал к таким люд ям. Но ему нетруд но было
отыскать хорошее и привлекательное во Вронском. Оно сразу бросилось ему в глаза.

Вронский был невысокий, плотно сложенный брюнет, с д оброд ушно-красивым,
чрезвычайно спокойным и тверд ым лицом. В его лице и фигуре, от коротко
обстриженных черных волос и свежевыбритого под бород ка д о широкого с иголочки
нового мунд ира, все было просто и вместе изящно. Дав д орогу вход ившей д аме, Вронский
под ошел к княгине и потом к Кити.
В то время как он под ход ил к ней, красивые глаза его особенно нежно заблестели, и с
чуть заметною счастливою и скромно-торжествующею улыбкой (так показалось Левину),
почтительно и осторожно наклонясь над нею, он протянул ей свою небольшую, но
широкую руку.
Со всеми позд оровавшись и сказав несколько слов, он сел, ни разу не взглянув на не
спускавшего с него глаз Левина.
— Позвольте вас познакомить, — сказала княгиня, указывая на Левина. — Константин
Дмитрич Левин. Граф Алексей Кириллович Вронский.
Вронский встал и, д ружелюбно гляд я в глаза Левину, пожал ему руку.
— Я нынче зимой д олжен был, кажется, обед ать с вами, — сказал он, улыбаясь своею
простою и открытою улыбкой, — но вы неожид анно уехали в д еревню.
— Константин Дмитрич презирает и ненавид ит город и нас, горожан, — сказала
графиня Норд стон.
— Должно быть, мои слова на вас сильно д ействуют, что вы их так помните, — сказал
Левин и, вспомнив, что он уже сказал это прежд е, покраснел.
Вронский взглянул на Левина и графиню Норд стон и улыбнулся.
— А вы всегд а в д еревне? — спросил он. — Я д умаю, зимой скучно?
— Не скучно, если есть занятия, д а и с самим собой не скучно, — резко ответил Левин.
— Я люблю д еревню, — сказал Вронский, замечая и д елая вид , что не замечает тона
Левина.
— Но над еюсь, граф, что вы бы не согласились жить всегд а в д еревне, — сказала
графиня Норд стон.
— Не знаю, я не пробовал под олгу. Я испытывал странное чувство, — прод олжал он. —
Я нигд е так не скучал по д еревне, русской д еревне, с лаптями и мужиками, как прожив с
матушкой зиму в Ницце. Ницца сама по себе скучна, вы знаете. Да и Неаполь, Сорренто
хорошо только на короткое время. И именно там особенно живо вспоминается Россия, и
именно д еревня.. Они точно как…
Он говорил, обращаясь и к Кити и к Левину и перевод я с од ного на д ругого свой
спокойный и д ружелюбный взгляд , — говорил, очевид но, что приход ило в голову.
Заметив, что графиня Норд стон хотела что-то сказать, он остановился. не д осказав
начатого, и стал внимательно слушать ее.
Разговор не умолкал ни на минуту, так что старой княгине, всегд а имевшей про запас,
на случай неимения темы, д ва тяжелые оруд ия: — классическое и реальное образование и
общую воинскую повинность, не пришлось выд вигать их, а графине Норд стон не
пришлось под разнить Левина.
Левин хотел и не мог вступить в общий разговор; ежеминутно говоря себе: — «теперь
уйти», он не уход ил, чего-то д ожид аясь.
Разговор зашел о вертящихся столах и д ухах, и графиня Норд стон, верившая в
спиритизм, стала рассказывать чуд еса, которые она вид ела.
— Ах, графиня, непременно свезите, рад и бога, свезите меня к ним! Я никогд а ничего
не вид ал необыкновенного, хотя везд е отыскиваю, — улыбаясь, сказал Вронский.
— Хорошо, в буд ущую субботу, — отвечала графиня Норд стон. — Но вы, Константин

Дмитрич, верите? — спросила она Левина.
— Зачем вы меня спрашиваете? Вед ь вы знаете, что я скажу.
— Но я хочу слышать ваше мнение.
— Мое мнение только то, — отвечал Левин, — что эти вертящиеся столы д оказывают,
что так называемое образованное общество не выше мужиков. Они верят в глаз, и в порчу,
и в привороты, а мы…
— Что ж, вы не верите?
— Не могу верить, графиня.
— Но если я сама вид ела?
— И бабы рассказывают, как они сами вид ели д омовых.
— Так вы д умаете, что я говорю неправд у?
И она невесело засмеялась.
— Да нет, Маша, Константин Дмитрич говорит, что он не может верить, — сказала
Кити, краснея за Левина, и Левин понял это и, еще более разд ражившись, хотел отвечать,
но Вронский со своею открытою веселою улыбкой сейчас же пришел на помощь
разговору, угрожавшему сд елаться неприятным.
— Вы совсем не д опускаете возможности? — спросил он. — Почему же? Мы д опускаем
существование электричества, которого мы не знаем; почему же не может быть новая
сила, еще нам неизвестная, которая…
— Когд а найд ено было электричество, — быстро перебил Левин, — то было только
открыто явление, и неизвестно было, откуд а оно происход ит и что оно производ ит, и века
прошли прежд е, чем под умали о приложении его. Спириты же, напротив, начали с того,
что столики им пишут и д ухи к ним приход ят, а потом уже стали говорить, что это есть
сила неизвестная.
Вронский внимательно слушал Левина, как он всегд а слушал, очевид но интересуясь
его словами.
— Да, но спириты говорят: — теперь мы не знаем, что это за сила, но сила есть, и вот
при каких условиях она д ействует. А ученые пускай раскроют, в чем состоит эта сила. Нет,
я не вижу, почему это не может быть новая сила, если она…
— А потому, — перебил Левин, — что при электричестве кажд ый раз, как вы потрете
смолу о шерсть, обнаруживается известное явление, а зд есь не кажд ый раз стало быть это
не природ ное явление.
Вероятно, чувствуя, что разговор принимает слишком серьезный д ля гостиной
характер, Вронский не возражал, а, стараясь переменить пред мет разговора, весело
улыбнулся и повернулся к д амам.
— Давайте сейчас попробуем, графиня, — начал он, но Левин хотел д осказать то, что
он д умал.
— Я д умаю, — прод олжал он, — что эта попытка спиритов объяснять свои чуд еса
какою-то новою силой самая неуд ачная. Они прямо говорят о силе д ухов и хотят ее
под вергнуть материальному опыту.
Все жд али, когд а он кончит, и он чувствовал это.
— А я д умаю, что вы буд ете отличный мед иум сказала графиня Норд стон, — в вас есть
что-то восторженное.
Левин открыл рот, хотел сказать что-то, покраснел и ничего не сказал.
— Давайте сейчас, княжна, испытаем столы, пожалуйста, — сказал Вронский. —
Княгиня, вы позволите?
И Вронский встал, отыскивая глазами столик.

Кити встала за столиком и, проход я мимо, встретилась глазами с Левиным. Ей всею
д ушой было жалко его, тем более что она жалела его в несчастии, которого сама была
причиною. «Если можно меня простить, то простите, — сказал ее взгляд , — я так
счастлива».
«Всех ненавижу, и вас, и себя», — отвечал его взгляд , и он взялся за шляпу. Но ему не
суд ьба была уйти. Только что хотели устроиться около столика, а Левин уйти, как вошел
старый князь и, позд оровавшись с д амами, обратился к Левину.
— А! — начал он рад остно. — Давно ли? Я и не знал, что ты тут. Очень рад вас вид еть.
Старый князь иногд а «ты», иногд а «вы» говорил Левину. Он обнял Левина и, говоря с
ним, не замечал Вронского, который встал и спокойно д ожид ался, когд а князь обратится к
нему.
Кити чувствовала, как после того, что произошло, любезность отца была тяжела
Левину. Она вид ела также как холод но отец ее, наконец, ответил на поклон Вронского и
как Вронский с д ружелюбным нед оумением посмотрел на ее отца, стараясь понять и не
понимая, как и за что можно было быть к нему нед ружелюбно расположенным, и она
покраснела.
— Князь, отпустите нам Константина Дмитрича, — сказала графиня Норд стон. — Мы
хотим опыт д елать.
— Какой опыт? столы вертеть? Ну, извините меня, д амы и господ а, но, по-моему, в
колечко веселее играть, — сказал старый князь, гляд я на Вронского и д огад ываясь, что он
затеял это. — В колечке еще есть смысл.
Вронский посмотрел с уд ивлением на князя своими тверд ыми глазами и, чуть
улыбнувшись, тотчас же заговорил с графиней Норд стон о пред стоящем на буд ущей
нед еле большом бале.
— Я над еюсь, что вы буд ете? — обратился он к Кити.
Как только старый князь отвернулся от него, Левин незаметно вышел, и послед нее
впечатление, вынесенное им с этого вечера, было улыбающееся, счастливое лицо Кити,
отвечавшей Вронскому на его вопрос о бале.
XV
Когд а вечер кончился, Кити рассказала матери о разговоре ее с Левиным, и, несмотря
на всю жалость, которую она испытала к Левину, ее рад овала мысль, что ей было сд елано
пред ложение. У нее не было сомнения, что она поступила как след овало. Но в постели
она д олго не могла заснуть. Од но впечатление неотступно преслед овало ее. Это было
лицо Левина с насупленными бровями и мрачно-уныло смотрящими из-под них д обрыми
глазами, как он стоял, слушая отца и взгляд ывая на нее и на Вронского. И ей так жалко
стало его, что слезы навернулись на глаза. Но тотчас же она под умала о том, на кого она
променяла его. Она живо вспомнила это мужественное, тверд ое лицо, это благород ное
спокойствие и светящуюся во всем д оброту ко всем; вспомнила любовь к себе того, кого
она любила, и ей опять стало рад остно на д уше, и она с улыбкой счастия легла на
под ушку. «Жалко, жалко, но что же д елать? Я не виновата», — говорила она себе; но
внутренний голос говорил ей д ругое. В том ли она раскаивалась, что завлекла Левина, или
в том, что отказала, — она не знала. Но счастье ее было отравлено сомнениями. «Господ и
помилуй, господ и помилуй, господ и помилуй!» — говорила она про себя, пока заснула.
В это время внизу, в маленьком кабинете князя, происход ила од на из часто
повторявшихся межд у род ителями сцен за любимую д очь.

— Что? Вот что! кричал князь, размахивая руками и тотчас же запахивая свой беличий
халат. — То, что в вас нет горд ости, д остоинства, что вы срамите, губите д очь этим
сватовством, под лым, д урацким!
— Да помилуй, рад и самого бога, князь, что я сд елала? — говорила княгиня, чуть не
плача.
Она, счастливая, д овольная после разговора с д очерью, пришла к князю проститься по
обыкновению, хотя она не намерена была говорить ему о пред ложении Левина и отказе
Кити, но намекнула мужу на то, что ей кажется д ело с Вронским совсем конченным, что
оно решится, как только приед ет его мать. И тут-то, на эти слова, князь вд руг вспылил и
начал выкрикивать неприличные слова.
— Что вы сд елали? А вот что: — во-первых, вы заманиваете жениха, и вся Москва буд ет
говорить, и резонно. Если вы д елаете вечера, так зовите всех, а не избранных женишков.
Позовите всех этих тютьков (так князь называл московских молод ых люд ей), позовите
тапера, в пускай пляшут, а не так, как нынче, — женишков, и свод ить. Мне вид еть мерзко,
мерзко, и вы д обились, вскружили голову д евчонке. Левин в тысячу раз лучше человек. А
это франтик петербургский, их на машине д елают, они все на од ну стать, и все д рянь. Да
хоть бы он принц крови был, моя д очь ни в ком не нужд ается!
— Да что же я сд елала?
— А то… — с гневом вскрикнул князь.
— Знаю я, что если тебя слушать, — перебила княгиня, — то мы никогд а не отд ад им
д очь замуж. Если так, то над о в д еревню уехать..
— И лучше уехать.
— Да постой. Разве я заискиваю? Я нисколько не заискиваю. А молод ой человек, и
очень хороший, влюбился, и она, кажется…
— Да, вот вам кажется! А как она в самом д еле влюбится, а он столько же д умает
жениться, как я?.. Ох! не смотрели бы мои глаза!.. «Ах, спиритизм, ах, Ницца, ах, на бале…»
— И князь, воображая, что он пред ставляет жену, присед ал на кажд ом слове. — А вот, как
сд елаем несчастье Катеньки, как она в самом д еле заберет в голову…
— Да почему же ты д умаешь?
— Я не д умаю, а знаю; на это глаза есть у нас, а не у баб. Я вижу человека, который
имеет намерения серьезные, это Левин; и вижу перепела, как этот щелкопер, которому
только повеселиться.
— Ну, уж ты заберешь в голову…
— А вот вспомнишь, д а позд но, как с Дашенькой.
— Ну, хорошо, хорошо, не буд ем говорить, — остановила его княгиня, вспомнив про
несчастную Долли..
— И прекрасно, и прощай!
И, перекрестив д руг д руга и поцеловавшись, но чувствуя, что кажд ый остался при
своем мнении, супруги разошлись.
Княгиня была сперва тверд о уверена, что нынешний вечер решил суд ьбу Кити и что не
может быть сомнения в намерениях Вронского; но слова мужа смутили ее.
И, вернувшись к себе, она, точно так же как и Кити, с ужасом пред неизвестностью
буд ущего, несколько раз повторила в д уше: — «Господ и помилуй, господ и помилуй,
господ и помилуй!»
XVI

Вронский никогд а не знал семейной жизни. Мать его была в молод ости блестящая
светская женщина, имевшая во время замужества, и в особенности после, много романов,
известных всему свету. Отца своего он почти не помнил и был воспитан в Пажеском
корпусе.
Выйд я очень молод ым блестящим офицером из школы, он сразу попал в колею
богатых петербургских военных. Хотя он и езд ил изред ка в петербургский свет, все
любовные интересы его были вне света.
В Москве в первый раз он испытал, после роскошной и грубой петербургской жизни,
прелесть сближения со светскою милою и невинною д евушкой, которая полюбила его.
Ему и в голову не приход ило, чтобы могло быть что-нибуд ь д урное в его отношениях к
Кити. На балах он танцевал преимущественно с нею; он езд ил к ним в д ом. Он говорил с
нею то, что обыкновенно говорят в свете, всякий взд ор, но взд ор, которому он невольно
прид авал особенный д ля нее смысл. Несмотря на то, что он ничего не сказал ей такого,
чего не мог бы сказать при всех, он чувствовал, что она все более и более становилась в
зависимость от него, и чем больше он это чувствовал, тем ему было приятнее и его
чувство к ней становилось нежнее. Он не знал, что его образ д ействий относительно Кити
имеет опред еленное название, что это есть заманиванье барышень без намерения
жениться и что это заманиванье есть од ин из д урных поступков, обыкновенных межд у
блестящими молод ыми люд ьми, как он. Ему казалось, что он первый открыл это
уд овольствие, и он наслажд ался своим открытием.
Если б он мог слышать, что говорили ее род ители в этот вечер, если б он мог
перенестись на точку зрения семьи и узнать, что Кити буд ет несчастна, если он не
женится на ней, он бы очень уд ивился и не поверил бы этому. Он не мог поверить тому,
что то, что д оставляло такое большое и хорошее уд овольствие ему, а главное ей, могло
быть д урно. Еще меньше он мог бы поверить тому, что он д олжен жениться.
Женитьба д ля него никогд а не пред ставлялась возможностью. Он не только не любил
семейной жизни, но в семье, и в особенности в муже, по тому общему взгляд у холостого
мира, в котором он жил, он пред ставлял себе нечто чужд ое, вражд ебное, а всего более —
смешное. Но хотя Вронский и не под озревал того, что говорили род ители, он, выйд я в
этот вечер от Щербацких, почувствовал, что та д уховная тайная связь, которая
существовала межд у ним и Кити, утверд илась нынешний вечер так сильно, что над о
пред принять что-то Но что можно и что д олжно было пред принять, он не мог прид умать.
«То и прелестно, — д умал он, возвращаясь от Щербацких и вынося от них, как и всегд а,
приятное чувство чистоты и свежести, происход ившее отчасти и оттого, что он не курил
целый вечер, и вместе новое чувство умиления пред ее к себе любовью, — то и прелестно,
что ничего не сказано ни мной, ни ею, но мы так понимали д руг д руга в этом невид имом
разговоре взгляд ов и интонаций, что нынче яснее, чем когд а-нибуд ь, она сказала мне, что
любит. И как мило, просто и, главное, д оверчиво! Я сам себя чувствую лучше, чище. Я
чувствую, что у меня есть серд це и что есть во мне много хорошего. Эти милые
влюбленные глаза! Когд а она сказала: — и очень…»
«Ну так что ж? Ну и ничего. Мне хорошо, и ей хорошо».. И он зад умался о том, гд е ему
окончить нынешний вечер.
Он прикинул воображением места, куд а он мог бы ехать. «Клуб? партия безика,
шампанское с Игнатовым? Нет, не поед у. Chateau de fleurs, там найд у Облонского,
куплеты, cancan? Нет, над оело. Вот именно за то я люблю Щербацких, что сам лучше
д елаюсь. Поед у д омой». Он прошел прямо в свой номер у Дюссо, велел под ать себе
ужинать и потом, разд евшись, только успел положить голову на под ушку, заснул крепким

и спокойным, как всегд а, сном.
XVII
На д ругой д ень, в 11 часов утра, Вронский выехал на станцию Петербургской железной
д ороги встречать мать, и первое лицо, попавшееся ему на ступеньках большой лестницы,
был Облонский, ожид авший с этим же поезд ом сестру.
— А! ваше сиятельство! — крикнул Облонский. — Ты за кем?
— Я за матушкой, — улыбаясь, как и все, кто встречался с Облонским, отвечал
Вронский, — пожимая ему руку, и вместе с ним взошел на лестницу. — Она нынче д олжна
быть из Петербурга.
— А я тебя жд ал д о д вух часов. Куд а же ты поехал от Щербацких?
— Домой, — отвечал Вронский. — Признаться, мне так было приятно вчера после
Щербацких, что никуд а не хотелось.
— Узнаю коней ретивых по каким-то их таврам, юношей влюбленных узнаю по их
глазам, — прод екламировал Степан Аркад ьич точно так же, как прежд е Левину.
Вронский улыбнулся с таким вид ом, что он не отрекается от этого, но тотчас же
переменил разговор. — А ты кого встречаешь? — спросил он.
— Я? я хорошенькую женщину, — сказал Облонский.
— Вот как!
— Honni soit qui mal y pense! Сестру Анну.
— Ах, это Каренину? — сказал Вронский.
— Ты ее, верно, знаешь?
— Кажется, знаю. Или нет… Право, не помню, — рассеянно отвечал Вронский, смутно
пред ставляя себе при имени Карениной что-то чопорное и скучное.
— Но Алексея Александ ровича, моего знаменитого зятя, верно, знаешь. Его весь мир
знает.
— То есть знаю по репутации и по вид у. Знаю, что он умный, ученый, божественный
что-то… Но ты знаешь, это не в моей… not in my line, — сказал Вронский.
— Да, он очень замечательный человек; немножко консерватор, но славный человек,
— заметил Степан Аркад ьич, — славный человек.
— Ну, и тем лучше д ля него, — сказал Вронский улыбаясь. — А, ты зд есь, — обратился
он к высокому старому лакею матери, стоявшему у д вери, — войд и сюд а.
Вронский в это послед нее время, кроме общей д ля всех приятности Степана
Аркад ьича, чувствовал себя привязанным к нему еще тем, что он в его воображении
соед инялся с Кити.
— Ну что ж, в воскресенье сд елаем ужин д ля д ивы? — сказал он ему, с улыбкой взяв
его под руку.
— Непременно. Я сберу под писку. Ах, познакомился ты вчера с моим приятелем
Левиным? — спросил Степан Аркад ьич.
— Как же. Но он что-то скоро уехал.
— Он славный малый, — прод олжал Облонский. — Не правд а ли?
— Я не знаю, — отвечал Вронский, — отчего это во всех москвичах, разумеется
исключая тех, с кем говорю, — шутливо вставил он, — есть что-то резкое. Что-то они всь
на д ыбы становятся, серд ятся, как буд то всь хотят д ать почувствовать что-то…
— Есть это, правд а, есть… — весело смеясь, сказал Степан Аркад ьич.
— Что, скоро ли? — обратился Вронский к служащему.

— Поезд вышел, — отвечал служитель.
Приближение поезд а все более и более обозначалось д вижением приготовлений на
станции, беганьем артельщиков, появлением жанд армов и служащих и под ъезд ом
встречающих. Сквозь морозный пар вид нелись рабочие в полушубках, в мягких валеных
сапогах, переход ившие через рельсы загибающихся путей. Слышался свист паровика на
д альних рельсах и перед вижение чего-то тяжелого.
— Нет, — сказал Степан Аркад ьич, которому очень хотелось рассказать Вронскому о
намерениях Левина относительно Кити. — Нет, ты неверно оценил моего Левина. Он
очень нервный человек и бывает неприятен, правд а, но зато иногд а он бывает очень мил.
Это такая честная, правд ивая натура, и серд це золотое. Но вчера были особенные причины,
— с значительною улыбкой прод олжал Степан Аркад ьич, совершенно забывая то
искреннее сочувствие, которое он вчера испытывал к своему приятелю, и теперь
испытывая такое же, только к Вронскому. — Да, была причина, почему он мог быть или
особенно счастлив, или особенно несчастлив.
Вронский остановился и прямо спросил:
— То есть что же? Или он вчера сд елал пред ложение твоей belle soeur?…
— Может быть, — сказал Степан Аркад ьич. — Что-то мне показалось такое вчера. Да,
если он рано уехал и был еще не в д ухе, то это так… Он так д авно влюблен, и мне его
очень жаль.
— Вот как!.. Я д умаю, впрочем, что она может рассчитывать на лучшую партию, —
сказал Вронский и, выпрямив груд ь, опять принялся ход ить. — Впрочем, я его не знаю, —
прибавил он. — Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство и пред почитает
знаться с Кларами. Там неуд ача д оказывает только, что у тебя нед остало д енег, а зд есь —
твое д остоинство на весах. Од нако вот и поезд .
Действительно, вд али уже свистел паровоз. Через несколько минут платформа
зад рожала, и, пыхая сбиваемым книзу от мороза паром, прокатился паровоз с мед ленно и
мерно нагибающимся и растягивающимся рычагом сред него колеса и с кланяющимся,
обвязанным, заинд евелым машинистом; а за тенд ером, все мед леннее и более потрясая
платформу, стал проход ить вагон с багажом и с визжавшею собакой; наконец, под рагивая
пред остановкой, под ошли пассажирские вагоны.
Молод цеватый конд уктор, на ход у д авая свисток, соскочил, и вслед за ним стали по
од ному сход ить нетерпеливые пассажиры: — гвард ейский офицер, д ержась прямо и
строго огляд ываясь; вертлявый купчик с сумкой, весело улыбаясь; мужик с мешком через
плечо.
Вронский, стоя ряд ом с Облонским, огляд ывал вагоны и выход ивших и совершенно
забыл о матери. То, что он сейчас узнал про Кити, возбужд ало и рад овало его. Груд ь его
невольно выпрямлялась, и глаза блестели. Он чувствовал себя побед ителем.
— Графиня Вронская в этом отд елении, — сказал молод цеватый конд уктор, под ход я к
Вронскому.
Слова конд уктора разбуд или его и заставили вспомнить о матери и пред стоящем
свид ании с ней. Он в д уше своей не уважал матери и, не отд авая себе в том отчета, не
любил ее, хотя по понятиям того круга, в котором жил, по воспитанию своему, не мог
себе пред ставить д ругих к матери отношении, как в высшей степени покорных и
почтительных, и тем более внешне покорных и почтительных, чем менее в д уше он
уважал и любил ее.

XVIII
Вронский пошел за конд уктором в вагон и при вход е в отд еление остановился, чтобы
д ать д орогу выход ившей д аме. С привычным тактом светского человека, по од ному
взгляд у на внешность этой д амы, Вронский опред елил ее принад лежность к высшему
свету. Он извинился и пошел было в вагон, но почувствовал необход имость еще раз
взглянуть на нее — не потому, что она была очень красива, не по тому изяществу и
скромной грации, которые вид ны были во всей ее фигуре, но потому, что в выражении
миловид ного лица, когд а она прошла мимо его, было что-то особенно ласковое и нежное.
Когд а он оглянулся, она тоже повернула голову. Блестящие, казавшиеся темными от
густых ресниц, серые глаза д ружелюбно, внимательно остановились на его лице, как буд то
она признавала его, и тотчас же перенеслись на под ход ившую толпу, как бы ища кого-то.
В этом коротком взгляд е Вронский успел заметить сд ержанную оживленность, которая
играла в ее лице и порхала межд у блестящими глазами и чуть заметной улыбкой,
изгибавшею ее румяные губы. Как буд то избыток чего-то так переполнял ее существо, что
мимо ее воли выражался то в блеске взгляд а, то в улыбке. Она потушила умышленно свет
в глазах, но он светился против ее воли в чуть заметной улыбке.
Вронский вошел в вагон. Мать его, сухая старушка с черными глазами и букольками,
щурилась, вгляд ываясь в сына, и слегка улыбалась тонкими губами. Под нявшись с
д иванчика и перед ав горничной мешочек, она под ала маленькую сухую руку сыну и,
под няв его голову от руки, поцеловала его в лицо.
— Получил телеграмму? Зд оров? Слава богу.
— Хорошо д оехали? — сказал сын, сад ясь под ле нее и невольно прислушиваясь к
женскому голосу из-за д вери. Он знал, что это был голос той д амы, которая встретилась
ему при вход е.
— Я все-таки с вами не согласна, — говорил голос д амы.
— Петербургский взгляд , суд арыня.
— Не петербургский, а просто женский, — отвечала она.
— Ну-с, позвольте поцеловать вашу ручку.
— До свид анья, Иван Петрович. Да посмотрите, не тут ли брат, и пошлите его ко мне,
— сказала д ама у самой д вери и снова вошла в отд еление.
— Что ж, нашли брата? — сказала Вронская, обращаясь к д аме.
Вронский вспомнил теперь, что это была Каренина.
Ваш брат зд есь, — сказал он, вставая. — Извините меня, я не узнал вас, д а и наше
знакомство было так коротко, — сказал Вронский, кланяясь, — что вы, верно, не помните
меня.
— О нет, — сказала она, — я бы узнала вас, потому что мы с вашею матушкой, кажется,
всю д орогу говорили только о вас, — сказала она, позволяя, наконец, просившемуся
наружу оживлению выразиться в улыбке. — А брата моего все-таки нет.
— Позови же его, Алеша, — сказала старая графиня.
Вронский вышел на платформу и крикнул:
— Облонский! Зд есь!
Но Каренина не д ожд алась брата, а, увид ав его, решительным легким шагом вышла из
вагона. И, как только брат под ошел к ней, она д вижением, поразившим Вронского своею
решительностью и грацией, обхватила брата левою рукой за шею, быстро притянула к себе
и крепко поцеловала. Вронский, не спуская глаз, смотрел на нее и, сам не зная чему,
улыбался. Но вспомнив, что мать жд ала его, он опять вошел в вагон.
— Не правд а ли, очень мила? — сказала графиня про Каренину. — Ее муж со мною

посад ил, и я очень рад а была. Всю д орогу мы с ней проговорили. Ну, а ты, говорят… vous
filez le parfait amour.Tant mieux, mon cher, tant mieux.
— Я не знаю, на что вы намекаете, maman, — отвечал сын холод но. — Что ж, maman,
ид ем.
Каренина опять вошла в вагон, чтобы проститься с графиней.
— Ну вот, графиня, вы встретили сына, а я брата, — весело сказала она. — И все истории
мои истощились; д альше нечего было бы рассказывать.
— Ну, нет, — сказала графиня, взяв ее за руку, — я бы с вами объехала вокруг света и не
соскучилась бы., Вы од на из тех милых женщин, с которыми и поговорить и помолчать
приятно. — А о сыне вашем, пожалуйста, не д умайте: — нельзя же никогд а не разлучаться.
Каренина стояла непод вижно, д ержась чрезвычайно прямо, и глаза ее улыбались.
— У Анны Аркад ьевны, — сказала графиня, объясняя сыну, — есть сынок восьми лет,
кажется, и она никогд а с ним не разлучалась и все мучается, что оставила его.
— Да, мы все время с графиней говорили, я о своем, она о своем сыне, — сказала
Каренина, и опять улыбка осветила ее лицо, улыбка ласковая, относившаяся к нему.
— Вероятно, это вам очень наскучило, — сказал он, сейчас, на лету, под хватывая этот
мяч кокетства, который она бросила ему. Но она, вид имо, не хотела прод олжать разговора
в этом тоне и обратилась к старой графине:
— Очень благод арю вас. Я и не вид ала, как провела вчерашний д ень. До свид анья,
графиня.
— Прощайте, мой д ружок, — отвечала графиня. Дайте поцеловать ваше хорошенькое
личико. Я просто, по-старушечьи, прямо говорю, что полюбила вас.
Как ни казенна была эта фраза, Каренина, вид имо, от д уши поверила и порад овалась
этому. Она покраснела, слегка нагнулась, под ставила свое лицо губам графини, опять
выпрямилась и с тою же улыбкой, волновавшеюся межд у губами и глазами, под ала руку
Вронскому. Он пожал маленькую ему под анную руку и, как чему-то особенному,
обрад овался тому энергическому пожатию, с которым она крепко и смело тряхнула его
руку. Она вышла быстрою поход кой, так странно легко носившею ее д овольно полное
тело.
— Очень мила, — сказала старушка.
То же самое д умал ее сын. Он провожал ее глазами д о тех пор, пока не скрылась ее
грациозная фигура, и улыбка остановилась на его лице. В окно он вид ел, как она под ошла
к брату, положила ему руку на руку и что-то оживленно начала говорить ему, очевид но о
чем-то не имеющем ничего общего с ним, с Вронским, и ему это показалось д осад ным.
— Ну, что, maman, вы совершенно зд оровы? — повторил он, обращаясь к матери.
— Все хорошо, прекрасно. Alexandre очень был мил. И Marie очень хороша стала. Она
очень интересна.
И опять начала рассказывать о том, что более всего интересовало ее, о крестинах внука,
д ля которых она езд ила в Петербург, и про особенную милость госуд аря к старшему сыну.
— Вот и Лаврентий, — сказал Вронский, гляд я в окно, — теперь пойд емте, если
угод но.
Старый д ворецкий, ехавший с графиней, явился в вагон д оложить, что все готово, и
графиня под нялась, чтоб ид ти.
— Пойд емте, теперь мало народ а, — сказал Вронский.
Девушка взяла мешок и собачку, д ворецкий и артельщик д ругие мешки. Вронский взял
под руку мать; но когд а они уже выход или из вагона, вд руг несколько человек с
испуганными лицами пробежали мимо. Пробежал и начальник станции в своей

необыкновенного цвета фуражке. Очевид но, что-то случилось необыкновенное. Народ от
поезд а бежал назад .
— Что?.. Что?.. Гд е?.. Бросился!.. зад авило!.. — слышалось межд у проход ившими.
Степан Аркад ьич с сестрой под руку, тоже с испуганными лицами, вернулись и
остановились, избегая народ , у вход а в вагон.
Дамы вошли в вагон, а Вронский со Степаном Аркад ьичем пошли за народ ом узнавать
под робности несчастия.
Сторож, был ли он пьян, или слишком закутан от сильного мороза, не слыхал
отод вигаемого зад ом поезд а, и его разд авили.
Еще прежд е чем вернулись Вронский и Облонский, д амы узнали эти под робности от
д ворецкого.
Облонский и Вронский оба вид ели обезображенный труп. Облонский, вид имо,
страд ал. Он морщился и, казалось, готов был плакать.
— Ах, какой ужас! Ах, Анна, если бы ты вид ела! Ах, какой ужас! — приговаривал он.
Вронский молчал, и красивое лицо его было серьезно, но совершенно спокойно.
— Ах, если бы вы вид ели, графиня, — говорил Степан Аркад ьич. — И жена его тут…
Ужасно вид еть ее… Она бросилась на тело. Говорят, он од ин кормил огромное семейство.
Вот ужас!
— Нельзя ли что-нибуд ь сд елать д ля нее? — взволнованным шепотом сказала
Каренина.
Вронский взглянул на нее и тотчас же вышел из вагона.
— Я сейчас прид у, maman, — прибавил он, обертываясь в д верях.
Когд а он возвратился через несколько минут, Степан Аркад ьич уже разговаривал с
графиней о новой певице, а графиня нетерпеливо огляд ывалась на д верь, ожид ая сына.
— Теперь пойд емте, — сказал Вронский, вход я. Они вместе вышли. Вронский шел
вперед и с матерью. Сзад и шла Каренина — с братом. У выход а к Вронскому под ошел
д огнавший его начальник станции.
— Вы перед али моему помощнику д вести рублей. Потруд итесь обозначить, кому вы
назначаете их?
— Вд ове, — сказал Вронский, пожимая плечами. — Я не понимаю, о чем спрашивать.
— Вы д али? — крикнул сзад и Облонский и, прижав руку сестры, прибавил: —Очень
мило, очень мило! Не правд а ли, славный малый? Мое почтение, графиня.
И он с сестрой остановились, отыскивая ее д евушку.
Когд а они вышли, карета Вронских уже отъехала. Выход ившие люд и все еще
переговаривались о том, что случилось.
— Вот смерть-то ужасная! — сказал какой-то господ ин, проход я мимо. — Говорят, на
д ва куска.
— Я д умаю, напротив, самая легкая, мгновенная, — заметил д ругой.
— Как это не примут мер, — говорил третий.
Каренина села в карету, и Степан Аркад ьич с уд ивлением увид ал, что губы ее д рожат и
она с труд ом уд ерживает слезы.
— Что с тобой, Анна? — спросил он, когд а они отъехали несколько сот сажен.
— Дурное пред знаменование, — сказала она.
— Какие пустяки! — сказал Степан Аркад ьич. — Ты приехала, это главное. Ты не
можешь пред ставить себе, как я над еюсь на тебя.
— А ты д авно знаешь Вронского? — спросила она.
— Да. Ты знаешь, мы над еемся, что он женится на Кити.

— Да? — тихо сказала Анна. — Ну, теперь д авай говорить о тебе, — прибавила она,
встряхивая головой, как буд то хотела физически отогнать что-то лишнее и мешавшее ей.
— Давай говорить о твоих д елах.. Я получила твое письмо и вот приехала.
— Да, вся над ежд а на тебя, — сказал Степан Аркад ьич.
— Ну, расскажи мне все.
И Степан Аркад ьич стал рассказывать.
Под ъехав к д ому, Облонский высад ил сестру, взд охнул, пожал ее руку и отправился в
присутствие.
XIX
Когд а Анна вошла в комнату, Долли сид ела в маленькой гостиной с белоголовым
пухлым мальчиком, уж теперь похожим на отца, и слушала его урок из французского
чтения. Мальчик читал, вертя в руке и стараясь оторвать чуть д ержавшуюся пуговицу
курточки. Мать несколько раз отнимала руку, но пухлая ручонка опять бралась за
пуговицу. Мать оторвала пуговицу и положила ее в карман.
— Успокой руки, Гриша, — сказала она и опять взялась за свое од еяло, д авнишнюю
работу, за которую она всегд а бралась в тяжелые минуты, и теперь вязала нервно,
закид ывая пальцем и считая петли. Хотя она и велела вчера сказать мужу, что ей д ела нет
д о того, приед ет или не приед ет его сестра, она все приготовила к ее приезд у и с
волнением жд ала золовку.
Долли была убита своим горем, вся поглощена им. Од нако она помнила, что Анна,
золовка, была жена од ного из важнейших лиц в Петербурге и петербургская grande dame. И
благод аря этому обстоятельству она не исполнила сказанного мужу, то есть не забыла, что
приед ет золовка. «Да, наконец, Анна ни в чем не виновата, — д умала Долли. — Я о ней
ничего, кроме самого хорошего, не знаю, и в отношении к себе я вид ела от нее только
ласку и д ружбу». Правд а, сколько она могла запомнить свое впечатление в Петербурге у
Карениных, ей не нравился самый д ом их; что-то было фальшивое во всем склад е их
семейного быта. «Но за что же я не приму ее? Только бы не взд умала она утешать меня! —
д умала Долли. — Все утешения, и увещания, и прощения христианские — все это я уж
тысячу раз перед умала, и все это не год ится».
Все эти д ни Долли была од на с д етьми. Говорить о своем горе она не хотела, а с этим
горем на д уше говорить о постороннем она не могла. Она знала, что, так или иначе, она
Анне выскажет все, и то ее рад овала мысль о том, как она выскажет, то злила
необход имость говорить о своем унижении с ней, его сестрой, и слышать от нее готовые
фразы увещания и утешения.
Она, как часто бывает, гляд я на часы, жд ала ее кажд ую минуту и пропустила именно
ту, когд а гостья приехала, так что не слыхала звонка.
Услыхав шум платья и легких шагов уже в д верях, она оглянулась, и на измученном
лице ее невольно выразилось не рад ость, а уд ивление. Она встала и обняла золовку.
— Как, уж приехала? — сказала она, целуя ее.
— Долли, как я рад а тебя вид еть!
— И я рад а, — слабо улыбаясь и стараясь по выражению лица Анны узнать, знает ли
она, сказала Долли. «Верно, знает», — под умала она, заметив соболезнование на лице
Анны. — Ну, пойд ем, я тебя провед у в твою комнату, — прод олжала она, стараясь
отд алить сколько возможно минуту объяснения.
— Это Гриша? Боже мой, как он вырос! — сказала Анна и, поцеловав его, не спуская

глаз с Долли, остановилась и покраснела. — Нет, позволь никуд а не ход ить.
Она сняла платок, шляпу и, зацепив ею за пряд ь своих черных, везд е вьющихся волос,
мотая головой, отцепляла волоса.
— А ты сияешь счастьем и зд оровьем! — сказала Долли почти с завистью.
— Я?.. Да, — сказала Анна. — Боже мой, Таня! Ровесница Сереже моему, — прибавила
она, обращаясь ко вбежавшей д евочке. Она взяла ее на руки и поцеловала. — Прелестная
д евочка, прелесть! Покажи же мне всех.
Она называла их и припоминала не только имена, но год а, месяцы, характеры, болезни
всех д етей, и Долли не могла не оценить этого.
— Ну, так пойд ем к ним, — сказала она. — Вася спит теперь, жалко.
Осмотрев д етей, они сели, уже од ни, в гостиной, пред кофеем. Анна взялась за под нос
и потом отод винула его.
— Долли, — сказала она, — он говорил мне.
Долли холод но посмотрела на Анну. Она жд ала теперь притворно-сочувственных фраз;
но Анна ничего такого не сказала.
— Долли, милая! — сказала она, — я не хочу ни говорить тебе за него, ни утешать; это
нельзя. Но, д ушенька, мне просто жалко, жалко тебя всею д ушой!
Из-за густых ресниц ее блестящих глаз вд руг показались слезы. Она пересела ближе к
невестке и взяла ее руку своею энергическою маленькою рукой. Долли не отстранилась,
но лицо ее не изменяло своего сухого выражения. Она сказала:
— Утешить меня нельзя. Все потеряно после того, что было, все пропало!
И как только она сказала это, выражение лица ее вд руг смягчилось. Анна под няла
сухую, худ ую руку Долли, поцеловала ее и сказала:
— Но, Долли, что же д елать, что же д елать? Как лучше поступить в этом ужасном
положении? — вот о чем над о под умать.
— Все кончено, и больше ничего, — сказала Долли. — И хуже всего то, ты пойми, что я
не могу его бросить; д ети, я связана. А с ним жить я не могу, мне мука вид еть его.
— Долли, голубчик, он говорил мне, но я от тебя хочу слышать, скажи мне все.
Долли посмотрела на нее вопросительно.
Участие и любовь непритворные вид ны были на лице Анны.
— Изволь, — вд руг сказала она. — Но я скажу сначала. Ты знаешь, как я вышла замуж. Я
с воспитанием maman не только была невинна, но я была глупа Я ничего не знала. Говорят,
я знаю, мужья рассказывают женам своим прежнюю жизнь, но Стива… — она поправилась,
— Степан Аркад ьич ничего не сказал мне. Ты не поверишь, но я д о сих пор д умала, что я
од на женщина, которую он знал. Так я жила восемь лет. Ты пойми, что я не только не
под озревала неверности, но что я считала это невозможным, и тут, пред ставь себе, с
такими понятиями узнать вд руг весь ужас, всю гад ость… Ты пойми меня. Быть уверенной
вполне в своем счастии, и вд руг… — прод олжала Долли, уд ерживая рыд анья, — и
получить письмо… письмо его к своей любовнице, к моей гувернантке. Нет, это слишком
ужасно! — Она поспешно вынула платок и закрыла им лицо. — Я понимаю еще увлечение,
— прод олжала она, помолчав, — но обд уманно, хитро обманывать меня… с кем же?..
Прод олжать быть моим мужем вместе с нею… это ужасно! Ты не можешь понять…
— О нет, я понимаю! Понимаю, милая Долли, понимаю, — говорила Анна, пожимая ее
руку.
— И ты д умаешь, что он понимает весь ужас моего положения? — прод олжала Долли.
— Нисколько! Он счастлив и д оволен.
— О нет! — быстро перебила Анна. — Он жалок, он убит раскаяньем…

— Способен ли он к раскаянью? — перебила Долли, внимательно вгляд ываясь в лицо
золовки.
— Да, я его знаю. Я не могла без жалости смотреть на него. Мы его обе знаем. Он д обр,
но он горд , а теперь так унижен. Главное, что меня тронуло (и тут Анна угад ала главное,
что могло тронуть Долли)… — его мучают д ве вещи: — то, что ему стыд но д етей, и то,
что он, любя тебя… д а, д а, любя больше всего на свете, — поспешно перебила она
хотевшую возражать Долли, — сд елал тебе больно, убил тебя. «Нет, нет, она не простит»,
— все говорит он.
Долли зад умчиво смотрела мимо золовки, слушая ее слова.
— Да, я понимаю, что положение его ужасно; виноватому хуже, чем невинному, —
сказала она, — если он чувствует, что от вины его все несчастие. Но как же простить, как
мне опять быть его женою после нее? Мне жить с ним теперь буд ет мученье, именно
потому, что я люблю свою прошед шую любовь к нему…
И рыд ания перервали ее слова.
Но как буд то нарочно, кажд ый раз, как она смягчалась, она начинала опять говорить о
том, что разд ражало ее.
— Она вед ь молод а, вед ь она красива, — прод олжала она. — Ты понимаешь ли, Анна,
что у меня моя молод ость, красота взяты кем? Им и его д етьми. Я отслужила ему, и на
этой службе ушло все мое, и ему теперь, разумеется, свежее пошлое существо приятнее.
Они, верно, говорили межд у собою обо мне или, еще хуже, умалчивали, — ты понимаешь?
— Опять ненавистью зажглись ее глаза. — И после этого он буд ет говорить мне… Что ж, я
буд у верить ему? Никогд а. Нет, уж кончено все, все, что составляло утешенье, наград у
труд а, мук… Ты поверишь ли? я сейчас учила Гришу: — прежд е это бывало рад ость,
теперь мученье. Зачем я стараюсь, тружусь? Зачем д ети? Ужасно то, что вд руг д уша моя
перевернулась и вместо любви, нежности у меня к нему од на злоба, д а, злоба. Я бы убила
его и…
— Душенька, Долли, я понимаю, но не мучь себя. Ты так оскорблена, так возбужд ена,
что ты многое вид ишь не так.
Долли затихла, и они минуты д ве помолчали.
— Что д елать, под умай, Анна, помоги. Я все перед умала и ничего не вижу.
Анна ничего не могла прид умать, но серд це ее прямо отзывалось на кажд ое слово, на
кажд ое выражение лица невестки.
— Я од но скажу, — начала Анна, — я его сестра, я знаю его характер, эту способность
все, все забыть (она сд елала жест пред лбом), эту способность полного увлечения, но зато
и полного раскаяния. Он не верит, не понимает теперь, как он мог сд елать то, что сд елал.
— Нет, он понимает, он понимал! — перебила Долли. — Но я… ты.забываешь меня…
разве мне легче?
— Постой. Когд а он говорил мне, признаюсь тебе, я не понимала еще всего ужаса
твоего положения. Я вид ела только его и то, что семья расстроена; мне его жалко было,
но, поговорив с тобой, я, как женщина, вижу д ругое; я вижу твои страд ания, и мне, не могу
тебе сказать, как жаль тебя! Но, Долли, д ушенька, я понимаю твои страд ания вполне,
только од ного я не знаю: — я не знаю… я не знаю, насколько в д уше твоей есть еще
любви к нему. Это ты знаешь, — настолько ли есть, чтобы можно было простить. Если
есть, то прости!
— Нет, — начала Долли; но Анна прервала ее, целуя еще раз ее руку.
— Я больше тебя знаю свет, — сказала она. — Я знаю этих люд ей, как Стива, как они
смотрят на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе. Этого не было. Эти люд и

д елают неверности, но свой д омашний очаг и жена — это д ля них святыня. Как-то у них
эти женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую-то черту провод ят
непроход имую межд у семьей и этим. Я этого не понимаю, но это так.
— Да, но он целовал ее…
— Долли, постой, д ушенька. Я вид ела Стиву, когд а он был влюблен в тебя. Я помню
это время, когд а он приезжал ко мне и плакал, говоря о тебе, и какая поэзия и высота была
ты д ля него, и я знаю, что чем больше он с тобой жил, тем выше ты д ля него становилась.
Вед ь мы смеялись, бывало, над ним, что он к кажд ому слову прибавлял: — «Долли
уд ивительная женщина». Ты д ля него божество всегд а была и осталась, а это увлечение не
д уши его…
— Но если это увлечение повторится?
— Оно не может, как я понимаю….
— Да, но ты простила бы?
— Не знаю, не могу суд ить… Нет, могу, — сказала Анна, под умав; и, уловив мыслью
положение и свесив его на внутренних весах, прибавила: — Нет, могу, могу, могу. Да, я
простила бы. Я не была бы тою же, д а, но простила бы, и так простила бы, как буд то этого
не было, совсем не было.
— Ну, разумеется, — быстро прервала Долли, как буд то она говорила то, что не раз
д умала, — иначе бы это не было прощение. Если простить, то совсем, совсем. Ну, пойд ем,
я тебя провед у в твою комнату, — сказала она, вставая, и по д ороге Долли обняла Анну. —
Милая моя, как я рад а, что ты приехала. Мне легче, горазд о легче стало.
XX
Весь д ень этот Анна провела д ома, то есть у Облонских, и не принимала никого, так
как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии, приезжали в этот же д ень.
Анна все утро провела с Долли и с д етьми. Она только послала записочку к брату, чтоб он
непременно обед ал д ома. «Приезжай, бог милостив», — писала она.
Облонский обед ал д ома; разговор был общий, и жена говорила с ним, называя его «ты»,
чего прежд е не было. В отношениях мужа с женой оставалась та же отчужд енность, но
уже не было речи о разлуке, и Степан Аркад ьич вид ел возможность объяснения и
примирения.
Тотчас после обед а приехала Кити. Она знала Анну Аркад ьевну, но очень мало, и ехала
теперь к сестре не без страху пред тем, как ее примет эта петербургская светская д ама,
которую все так хвалили. Но она понравилась Анне Аркад ьевне, — это она увид ела сейчас.
Анна, очевид но, любовалась ее красотою и молод остью, и не успела Кити опомниться,
как она уже чувствовала себя не только под ее влиянием, но чувствовала себя
влюбленною в нее, как способны влюбляться молод ые д евушки в замужних и старших
д ам. Анна непохожа была на светскую д аму или на мать восьмилетнего сына, но скорее
поход ила бы на д вад цатилетнюю д евушку по гибкости д вижений, свежести и
установившемуся на ее лице оживлению, выбивавшему то в улыбку, то во взгляд , если бы
не серьезное, иногд а грустное выражение ее глаз, которое поражало и притягивало к себе
Кити. Кити чувствовала, что Анна была совершенно проста и ничего не скрывала, но что в
ней был д ругой какой-то, высший мир нед оступных д ля нее интересов, сложных и
поэтических.
После обед а, когд а Долли вышла в свою комнату, Анна быстро встала и под ошла к
брату, который закуривал сигару.

— Стива, — сказала она ему, весело под мигивая, крестя его и указывая на д верь
глазами. — Ид и, и помогай тебе бог.
Он бросил сигару, поняв ее, и скрылся за д верью.
Когд а Степан Аркад ьич ушел, она вернулась на д иван, гд е сид ела окруженная д етьми.
Оттого ли, что д ети вид ели, что мама любила эту тетю, или оттого, что они сами
чувствовали в ней особенную прелесть, но старшие д ва, а за ними и меньшие, как это
часто бывает с д етьми, еще д о обед а прилипли к новой тете и не отход или от нее. И
межд у ними составилось что-то врод е игры, стоящей в том, чтобы как можно ближе
сид еть под ле тети, д отрагиваться д о нее, д ержать ее маленькую руку, целовать ее, играть
с ее кольцом или хоть д отрагиваться д о оборки ее платья.
— Ну, ну, как мы прежд е сид ели, — сказала Анна Аркад ьевна, сад ясь на свое место.
И опять Гриша под сунул голову под ее руку и прислонился головой к ее платью и
засиял горд остью и счастьем.
— Так теперь когд а же бал? — обратилась она к Кити.
— На буд ущей нед еле, и прекрасный бал. Од ин из тех балов, на которых всегд а весело.
— А есть такие, гд е всегд а весело? — с нежною насмешкой сказала Анна.
— Странно, но есть. У Бобрищевых всегд а весело, у Никитиных тоже, а у Мешковых
всегд а скучно. Вы разве не замечали?
— Нет, д уша моя, д ля меня уж нет таких балов, гд е весело, — сказала Анна, и Кити
увид ела в ее глазах тот особенный мир, который ей не был открыт. — Для меня есть
такие, на которых менее труд но и скучно…
— Как может быть вам скучно на бале?
— Отчего же мне не может быть скучно на бале? — спросила Анна.
Кити заметила, что Анна знала, какой послед ует ответ.
— Оттого, что вы всегд а лучше всех.
Анна имела способность краснеть. Она покраснела и сказала:
— Во-первых, никогд а; а во-вторых, если б это и было, то зачем мне это?
— Вы поед ете на этот бал? — спросила Кити.
— Я д умаю, что нельзя буд ет не ехать. Вот это возьми, — сказала она Тане, которая
стаскивала легко сход ившее кольцо с ее белого, тонкого в конце пальца.
— Я очень рад а буд у, если вы поед ете — Я бы так хотела вас вид еть на бале.
— По крайней мере, если прид ется ехать, я буд у утешаться мыслью, что это сд елает
вам уд овольствие… Гриша, не тереби, пожалуйста, они и так все растрепались, — сказала
она, поправляя выбившуюся пряд ь волос, которою играл Гриша.
— Я вас воображаю на бале в лиловом.
— Отчего же непременно в лиловом? — улыбаясь, спросила Анна. — Ну, д ети, ид ите,
ид ите. Слышите ли? Мисс Гуль зовет чай пить, — сказала она, отрывая от себя д етей и
отправляя их в столовую.
— А я знаю, отчего вы зовете меня на бал. Вы жд ете много от этого бала, и вам хочется,
чтобы все тут были, все принимали участие.
— Почем вы знаете? Да.
— О! как хорошо ваше время, — прод олжала Анна. — Помню и знаю этот голубой
туман, врод е того, что на горах в Швейцарии. Этот туман, который покрывает все в
блаженное то время, когд а вот-вот кончится д етство, и из этого огромного круга,
счастливого, веселого, д елается путь все уже и уже, и весело и жутко вход ить в эту
анфилад у, хотя она кажется и светлая и прекрасная… Кто не прошел через это?
Кити молча улыбалась. «Но как же она прошла через это? Как бы я желала знать весь ее

роман», 
— 
под умала 
Кити, 
вспоминая 
непоэтическую 
наружность 
Алексея
Александ ровича, ее мужа.
— Я знаю кое-что. Стива мне говорил, и позд равляю вас, он мне очень нравится, —
прод олжала Анна, — я встретила Вронского на железной д ороге.
— Ах, он был там? — опросила Кити покраснев. — Что же Стива сказал вам?
— Стива мне все разболтал. И я очень была бы рад а. Я ехала вчера с матерью Вронского,
— прод олжала она, — и мать, не умолкая, говорила мне про него; это ее любимец; я знаю,
как матери пристрастны, но….
— Что ж мать рассказывала вам?
— Ах, много! И я знаю, что он ее любимец, но все-таки вид но, что это рыцарь… Ну,
например, она рассказывала, что он хотел отд ать все состояние брату, что он в д етстве еще
что-то необыкновенное сд елал, спас женщину из вод ы. Словом, герой, — сказала Анна,
улыбаясь и вспоминая про эти д вести рублей, которые он д ал на станции.
Но она не рассказала про эти д вести рублей. Почему-то ей неприятно было вспоминать
об этом. Она чувствовала, что в этом было что-то касающееся д о нее и такое, чего не
д олжно было быть.
— Она очень просила меня поехать к ней, — прод олжала Анна, — и я рад а повид ать
старушку и завтра поед у к ней. Од нако, слава богу, Стива д олго остается у Долли в
кабинете, — прибавила Анна, переменяя разговор и вставая, как показалось Кити, чем-то
нед овольная.
— Нет, я прежд е! нет, я! — кричали д ети, окончив чай и выбегая к тете Анне.
— Все вместе! — сказала Анна и, смеясь, побежала им навстречу и обняла и повалила
всю эту кучу копошащихся и визжащих от восторга д етей.
XXI
К чаю больших Долли вышла из своей комнаты. Степан Аркад ьич не выход ил. Он,
д олжно быть, вышел из комнаты жены зад ним ход ом.
— Я боюсь, что тебе холод но буд ет наверху, — заметила Долли, обращаясь к Анне, —
мне хочется перевести тебя вниз, и мы ближе буд ем.
— Ах, уж, пожалуйста, обо мне не заботьтесь, — отвечала Анна, вгляд ываясь в лицо
Долли и стараясь понять, было или не было примирения.
— Тебе светло буд ет зд есь, — отвечала невестка.
— Я тебе говорю, что я сплю везд е и всегд а, как сурок.
— О чем это? — спросил Степан Аркад ьич, выход я из кабинета и обращаясь к жене.
По тону его и Кити и Анна сейчас поняли, что примирение состоялось.
— Я Анну хочу перевести вниз, но над о гард ины перевесить. Никто не сумеет сд елать,
над о самой, — отвечала Долли, обращаясь к нему.
«Бог знает, вполне ли помирились?» — под умала Анна, услышав ее тон, холод ный и
спокойный.
— Ах, полно, Долли, все д елать труд ности, — сказал муж. — Ну, хочешь, я все сд елаю…
«Да, д олжно быть помирились», — под умала Анна.
— Знаю, как ты все сд елаешь, — отвечала Долли, — скажешь Матвею сд елать то, чего
нельзя сд елать, а сам уед ешь, а он все перепутает, — и привычная насмешливая улыбка
морщила концы губ Долли, когд а она говорила это.
«Полное, полное примиренье, полное, — под умала Анна, — слава богу!» — и, рад уясь
тому, что она была причиной этого, она под ошла к Долли и поцеловала ее.

— Совсем нет, отчего ты так презираешь нас с Матвеем? — сказал Степан Аркад ьич,
улыбаясь чуть заметно и обращаясь к жене.
Весь вечер, как всегд а, Долли была слегка насмешлива по отношению к мужу, а Степан
Аркад ьич д оволен и весел, но настолько, чтобы не показать, что он, буд учи прощен, забыл
свою вину.
В половине д есятого особенно рад остная и приятная вечерняя семейная бесед а за
чайным столом у Облонских была нарушена самым, по-вид имому, простым событием, но
это простое событие почему-то всем показалось странным. Разговорившись об общих
петербургских знакомых, Анна быстро встала.
— Она у меня есть в альбоме, — сказала она, — д а и кстати я покажу моего Сережу, —
прибавила она с горд ою материнскою улыбкой.
К д есяти часам, когд а она обыкновенно прощалась с сыном и часто сама, пред тем как
ехать на бал, уклад ывала его, ей стало грустно, что она так д алеко от него; и о чем бы ни
говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью к своему куд рявому Сереже. Ей захотелось
посмотреть на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым пред логом,
она встала и своею легкою, решительною поход кой пошла за альбомом. Лестница наверх,
в ее комнату, выход ила на площад ку большой вход ной теплой лестницы.
В то время, как она выход ила из гостиной, в перед ней послышался звонок.
— Кто это может быть? — сказала Долли.
— За мной рано, а еще кому-нибуд ь позд но, — заметила Кити.
— Верно, с бумагами, — прибавил Степан Аркад ьич, и, когд а Анна проход ила мимо
лестницы, слуга взбегал наверх, чтобы д оложить о приехавшем, а сам приехавший стоял у
лампы. Анна, взглянув вниз, узнала тотчас же Вронского, и странное чувство уд овольствия
и вместе страха чего-то вд руг шевельнулось у нее в серд це. Он стоял, не снимая пальто, и
что-то д оставал из кармана. В ту минуту как она поравнялась с серед иной лестницы; он
под нял глаза, увид ал ее, и в выражении его лица сд елалось что-то пристыженное и
испуганное. Она, слегка наклонив голову, прошла, а вслед за ней послышался громкий
голос Степана Аркад ьича, звавшего его войти, и негромкий, мягкий и спокойный голос
отказывавшегося Вронского.
Когд а Анна вернулась с альбомом, его уже не было, и Степан Аркад ьич рассказывал,
что он заезжал узнать об обед е, который они завтра д авали приезжей знаменитости.
— И ни за что не хотел войти. Какой-то он странный, — прибавил Степан Аркад ьич.
Кити покраснела. Она д умала, что она од на поняла, зачем он приезжал и отчего не
вошел. «Он был у нас, — д умала она, — и не застал и под умал, я зд есь; но не вошел, оттого
что д умал — позд но, и Анна зд есь».
Все переглянулись, ничего не сказав, и стали смотреть альбом Анны.
Ничего не было ни необыкновенного, ни странного в том, что человек заехал к
приятелю в половине д есятого узнать под робности затеваемого обед а и не вошел; но
всем это показалось странно. Более всех странно и нехорошо это показалось Анне.
XXII
Бал только что начался, когд а Кити с матерью вход ила на большую, уставленную
цветами и лакеями в пуд ре и красных кафтанах, залитую светом лестницу. Из зал несся
стоявший в них равномерный, как в улье, шорох д виженья, и, пока они на площад ке
межд у д еревьями оправляли перед зеркалом прически и платья, из залы послышались
осторожно-отчетливые звуки скрипок оркестра, начавшего первый вальс. Штатский

старичок, оправлявший свои сед ые височки у д ругого зеркала и изливавший от себя запах
д ухов, столкнулся с ними на лестнице и посторонился, вид имо любуясь незнакомою ему
Кити. Безбород ый юноша, од ин из тех светских юношей, которых старый князь
Щербацкий называл тютьками, в чрезвычайно открытом жилете, оправляя на ход у белый
галстук, поклонился им и, пробежав мимо, вернулся, приглашая Кити на кад риль. Первая
кад риль была уж отд ана Вронскому, она д олжна была отд ать этому юноше вторую.
Военный, застегивая перчатку, сторонился у д вери и, поглаживая усы, любовался на
розовую Кити.
Несмотря на то, что туалет, прическа и все приготовления к балу стоили Кити больших
труд ов и соображений, она теперь, в своем сложном тюлевом платье на розовом чехле,
вступала на бал так свобод но и просто, как буд то все эти розетки, кружева, все
под робности туалета не стоили ей и ее д омашним ни минуты внимания, как буд то она
род илась в этом тюле, кружевах, с этою высокою прической, с розой и д вумя листками
наверху ее.
Когд а старая княгиня пред вход ом в залу хотела оправить на ней завернувшуюся ленту
пояса, Кити слегка отклонилась. Она чувствовала, что все само собою д олжно быть
хорошо и грациозно на ней и что поправлять ничего не нужно.
Кити была в од ном из своих счастливых д ней. Платье не теснило нигд е, нигд е не
спускалась кружевная берта, розетки не смялись и не оторвались; розовые туфли на
высоких выгнутых каблуках не жали, а веселили ножку, Густые косы белокурых волос
д ержались как свои на маленькой головке. Пуговицы все три застегнулись, не порвавшись,
на высокой перчатке, которая обвила ее руку, не изменив ее формы. Черная бархатка
мед альона особенно нежно окружила шею. Бархатка эта была прелесть, и д ома, гляд я в
зеркало на свою шею, Кити чувствовала, что эта бархатка говорила. Во всем д ругом могло
еще быть сомненье, но бархатка была прелесть. Кити улыбнулась и зд есь на бале, взглянув
на нее в зеркало. В обнаженных плечах и руках Кити чувствовала холод ную мраморность,
чувство, которое она особенно любила. Глаза блестели, и румяные губы не могли не
улыбаться от сознания своей привлекательности. Не успела она войти в залу и д ойти д о
тюлево-ленто-кружевно-цветной толпы д ам, ожид авших приглашения танцевать (Кити
никогд а не стаивала в этой толпе), как уж ее пригласили на вальс, и пригласил лучший
кавалер, главный кавалер по бальной иерархии, знаменитый д ирижер балов,
церемониймейстер, женатый, красивый и статный мужчина Егорушка Корсунский. Только
что оставив графиню Банину, с которою он протанцевал первый тур вальса, он, огляд ывая
свое хозяйство, то есть пустившихся танцевать несколько пар, увид ел вход ившую Кити и
под бежал к ней тою особенною, свойственною только д ирижерам балов развязною
иноход ью, и, поклонившись, д аже не спрашивая, желает ли она, занес руку, чтоб обнять ее
тонкую талию. Она оглянулась, кому перед ать веер, и хозяйка, улыбаясь ей, взяла его.
— Как хорошо, что вы приехали вовремя, — сказал он ей, обнимая ее талию, — а то, что
за манера опазд ывать.
Она положила, согнувши, левую руку на его плечо, и маленькие ножки в розовых
башмаках быстро, легко и мерно зад вигались в такт музыки по скользкому паркету.
— Отд ыхаешь, вальсируя с вами, — сказал он ей, пускаясь в первые небыстрые шаги
вальса. — Прелесть, какая легкость, precision, — говорил он ей то, что говорил почти всем
хорошим знакомым.
Она улыбнулась на его похвалу и через его плечо прод олжала разгляд ывать залу. Она
была не вновь выезжающая, у которой на бале все лица сливаются в од но волшебное
впечатление; она и не была затасканная по балам д евушка, которой все лица бала так

знакомы, что наскучили; но она была на серед ине этих д вух, — она была возбужд ена, а
вместе с тем облад ала собой настолько, что могла наблюд ать. В левом углу залы, она
вид ела, сгруппировался цвет общества. Там была д о невозможного обнаженная красавица
Лид и, жена Корсунского, там была хозяйка, там сиял своею лысиной Кривин, всегд а
бывший там, гд е цвет общества; туд а смотрели юноши, не смея под ойти; и там она нашла
глазами Стиву и потом увид ала прелестную фигуру и голову Анны в черном бархатном
платье. И он был тут. Кити не вид ала его с того вечера, когд а она отказала Левину. Кити
своими д альнозоркими глазами тотчас узнала его и д аже заметила, что он смотрел на нее.
— Что ж, еще тур? Вы не устали? — сказал Корсунский, слегка запыхавшись.
— Нет, благод арствуйте.
— Куд а же отвести вас?
— Каренина тут, кажется… отвед ите меня к ней.
— Куд а прикажете.
И Корсунский завальсировал, умеряя шаг, прямо на толпу в левом углу залы,
приговаривая: — «Pardon, mesdames, pardon, pardon, mesdames «, и, лавируя межд у морем
кружев, тюля и лент и не зацепив ни за перышко, повернул круто свою д аму, так что
открылись ее тонкие ножки в ажурных чулках, а шлейф разнесло опахалом и закрыло им
колени Кривину. Корсунский поклонился, выпрямил открытую груд ь и под ал руку, чтобы
провести ее к Анне Аркад ьевне. Кити, раскрасневшись, сняла шлейф с колен Кривина и,
закруженная немного, оглянулась, отыскивая Анну. Анна была не в лиловом, как того
непременно хотела Кити, а в черном, низко срезанном бархатном платье, открывавшем ее
точеные, как старой слоновой кости, полные плечи и груд ь и округлые руки с тонкою
крошечною кистью. Все платье было обшито венецианским гипюром. На голове у нее, в
черных волосах, своих без примеси, была маленькая гирлянд а анютиных глазок и такая же
на черной ленте пояса межд у белыми кружевами. Прическа ее была незаметна. Заметны
были только, украшая ее, эти своевольные короткие колечки курчавых волос, всегд а
выбивавшиеся на затылке и висках. На точеной крепкой шее была нитка жемчугу.
Кити вид ела кажд ый д ень Анну, была влюблена в нее и пред ставляла себе ее
непременно в лиловом. Но теперь, увид ав ее в черном, она почувствовала, что не
понимала всей ее прелести. Она теперь увид ала ее совершенно новою и неожид анною
д ля себя. Теперь она поняла, что Анна не могла быть в лиловом и что ее прелесть
состояла именно в том, что она всегд а выступала из своего туалета, что туалет никогд а не
мог быть вид ен на ней. И черное платье с пышными кружевами не было вид но на ней; это
была только рамка, и была вид на только она, простая, естественная, изящная и вместе
веселая и оживленная.
Она стояла, как и всегд а, чрезвычайно прямо д ержась, и, когд а Кити под ошла к этой
кучке, говорила с хозяином д ома, слегка поворотив к нему голову.
— Нет, я не брошу камня, — отвечала она ему на что-то, — хотя я не понимаю, —
прод олжала она, пожав плечами, и тотчас же с нежною улыбкой покровительства
обратилась к Кити. Беглым женским взгляд ом окинув ее туалет, она сд елала чуть
заметное, но понятное д ля Кити, од обрительное ее туалету и красоте д виженье головой.
— Вы и в залу вход ите, танцуя, — прибавила она.
— Это од на из моих вернейших помощниц, — сказал Корсунский, кланяясь Анне
Аркад ьевне, которой он не вид ал еще. — Княжна помогает сд елать бал веселым и
прекрасным. Анна Аркад ьевна, тур вальса, — сказал он, нагибаясь.
— А вы знакомы? — спросил хозяин.
— С кем мы не знакомы? Мы с женой как белые волки, нас все знают, — отвечал

Корсунский. — Тур вальса, Анна Аркад ьевна.
— Я не танцую, когд а можно не танцевать, — сказала она.
— Но нынче нельзя, — отвечал Корсунский.
В это время под ход ил Вронский.
— Ну, если нынче нельзя не танцевать, так пойд емте, — сказала она, не замечая
поклона Вронского, и быстро под няла руку на плечо Корсунского.
«За что она нед овольна им?» — под умала Кити, заметив, что Анна умышленно не
ответила на поклон Вронского. Вронский под ошел к Кити, напоминая ей о первой
кад рили и сожалея, что все это время не имел уд овольствия ее вид еть. Кити смотрела,
любуясь, на вальсировавшую Анну и слушала его. Она жд ала, что он пригласит ее на вальс,
но он не пригласил, и она уд ивленно взглянула на него. Он покраснел и поспешно
пригласил вальсировать, но только что он обнял ее тонкую талию и сд елал первый шаг,
как вд руг музыка остановилась. Кити посмотрела на его лицо, которое было на таком
близком от нее расстоянии, и д олго потом, чрез несколько лет, этот взгляд , полный
любви, которым она тогд а взглянула на него и на который он не ответил ей, мучительным
стыд ом резал ее серд це.
— Pardon, pardon! Вальс, вальс! — закричал с д ругой стороны залы Корсунский и,
под хватив первую попавшуюся барышню, стал сам танцевать.
XXIII
Вронский с Кити прошел несколько туров вальса. После вальса Кити под ошла к матери
и ед ва успела сказать несколько слов с Норд стон, как Вронский уже пришел за ней д ля
первой кад рили. Во время кад рили ничего значительного не было сказано, шел
прерывистый разговор то о Корсунских, муже и жене, которых он очень забавно описывал,
как милых сорокалетних д етей, то о буд ущем общественном театре, и только од ин раз
разговор затронул ее за живое, когд а он спросил о Левине, тут ли он, и прибавил, что он
очень понравился. ему. Но Кити и не ожид ала большего от кад рили. Она жд ала с
замиранием серд ца мазурки. Ей казалось, что в мазурке все д олжно решиться. То, что он во
время кад рили не пригласил ее на мазурку, не тревожило ее. Она была уверена, что она
танцует мазурку с ним, как и на прежних балах, и пятерым отказала мазурку, говоря, что
танцует. Весь бал д о послед ней кад рили был д ля Кити волшебным сновид ением
рад остных цветов, звуков и д вижений. Она не танцевала, только когд а чувствовала себя
слишком усталою и просила отд ыха. Но, танцуя послед нюю кад риль с од ним из скучных
юношей, которому нельзя было отказать, ей случилось быть vis-a-vis с Вронским и Анной.
Она не сход илась с Анной с самого приезд а и тут вд руг увид ала ее опять совершенно
новою и неожид анною. Она увид ала в ней столь знакомую ей самой черту возбужд ения от
успеха. Она вид ела, что Анна пьяна вином возбужд аемого ею восхищения. Она знала это
чувство и знала его признаки и вид ела их на Анне — вид ела д рожащий, вспыхивающий
блеск в глазах и улыбку счастья и возбужд ения, невольно изгибающую губы, и
отчетливую грацию, верность и легкость д вижений.
«Кто? — спросила она себя. — Все или од ин?» И, не помогая мучившемуся юноше, с
которым она танцевала, в разговоре, нить которого он упустил и не мог под нять, и
наружно 
под чиняясь 
весело-громким 
повелительным 
крюкам 
Корсунского, 
то
бросающего всех в grand rond, то в chaine, она наблюд ала, и серд це ее сжималось больше и
больше. «Нет, это не любованье толпы опьянило ее, а восхищение од ного. И этот од ин?
неужели это он?» Кажд ый раз, как он говорил с Анной, в глазах ее вспыхивал рад остный

блеск, и улыбка счастья изгибала ее румяные губы. Она как буд то д елала усилие над
собой, чтобы не выказывать этих признаков рад ости, но они сами собой выступали на ее
лице. «Но что он?» Кити посмотрела на него и ужаснулась. То, что Кити так ясно
пред ставлялось в зеркале лица Анны, она увид ела на нем. Куд а д елась его всегд а
спокойная, тверд ая манера и беспечно спокойное выражение лица? Нет, он теперь кажд ый
раз, как обращался к ней, немного сгибал голову, как бы желая пасть пред ней, и во
взгляд е его было од но выражение покорности и страха. «Я не оскорбить хочу, — кажд ый
раз как буд то говорил его взгляд , — но спасти себя хочу, и не знаю как». На лице его было
такое выражение, которого она никогд а не вид ала прежд е.
Они говорили об общих знакомых, вели самый ничтожный разговор, но Кити казалось,
что всякое сказанное ими слово решало их и ее суд ьбу. И странно то, что хотя они
д ействительно говорили о том, как смешон Иван Иванович своим французским языком, и
о том, что д ля Елецкой можно было бы найти лучше партию, а межд у тем эти слова имели
д ля них значение, и они чувствовали это так же, как и Кити. Весь бал, весь свет, все
закрылось туманом в д уше Кити. Только пройд енная ею строгая школа воспитания
под д ерживала ее и заставляла д елать то, чего от нее требовали, то есть танцевать,
отвечать на вопросы, говорить, д аже улыбаться. Но пред началом мазурки, когд а уже стали
расставлять стулья и некоторые пары д винулись из маленьких в большую залу, на Кити
нашла минута отчаяния и ужаса. Она отказала пятерым и теперь не танцевала мазурки.
Даже не было над ежд ы, чтоб ее пригласили, именно потому, что она имела слишком
большой успех в свете, и никому в голову не могло прийти, чтоб она не была приглашена
д о сих пор. Над о было сказать матери, что она больна, и уехать д омой, но на это у нее не
было силы. Она чувствовала себя убитою.
Она зашла в глубь маленькой гостиной и опустилась на кресло. Возд ушная юбка
платья под нялась облаком вокруг ее тонкого стана; од на обнаженная, худ ая, нежная
д евичья рука, бессильно опущенная, утонула в склад ках розового тюника; в д ругой она
д ержала веер и быстрыми, короткими д вижениями обмахивала свое разгоряченное лицо.
Но, вопреки этому вид у бабочки, только что уцепившейся за травку и готовой, вот-вот
вспорхнув, развернуть рад ужные крылья, страшное отчаяние щемило ей серд це.
«А может быть, я ошибаюсь, может быть этого не было?»
И она опять вспоминала все, что она вид ела.
— Кити, что ж это такое? — сказала графиня Норд стон, по ковру неслышно под ойд я к
ней. — Я не понимаю этого.
У Кити д рогнула нижняя губа; она быстро встала.
— Кити, ты не танцуешь мазурку?
— Нет, нет, — сказала Кити д рожащим от слез голосом.
— Он при мне звал ее на мазурку, — сказала Норд стон, зная, что Кити поймет, кто он и
она. — Она сказала: — разве вы не танцуете с княжной Щербацкой?
— Ах, мне все равно! — отвечала Кити.
Никто, кроме ее самой, не понимал ее положения, никто не знал того, что она вчера
отказала человеку, которого она, может быть, любила, и отказала потому, что верила в
д ругого.
Графиня Норд стон нашла Корсунского, с которым она танцевала мазурку, и велела ему
пригласить Кити.
Кити танцевала в первой паре, и, к ее счастью, ей не над о было говорить, потому что
Корсунский все время бегал, распоряжаясь по своему хозяйству. Вронский с Анной сид ели
почти против нее. Она вид ела их своими д альнозоркими глазами, вид ела их и вблизи,

когд а они сталкивались в парах, и чем больше она вид ела их, тем больше убежд алась, что
несчастие ее свершилось. Она вид ела, что они чувствовали себя наед ине в этой полной
зале. И на лице Вронского, всегд а столь тверд ом и независимом, она вид ела то поразившее
ее выражение потерянности и покорности, похожее на выражение умной собаки, когд а
она виновата.
Анна улыбалась, и улыбка перед авалась ему. Она зад умывалась, и он становился
серьезен. Какая-то сверхъестественная сила притягивала глаза Кити к лицу Анны. Она
была прелестна в своем простом черном платье, прелестны были ее полные руки с
браслетами, прелестна тверд ая шея с ниткой жемчуга, прелестны вьющиеся волосы
расстроившейся прически, прелестны грациозные легкие д вижения маленьких ног и рук,
прелестно это красивое лицо в своем оживлении; но было что-то ужасное и жестокое в ее
прелести.
Кити любовалась ею еще более, чем прежд е, и все больше и больше страд ала. Кити
чувствовала себя разд авленною, и лицо ее выражало это. Когд а Вронский увид ал ее,
столкнувшись с ней в мазурке, он не вд руг узнал ее — так она изменилась.
— Прекрасный бал! — сказал он ей, чтобы сказать чего-нибуд ь.
— Да, — отвечала она.
В серед ине мазурки, повторяя сложную фигуру, вновь выд уманную Корсунским, Анна
вышла на серед ину круга, взяла д вух кавалеров и под озвала к себе од ну д аму и Кити. Кити
испуганно смотрела на нее, под ход я. Анна, прищурившись, смотрела на нее и улыбнулась,
пожав ей руку. Но заметив, что лицо Кити только выражением отчаяния и уд ивления
ответило на ее улыбку, она отвернулась от нее и весело заговорила с д ругою д амой.
«Да, что-то чужд ое, бесовское и прелестное есть в ней», — сказала себе Кити.
Анна не хотела оставаться ужинать, но хозяин стал просить ее.
— Полно, Анна Аркад ьевна, — заговорил Корсунский, забирая ее обнаженную руку под
рукав своего фрака. — Какая у меня ид ея котильона! Un bijou!
И он понемножку д вигался, стараясь увлечь ее. Хозяин улыбался од обрительно.
— Нет, я не останусь, — ответила Анна улыбаясь; но, несмотря на улыбку, и
Корсунский и хозяин поняли по решительному тону, с каким она отвечала, что она не
останется.
— Нет, я и так в Москве танцевала больше на вашем од ном бале, чем всю зиму в
Петербурге, — сказала Анна, огляд ываясь на под ле нее стоявшего Вронского. — Над о
отд охнуть перед д орогой.
— А вы решительно ед ете завтра? — спросил Вронский.
— Да, я д умаю, — отвечала Анна, как бы уд ивляясь смелости его вопроса; но
неуд ержимый д рожащий блеск глаз и улыбки обжег его, когд а она говорила это.
Анна Аркад ьевна не осталась ужинать и уехала.
XXIV
«Да, что-то есть во мне противное, отталкивающее, — д умал Левин, вышед ши от
Щербацких и пешком направляясь к брату. — И не гожусь я д ля д ругих люд ей. Горд ость,
говорят. Нет, у меня нет и горд ости. Если бы была горд ость, я не поставил бы себя в такое
положение». И он пред ставлял себе Вронского, счастливого, д оброго, умного и
спокойного, никогд а, наверное, не бывавшего в том ужасном положении, в котором он
был нынче вечером. «Да, она д олжна была выбрать его. Так над о, и жаловаться мне не на
кого и не за что. Виноват я сам. Какое право имел я д умать, что она захочет соед инить

свою жизнь с моею? Кто я? И что я? Ничтожный человек, никому и ни д ля кого
ненужный». И он вспомнил о брате Николае и с рад остью остановился на этом
воспоминании. «Не прав ли он, что все на свете д урно и гад ко? И ед ва ли мы справед ливо
суд им и суд или о брате Николае. Разумеется, с точки зрения Прокофья, вид евшего его в
оборванной шубе и пьяного, он презренный человек; но я знаю его иначе. Я знаю его
д ушу и знаю, что мы похожи с ним. А я, вместо того чтобы ехать отыскать его, поехал
обед ать и сюд а». Левин под ошел к фонарю, прочел ад рес брата, который у него был в
бумажнике, и под озвал извозчика. Всю д линную д орогу д о брата Левин живо припоминал
себе все известные ему события из жизни брата Николая. Вспоминал он, как брат в
университете и год после университета, несмотря на насмешки товарищей, жил как
монах, в строгости исполняя все обряд ы религии, службы, посты и избегая всяких
уд овольствий, в особенности женщин; и потом как вд руг его прорвало, он сблизился с
самыми гад кими люд ьми и пустился в самый беспутный разгул. Вспоминал потом про
историю с мальчиком, которого он взял из д еревни, чтобы воспитывать, и в припад ке
злости так избил, что началось д ело по обвинению в причинении увечья. Вспоминал
потом историю с шулером, которому он проиграл д еньги, д ал вексель и на которого сам
под ал жалобу, д оказывая, что тот его обманул. (Это были те д еньги, которые заплатил
Сергей Иваныч.) Потом вспоминал, как он ночевал ночь в части за буйство. Вспоминал
затеянный им постыд ный процесс с братом Сергеем Иванычем за то, что тот буд то бы не
выплатил ему д олю из материнского имения; и послед нее д ело, когд а он уехал служить в
Запад ный край и там попал под суд за побои, нанесенные старшине… Все это было
ужасно гад ко, но Левину это пред ставлялось совсем не так гад ко, как это д олжно было
пред ставляться тем, которые не знали Николая Левина, не знали всей его истории, не
знали его серд ца.
Левин помнил, как в то время, когд а Николай был в период е набожности, постов,
монахов, служб церковных, когд а он искал в религии помощи, узд ы на свою страстную
натуру, никто не только не под д ержал его, но все, и он сам, смеялись над ним. Его
д разнили, звали его Ноем, монахом; а когд а его прорвало, никто не помог. ему, а все с
ужасом и омерзением отвернулись.
Левин чувствовал, что брат Николай в д уше своей, в самой основе своей д уши,
несмотря на все безобразие своей жизни, не был более неправ, чем те люд и, которые
презирали его. Он не был виноват в том, что род ился с своим неуд ержимым характером и
стесненным чем-то умом. Но он всегд а хотел быть хорошим. «Все выскажу ему, все
заставлю его высказать и покажу ему, что я люблю и потому понимаю его», — решил сам с
собою Левин, под ъезжая в од иннад цатом часу к гостинице, указанной на ад ресе.
— Наверху д венад цатый и тринад цатый, — ответил швейцар на вопрос Левина.
— Дома?
— Должно, д ома.
Дверь д венад цатого нумера была полуотворена, и оттуд а, в полосе света, выход ил
густой д ым д урного и слабого табаку и слышался незнакомый Левину голос; но Левин
тотчас же узнал, что брат тут; он услыхал его покашливанье.
Когд а он вошел в д верь, незнакомый голос говорил.
— Все зависит от того, насколько разумно и сознательно повед ется д ело.
Константин Левин заглянул в д верь и увид ел, что говорит с огромной шапкой волос
молод ой человек в под д евке, а молод ая рябоватая женщина, в шерстяном платье без
рукавчиков и воротничков, сид ит на д иване. Брата не вид но было. У Константина больно
сжалось серд це при мысли о том, в сред е какие чужих люд ей живет его брат. Никто не

услыхал его, и Константин, снимая калоши, прислушивался к тому, что говорил господ ин
в под д евке. Он говорил о каком-то пред приятии.
— Ну, черт их д ери, привилегированные классы, — прокашливаясь, проговорил голос
брата. — Маша! Добуд ь ты нам поужинать и д ай вина, если осталось, а то пошли.
Женщина встала, вышла за перегород ку и увид ала Константина.
— Какой-то барин, Николай Дмитрич, — сказала она.
— Кого нужно? — серд ито сказал голос Николая Левина.
— Это я, — отвечал Константин Левин, выход я на свет.
— Кто я? — еще серд итее повторил голос Николая. Слышно было, как он быстро встал,
зацепив за что-то, и Левин увид ал перед собою в д верях столь знакомую и все-таки
поражающую своею д икостью и болезненностью огромную, худ ую, сутуловатую фигуру
брата, с его большими испуганными глазами.
Он был еще худ ее, чем три год а тому назад , когд а Константин Левин вид ел его в
послед ний раз. На нем был короткий сюртук. И руки и широкие кости казались еще
огромнее. Волосы стали реже, те же прямые усы висели на губы, те же глаза странно и
наивно смотрели на вошед шего.
— А, Костя! — вд руг проговорил он, узнав брата, и глаза его засветились рад остью. Но в
ту же секунд у он оглянулся на молод ого человека и сд елал столь знакомое Константину
суд орожное д вижение головой и шеей, как буд то галстук жал его; и совсем д ругое, д икое,
страд альческое и жестокое выражение остановилось на его исхуд алом лице.
— Я писал и вам и Сергею Иванычу, что я вас не знаю и не хочу знать. Что тебе, что вам
нужно?
Он был совсем не такой, каким воображал его Константин. Самое тяжелое и д урное в
его характере, то, что д елало столь труд ным общение с ним, было позабыто
Константином Левиным, когд а он д умал о нем; и теперь, когд а увид ел его лицо, в
особенности это суд орожное поворачиванье головы, он вспомнил все это.
— Мне ни д ля чего не нужно вид еть тебя, — робко отвечал он. — Я просто приехал
тебя вид еть.
Робость брата, вид имо, смягчила Николая. Он д ернулся губами.
— А, ты так? — сказал он. — Ну, вход и, сад ись. Хочешь ужинать? Маша, три порции
принеси. Нет, постой. Ты знаешь, кто это? — обратился он к брату, указывая на господ ина
в под д евке, — это господ ин Крицкий, мой д руг еще из Киева, очень замечательный
человек. Его, разумеется, преслед ует полиция, потому что он не под лец.
И он оглянулся по своей привычке на всех бывших в комнате. Увид ав, что женщина,
стоявшая в д верях, д винулась было ид ти, он крикнул ей: — «Постой, я сказал». И с тем
неуменьем, с тою несклад ностью разговора, которые так знал Константин, он, опять
огляд ывая всех, стал рассказывать брату историю Крицкого: — как его выгнали из
университета за то, что он завел общество вспоможения бед ным студ ентам и воскресные
школы, и как потом он поступил в народ ную школу учителем, и как его оттуд а также
выгнали, и как потом суд или за что-то.
— Вы Киевского университета? — сказал Константин Левин Крицкому, чтобы прервать
установившееся неловкое молчание.
— Да, Киевского был, — насупившись, серд ито говорил Крицкий.
— А эта женщина, — перебил его Николай Левин, указывая на нее, — моя под руга
жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из д ома, — и он д ернулся шеей, говоря это. — Но
люблю ее и уважаю и всех, кто меня хочет знать, — прибавил он, возвышая голос и
хмурясь, — прошу любить и уважать ее. Она все равно что моя жена, все равно. Так вот, ты

знаешь, с кем имеешь д ело. И если д умаешь, что ты унизишься, так вот бог, а вот порог.
И опять глаза его вопросительно обежали всех.
— Отчего же я унижусь, я не понимаю.
— Так вели, Маша, принести ужинать: — три порции, вод ки и вина… Нет, постой…
Нет, не над о… Ид и.
XXV
— Так вид ишь, — прод олжал Николай Левин, с усилием морща лоб и под ергиваясь.
Ему, вид имо, труд но было сообразить, что сказать и сд елать. — Вот вид ишь ли… — Он
указал в углу комнаты какие-то железные бруски, завязанные бечевками. — Вид ишь ли
это? Это начало нового д ела, к которому мы приступаем. Дело это есть производ ительная
артель…
Константин почти не слушал. Он вгляд ывался в его болезненное, чахоточное лицо, и
все больше и больше ему жалко было его, и он не мог заставить себя слушать то, что брат
рассказывал ему про артель. Он вид ел, что эта артель есть только якорь спасения от
презрения к самому себе. Николай Левин прод олжал говорить:
— Ты знаешь, что капитал д авит работника, — работники у нас, мужики, несут всю
тягость труд а и поставлены так, что, сколько бы они ни труд ились, они не могут выйти из
своего скотского положения. Все барыши заработной платы, на которые они могли бы
улучшить свое положение, д оставить себе д осуг и вслед ствие этого образование, все
излишки платы — отнимаются у них капиталистами. И так сложилось общество, что чем
больше они буд ут работать, тем больше буд ут наживаться купцы, землевлад ельцы, а они
буд ут скоты рабочие всегд а. И этот поряд ок нужно изменить, — кончил он и
вопросительно посмотрел на брата.
— Да, разумеется, — сказал Константин, вгляд ываясь в румянец, выступивший под
выд ающимися костями щек брата.
— И мы вот устраиваем артель слесарную, гд е все производ ство, и барыши, главное,
оруд ия производ ства, все буд ет общее.
— Гд е же буд ет артель? — спросил Константин Левин.
— В селе Возд реме Казанской губернии.
— Да отчего же в селе? В селах, мне кажется, и так д ела много. Зачем в селе слесарная
артель?
— А затем, что мужики теперь такие же рабы, какими были прежд е, и от этого-то вам с
Сергеем Иванычем и неприятно, что их хотят вывести из этого рабства, — сказал Николай
Левин, разд раженный возражением.
Константин Левин взд охнул, огляд ывая в это время комнату, мрачную и грязную. Этот
взд ох, казалось, еще более разд ражил Николая.
— Знаю ваши с Сергеем Иванычем аристократические воззрения. Знаю, что он все силы
ума употребляет на то, чтоб оправд ать существующее зло.
— Нет, д а к чему ты говоришь о Сергей Иваныче? — проговорил, улыбаясь, Левин.
— Сергей Иваныч? А вот к чему! — вд руг при имени Сергея Ивановича вскрикнул
Николай Левин, — вот к чему… Да что говорить? Только од но… Для чего ты приехал ко
мне? Ты презираешь это, и прекрасно, и ступай с богом, ступай! — кричал он, вставая со
стула, — и ступай, и ступай!
— Я нисколько не презираю, — робко сказал Константин Левин. — Я д аже и не спорю.
В это время вернулась Марья Николаевна. Николай Левин серд ито оглянулся на нее.

Она быстро под ошла к нему и что-то прошептала.
— Я незд оров, я разд ражителен стал, — проговорил, успокоиваясь и тяжело д ыша,
Николай Левин, — и потом ты мне говоришь о Сергей Иваныче и его статье. Это такой
взд ор, такое вранье, такое самообманыванье. Что может писать о справед ливости человек,
который ее не знает? Вы читали его статью? — обратился он к Крицкому, опять сад ясь к
столу и сд вигая с него д о половины насыпанные папиросы, чтоб опростать место.
— Я не читал, — мрачно сказал Крицкий, очевид но не хотевший вступать в разговор.
— Отчего? — с разд ражением обратился теперь к Крицкому Николай Левин.
— Потому что не считаю нужным терять на это время.
— То есть, позвольте, почему ж вы знаете, что вы потеряете время? Многим статья эта
нед оступна, то есть выше их. Но я, д ругое д ело, я вижу насквозь его мысли и знаю, почему
это слабо.
Все замолчали. Крицкий мед лительно встал и взялся за шапку.
— Не хотите ужинать? Ну, прощайте. Завтра приход ите со слесарем.
Только что Крицкий вышел, Николай Левин улыбнулся и под мигнул.
— Тоже плох, — проговорил он. — Вед ь я вижу…
Но в это время Крицкий в д верях позвал его.
— Что еще нужно? — сказал он и вышел к нему в корид ор. Оставшись од ин с Марьей
Николаевной, Левин обратился к ней.
— А вы д авно с братом? — сказал он ей.
— Да вот уж второй год . Зд оровье их очень плохо стало. Пьют много, — сказала она.
— То есть как пьет?
— Вод ку пьют, а им вред но.
— А разве много? — прошептал Левин.
— Да, — сказала она, робко огляд ываясь на д верь, в которой показался Николай Левин.
— О чем вы говорили? — сказал он, хмурясь и перевод я испуганные глаза с од ного на
д ругого. — О чем?
— Ни о чем, — смутясь, отвечал Константин.
— А не хотите говорить, как хотите. Только нечего тебе с ней говорить. Она д евка, а
ты барин, — проговорил он, под ергиваясь шеей.
— Ты, я вед ь вижу, все понял и оценил и с сожалением относишься к моим
заблужд ениям, — заговорил он опять, возвышая голос.
— Николай Дмитрич, Николай Дмитрич, — прошептала опять Марья Николаевна,
приближаясь к нему.
— Ну, хорошо, хорошо!.. Да что ж ужин? А, вот и он, — проговорил он, увид ав лакея с
под носом. — Сюд а, сюд а ставь, — проговорил он серд ито и тотчас же взял вод ку, налил
рюмку и жад но выпил. — Выпей, хочешь? — обратился он к брату, тотчас же повеселев. —
Ну, буд ет о Сергее Иваныче. Я все-таки рад тебя вид еть. Что там ни толкуй, а все не чужие.
Ну, выпей же. Расскажи, что ты д елаешь? — прод олжал он, жад но пережевывая кусок
хлеба и наливая д ругую рюмку. — Как ты живешь?
— Живу од ин в д еревне, как жил прежд е, занимаюсь хозяйством, — отвечал
Константин, с ужасом вгляд ываясь в жад ность, с которою брат его пил и ел, и стараясь
скрыть свое внимание.
— Отчего ты не женишься?
— Не пришлось, — покраснев отвечал Константин.
— Отчего? Мне — кончено! Я свою жизнь испортил. Это я сказал и скажу, что, если бы
мне д али тогд а мою часть, когд а мне она нужна была, вся жизнь моя была бы д ругая.

Константин Дмитрич поспешил отвести разговор.
— А ты знаешь, что твой Ванюшка у меня в Покровском конторщиком? — сказал он.
Николай д ернул шеей и зад умался.
— Да расскажи мне, что д елается в Покровском? Что, д ом все стоит, и березы, и наша
классная? А Филипп сад овник, неужели жив? Как я помню бесед ку и д иван! Да смотри же,
ничего не переменяй в д оме, но скорее женись и опять завед и то же, что было. Я тогд а
приед у к тебе, если твоя жена буд ет хорошая.
— Да приезжай теперь ко мне, — сказал Левин. — Как бы мы хорошо устроились!
— Я бы приехал к тебе, если бы знал, что не найд у Сергея Иваныча.
— Ты его не найд ешь. Я живу совершенно независимо от него.
— Да, но, как ни говори, ты д олжен выбрать межд у мною и им, — сказал он, робко
гляд я в глаза брату. Эта робость тронула Константина.
— Если хочешь знать всю мою исповед ь в этом отношении, я скажу тебе, что в вашей
ссоре с Сергеем Иванычем я не беру ни той, ни д ругой стороны. Вы оба неправы. Ты
неправ более внешним образом, а он более внутренно.
— А, а! Ты понял это, ты понял это? — рад остно закричал Николай.
— Но я, лично, если ты хочешь знать, больше д орожу д ружбой с тобой, потому что…
— Почему, почему?
Константин не мог сказать, что он д орожит потому, что Николай несчастен и ему
нужна д ружба. Но Николай понял, что он хотел сказать именно это, и, нахмурившись,
взялся опять за вод ку.
— Буд ет, Николай Дмитрич! — сказала Марья Николаевна, протягивая пухлую
обнаженную руку к графинчику.
— Пусти! Не приставай! Прибью! — крикнул он. Марья Николаевна улыбнулась
кроткою и д оброю улыбкой, которая сообщилась и Николаю, и приняла вод ку.
— Да ты д умаешь, она ничего не понимает? — сказал Николай. — Она все это
понимает лучше всех нас. Правд а, что есть в ней что-то хорошее, милое?
— Вы никогд а прежд е не были в Москве? — сказал ей Константин, чтобы сказать что-
нибуд ь.
— Да не говори ей вы. Она этого боится. Ей никто, кроме мирового суд ьи, когд а ее
суд или за то, что она хотела уйти из д ома разврата, никто не говорил вы.Боже мой, что это
за бессмыслица на свете! — вд руг вскрикнул он. — Эти новые учрежд ения, эти мировые
суд ьи, земство, что это за безобразие!
И он начал рассказывать свои столкновения с новыми учрежд ениями.
Константин Левин слушал его, и то отрицание смысла во всех общественных
учрежд ениях, которое он разд елял с ним и часто высказывал, было ему неприятно теперь
из уст брата.
— На том свете поймем все это, — сказал он шутя.
— На том свете? Ох, не люблю я тот свет! Не люблю, — сказал он, остановив
испуганные д икие глаза на лице брата. — И вед ь вот кажется, что уйти изо всей мерзости,
путаницы, и чужой и своей, хорошо бы было, а я боюсь смерти, ужасно боюсь смерти. —
Он сод рогнулся. — Да выпей что-нибуд ь. Хочешь шампанского? Или поед ем куд а-
нибуд ь. Поед ем к цыганам! Знаешь, я очень полюбил цыган и русские песни.
Язык его стал мешаться, и он пошел перескакивать с од ного пред мета на д ругой.
Константин с помощью Маши уговорил его никуд а не езд ить и уложил спать совершенно
пьяного.
Маша обещала писать Константину в случае нужд ы и уговаривать Николая Левина

приехать жить к брату.
XXVI
Утром Константин Левин выехал из Москвы и к вечеру приехал д омой. Дорогой, в
вагоне, он разговаривал с сосед ями о политике, о новых железных д орогах, и, так же как в
Москве, его од олевала путаница понятий, нед овольство собой, стыд пред чем-то; но
когд а он вышел на своей станции, узнал кривого кучера Игната с под нятым воротником
кафтана, когд а увид ал в неярком свете, пад ающем из окон станции, свои ковровые сани,
своих лошад ей с под вязанными хвостами, в сбруе с кольцами и мохрами, когд а кучер
Игнат, еще в то время как уклад ывались, рассказал ему д еревенские новости, о приход е
ряд чика и о том, что отелилась Пава, — он почувствовал, что понемногу путаница
разъясняется и стыд и нед овольство собой проход ят. Это он почувствовал при од ном
вид е Игната и лошад ей; но когд а он над ел привезенный ему тулуп, сел, закутавшись, в
сани и поехал, разд умывая о пред стоящих распоряжениях в д еревне и погляд ывая на
пристяжную, бывшую верховою, д онскую, над орванную, но лихую лошад ь, он совершенно
иначе стал понимать то, что с ним случилось. Он чувствовал себя собой и д ругим не хотел
быть. Он хотел теперь быть только лучше, чем он был прежд е. Во-первых, с этого д ня он
решил, что не буд ет больше над еяться на необыкновенное счастье, какое ему д олжна
была д ать женитьба, и вслед ствие этого не буд ет так пренебрегать настоящим. Во-вторых,
он уже никогд а не позволит себе увлечься гад кою страстью, воспоминанье о которой так
мучало его, когд а он собирался сд елать пред ложение. Потом, вспоминая брата Николая,
он решил сам с собою, что никогд а уже он не позволит себе забыть его, буд ет след ить за
ним и не выпустит его из вид у, чтобы быть готовым на помощь, когд а ему прид ется
плохо. А это буд ет скоро, он это чувствовал. Потом и разговор брата о коммунизме, к
которому тогд а он так легко отнесся, теперь заставил его зад уматься. Он считал
перед елку экономических условий взд ором, но он всегд а чувствовал несправед ливость
своего избытка в сравнении с бед ностью народ а и теперь решил про себя, что, д ля того
чтобы чувствовать себя вполне правым, он, хотя прежд е много работал и не роскошно
жил, теперь буд ет еще больше работать и еще меньше буд ет позволять себе роскоши. И
все это казалось ему так легко сд елать над собой, что всю д орогу он провел в самых
приятных мечтаниях. С бод рым чувством над ежд ы на новую, лучшую жизнь он в д евятом
часу ночи под ъехал к своему д ому.
Из окон комнаты Агафьи Михайловны, старой нянюшки, исполнявшей в его д оме роль
экономки, пад ал свет на снег площад ки пред д омом. Она не спала еще. Кузьма,
разбуженный ею, сонный и босиком выбежал на крыльцо. Легавая сука Ласка, чуть не сбив
с ног Кузьму, выскочила тоже и визжала, терлась об его колени, под нималась и хотела и
не смела положить перед ние лапы ему на груд ь.
— Скоро ж, батюшка, вернулись, — сказала Агафья Михайловна.
— Соскучился, Агафья Михайловна. В гостях хорошо, а д ома лучше, — отвечал он ей и
прошел в кабинет.
Кабинет мед ленно осветился внесенной свечой. Выступили знакомые под робности: —
оленьи рога, полки с книгами, зеркало печи с отд ушником, который д авно над о было
починить, отцовский д иван, большой стол, на столе открытая книга, сломанная
пепельница, тетрад ь с его почерком. Когд а он увид ал все это, на него нашло на минуту
сомнение в возможности устроить ту новую жизнь, о которой он мечтал д орогой. Все эти
след ы его жизни как буд то охватили его и говорили ему: — «Нет, ты не уйд ешь от нас и

не буд ешь д ругим, а буд ешь такой же, каков был: — с сомнениями, вечным
нед овольством собой, напрасными попытками исправления и пад ениями и вечным
ожид анием счастья, которое не д алось и невозможно тебе».
Но это говорили его вещи, д ругой же голос в д уше говорил, что не над о под чиняться
прошед шему и что с собой сд елать все возможно. И, слушаясь этого голоса, он под ошел к
углу, гд е у него стояли д ве пуд овые гири, и стал гимнастически под нимать их, стараясь
привести себя в состояние бод рости. За д верью заскрипели шаги. Он поспешно поставил
гири.
Вошел приказчик и сказал, что все, слава богу, благополучно, но сообщил, что греча в
новой сушилке под горела. Известие это разд ражило Левина. Новая сушилка была
выстроена и частью прид умана Левиным. Приказчик был всегд а против этой сушилки и
теперь со скрытым торжеством объявлял, что греча под горела. Левин же был тверд о
убежд ен, что если она под горела, то потому только, что не были приняты те меры, о
которых он сотни раз приказывал. Ему стало д осад но, и он сд елал выговор приказчику. Но
было од но важное и рад остное событие: — отелилась Пава, лучшая, д орогая, купленная с
выставки корова.
— Кузьма, д ай тулуп. А вы велите-ка взять фонарь, я пойд у взгляну, — сказал он
приказчику.
Скотная д ля д орогих коров была сейчас за д омом. Пройд я через д вор мимо сугроба у
сирени, он под ошел к скотной. Пахнуло навозным теплым паром, когд а отворилась
примерзшая д верь, и коровы, уд ивленные непривычным светом фонаря, зашевелились на
свежей соломе.. Мелькнула глад кая черно-пегая широкая спина голланд ки. Беркут, бык,
лежал с своим кольцом в губе и хотел было встать, но разд умал и только пыхнул раза д ва,
когд а проход или мимо. Красная красавица, громад ная, как гиппопотам, Пава,
повернувшись зад ом, заслоняла от вход ивших теленка и обнюхивала его.
Левин вошел в д енник, огляд ел Паву и под нял красно-пегого теленка на его шаткие
д линные ноги. Взволнованная Пава замычала было, но успокоилась, когд а Левин
под винул к ней телку, и, тяжело взд охнув, стала лизать ее шершавым языком. Телка,
отыскивая, под талкивала носом под пах свою мать и крутила хвостиком.
— Да сюд а посвети, Фед ор, сюд а фонарь, — говорил Левин, огляд ывая телку. — В
мать! Даром что мастью в отца. Очень хороша. Длинна и пашиста. Василий Фед орович,
вед ь хороша? — обращался он к приказчику, совершенно примиряясь с ним за гречу под
влиянием рад ости за телку.
— В кого же д урной быть? А Семен ряд чик на д ругой д ень вашего отъезд а пришел.
Над о буд ет поряд иться с ним, Константин Дмитрич, — сказал приказчик. — Я вам прежд е
д оклад ывал про машину.
Од ин этот вопрос ввел Левина во все под робности хозяйства, которое было большое и
сложное, и он прямо из коровника пошел в контору и, поговорив с приказчиком и с
Семеном ряд чиком, вернулся д омой и прямо прошел наверх в гостиную.
XXVII
Дом был большой, старинный, и Левин, хотя жил од ин, но топил и занимал весь д ом.
Он знал, что это было глупо, знал, что это д аже нехорошо и противно его теперешним
новым планам, но д ом этот был целый мир д ля Левина. Это был мир, в котором жили и
умерли его отец и мать. Они жили тою жизнью, которая д ля Левина казалась ид еалом
всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей.

Левин ед ва помнил свою мать. Понятие о ней было д ля него священным
воспоминанием, и буд ущая жена его д олжна была быть в его воображении повторением
того прелестного, святого ид еала женщины, каким была д ля него мать.
Любовь к женщине он не только не мог себе пред ставить без брака, но он прежд е
пред ставлял себе семью, а потом уже ту женщину, которая д аст ему семью. Его понятия о
женитьбе поэтому не были похожи на понятия большинства его знакомых, д ля которых
женитьба была од ним из многих общежитейских д ел; д ля Левина это было главным
д елом жизни, от которого зависело все ее счастье. И теперь от этого нужно было
отказаться!
Когд а он вошел в маленькую гостиную, гд е всегд а пил чай, и уселся в своем кресле с
книгою, а Агафья Михайловна принесла ему чаю и со своим обычным: — «А я сяд у,
батюшка», села на стул у окна, он почувствовал что, как ни странно это было, он не
расстался с своим мечтами и что он без них жить не может. С ней ли, с д ругою ли, но это
буд ет. Он читал книгу, д умал о том, что читал, останавливаясь, чтобы слушать Агафью
Михайловну, которая без устали болтала; и вместе с тем разные картины хозяйства и
буд ущей семейной жизни без связи пред ставлялись его воображению. Он чувствовал, что
в глубине его д уши что-то устанавливалось, умерялось и уклад ывалось.
Он слушал разговор Агафьи Михайловны о том, как Прохор бога забыл и на те д еньги,
что ему под арил Левин, чтобы лошад ь купить, пьет без просыпу и жену избил д о смерти;
он слушал и читал книгу и вспоминал весь ход своих мыслей, возбужд енных чтением. Это
была книга Тинд аля о теплоте. Он вспоминал свои осужд ения Тинд алю за его
самод овольство в ловкости производ ства опытов и за то, что ему нед остает философского
взгляд а. И вд руг всплывала рад остная мысль: — «Через д ва год а буд ут у меня в стад е д ве
голланд ки, сама Пава еще может быть жива, д венад цать молод ых Беркутовых д очерей, д а
под сыпать на казовый конец этих трех — чуд о!» Он опять взялся за книгу.
«Ну хорошо, электричество и теплота од но и то ж, но возможно ли в уравнении д ля
решения вопроса поставить од ну величину вместо д ругой? Нет. Ну так что же? Связь
межд у всеми силами природ ы и так чувствуется инстинктом… Особенно приятно, как
Павина д очь буд ет уже красно-пегою коровой, и все стад о, в которое под сыпать этих
трех… Отлично! Выйти с женой и гостями встречать стад о… Жена скажет: — мы с
Костей, как ребенка, выхаживали эту телку. Как это может вас так интересовать? скажет
гость. Все, что его интересует, интересует меня. Но кто она?» И он вспоминал то, что
произошло в Москве… «Ну что же д елать?.. Я не виноват. Но теперь все пойд ет по-
новому. Это взд ор, что не д опустит жизнь, что прошед шее не д опустит. Над о биться,
чтобы лучше, горазд о лучше жить…» Он припод нял голову и зад умался. Старая Ласка, еще
не совсем переварившая рад ость его приезд а и бегавшая, чтобы полаять на д воре,
вернулась, махая хвостом и внося с собой запах возд уха, под ошла к нему, под сунула
голову под его руку, жалобно под визгивая и требуя, чтоб он поласкал ее.
— Только не говорит, — сказала Агафья Михайловна. — А пес… Вед ь понимает же, что
хозяин приехал и ему скучно.
— Отчего же скучно?
— Да разве я не вижу, батюшка? Пора мне господ знать. Сызмальства в господ ах
выросла. Ничего, батюшка. Было бы зд оровье д а совесть чиста.
Левин пристально смотрел на нее, уд ивляясь тому, как она поняла его мысли.
— Что ж, принесть еще чайку? — сказала она и, взяв чашку, вышла.
Ласка все под совывала голову под его руку. Он поглад ил ее, и она тут же у ног его
свернулась кольцом, положив голову на высунувшуюся зад нюю лапу. И в знак того, что

теперь все хорошо и благополучно, она слегка раскрыла рот, почмокала губами и, лучше
уложив около старых зуб липкие губы, затихла в блаженном спокойствии. Левин
внимательно след ил за этим послед ним ее д вижением.
«Так-то и я! — сказал он себе, — так-то и я! Ничего… Все хорошо».
XXVIII
После бала, рано утром, Анна Аркад ьевна послала мужу телеграмму о своем выезд е из
Москвы в тот же д ень.
— Нет, мне над о, над о ехать, — объясняла она невестке перемену своего намерения
таким тоном, как буд то она вспомнила столько д ел, что не перечтешь, — нет, уж лучше
нынче!
Степан Аркад ьич не обед ал д ома, но обещал приехать провод ить сестру в семь часов.
Кити тоже не приехала, прислав записку, что у нее голова болит. Долли и Анна
обед али од ни с д етьми и англичанкой. Потому ли, что д ети непостоянны или очень
чутки и почувствовали, что Анна в этот д ень совсем не такая, как в тот, когд а они так
полюбили ее, что она уже не занята ими, — но только они вд руг прекратили свою игру с
тетей и любовь к ней, и их совершенно не занимало то, что она уезжает. Анна все утро
была занята приготовлениями к отъезд у. Она писала записки к московским знакомым,
записывала свои счеты и уклад ывалась. Вообще Долли казалось, что она не в спокойном
д ухе, а в том д ухе заботы, который Долли хорошо знала за собой и который наход ит не без
причины и большею частью прикрывает нед овольство собою. После обед а Анна пошла
од еваться в свою комнату, и Долли пошла за ней.
— Какая ты нынче странная! — сказала ей Долли
— Я? ты наход ишь? Я не странная, но я д урная. Эх, бывает со мной. Мне все хочется
плакать. Это очень глупо, но это проход ит, — сказала быстро Анна и нагнула
покрасневшее лицо к игрушечному мешочку, в который она уклад ывала ночной чепчик и
батистовы платки. Глаза ее особенно блестели и беспрестанно под ергивались слезами. —
Так мне из Петербурга не хотелось уезжать, а теперь отсюд а не хочется.
— Ты приехала сюд а и сд елала д оброе д ело, — сказала Долли, внимательно
высматривая ее.
Анна посмотрела на нее мокрыми от слез глазами.
— Не говори этого, Долли. Я ничего не сд елала, не могла сд елать. Я часто уд ивляюсь,
зачем люд и сговорились портить меня. Что я сд елала и что могла сд елать? У тебя в
серд це нашлось столько любви, чтоб простить…
— Без тебя бог знает что бы было! Какая ты счастливая, Анна! — сказала Долли. — У
тебя все в д уше ясно и хорошо.
— У кажд ого есть в д уше свои skeletons, как говорят англичане.
— Какие же у тебя skeletons? У тебя все так ясно.
— Есть! — вд руг сказала Анна, и неожид анно после слез хитрая, смешливая улыбка
сморщила ее губы.
— Ну, так они смешные, твои skeletons, а не мрачные, — улыбаясь, сказала Долли.
— Нет, мрачные. Ты знаешь, отчего я ед у нынче, а не завтра? Это признание, которое
меня д авило, я хочу тебе его сд елать, — сказала Анна, решительно откид ываясь на кресле
и гляд я прямо в глаза Долли.
И, к уд ивлению своему, Долли увид ала, что Анна покраснела д о ушей, д о вьющихся
черных колец волос на шее.

— Да, — прод олжала Анна. — Ты знаешь, отчего Кити не приехала обед ать? Она
ревнует ко мне. Я испортила…я была причиной того, что бал этот был д ля нее мученьем,
а не рад остью. Но, право, право, я не виновата, или виновата немножко, — сказала она,
тонким голосом протянув слово «немножко».
— О, как ты это похоже сказала на Стиву! — смеясь, сказала Долли.
Анна оскорбилась.
— О нет, о нет! Я не Стива, — сказала она, хмурясь. — Я оттого говорю тебе, что я ни на
минуту д аже не позволяю себе сомневаться в себе, — сказала Анна.
Но в ту минуту, когд а она выговаривала эти слова, она чувствовала, что они
несправед ливы; она не только сомневалась в себе, она чувствовала волнение при мысли о
Вронском и уезжала скорее, чем хотела, только д ля того, чтобы больше не встречаться с
ним.
— Да, Стива мне говорил, что ты с ним танцевала мазурку и что он…
— Ты не можешь себе пред ставить, как это смешно вышло. Я только д умала сватать, и
вд руг совсем д ругое. Может быть, я против воли…
Она покраснела и остановилась.
— О, они это сейчас чувствуют! — сказала Долли.
— Но я была бы в отчаянии, если бы тут было что-нибуд ь серьезное с его стороны, —
перебила ее Анна. — И я уверена, что это все забуд ется и Кити перестанет меня
ненавид еть.
— Впрочем, Анна, по правд е тебе сказать, я не очень желаю д ля Кити этого брака. И
лучше, чтоб это разошлось, если он, Вронский, мог влюбиться в тебя в од ин д ень.
— Ах, боже мой, это было бы так глупо! — сказала Анна, и опять густая краска
уд овольствия выступила на ее лице, когд а она услыхала занимавшую ее мысль,
выговоренную словами. — Так вот, я и уезжаю, сд елав себе врага в Кити, которую я так
полюбила. Ах, какая она милая! Но ты поправишь это, Долли? Да?
Долли ед ва могла уд ерживать улыбку. Она любила Анну, но ей приятно было вид еть,
что и у ней есть слабости.
— Врага? Это не может быть.
— Я так бы желала, чтобы вы все меня любили, как я вас люблю; а теперь я еще больше
полюбила вас, — сказала она со слезами на глазах. — Ах, как я нынче глупа!
Она провела платком по лицу и стала од еваться.
Уже пред самым отъезд ом приехал опозд авший Степан Аркад ьич, с красным, веселым
лицом и запахом вина и сигары.
Чувствительность Анны сообщилась и Долли, и, когд а она в послед ний раз обняла
золовку, она прошептала:
— Помни, Анна: — что ты д ля меня сд елала, я ни когд а не забуд у. И помни, что я
любила и всегд а буд у любить тебя, как лучшего д руга!
— Я не понимаю, за что, — проговорила Анна, целуя ее и скрывая слезы.
— Ты меня поняла и понимаешь. Прощай, моя прелесть!
XXIX
«Ну, все кончено, и слава богу!» — была первая мысль, пришед шая Анне Аркад ьевне,
когд а она простилась в послед ний раз с братом, который д о третьего звонка загораживал
собою д орогу в вагоне. Она села на свой д иванчик, ряд ом с Аннушкой, и огляд елась в
полусвете спального вагона. «Слава богу, завтра увижу Сережу и Алексея Александ ровича,

и пойд ет моя жизнь, хорошая и привычная, по-старому».
Все в том же д ухе озабоченности, в котором она наход илась весь этот д ень, Анна с
уд овольствием и отчетливостью устроилась в д орогу; своими маленькими ловкими
руками она отперла и заперла красный мешочек, д остала под ушечку, положила себе на
колени и, аккуратно закутав ноги, спокойно уселась. Больная д ама уклад ывалась уже
спать. Две д ругие д амы заговаривали с ней, и толстая старуха укутывала ноги и выражала
замечания о топке. Анна ответила несколько слов д амам, но, не пред вид я интереса от
разговора, попросила Аннушку д остать фонарик, прицепила его к ручке кресла и взяла из
своей сумочки разрезной ножик и английский роман. Первое время ей не читалось.
Сначала мешала возня и ход ьба; потом, когд а тронулся поезд , нельзя было не
прислушаться к звукам; потом снег, бивший в левое окно и налипавший на стекло, и вид
закутанного, мимо прошед шего конд уктора, занесенного снегом с од ной стороны, и
разговоры о том, какая теперь страшная метель на д воре, развлекали ее внимание. Далее
все было то же и то же; та же тряска с постукиваньем, тот же снег в окно, те же быстрые
переход ы от парового жара к холод у и опять к жару, то же мелькание тех же лиц в
полумраке и те же голоса, и Анна стала читать и понимать читаемое. Аннушка уже
д ремала, д ержа красный мешочек на коленах широкими руками в перчатках, из которых
од на была прорвана. Анна Аркад ьевна читала и понимала, но ей неприятно было читать,
то есть след ить за отражением жизни д ругих люд ей. Ей слишком самой хотелось жить.
Читала ли она, как героиня романа ухаживала за больным, ей хотелось ход ить
неслышными шагами по комнате больного; читала ли она о том, как член парламента
говорил речь, ей хотелось говорить эту речь; читала ли она о том, как лед и Мери ехала
верхом за стаей и д разнила невестку и уд ивляла всех своею смелостью, ей хотелось это
д елать самой. Но д елать нечего было, и она, перебирая своими маленькими руками
глад кий ножичек, усиливалась читать.
Герой романа уже начал д остигать своего английского счастия, баронетства и имения,
и Анна желала с ним вместе ехать в это имение, как вд руг она почувствовала, что ему
д олжно быть стыд но и что ей стыд но этого самого. Но чего же ему стыд но? «Чего же мне
стыд но?» — спросила она себя с оскорбленным уд ивлением. Она оставила книгу и
откинулась на спинку кресла, крепко сжав в обеих руках разрезной ножик. Стыд ного
ничего не было. Она перебрала все свои московские воспоминания. Все были хорошие,
приятные. Вспомнила бал, вспомнила Вронского и его влюбленное покорное лицо,
вспомнила все свои отношения с ним: — ничего не было стыд ного. А вместе с тем на
этом самом месте воспоминаний чувство стыд а усиливалось, как буд то какой-то
внутренний голос именно тут, когд а она вспомнила о Вронском, говорил ей: — «Тепло,
очень тепло, горячо». «Ну что же? — сказала она себе решительно, пересаживаясь в кресле.
— Что же это значит? Разве я боюсь взглянуть прямо на это? Ну что же? Неужели межд у
мной и этим офицером-мальчиком существуют к могут существовать какие-нибуд ь
д ругие отношения, кроме тех, что бывают с кажд ым знакомым?» Она презрительно
усмехнулась и опять взялась за книгу, но уже решительно не могла понимать того, что
читала. Она провела разрезным ножом по стеклу, потом приложила его глад кую и
холод ную поверхность к щеке и чуть вслух не засмеялась от рад ости, вд руг беспричинно
овлад евшей ею. Она чувствовала, что нервы ее, как струны, натягиваются все туже и туже
на какие-то завинчивающиеся колышки. Она чувствовала, что глаза ее раскрываются
больше и больше, что пальцы на руках и ногах нервно д вижутся, что внутри что-то д авит
д ыханье и что все образы и звуки в этом колеблющемся полумраке с необычайною
яркостью поражают ее. На нее беспрестанно наход или минуты сомнения, вперед ли ед ет

вагон, или назад , или вовсе стоит. Аннушка ли под ле нее, или чужая? «Что там, на ручке,
шуба ли это, или зверь? И что сама я тут? Я сама или д ругая?» Ей страшно было отд аваться
этому забытью. Но что-то втягивало в него, и она по произволу могла отд аваться ему и
возд ерживаться. Она под нялась, чтоб опомниться, откинула плед и сняла пелерину
теплого платья. На минуту она опомнилась и поняла, что вошед ший худ ой мужик в
д линном нанковом пальто, на котором нед оставало пуговицы, был истопник, что он
смотрел на термометр, что ветер и снег ворвались за ним в д верь; но потом опять все
смешалось… Мужик этот с д линною талией принялся грызть что-то в стене, старушка
стала протягивать ноги во всю д лину вагона и наполнила его черным облаком; потом что-
то страшно заскрипело и застучало, как буд то разд ирали кого-то; потом красный огонь
ослепил глаза, и потом все закрылось стеной. Анна почувствовала, что она провалилась.
Но все это было не страшно, а весело. Голос окутанного и занесенного снегом человека
прокричал что-то ей над ухом. Она под нялась и опомнилась; она поняла, что под ъехали к
станции и что это был конд уктор. Она попросила Аннушку под ать ей снятую пелерину и
платок, над ела их и направилась к д вери.
— Выход ить изволите? — спросила Аннушка.
— Да, мне под ышать хочется. Тут очень жарко.
И она отворила д верь. Метель и ветер рванулись ей навстречу и заспорили с ней о
д вери. И это ей показалось весело. Она отворила д верь и вышла. Ветер как буд то только
жд ал ее, рад остно засвистал и хотел под хватить и унести ее, но она рукой взялась за
холод ный столбик и, прид ерживая платье, спустилась на платформу и зашла за вагон.
Ветер был силен на крылечке, но на платформе за вагонами было затишье. С
наслажд ением, полною груд ью, она вд ыхала в себя снежный, морозный возд ух и, стоя
под ле вагона, огляд ывала платформу и освещенную станцию.
XXX
Страшная буря рвалась и свистела межд у колесами вагонов по столбам из-за угла
станции. Вагоны, столбы, люд и, все, что было вид но, — было занесено с од ной стороны
снегом и заносилось все больше и больше. На мгновенье буря затихала, но потом опять
налетала такими порывами, что, казалось, нельзя было противостоять ей. Межд у тем
какие-то люд и бегали, весело переговариваясь, скрипя по д оскам платформы и
беспрестанно отворяя и затворяя большие д вери. Согнутая тень человека проскользнула
под ее ногами, и послышались звуки молотка по железу. «Депешу д ай!» — разд ался
серд итый голос с д ругой стороны из бурного мрака. «Сюд а пожалуйте! № 28!» — кричали
еще разные голоса, и, занесенные снегом, пробегали обвязанные люд и. Какие-то д ва
господ ина с огнем папирос во рту прошли мимо ее. Она взд охнула еще раз, чтобы
над ышаться, и уже вынула руку из муфты, чтобы взяться за столбик и войти в вагон, как
еще человек в военном пальто под ле нее самой заслонил ей колеблющийся свет фонаря.
Она оглянулась и в ту же минуту узнала лицо Вронского. Приложив руку к козырьку, он
наклонился пред ней и спросил, не нужно ли ей чего-нибуд ь, не может ли он служить ей?
Она д овольно д олго, ничего не отвечая, вгляд ывалась в него и, несмотря на тень, в
которой он стоял, вид ела, или ей казалось, что вид ела, и выражение его лица и глаз. Это
было опять то выражение почтительного восхищения, которое так под ействовало на нее
вчера. Не раз говорила она себе эти послед ние д ни и сейчас только, что Вронский д ля нее
од ин из сотен вечно од них и тех же, повсюд у встречаемых молод ых люд ей, что она
никогд а не позволит себе и д умать о нем; но теперь, в первое мгновенье встречи с ним, ее

охватило чувство рад остной горд ости. Ей не нужно было спрашивать, зачем он тут. Она
знала это так же верно, как если б он сказал ей, что он тут д ля того, чтобы быть там, гд е
она.
— Я не знала, что вы ед ете. Зачем вы ед ете? — сказала она, опустив руку, которою
взялась было за столбик. И неуд ержимая рад ость и оживление сияли на ее лице.
— Зачем я ед у? — повторил он, гляд я ей прямо в глаза. — Вы знаете, я ед у д ля того,
чтобы быть там, гд е вы, — сказал он, — я не могу иначе.
И в это же время, как бы од олев препятствие, ветер посыпал снег с крыш вагонов,
затрепал каким-то железным оторванным листом, и вперед и плачевно и мрачно заревел
густой свисток паровоза. Весь ужас метели показался ей еще более прекрасен теперь. Он
сказал то самое, чего желала ее д уша, но чего она боялась рассуд ком. Она ничего не
ответила, и на лице ее он вид ел борьбу.
— Простите меня, если вам неприятно то, что я сказал, — заговорил он покорно.
Он говорил учтиво, почтительно, но так тверд о и упорно, что она д олго не могла
ничего ответить.
— Это д урно, что вы говорите, и я прошу вас, если вы хороший человек, забуд ьте, что
вы сказали, как и я забуд у, — сказала она наконец.
— Ни од ного слова вашего, ни од ного д вижения вашего я не забуд у никогд а и не
могу…
— Довольно, д овольно! — вскрикнула она, тщетно стараясь прид ать строгое
выражение своему лицу, в которое он жад но всматривался. И, взявшись рукой за холод ный
столбик, она под нялась на ступеньки и быстро вошла в сени вагона. Но в этих маленьких
сенях она остановилась, обд умывая в своем воображении то, что было. Не вспоминая ни
своих, ни его слов, она чувством поняла, что этот минутный разговор страшно сблизил их;
и она была испугана и счастлива этим. Постояв несколько секунд , она вошла в вагон и
села на свое место. То волшебное напряженное состояние, которое ее мучало сначала, не
только возобновилось, но усилилось и д ошло д о того, что она боялась, что всякую минуту
порвется в ней что-то слишком натянутое. Она не спала всю ночь. Но в том напряжении и
тех грезах, которые наполняли ее воображение, не было ничего неприятного и мрачного;
напротив, было что-то рад остное, жгучее и возбужд ающее. К утру Анна зад ремала, сид я в
кресле, и когд а проснулась, то уже было бело, светло и поезд под ход ил к Петербургу.
Тотчас же мысли о д оме, о муже, о сыне и заботы пред стоящего д ня и след ующих
обступили ее.
В Петербурге, только что остановился поезд и она вышла, первое лицо, обратившее ее
внимание, было лицо мужа. «Ах, боже мой! отчего у него стали такие уши?» — под умала
она, гляд я на его холод ную и пред ставительную фигуру и особенно на поразившие ее
теперь хрящи ушей, под пиравшие поля круглой шляпы. Увид ав ее, он пошел к ней
навстречу, сложив губы в привычную ему насмешливую улыбку и прямо гляд я на нее
большими усталыми глазами. Какое-то неприятное чувство щемило ей серд це, когд а она
встретила его упорный и усталый взгляд , как буд то она ожид ала увид еть его д ругим. В
особенности поразило ее чувство нед овольства собой, которое она испытала при встрече с
ним. Чувство то было д авнишнее, знакомое чувство, похожее на состояние притворства,
которое она испытывала в отношениях к мужу; но прежд е она не замечала этого чувства,
теперь она ясно и больно сознала его.
— Да, как вид ишь, нежный муж, нежный, как на д ругой год женитьбы, сгорал
желанием увид еть тебя, — сказал он своим мед лительным тонким голосом и тем тоном,
который он всегд а почти употреблял с ней, тоном насмешки над тем, кто бы в самом д еле

так говорил.
— Сережа зд оров? — спросила она.
— И это вся наград а, — сказал он, — за мою пылкость? Зд оров, зд оров…
XXXI
Вронский и не пытался заснуть всю эту ночь. Он сид ел на своем кресле, то прямо
устремив глаза вперед себя, то огляд ывая вход ивших и выход ивших, и если и прежд е он
поражал и волновал незнакомых ему люд ей своим вид ом непоколебимого спокойствия,
то теперь он еще более казался горд и самод овлеющ. Он смотрел на люд ей, как на вещи.
Молод ой нервный человек, служащий в окружном суд е, сид евший против него,
возненавид ел его за этот вид . Молод ой человек и закуривал у него, и заговаривал с ним, и
д аже толкал его, чтобы д ать ему почувствовать, что он не вещь, а человек, но Вронский
смотрел на него все так же, как на фонарь, и молод ой человек гримасничал, чувствуя, что
он теряет самооблад ание под д авлением этого непризнавания его человеком.
Вронский ничего и никого не вид ал. Он чувствовал себя царем, не потому, чтоб он
верил, что произвел впечатление на Анну, — он еще не верил этому, — но потому, что
впечатление, которое она произвела на него, д авало ему счастье и горд ость.
Что из этого всего выйд ет, он не знал и д аже не д умал. Он чувствовал, что все его
д оселе распущенные, разбросанные силы были собраны в од но и с страшною энергией
были направлены к од ной блаженной цели. И он был счастлив этим. Он знал только, что
сказал ей правд у, что он ехал туд а, гд е была она, что все счастье жизни, ед инственный
смысл жизни он наход ил теперь в том, чтобы вид еть и слышать ее. И когд а он вышел из
вагона в Бологове, чтобы выпить сельтерской вод ы, и увид ал Анну, невольно первое
слово его сказало ей то самое, что он д умал. И он рад был, что сказал ей это, что она знает
теперь это и д умает об этом. Он не спал всю ночь. Вернувшись в свой вагон, он не
переставая перебирал все положения, в которых ее вид ел, все ее слова, и в его
воображении, заставляя замирать серд це, носились картины возможного буд ущего.
Когд а в Петербурге он вышел из вагона, он чувствовал себя после бессонной ночи
оживленным и свежим, как после холод ной ванны. Он остановился у своего вагона,
ожид ая ее выход а. «Еще раз увижу, — говорил он себе, невольно улыбаясь, — увижу ее
поход ку, ее лицо; скажет что-нибуд ь, поворотит голову, взглянет, улыбнется, может
быть». Но прежд е еще, чем он увид ал ее, он увид ал ее мужа, которого начальник станции
учтиво провод ил межд у толпою. «Ах, д а! муж!» Теперь только в первый раз Вронский
ясно понял то, что муж было связанное с нею лицо. Он знал, что у ней есть муж, но не
верил в существование его и поверил в него вполне, только когд а увид ел его, с его
головой, плечами и ногами в черных панталонах; в особенности когд а он увид ал, как этот
муж с чувством собственности спокойно взял ее руку.
Увид ев Алексея Александ ровича с его петербургски-свежим лицом и строго
самоуверенною фигурой, в круглой шляпе, с немного выд ающеюся спиной, он поверил в
него и испытал неприятное чувство, под обное тому, какое испытал бы человек, мучимый
жажд ою и д обравшийся д о источника и наход ящий в этом источнике собаку, овцу или
свинью, которая и выпила и взмутила вод у. Поход ка Алексея Александ ровича,
ворочавшего всем тазом и тупыми ногами, особенно оскорбляла Вронского. Он только за
собой признавал несомненное право любить ее. Но она была все та же; и вид ее все так же,
физически оживляя, возбужд ая и наполняя счастием его д ушу, под ействовал на него. Он
приказал под бежавшему к нему из второго класса немцу-лакею взять вещи и ехать, а сам

под ошел к ней. Он вид ел первую встречу мужа с женою и заметил с проницательностью
влюбленного признак легкого стеснения, с которым она говорила с мужем. «Нет, она не
любит и не может любить его», — решил он сам с собою.
Еще в то время, как он под ход ил к Анне Аркад ьевне сзад и, он заметил с рад остью, что
она чувствовала его приближение и оглянулась было и, узнав его, опять обратилась к
мужу.
— Хорошо ли вы провели ночь? — сказал он, наклоняясь пред нею и пред мужем
вместе и пред оставляя Алексею Александ ровичу принять этот поклон на свой счет и
узнать его или не узнать, как ему буд ет угод но.
— Благод арю вас, очень хорошо, — отвечала она.
Лицо ее казалось усталым, и не было на нем той игры бросившегося то в улыбку, то в
глаза оживления; но на од но мгновение при взгляд е на него что-то мелькнуло в ее глазах,
и, несмотря на то, что огонь этот сейчас же потух, он был счастлив этим мгновением. Она
взглянула на мужа, чтоб узнать, знает ли он Вронского. Алексей Александ рович смотрел
на Вронского с неуд овольствием, рассеянно вспоминая, кто это. Спокойствие и
самоуверенность Вронского зд есь, как коса на камень, наткнулись на холод ную
самоуверенность Алексея Александ ровича.
— Граф Вронский, — сказала Анна.
— А! Мы знакомы, кажется, — равнод ушно сказал Алексей Александ рович, под авая
руку. — Туд а ехала с матерью, а назад с сыном, — сказал он, отчетливо выговаривая, как
рублем д аря кажд ым словом. — Вы, верно, из отпуска? — сказал он и, не д ожид аясь ответа,
обратился к жене своим шуточным тоном: — Что ж, много слез было пролито в Москве
при разлуке?
Обращением этим к жене он д авал чувствовать Вронскому, что желает остаться од ин,
и, повернувшись к нему, коснулся шляпы; но Вронский обратился к Анне Аркад ьевне:
— Над еюсь иметь честь быть у вас, — сказал он.
Алексей Александ рович усталыми глазами взглянул на Вронского.
— Очень рад , — сказал он холод но, — по понед ельникам мы принимаем. — Затем,
отпустив совсем Вронского, он сказал жене: — И как хорошо, что у меня именно было
полчаса времени, чтобы встретить тебя, и что я мог показать тебе свою нежность, —
прод олжал он тем же шуточным тоном.
— Ты слишком уже под черкиваешь свою нежность, чтоб я очень ценила, — сказала она
тем же шуточным тоном, невольно прислушиваясь к звукам шагов Вронского, шед шего за
ними. «Но что мне за д ело?» — под умала она и стала спрашивать у мужа, как без нее
провод ил время Сережа.
— О, прекрасно! Mariette говорит, что он был мил очень и… я д олжен тебя огорчить…
не скучал о тебе, не так, как твой муж. Но еще раз merci, мой д руг, что под арила мне д ень.
Наш милый самовар буд ет в восторге.. (Самоваром он называл знаменитую графиню
Лид ию Ивановну за то, что она всегд а и обо всем волновалась и горячилась.) Она о тебе
спрашивала. И знаешь, если я смею советовать, ты бы съезд ила к ней нынче. Вед ь у ней
обо всем болит серд це. Теперь она, кроме всех своих хлопот, занята примирением
Облонских.
Графиня Лид ия Ивановна была д руг ее мужа и центр од ного из кружков
петербургского света, с которым по мужу ближе всех была связана Анна.
— Да вед ь я писала ей.
— Но ей все нужно под робно. Съезд и, если не устала, мой д руг. Ну, тебе карету под аст
Конд ратий, а я ед у в комитет. Опять буд у обед ать не од ин, — прод олжал Алексей

Александ рович уже не шуточным тоном. — Ты не поверишь, как я привык…
И он, д олго сжимая ей руку, с особенною улыбкой посад ил ее в карету.
XXXII
Первое лицо, встретившее Анну д ома, был сын. Он выскочил к ней по лестнице,
несмотря на крик гувернантки, и с отчаянным восторгом кричал: — «Мама, мама!»
Добежав д о нее, он повис ей на шее.
— Я говорил вам, что мама! — кричал он гувернантке. — Я знал!
И сын, так же как и муж, произвел в Анне чувство, похожее на разочарованье. Она
воображала его лучше, чем он был в д ействительности. Она была д олжна опуститься д о
д ействительности, чтобы наслажд аться им таким, каков он был. Но и такой, каков он был,
он был прелестен с своими белокурыми куд рями, голубыми глазами и полными
стройными ножками в туго натянутых чулках. Анна испытывала почти физическое
наслажд ение в ощущении его близости и ласки и нравственное успокоение, когд а
встречала его простод ушный, д оверчивый и любящий взгляд и слушала его наивные
вопросы. Анна д остала под арки, которые посылали д ети Долли, и рассказала сыну, какая в
Москве есть д евочка Таня и как Таня эта умеет читать и учит д аже д ругих д етей.
— Что же, я хуже ее? — спросил Сережа.
— Для меня лучше всех на свете.
— Я это знаю, — сказал Сережа, улыбаясь.
Еще Анна не успела напиться кофе, как д оложили про графиню Лид ию Ивановну.
Графиня Лид ия Ивановна была высокая полная женщина с незд орово-желтым цветом
лица и прекрасными зад умчивыми черными глазами. Анна любила ее, но нынче она как
буд то в первый раз увид ела ее со всеми ее нед остатками.
— Ну что, мой д руг, снесли оливковую ветвь? — спросила графиня Лид ия Ивановна,
только что вошла в комнату.
— Да, все это кончилось, но все это и было не так важно, как мы д умали, — отвечала
Анна. — Вообще моя belle soeur слишком решительна.
Но графиня Лид ия Ивановна, всем д о нее не касавшимся интересовавшаяся, имела
привычку никогд а не слушать того, что ее интересовало; она перебила Анну.
— Да, много горя и зла на свете, а я так измучена нынче.
— А что? — спросила Анна, стараясь уд ержать улыбку.
— Я начинаю уставать от напрасного ломания копий за правд у и иногд а совсем
развинчиваюсь. Дело сестричек (это было филантропическое, религиозно-патриотическое
учрежд ение) пошло было прекрасно, но с этими господ ами ничего невозможно сд елать,
— прибавила графиня Лид ия Ивановна с насмешливою покорностью суд ьбе. — Они
ухватились за мысль, изурод овали ее и потом обсужд ают так мелко и ничтожно. Два-три
человека, ваш муж в том числе, понимают все значение этого д ела, а д ругие только
роняют. Вчера мне пишет Правд ин…
Правд ин был известный панславист за границей, и графиня Лид ия Ивановна рассказала
сод ержание письма.
Затем графиня рассказала еще неприятности и козни против д ела соед инения церквей
и уехала торопясь, как ей в этот д ень приход илось быть еще на засед ании од ного
общества и в Славянском комитете.
«Вед ь все это было и прежд е; но отчего я не замечала этого прежд е? — сказала себе
Анна. — Или очень разд ражена нынче? А в самом д еле, смешно: — цель д оброд етель, она

христианка, а она все серд ится всь у нее враги и всь враги по христианству и
д оброд етели».
После графини Лид ии Ивановны приехала приятельница, жена д иректора, и рассказала
все город ские новости. В три часа и она уехала, обещаясь приехать к обед у. Алексей
Александ рович был в министерстве. Оставшись од на, Анна д ообед енное время
употребила на то, чтобы присутствовать при обед е сына (он обед ал отд ельно) и чтобы
привести в поряд ок свои вещи, прочесть и ответить на записки и письма, которые у нее
скопились на столе.
Чувство беспричинного стыд а, которое она испытывала д орогой, и волнение
совершенно исчезли. В привычных условиях жизни она чувствовала себя опять тверд ою и
безупречною.
Она с уд ивлением вспомнила свое вчерашнее состояние. «Что же было? Ничего.
Вронский сказал глупость, которой легко положить конец, и я ответила так, как нужно
было. Говорить об этом мужу не над о и нельзя. Говорить об этом — значит прид авать
важность тому, что ее не имеет». Она вспомнила, как она рассказала почти признание,
которое ей сд елал в Петербурге молод ой под чиненный ее мужа, и как Алексей
Александ рович ответил, что, живя в свете, всякая женщина может под вергнуться этому,
но что он д оверяется вполне ее такту и никогд а не позволит себе унизить ее и себя д о
ревности. «Стало быть, незачем говорить? Да, слава богу, и нечего говорить», — сказала
она себе.
XXXIII
Алексей Александ рович вернулся из министерства в четыре часа, но, как это часто
бывало, не успел войти к ней. Он прошел в кабинет принимать д ожид авшихся просителей
и под писать некоторые бумаги, принесенные правителем д ел. К обед у (всегд а человека
три обед али у Карениных) приехали: — старая кузина Алексея Александ ровича, д иректор
д епартамента с женой и од ин молод ой человек, рекоменд ованный Алексею
Александ ровичу на службу. Анна вышла в гостиную, чтобы занимать их. Ровно в пять
часов бронзовые часы Петра I не успели д обить пятого уд ара, как вышел Алексей
Александ рович в белом галстуке и во фраке с д вумя звезд ами, так как сейчас после обед а
ему над о было ехать. Кажд ая минута жизни Алексея Александ ровича была занята и
распред елена. И д ля того чтоб успевать сд елать то, что ему пред стояло кажд ый д ень, он
д ержался строжайшей аккуратности. «Без поспешности и без отд ыха» — было его
д евизом. Он вошел в залу, раскланялся со всеми и поспешно сел, улыбаясь жене.
— Да, кончилось мое уед инение. Ты не поверишь, как неловко (он уд арил на слове
неловко) обед ать од ному.
За обед ом он поговорил с женой о московских д елах с насмешливою улыбкой
спрашивал о Степане Аркад ьиче; но разговор шел преимущественно общий, о
петербургских служебных и общественных д елах. После обед а он провел полчаса с
гостями и, опять с улыбкой пожал руку жене, вышел и уехал в совет. Анна не поехала в
этот раз ни к княгине Бетси Тверской, которая, узнав о ее приезд е, звала ее вечером, ни в
театр, гд е нынче была у нее ложа. Она не поехала преимущественно потому, что платье,
на которое она рассчитывала, было не готово. Вообще, занявшись после отъезд а гостей
своим туалетом, Анна была очень разд осад ована. Пред отъезд ом в Москву она, вообще
мастерица од еваться не очень д орого, отд ала мод истке д ля перед елки три платья. Платье
нужно было так перед елать, чтоб их нельзя было узнать и они д олжны были быть готовы

уже три д ня тому назад . Оказалось, что д ва платья были совсем не готовы, а од но
перед елано не так, как того хотела Анна. Мод истка приехала объясняться, утвержд ая, что
так буд ет лучше, и Анна разгорячилась так, что ей потом совестно было вспоминать.
Чтобы совершенно успокоиться, она пошла в д етскую и весь вечер провела с сыном, сама
уложила его спать, перекрестила и покрыла его од еялом. Она рад а была, что не поехала
никуд а и так хорошо провела этот вечер. Ей так легко и спокойно было, так ясно она
вид ела, что все, что ей на железной д ороге пред ставлялось столь значительным, был
только од ин из обычных ничтожных случаев светской жизни и что ей ни пред кем, ни
пред собой стыд иться нечего. Анна села у камина с английским романом и жд ала мужа.
Ровно в половине д есятого послышался его звонок, и он вошел в комнату.
— Наконец-то ты! — сказала она, протягивая ему руку.
Он поцеловал ее руку и под сел к ней.
— Вообще я вижу, что поезд ка твоя уд алась, — сказал он ей.
— Да, очень, — отвечала она и стала рассказывать ему все сначала: — свое путешествие
с Вронскою, свой приезд , случай на железной д ороге. Потом рассказала свое впечатление
жалости к брату сначала, потом к Долли.
— Я не полагаю, чтобы можно было извинять такого человека, хотя он и твой брат, —
сказал Алексей Александ рович строго.
Анна улыбнулась. Она поняла, что он сказал это именно затем, чтобы показать, что
соображения род ства не могут остановить его в высказывании своего искреннего мнения.
Она знала эту черту в своем муже и любила ее.
— Я рад , что все кончилось благополучно и что ты приехала, — прод олжал он. — Ну,
что говорят там про новое положение, которое я провел в совете?
Анна ничего не слышала об этом положении, и ей стало совестно, что она так легко
могла забыть о том, что д ля него было так важно.
— Зд есь, напротив, это над елало много шума, — сказал он с самод овольною улыбкой.
Она вид ела, что Алексей Александ рович хотел что-то сообщить ей приятное д ля себя
об этом д еле, и она вопросами навела его на рассказ. Он с тою же самод овольною улыбкой
рассказал об овациях, которые были сд еланы ему вслед ствие этого провед енного
положения.
— Я очень, очень был рад . Это д оказывает, что, наконец, у нас начинает
устанавливаться разумный и тверд ый взгляд на это д ело.
Допив со сливками и хлебом свой второй стакан чая, Алексей Александ рович встал и
пошел в свой кабинет.
— А ты никуд а не поехала; тебе, верно, скучно было? — сказал он.
— О нет! — отвечала она, встав за ним и провожая его чрез залу в кабинет. — Что же ты
читаешь теперь? — спросила она.
— Теперь я читаю Duc de Lille, «Poesie des enfers», — отвечал он. — Очень
замечательная книга.
Анна улыбнулась, как улыбаются слабостям любимых люд ей, и, положив свою руку
под его, провод ила его д о д верей кабинета. Она знала его привычку, сд елавшуюся
необход имостью, вечером читать. Она знала, что, несмотря на поглощавшие почти все
время служебные обязанности, он считал своим д олгом след ить за всем замечательным,
появлявшимся в умственной сфере. Она знала тоже, что д ействительно его интересовали
книги политические, философские, богословские, что искусство было по его натуре
совершенно чужд о ему, но что, несмотря на это, или лучше вслед ствие этого, Алексей
Александ рович не пропускал ничего того, что д елало шум в этой области, и считал своим

д олгом все читать. Она знала, что в области политики, философии, богословия Алексей
Александ рович сомневался или отыскивал; но в вопросах искусства и поэзии, в
особенности музыки, понимания которой он был совершенно лишен, у него были самые
опред еленные и тверд ые мнения. Он любил говорить о Шекспире, Рафаэле, Бетховене, о
значении новых школ поэзии и музыки, которые все были у него распред елены с очень
ясною послед овательностью.
— Ну, и бог с тобой, — сказала она у д вери кабинета, гд е уже были приготовлены ему
абажур на свече и графин вод ы у кресла. — А я напишу в Москву.
Он пожал ей руку и опять поцеловал ее.
«Все-таки он хороший человек, правд ивый, д обрый и замечательный в своей сфере, —
говорила себе Анна, вернувшись к себе, как буд то защищая его пред кем-то, кто обвинял
его и говорил, что его нельзя любить. — Но что это уши у него так странно выд аются! Или
он обстригся?»
Ровно в д венад цать, когд а Анна еще сид ела за письменным столом, д описывая письмо
к Долли, послышались ровные шаги в туфлях, и Алексей Александ рович, вымытый,
причесанный, с книгою под мышкой, под ошел к ней.
— Пора, пора, — сказал он, особенно улыбаясь, и прошел в спальню.
«И какое право имел он так смотреть на него?» — под умала Анна, вспоминая взгляд
Вронского на Алексея Александ ровича.
Разд евшись, она вошла в спальню, но на лице ее не только не было того оживления,
которое в бытность ее в Москве так и брызгало из ее глаз и улыбки: — напротив, теперь
огонь казался потушенным в ней или гд е-то д алеко припрятанным.
XXXIV
Уезжая из Петербурга, Вронский оставил свою большую квартиру на Морской
приятелю и любимому товарищу Петрицкому.
Петрицкий был молод ой поручик, не особенно знатный и не только не богатый, но
кругом в д олгах, к вечеру всегд а пьяный и часто за разные и смешные и грязные истории
попад авший на гауптвахту, но любимый и товарищами и начальством. Под ъезжая в
д венад цатом часу с железной д ороги к своей квартире, Вронский увид ал у под ъезд а
знакомую ему извозчичью карету. Из-за д вери еще на свой звонок он услыхал хохот
мужчин и лепет женского голоса и крик Петрицкого: — «Если кто из злод еев, то не
пускать!» Вронский не велел д енщику говорить о себе и потихоньку вошел в первую
комнату. Баронесса Шильтон, приятельница Петрицкого, блестя лиловым атласом платья
и румяным белокурым личиком и, как канарейка, наполняя всю комнату своим
парижским говором, сид ела пред круглым столом, варя кофе. Петрицкий в пальто и
ротмистр Камеровский в полной форме, вероятно со службы, сид ели вокруг нее.
— Браво! Вронский! — закричал Петрицкий, вскакивая и гремя стулом. — Сам хозяин!
Баронесса, кофею ему из нового кофейника. Вот не жд али! Над еюсь, ты д оволен
украшением твоего кабинета, — сказал он, указывая на баронессу. — Вы вед ь знакомы?
— Еще бы! — сказал Вронский, весело улыбаясь и пожимая маленькую ручку
баронессы. — Как же! старый д руг.
— Вы д омой с д ороги, — сказала баронесса, — так я бегу. Ах, я уед у сию минуту, если я
мешаю.
— Вы д ома там, гд е вы, баронесса, — сказал Вронский. — Зд равствуй, Камеровский, —
прибавил он, холод но пожимая руку Камеровского.

— Вот вы никогд а не умеете говорить такие хорошенькие вещи, — обратилась
баронесса к Петрицкому.
— Нет, отчего же? После обед а и я скажу не хуже.
— Да после обед а нет заслуги! Ну, так я вам д ам кофею, ид ите умывайтесь и
убирайтесь, — сказала баронесса, опять сад ясь и заботливо поворачивая винтик в новом
кофейнике. — Пьер, д айте кофе, — обратилась она к Петрицкому, которого она называла
Пьер, по его фамилии Петрицкий, не скрывая своих отношений с ним. — Я прибавлю.
— Испортите.
— Нет, не испорчу! Ну, а ваша жена? — сказала вд руг баронесса, перебивая разговор
Вронского с товарищем. — Мы зд есь женили вас. Привезли вашу жену?
— Нет, баронесса. Я рожд ен цыганом и умру цыганом.
— Тем лучше, тем лучше. Давайте руку.
И баронесса, не отпуская Вронского, стала ему рассказывать, пересыпая шутками, свои
послед ние планы жизни и спрашивать его совета.
— Он все не хочет д авать мне развод а! Ну что мне д елать? (Он был муж ее.) Я теперь
хочу процесс начинать. Как вы мне посоветуете? Камеровский, смотрите, же за кофеем —
ушел; вы вид ите, я занята д елами! Я хочу процесс, потому что состояние мне нужно мое.
Вы понимаете ли эту глупость, что я ему буд то бы неверна, — с презрением сказала она, —
и от этого он хочет пользоваться моим имением.
Вронский слушал с уд овольствием этот веселый лепет хорошенькой женщины,
под д акивал ей, д авал полушутливые советы и вообще тотчас же принял свой привычный
тон обращения с этого род а женщинами. В его петербургском мире все люд и разд елялись
на д ва совершенно противоположные сорта. Од ин низший сорт: — пошлые, глупые и,
главное, смешные люд и, которые веруют в то, что од ному мужу над о жить с од ною
женой, с которою он обвенчан, что д евушке над о быть невинною, женщине стыд ливою,
мужчине мужественным, возд ержанным и тверд ым, что над о воспитывать д етей,
зарабатывать свой хлеб, платить д олги, — и разные тому под обные глупости. Это был сорт
люд ей старомод ных и смешных. Но был д ругой сорт люд ей, настоящих, к которому они
все принад лежали, в котором над о быть, главное, элегантным, красивым, великод ушным,
смелым, веселым, отд аваться всякой страсти не краснея и над всем остальным смеяться.
Вронский только в первую минуту был ошеломлен после впечатлений совсем д ругого
мира, привезенных им из Москвы, но тотчас же, как буд то всунул ноги в старые туфли, он
вошел в свой прежний веселый и приятный мир.
Кофе так и не сварился, а обрызгал всех и ушел и произвел именно то самое, что было
нужно, то есть под ал повод к шуму и смеху и залил д орогой ковер и платье баронессы.
— Ну, теперь прощайте, а то вы никогд а не умоетесь, и на моей совести буд ет главное
преступление поряд очного человека, нечистоплотность. Так вы советуете нож к горлу?
— Непременно, и так, чтобы ваша ручка была поближе от его губ. Он поцелует вашу
ручку, и все кончится благополучно, — отвечал Вронский.
— Так нынче во Французском! — И, зашумев платьем, она исчезла.
Камеровский под нялся тоже, а Вронский, не д ожид аясь его уход а, под ал ему руку и
отправился в уборную. Пока он умывался, Петрицкий описал ему в кратких чертах свое
положение, насколько оно изменилось после отъезд а Вронского. Денег нет ничего. Отец
сказал, что не д аст и не заплатит д олгов. Портной хочет посад ить, и д ругой тоже
непременно грозит посад ить. Полковой команд ир объявил, что если эти сканд алы не
прекратятся, то над о выход ить. Баронесса над оела, как горькая ред ька, особенно тем, что
все хочет д авать д еньги; а есть од на, он ее покажет Вронскому, чуд о, прелесть, в

восточном строгом стиле, «genre рабыни Ребекки, понимаешь». С Беркошевым тоже вчера
разбранился, и он хотел прислать секунд антов, но, разумеется, ничего не выйд ет. Вообще
же все превосход но и чрезвычайно весело. И, не д авая товарищу углубляться в
под робности своего положения, Петрицкий пустился рассказывать ему все интересные
новости. Слушая столь знакомые рассказы Петрицкого в столь знакомой обстановке своей
трехлетней квартиры, Вронский испытывал приятное чувство возвращения к привычной и
беззаботной петербургской жизни.
— Не может быть! — закричал он, отпустив пед аль умывальника, которым он обливал
свою красную зд оровую шею. — Не может быть! — закричал он при известии о том, что
Лора сошлась с Милеевым и бросила Фертингофа. — И он все так же глуп и д оволен? Ну, а
Бузулуков что?
— Ах, с Бузулуковым была история — прелесть! — закричал Петрицкий.. — Вед ь его
страсть — балы, и он ни од ного прид ворного бала не пропускает. Отправился он на
большой бал в новой каске. Ты вид ел новые каски? Очень хороши, легче. Только стоит
он… Нет, ты слушай.
— Да я слушаю, — растираясь мохнатым полотенцем, отвечал Вронский.
— Проход ит великая княгиня с каким-то послом, на его бед у зашел у них разговор о
новых касках. Великая княгиня и хотела показать новую каску… Вид ят, наш голубчик
стоит. (Петрицкий пред ставил, как он стоит с каской.) Великая княгиня попросила под ать
себе каску, — он не д ает. Что такое? Только ему мигают, кивают, хмурятся. Под ай. Не
д ает. Замер. Можешь себе пред ставить… Только этот… как его… хочет уже взять у него
каску… не д ает!.. Он вырвал, под ает великой княгине. «Вот это новая», — говорит великая
княгиня. Повернула каску, и можешь себе пред ставить, оттуд а бух! груша, конфеты, д ва
фунта конфет!.. Он это набрал, голубчик!
Вронский покатился со смеху. И д олго потом, говоря уже о д ругом, закатывался он
своим зд оровым смехом, выставляя свои крепкие сплошные зубы, когд а вспоминал о
каске.
Узнав все новости, Вронский с помощью лакея од елся в мунд ир и поехал являться.
Явившись, он намерен был съезд ить к брату, к Бетси и сд елать несколько визитов с тем,
чтоб начать езд ить в тот свет, гд е бы он мог встречать Каренину. Как и всегд а в
Петербурге, он выехал из д ома с тем, чтобы не возвращаться д о позд ней ночи.