Питер москва Санкт-Петарбург -нижний Новгород • Воронеж Ростов-на-Дону • Екатеринбург • Самара Киев- харьков • Минск 2003 ббк 88. 1(0)


Методологический подход: фальсификационизм



бет4/37
Дата20.11.2016
өлшемі12,57 Mb.
#2144
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   37

Методологический подход: фальсификационизм

Философы, считающие науку несомненно рациональным занятием, испытали разочарование по поводу натурализма. Самой серьезной критике натурализм подверг сэр Карл Поппер (1902-1994), глава вначале венской, а затем лондонской школ экономики, и его последователи. Философия науки Поппера представляет особый интерес, поскольку она активно занималась вопросом о том, как наука меняется с нормативной, а не с исторической точки зрения. Поппер хотел знать, когда ученым следует менять свои теории.

Он ответил на этот вопрос, сравнивая науку и псевдонауку и провозгласив демаркационный критерий, отделяющий их друг от друга (К. Popper, 1963). Подобно позитивистам, он верил, что наука является преимущественно рациональной сферой и что должны существовать некоторые методологические правила, составляющие научную рациональность. В Вене, во времена молодости Поппера, многие системы мышления провозглашали себя наукой, в том числе теория относительности и психоанализ. Поппер жаждал узнать, к каким притязаниям отнестись серьезно, а какие отвергнуть. Он подошел к этой проблеме, рассмотрев сначала примеры бесспорной науки, например физику Ньютона, а затем — явные примеры псевдонауки, такие как астрология, пытаясь сформулировать существующие между ними различия. Позитивисты подчеркивали, что показателем научного статуса теории является ее доступность проверке. То есть исходя из теории с правильно разработанными операциональными определениями, мы можем логически вывести ряд прогнозов, подтверждение которых придаст достоверность самой теории. Псевдонаучные или метафизические теории не в состоянии дать операционально-

Глава 1, Психология, наука и история 29

го определения своих терминов, и поэтому на их основе невозможно сделать предсказания событий и подтвердить их притязания. Хорошие теории накапливают множество подтверждений; слабые — не делают этого.

Однако Поппер увидел, что все обстоит далеко не так просто. Псевдонауки могут заявить о множестве фактов подтверждения. Астролог может указать на сбывшиеся предсказания и оправдывать несбывшиеся такими причинами, как неучтенное влияние минорных планет. Подтверждение теорий мало помогает и в неопределенных случаях, таких как релятивистская теория или психоанализ, которые время от время заявляют о подтверждении своих теорий.

Но, слушая психоаналитиков и сравнивая их с Эйнштейном, Поппер обнаружил, что, каким бы сложным ни казался случай психоанализа, хороший аналитик, равно как и хороший астролог, всегда мог подвергнуть его новой интерпретации в свете аналитической теории. В то же время, сразу же после Первой мировой войны, была снаряжена экспедиция для проверки одного из предсказаний релятивистской теории о том, что световой пучок изгибается в присутствии гравитационного поля. На основании фотографий звезд, находящихся на границе с Солнцем, сделанных во время полного затмения, астрономы обнаружили, что лучи света изгибаются в соответствии с теорией Эйнштейна. Хотя на первый взгляд эта успешная проверка удовлетворяла требованиям позитивистов о логическом подтверждении, Поппер нашел решающее отличие релятивистской теории от психоанализа: оба направления могли заявлять о подтверждении своих теорий, но только теория относительности рисковала оказаться фальсификацией. В отношении предсказаний Эйнштейна важным было не то, что не могла быть доказана их истинность, а то, что можно было доказать их ложность. Были некоторые события, которые релятивизм, предположительно, не мог объяснить. Напротив, психоанализ (как и астрология) был готов объяснить все что угодно. Другими словами, по мнению Поппера, научная рациональность состоит не в поиске доказательств правоты, но в допущении того, что предположение может оказаться неверным — в наличии риска положить голову на плаху фактов.

Однако в простом демаркационном критерии фальсифицируемое™ Поппера не были учтены два важных фактора (однако принятые во внимание его последователями при поиске критерия научной рациональности). Во-первых, никогда не удается нанести поражение той или иной теории одним решающим экспериментом; во-вторых, теории соревнуются друг с другом, равно как и с природой. Никогда один-единственный эксперимент не может решить судьбу теории, поскольку каждый опыт основывается на определенных методологических допущениях, которые никак не влияют на саму теорию. Любой единичный эксперимент можно сделать недействительным, неверно выбрав аппаратуру, неправильно отобрав объекты эксперимента, сделав ошибку в статистических методах или где-либо еще. Короче говоря, всегда можно защитить истинность теории от ложных фактов, усомнившись в валидности самих этих фактов. Кроме того, Поппер предположил, что наука представляет собой арену соревнования, в котором есть два участника — теория и реальный мир, но обладание теорией настолько важно, что ученые предпочитают иметь слабые теории, чем не иметь их вовсе. Научное исследование — это не двустороннее соревнование между теорией и реальным миром, а трехстороннее, в котором участвуют две соперничающие теории и реальный мир.

30 Часть I. Введение



Учитывая все эти положения, последователи Поппера столкнулись с проблемой формулировки методологии, которой ученым следует руководствоваться при выборе исследовательской программы работ над той или иной проблемой (I. Lakatos, 1970). Критерием, разработанным Имре Лакатосом и Ларри Лайданом (Larry Laudan, 1977), является успешность решения проблемы. Лакатос и Лайдан считали науку деятельностью, направленной, в первую очередь, на решение проблемы, или, выражаясь словами Куна, на разгадку головоломок и аномалий. Исследовательская программа, построенная на теории, пытается решить серию проблем в течение определенного времени, тогда как Поппер изначально предлагал проверку одной-единственной теории посредством единичного эксперимента. Следовательно, рациональный ученый должен принять ту программу, которая решает максимальное количество проблем посредством минимального количества методологических приемов и в то же время способствует плодотворному рождению новых проблем, на которые и нацелена.

Позиция Лайдана была подвергнута критике за антиреализм (W. H. Newton-Smith, 1981). Если теории предназначены лишь для удобства и не являются потенциально истинными описаниями мира, то весьма затруднительно дать твердое определение проблемы или ее решения. У. Г. Ньютон-Смит пишет: «До тех пор пока истина не играет регуляторную роль [в науке], каждый из нас может выбирать на основании собственных прихотей свой собственный набор предложений, которые будут для нас утверждениями, описывающими проблему, просто потому, что мы решили считать их таковыми. Каждый из нас может затем строить свои собственные теории для решения этих проблем. Неважно, что представляет собой реальный мир, давайте просто решать наши собственные проблемы!» (р. 190). Таким образом, мы снова скатываемся в анархию в науке, в то же состояние, из которого, по утверждениям Поппера, он вызволил нас.

Как и остальные описанные нами проблемы, вопрос о том, рациональна ли наука, и если да, то почему, остается нерешенным. Анархо-натуралистические взгляды пережили зенит своей славы в 1960-х гг., сегодняшние натуралисты придерживаются более скромной, менее романтической позиции (N. J. Nersessian, 1987). В то же время рационалисты более не ставят своей целью создание закона для ученых, как это делал И. Лакатос, а удовлетворяются более скромной ролью рационализма как нормативной философии науки (N. J. Nersessian, 1987). Некоторые методологически ориентированные ученые надеются, что развитие статистики (особенно разделов, касающихся теоремы Баеса), которая гласит, что вера превращается в гипотезу при наличии фактов, может создать новый фундамент для рационализма (W. Savage, 1990).

Редукция и замена

Когда две теории вступают в противоречие друг с другом из-за возможности объяснения одних и тех же явлений, существуют два вероятных исхода. Первый — это редукция. Она имеет место при том условии, что две теории объясняют одни и те же факты на разных уровнях: более высокий уровень оперирует более крупными объектами и силами, тогда как более низкий — более глубинными объектами и силами. Пытаясь создать унифицированную картину природы, ученые стремятся

Глава 1. Психология, наука и история 31

редуцировать теории более высокого уровня до более элементарных, более глубинных, демонстрируя, что истинность первых есть следствие истинности последних. На своем уровне объяснения редуцированная теория считается валидной и полезной. Второй возможный исход — это замена или уничтожение. Одна из теорий оказывается верной, а другая — ложной и сбрасывается со счетов.

Редукцию теории более высокого уровня другой теорией можно продемонстрировать сведением классических газовых законов до кинетической теории газов, а менделевской генетики — до молекулярной генетики. Физики XVIII столетия полагали, что давление, объем и температура газов взаимодействуют друг с другом в соответствии с математическим уравнением, которое получило название закона идеального газа: Р = VxT. Используя этот закон — хрестоматийный пример общего закона, — физики могли точно и с пользой описывать, предсказывать, контролировать и объяснять поведение газов. Законы идеального газа представляют собой пример теории высокого уровня, поскольку они описывают поведение сложных объектов, а именно газов. Одним из первых триумфов атомарной гипотезы стала кинетическая теория газов, которая давала каузальное объяснение закону идеального газа. Кинетическая теория утверждает, что газы (как и все остальное) состоят из миллиардов шарообразных атомов, степень возбуждения которых (движение) является функцией энергии, особенно теплоты. Так, закон идеального газа предсказывает, что если мы нагреем воздух в воздушном шарике, он увеличится в размере, а если охладим — то сожмется (опущенный в жидкий азот, он съежится практически до нулевого объема). Кинетическая теория объясняет, почему это происходит: когда мы нагреваем воздух, составляющие его частицы начинают двигаться интенсивнее, наталкиваются на оболочку шарика и заставляют ее растягиваться. Когда мы охлаждаем воздух, атомы начинают двигаться медленнее, слабее ударяются о стенку шарика, и если скорость их движения упадет достаточно сильно, то давления не будет вовсе.

Кинетическая теория, по сравнению с газовыми законами, — теория более низкого уровня, поскольку имеет дело с теми частицами, из которых состоят газы. Это также более фундаментальная теория, поскольку она является более общей, рассматривая поведение любого объекта, состоящего из молекул, а не только газов. Поведение газов выступает в качестве частного случая поведения любого вещества. Кинетическая теория показывает, почему работают законы идеального газа, постулируя каузальный механизм, лежащий в основе, и поэтому говорят, что закон идеального газа редуцируется до кинетической теории. В принципе, мы могли бы вообще отказаться от газовых законов, но мы сохранили их, поскольку они обладают валидностью и полезностью в области своего применения.

Аналогичная история произошла и с менделевской генетикой. Георг Мендель высказал предположение о существовании передаваемой единицы наследственности, гена, которое было абсолютно гипотетическим. Концепция Менделя заложила основы для популяционной генетики, хотя никто не видел гена и не мог даже предположить, как он выглядит. Однако в начале 1950-х гг. начали открывать строение ДНК, и выяснилось, что именно она была хранителем наследственных признаков. По мере прогресса молекулярной генетики мы узнали, что последовательности кодонов на модели ДНК являются реальными генами и они отнюдь не все-

32 Часть I. Введение



гда ведут себя так однозначно, как думал Мендель. Тем не менее менделевская генетика остается валидной для своих целей — популяционной генетики, но, как и законы идеального газа, она была редуцирована и унифицирована до молекулярной генетики.

В случае редукции более старая теория продолжает считаться научной и валидной в сфере своего применения; она просто занимает подчиненное положение в иерархии науки. Напротив, судьба замененной теории совершенно иная. Часто оказывается, что старая теория была просто неверной и не может вписаться в новую. В этом случае от нее отказываются и заменяют на лучшую. Теория небесных сфер Птолемея, где Земля была помещена в центр Вселенной, а Солнце, Луна и звезды вращались по сложным орбитам вокруг нее, была распространена среди астрономов на протяжении многих веков, поскольку была полезной и давала весьма точное представление о движении небесных тел. С помощью этой теории ученым удавалось описывать, предсказывать и объяснять такие события, как солнечные затмения. Но несмотря на описательную и предсказательную силу данной системы, в результате длительной борьбы было доказано, что взгляды Птолемея ложны, и на смену им пришла система Коперника, поместившая Солнце в центр Солнечной системы, вращающейся вокруг него. Подобно старой парадигме, точка зрения Птолемея отмерла и исчезла из науки.

Вопрос редукции или замены особенно остро стоит в психологии. Психологи пытаются связать психологические процессы с физиологическими. Но если у нас есть теория о неких психологических процессах и мы фактически открыли физиологические процессы, лежащие в их основе, будет ли психологическая теория редуцирована или заменена? Некоторые наблюдатели полагают, что психология обречена на вымирание, как астрономия Птолемея. Другие придерживаются мнения, что психология будет сведена к физиологии и станет одним из разделов биологии, но некоторые оптимисты считают, что, по крайней мере, некоторые разделы психологии человека никогда не будут редуцированы до нейрофизиологии или заменены ею. Нам предстоит убедиться в том, что взаимоотношения психологии и физиологии не так уж просты.

Психология науки

Психология позже всех внесла свой вклад в изучение науки (В. Gholson, W. R. Sha-dish, R. Niemeyer and A. Houts, 1989; R. D. Tweney, С R. Mynatt and M. E. Doherty, 1981). Эта сфера является новой, представляющей широкий спектр научных направлений, начиная от такой традиционной психологии, как описание личности ученого (например, D. К. Simonton, 1989), до таких современных разделов психологии, как применение науки в программах по методике оценки, создаваемых для бизнеса и управления (W. R. Shadish, 1989). Тем не менее не вызывает никаких сомнений тот факт, что самой активной областью психологии науки является применение концепций когнитивной психологии к пониманию экспериментальной и теоретической деятельности ученых (R. N. Giere, 1988; P. Thagard, 1988; R. D. Tweney, 1989).

Когнитивные исследования науки не дали всеобъемлющей перспективы, но в качестве примера следует рассмотреть работы Райана Твини (R. Tweney, 1989). Он экспериментально изучал рассуждения людей, не являющихся учеными, и рассуж-

Глава 1. Психология, наука и история 33

дения ученых, оставивших след в истории научных исследований. Во время пер-чых экспериментов (С. R. Mynatt, M. E. Doherty and R. D. Tweney, 1981) субъекты взаимодействовали с реальностью, генерируемой компьютером, и проводили эксперименты, направленные на открытие законов, управляющих движением в этом альтернативном мире. Основной целью было выяснить, в какой степени люди используют позитивистское подтверждение и стратегии опровержения Поппера и какая стратегия окажется самой эффективной. В 1989 г. Твини исследовал рассуждения физика Майкла Фарадея, которыми тот руководствовался при формулировке теории магнитного поля. Для того чтобы представить, каким образом Фарадей проверял гипотезы и постепенно накапливал сведения о магнетизме и электричестве, вылившиеся в его постулаты о магнитных полях и в описание их поведения, были задействованы различные концепции из когнитивистики, в том числе схематические, письменные, эвристические и продукционные системы.

Психология науки являет собой натуралистический подход к пониманию науки, и в качестве такового он уязвим для релятивизма и анархии, исправленных Куном (В. Gholson et al., 1989). Философы склонны считать, что роль психологии сводится всего лишь к объяснению отклонений от рациональности, а не самой рациональности (С. М. Heyes, 1989). Но позиция философов слишком упрощена и слишком императивна. Рациональное мышление представляет собой психологический процесс, и, следовательно, есть все основания считать, что его можно исследовать эмпирическим путем в традициях натуралистического подхода, не подрывая нормативных установок (Т. Leahey, 1992). Плоды психологии науки еще только предстоит собрать, но нам не следует беспокоиться о том, что рациональность науки должна быть раскрыта.

Наука как мировоззрение

Частные и универсальные знания. Наши повседневные ожидания и знания сосредоточены на отдельных людях, местах, вещах и событиях. Во время выборов, например, мы собираем факты о специфических проблемах и кандидатах, чтобы решить, за кого отдать свой голос. По мере того как времена меняются, проблемы и кандидаты приходят и уходят, а мы узнаем новые факты относительно новых проблем и предлагаемых решений. В повседневной жизни нам нужно ладить с отдельными людьми, и мы собираем информацию о них точно так же, как об отдельных вещах и событиях. Мы ищем знаний, полезных для наших повседневных практических целей.

Наука, однако, ищет ответы на универсальные вопросы, встающие во все времена и повсеместно. Так, физика может поведать нам, что такое электрон, и не играет никакой роли, идет ли речь об электроне, существующем сегодня в большом пальце моей руки, в звездной системе Тау Кита через шесть минут после Большого взрыва или о том, который будет существовать миллионы лет спустя. Сходным образом, физика пытается охарактеризовать такие силы, как гравитация, которой во Вселенной подчиняется все и во все времена.

Хотя естественные науки и отличаются от практического знания, они отнюдь не уникальны в своих поисках вечных истин. На уроках математики и геометрии вы узнали, что и эти дисциплины были заняты поиском таких вечных истин, как

2 Зак. 79



34 Часть I. Введение

теорема Пифагора, справедливость которой не зависит от времени и пространства. Иногда — но не всегда, а сегодня достаточно редко — философию также определяли как поиск вечных истин. И конечно, некоторые религии, особенно такие мировые религии, как христианство и ислам, провозглашают себя истиной для всех людей.

Естественные науки отличаются от математики, философии или религии тем, что на первый взгляд кажется весьма парадоксальным: они основывают свой поиск вечных истин на наблюдениях за частными вещами и событиями. Математика ищет универсальные истины, исходя из представления о формальном доказательстве, в котором вывод неизбежно следует из некоторых предпосылок. Но математические доказательства не являются доказательствами для реального мира, поскольку каждый может выбирать различные предпосылки и создавать фантастические, но согласованные альтернативные математические системы. Притязания религий на универсальность покоятся на откровениях, полученных от Бога, а не на наблюдениях или логических доказательствах.

Только естественные науки начинают с наблюдений за отдельными вещами и событиями, но движутся к созданию общих гипотез о природе мира. Так, цель психологических исследований — пристальное изучение человеческого поведения в пределах такого широкого спектра обстоятельств, что, когда эти обстоятельства исчезают, обнажаются универсальные механизмы человеческого разума. Поскольку считается, что естественные науки получают универсальное знание, независимое от человеческих мыслей и потребностей, то позиция науки — это взгляд ниоткуда.

Наука как взгляд ниоткуда. Возможно, это самый странный и обескураживающий компонент естественных наук, но он также является и тем, что дает науке чистоту, твердость и власть. Наука ищет чистое объективное знание для описания мира, в котором люди вообще не играют никакой роли; знание, лишенное точки зрения. Философ Томас Нагель описывает эту точку зрения естественной науки, не являющуюся по сути точкой зрения, как взгляд ниоткуда (Т. Nagel, 1986, pp. 14-15):

Развитие взгляда ниоткуда проходит определенные стадии, каждая их которых дает нам более объективную картину, чем предыдущие. Первый шаг заключается в том, чтобы увидеть, что наше восприятие обусловлено действием вещей на наши тела, которые сами по себе являются частью физического мира. Следующий шаг — это понимание того, что поскольку те же самые физические свойства, воспринимаемые нами посредством наших тел, оказывают также различное воздействие на другие физические объекты и могут существовать, не будучи воспринимаемыми никоим образом, то их истинная природа должна обнаруживаться в их физическом проявлении и вовсе не должна быть с ним сходной. Третий шаг — это попытаться сформировать представление о том, что истинная природа не зависит от нашего восприятия или от восприятия какими-либо иными субъектами. Это означает не только не думать о физическом мире с нашей частной точки зрения, но и не думать о нем и с более общей человеческой точки зрения: не думать о том, как он выглядит и звучит, воспринимается на ощупь, на запах и на вкус. Тогда эти вторичные качества пропадают из нашей картины внешнего мира и возникает структурное мышление о таких лежащих в глубине первичных качествах, как размер, форма, вес и движение.

Это чрезвычайно плодотворная стратегия, которая делает возможным существование естественных наук... Благодаря чувствам становится возможным понимание, но обособленный характер этого понимания таков, что мы могли бы обладать им, даже

Глава 1. Психология, наука и история 35

если бы были лишены наших нынешних чувств, до тех пор, пока мы были бы рациональны и могли понимать математические и формальные свойства объективноой концепции физического мира. Мы могли бы даже прийти к общему пониманию физики с другими существами, которые воспринимают вещи иначе — в той степени, насколько они были бы рациональны и способны к вычислениям.

Мир, описанный с помощью такой концепции, не просто лишен центра, он также лишен каких-либо ощущений. Хотя вещи в этом мире обладают свойствами, ни одно их этих свойств не служит аспектом восприятия. Все они переданы разуму... Физический мир сам по себе, каким его предполагают, не имеет точки зрения и чего-либо, что может появиться только с какой-либо частной точки зрения.

Самым важным историческим источником точки зрения из ниоткуда, присущей естественным наукам, было картезианское представление о сознании и его связи с окружающим миром (см. главу 3). Рене Декарт радикально разделял сознание (которое он отождествлял с душой) и материальный мир. Сознание субъективно; это та перспектива, с которой каждый из нас наблюдает за внешним миром; это то, как мир является мне, каждому из нас в нашем частном, субъективном сознании. Естественная наука описывает мир за вычетом души (сознания и субъективности). Она описывает природу как не имеющую перспективы, как будто людей нет вовсе; это взгляд ниоткуда.

Взгляд ниоткуда может показаться странным и запутанным, но все остальные особые характеристики, которые мы ассоциируем с наукой, вытекают из него. Количественные измерения уничтожают точку зрения отдельного наблюдателя или теоретика. Внимательная проверка статей коллегами очищает оригинальную точку зрения ученого. Повторение экспериментов гарантирует, что то, что истинно для одного исследователя, будет справедливым и для всех остальных. Выдвижение предположений об универсальных законах, действующих во всей Вселенной, оправдывает даже точку зрения, присущую всему человеческому роду, поскольку то же самое знание может быть получено и другими видами. Взгляд ниоткуда является решающим для успеха естественных наук.

В связи с этим возникает естественный вопрос: может ли существовать взгляд ниоткуда на людей (то есть естественная наука о людях)?

Вызов, брошенный психологии естественными науками

Если принять во внимание проблемы включения традиционного способа объяснения человеческого разума и поведения в рамки современных естественных наук, не вызывает никакого удивления то, что психология весьма запутанная сфера, охватывающая не только широкий спектр исследовательских областей, но и многообразные подходы к исследованию и объяснению фактов. Я перечислю здесь несколько ключевых проблем, которым мы посвятим дальнейшие главы.

• Вызов, брошенный натурализмом. Цель естественных наук — дать объяснения природным явлениям естественным образом, без привлечения сверхъестественных сущностей и процессов, и в пределах универсальной схемы, выходящей за рамки времени, места, истории и культуры. Можно ли таким образом объяснить человеческий разум и поведение?

36 Часть I. Введение

  • Вызов, брошенный реализмом. Многие теории в психологии, например те
    ория Фрейда или теория переработки информации, делают, основываясь на
    поведении, вывод о существовании бессознательного, лежащего в основе со
    стояний и процессов, такого как Ид и схемы, подавления и подтверждения
    схемы. Действительно ли в царстве разума существуют эти состояния и про
    цессы, недоступные для интроспекции, или они являются всего лишь обще
    принятым вымыслом, как считают антиреалисты?

  • Вызов, брошенный анатомией. Многие мыслители считают, что конечная
    природа реальности материальна и, следовательно, конечные причины чело
    веческого сознания и поведения должны быть физиологическими. Автоном
    на ли психология от биологии, либо психологические теории в один прекрас
    ный день обречены на редукцию до нейрофизиологических теорий, или, что
    еще хуже, будут заменены и выкинуты на свалку истории вместе с алхимией
    и астрологией? Какая судьба ожидает этническую психологию? Телеологи
    ческие объяснения? Объяснения причин?

  • Вызов, брошенный объяснениями. Научные объяснения прекращаются, как
    только мы постигаем законы природы — идеалы естественного порядка, на
    пример прямолинейного движения, которые считаются окончательными и
    не требующими объяснений. Каковы же психологические идеалы естествен
    ного порядка? Что психологам следует считать окончательным, а что — про
    блемами, требующими разрешения?

Все эти вызовы обусловлены определенным стилем науки, возникшим благодаря выдающимся достижениям Ньютона в XVII в. Большинство психологов разделяют ньютонианский стиль и потворствуют фантазиям И. Ньютона (Т. Leahey, 1990).

К настоящему времени психология заявляет о себе как о науке по крайней мере сто лет. Существуют три основные причины таких притязаний. Во-первых, люди — часть мира природы, поэтому кажется логичным, что естественные науки должны изучать и их. Во-вторых, к XIX в., когда была основана научная психология, казалось, что нет дисциплин, претендующих на респектабельность и не являющихся при этом естественно-научными. Наконец, и это особенно справедливо для Соединенных Штатов, научный статус был важен для претензий психологии на осуществление общественного контроля. Лишь научная дисциплина могла заявлять о контроле поведения и вносить свой вклад в плановые общественные и личные реформы. Таким образом, хотя менталисты определяли психологию как науку о сознательном опыте, а бихевиористы — как науку о поведении, они сходились в том, что психология является естественной наукой или, по крайней мере, должна ею быть.

Наукой, с которой брали пример психологи, была физика. Физика, благодаря выдающимся успехам, доказала свое положение королевы наук. Ко второй половине XIX столетия Джон Стюарт Милл применил методы физики к моральной науке. По мере «превращения» позитивизма в логический позитивизм превосходство физики возрастало. Логические позитивисты основывали свою философию науки на рациональной реконструкции физики и заявляли, что физика — самая фунда-

Глава 1. Психология, наука и история 37

ментальная наука, к которой в конце концов и будут сведены все остальные естественные науки.

Таким образом, у психологов развивалась «зависть к физике». Психологи, предполагая, что физика — самая лучшая наука, пытались применять методы и цели физики к содержанию своего предмета — и чувствовали собственную несостоятельность, когда им это не удавалось. Зависть к физике стала клеймом психологии XX в., особенно в США. Психологи верили в фантазию Ньютона: однажды, говорили они, среди психологов появится свой собственный Исаак Ньютон и предъявит на суд строгую теорию поведения, которая наконец-то приведет психологию в землю обетованную науки.

В пьесе Сэмюэла Беккета «В ожидании Годо» два героя ждут третьего, который так и не появляется. Психологи ожидают своего Ньютона на протяжении целого века (Т. Leahey, 1990). Появится ли он или она? Ньютонианская фантазия предполагает возможность существования естественной науки о людях и то, что моделью для такой науки послужит физика.

Психология и исторические дисциплины

История науки. История представляет собой великолепно развитую дисциплину со своими собственными профессиональными нормами и противоречиями. Здесь я намерен обсудить только те вопросы, которые имеют непосредственное отношение к написанию истории психологии.

Самой общей проблемой при написании истории, особенно научной истории, является напряжение, существующее между мотивами и причинами объяснения человеческого поведения. Вообразим себе расследование убийства. Полиция прежде всего определяет причину смерти, т. е. выясняет, какой физический процесс (например, отравление мышьяком) вызвал смерть потерпевшего. Затем следователи должны определить мотив смерти жертвы. Они должны раскрыть, что у мужа жертвы был роман с его секретаршей, что ему были завещаны деньги по страховому полису жены и что он купил два билета на самолет в Рио-де-Жанейро — все это предполагает, что муж убил свою жену для того, чтобы в роскоши жить с любовницей (которой следовало бы быть поосторожнее). Любое конкретное историческое событие можно объяснить с помощью одного из этих способов (или обоих из них) как серию физических причин либо мотивов. В нашем примере серией физических причин — подмешивание мышьяка в кофе, попадание яда в желудок жертвы и его воздействие на нервную систему. Серией мотивов, рациональных действий, совершенных намеренно и с предвидением результата, — покупка мышьяка, добавление его в напиток предполагаемой жертвы, придумывание алиби и планирование бегства.

Напряженность между рациональной и каузальной оценкой действий человека возникает в тех случаях, когда неясно, какую силу объяснений нужно приложить к каждой из них. Так, в нашем примере каузальная история относительно тривиальна, поскольку мы знаем причину смерти и установление вины кажется очевидным. Но рассмотрение причин может переходить в наши оценки поведения действующего лица. Во время своего первого срока правления президент Рональд

38 Часть I. Введение



Рейган получил огнестрельное ранение от рук молодого человека, Джона Хинкли. Не было никаких сомнений в том, что именно Джон Хинкли выпустил пулю и, таким образом, частично послужил причиной ранения Рейгана, но существовали серьезные сомнения по поводу того, каким образом рационально можно объяснить действия стрелявшего. Хинкли заявил, что причиной его нападения стала любовь к актрисе Джуди Фостер, но подобное основание кажется весьма странным, гораздо более странным, чем убийство жены ради того, чтобы сбежать с любовницей. Более того, показания психиатров гласили, что Хинкли был психотиком: сканирование его мозга выявило аномалию. Эти доказательства убедили присяжных в том, что у Хинкли не было оснований стрелять в президента, а существовала лишь причина — заболевание мозга нападавшего. В результате он был признан невиновным, поскольку, если нет основания, нет и вины. В случаях, подобных делу Хинкли, мы имеем дело с максимальным проявлением противоречия между рациональным и каузальным объяснением. Мы хотим вынести приговор за доказанное преступление, но знаем, что нам позволено непосредственное нравственное оскорбление только по отношению к тому, кто предпочел поступить определенным образом в ситуации, когда у него был выбор. Мы признаём, что человек с поражением мозга не в состоянии выбирать, как ему поступить, и поэтому не заслуживает осуждения.

На деле противоречие между мотивами и причинами возникает при объяснении любого исторического события. Переход Цезаря через Рубикон можно описать как мудрый политический шаг или как мегаломаниакальное желание править миром.

В истории науки противоречие между мотивами и причинами носит постоянный характер. Наука старается быть полностью рациональным занятием. Предполагается, что научные теории выдвигаются, проверяются, принимаются или отклоняются исключительно из рациональных соображений. Да, Кун и другие исследователи убедительно показали, что ученым невозможно освободиться от причинных сил, определяющих человеческое поведение. Ученые жаждут славы, удачи и любви точно так же, как все остальные, и могут предпочесть одну гипотезу другой, выбрать одно направление исследований среди многих из-за внутренних личных или внешних социологических причин, которые невозможно определить рационально и которые могут быть абсолютно бессознательными. В каждом случае историк, в том числе и историк науки, должен рассматривать и мотивы, и причины, взвешивая рациональные достоинства научной идеи и причины, которые могут вносить свой вклад в ее выдвижение — а также в принятие этой идеи или ее отклонение.

Традиционно история науки склонна переоценивать мотивы, порождая презен-тизм1 и либеральный подход. Такая ошибка характерна для многих областей истории, но особенно грешит ими история науки. История науки часто рассматривается как серия прогрессивных шагов, ведущих к современному состоянию просвещения. Либеральная история науки полагает, что сегодняшняя наука абсолютно верна или, по крайней мере, намного превосходит науку прошлого, и рассказывает исто-

1 Презентизм (от англ. present — настоящее время, современность) — направление в методологии истории, которое рассматривает историческую науку не как отражение объективных явлений прошлого, а лишь как выражение идеологических отношений современности; таким образом отвергается возможность объективной исторической истины. — Примем, ред.

Глава 1. Психология, наука и история 39

рию науки в понятиях того, как блистательно ученые открывали истины, известные нам сегодня. Ошибки рассматриваются либеральной историей как некие аберрации в мотивах, а ученые, чьи идеи не соответствуют сегодняшним знаниям, или игнорируются, или выставляются глупцами.

Либеральная история успокаивает ученых и поэтому неизбежно встречается в научных руководствах. Тем не менее либеральная история — всего лишь волшебная сказка, и поэтому на смену ей все чаще приходит более адекватная история науки, по крайней мере среди профессиональных историков. К сожалению, поскольку она рисует ученых живыми людьми, а науку — подверженной иррациональным влияниям общественных и личных причин, добротная история науки иногда расценивается учеными-практиками как подрыв норм их дисциплины и считается опасной. Я написал эту книгу в духе новой истории науки, веря, наряду с историком физики Стивеном Брашем (Stephen Brush, 1974), что добротная история науки не принесет ей ущерба, а, напротив, поможет молодым ученым освободиться от позитивистских и либеральных догм и сделает их более восприимчивыми к необычным и даже радикальным идеям. В то же время определенная доля презентизма необходима, чтобы дать понять, как психология стала такой, какова она есть. И это вовсе не потому, что я считаю сегодняшнюю психологию наилучшей, как делают либеральные историки, но потому, что я хочу использовать историю, чтобы понять современное состояние психологии. Как мы увидим, психология могла пойти по другому пути, но то, что произошло бы в таком случае, не входит в предмет данного исследования.

Важным параметром истории науки является ось интернализм-экстернализм. Либеральная история науки — типично интернальная: она рассматривает науку как самодостаточную дисциплину, решающую четко сформулированные проблемы, рационально использующую научный метод и не подверженную влиянию каких бы то ни было социальных процессов. Внутреннюю историю науки можно написать, дав несколько ссылок на имена королей и президентов, войны и революции, экономическую и общественную организацию. Новейшая история науки признаёт, что, хотя сами ученые могут хотеть быть независимыми от влияния общества и социальных перемен, они не в состоянии достичь такой свободы. Наука представляет собой общественный институт, обладающий определенными потребностями и задачами, в пределах более крупного общества, а ученые — это люди, социализированные в данной культуре и жаждущие успеха в определенном социальном окружении. Следовательно, новейшая история науки является по своей сути экстерналистской, т. е. рассматривает науку на фоне широкого общественного контекста, частью которого она является и в пределах которого функционирует. Настоящее издание этой книги более экстерналистское, чем предыдущие, и я сделал все возможное, чтобы дать картину психологии, особенно формальной институтской психологии последнего столетия, на широком общественном и историческом фоне.

Старый исторический спор о соотношении причин и мотивов, либеральной истории и новой истории науки, интернализма и экстернализма, — это спор между теми, кто видит Великих Людей — творцов истории, и теми, кто видит историю, которую творят безличные силы, выходящие за пределы человеческого контроля. В традиции «духа времен» людей рассматривают практически как марионеток.

40 Часть I. Введение



Английский писатель Томас Карлейль (1795-1881) ввел представление о том, что решающую роль в истории играют великие люди:

Для, как я называю ее, универсальной истории, истории того, что человек совершил в этом мире, основой служат истории Великих Людей, работавших здесь. Они были предводителями человечества, эти Великие; модельерами, архитекторами, в широком смысле творцами того, что общие массы населения желали сделать или достигнуть; все вещи, которые мы видим в этом мире завершенными, являются внешним вещественным результатом, практической реализацией и воплощением Мысли, порожденной Великими Людьми, посланными в мир: необходимо признать, душа мировой истории была историей этих людей (1841/1966, с. 1).

История Великого Человека захватывает, ибо она — о борьбе и триумфе. В науке история Великого Человека — это история исследований и теоретических построений блестящего ученого, раскрывающего тайны природы. Благодарные потомки превращают историю Великого Человека в историю рациональности и успеха, уделяя лишь незначительное внимание культурным и социальным причинам мыслей и поступков людей.

Противоположная точка зрения была высказана немецким философом Георгом Фридрихом Вильгельмом Гегелем (1770-1831):

Только изучение мировой истории самой по себе может показать, что она происходила рационально, что она представляет собой рационально необходимый путь Мирового Духа, Духа, чья природа, конечно, всегда одинакова, но раскрывается во время мирового процесса... Мировая история происходит в царстве Духа... Дух и его развитие суть вещество истории (1837/1953, р. 12).

История «духа времен» тяготеет к игнорированию поступков людей, поскольку считается, что люди живут предопределенной жизнью, контролируемой тайными силами, работающими самостоятельно на всем протяжении исторического процесса. В оригинальной формулировке Гегеля тайной силой был Абсолютный Дух (часто отождествляемый с Богом), развивающийся в процессе человеческой истории. Понятие Духа вышло из моды, но история «духа времен» сохранилась. Ученик Гегеля, Карл Маркс, материализовал Дух, превратив его в экономику, и посмотрел на историю человечества как на развитие способов экономического производства. Модель научной истории Куна принадлежит к традиции «духа времен», поскольку оперирует сущностью, парадигмой, которая контролирует исследовательскую и теоретическую деятельность ученых.

Концепция истории «духа времен» от Гегеля до Маркса, вследствие особого внимания, которое она придает неизбежности прогресса, является либеральной. И Гегель, и Маркс считали, что история человечества направлена к некоему конечному пункту — абсолютной реализации Духа или Бога, или же к окончательному построению социализма, совершенного экономического строя, и оба рассматривали историческое развитие как рациональный процесс. Но их история не была интерна-листской, поскольку курс истории определялся отнюдь не действиями людей. Вклад Гегеля и Маркса заключался в изобретении экстернализма, направлении внимания историков на широкий контекст, в котором люди трудятся, открытии того, что этот контекст накладывает отпечаток на действия, которые самим участникам истори-

Глава 1. Психология, наука и история 41

ческого процесса кажутся весьма туманными. Благодаря такой широкой перспективе экстернализм обеспечивает лучшее понимание истории, но, в отличие от теорий Гегеля и Маркса, полагает, что история лишена видимого направления. История мира или психологии могла бы быть иной, чем она есть. Мы, люди, боремся в полумраке общественных и личных причин; по наблюдениям Фрейда, в конце концов будет услышан тихий голос человеческого рассудка, а не абстрактные мотивы или экономический план.

Историография психологии. История и методология исторических наук называются историографией. Историография как наука, частью которой является история психологии, в своем развитии прошла два этапа (S. G. Brush, 1974). На первой стадии, начиная с XIX в. и до 1950-х гг., историю науки писали, в основном, сами ученые — как правило, ученые преклонного возраста, прекратившие исследовательскую работу. Неудивительно поэтому, что одним из специфических затруднений при написании истории науки была необходимость разбираться в тонкостях научных теорий и исследований, чтобы создать летопись науки. Но в 1950—1960-х гг. возникает новая история науки, поле деятельности профессионалов. За историю науки взялись люди, получившие историческое образование, хотя во многих случаях у них было научное прошлое: Томас Кун, например, был химиком.

История психологии претерпела такие же изменения, хотя и несколько позднее; к тому же они еще не завершились. Классическая «старая» история психологии — это авторитетный труд Эдвина Дж. Боринга «История экспериментальной психологии» (Edwin Boring, History of Experimental Psychology), впервые опубликованный в 1929 г. (в 1950 г. вышло дополненное издание). Боринг был психологом, учеником интроспекциониста Э. Б. Титченера, и на смену психологии, с которой он был знаком, пришел бихевиоризм и расцвет прикладной психологии. Поэтому, хотя Боринг, несомненно, удалился от дел, он написал свою «Историю» в интер-налистской, либеральной традиции (J. M. O'Donnel, 1979). Книга Боринга была образцовой работой на протяжении нескольких десятилетий, но начиная с середины 1960-х гг. на смену старой истории психологии пришла новая, профессиональная. В 1.965 г. появился специальный журнал, Journal of the Histoiy of the Behavioral Sciences, и Американская психологическая ассоциация приняла решение о формировании отделения истории психологии. В 1967 г. в университете Нью-Гемпшира под руководством Роберта Уотсона, основателя журнала, появилась первая университетская программа по истории психологии (L. Furomoto, 1989; R. I. Watson, 1975). Развитие новой истории психологии набирало силу в 1970-е и 1980-е гг., и, наконец, в 1988 г. Лорел Фуромото заявила, что это направление окончательно сформировалось как самостоятельная дисциплина, которая должна стать обязательным элементом подготовки профессиональных психологов.

Замена старой истории науки (в том числе психологии) на новую — часть более общего движения за переход от «старой» истории к «новой» (L Furomoto, 1989; G. Himmelfarb, 1987). «Старая» история была «историей сверху», она касалась, в основном, политической, дипломатической и военной сферы, а также великих людей и великих событий. Она существовала в форме повествований, приятных для чтения историй о людях и о народах, и чаще была ориентирована не только на специалистов, но и на широкий круг читателей. «Новая история» — это «история

42 Часть I. Введение



снизу», она пытается описать и даже воссоздать жизнь анонимной массы людей, которыми пренебрегала старая история. Как отмечал Питер Стерне, «когда историю менархе повсеместно станут признавать столь же важной, как и историю монархии, приидем мы [новые историки]» (цит. по: G. Himmelfarb, 1987, р. 13).

«Новая история» в значительной степени верна традициям «духа времен», она обесценивает роль отдельных людей, и согласно ей историю делают безличные силы, а не поступки мужчин и женщин. Хотя новая история фокусирует свое внимание на жизни обычных людей, она изображает их как жертв сил, неподконтрольных этим людям. Случайность отрицается, как это описывается, возможно, самым выдающимся историком этой школы, французом Фернаном Броде:

Итак, когда я думаю об индивиде, я всегда склонен рассматривать его как пленника судьбы, над которой он практически не властен; как путника на гигантской равнине, призрачные границы которой сливаются с кругом горизонта. В процессе исторического анализа, как мне это представляется (правильно или нет), в конце концов, побеждает время. Право выбора, дарованное индивиду, автоматически ограничивает его свободу, безжалостно отметая прочь сонм счастливых случайностей, которые могли бы сыграть роль в его жизни... (цит. по: G. Himmelfarb, 1987, р. 12).

Новая история психологии описана Л. Фуромото:



Новая история склонна быть критичной, а не церемониальной; концептуальной, а не просто историей идей; более всеобъемлющей, выходящей за рамки исследования «великих». Новая история использует первоисточники и архивные материалы и меньше полагается на вторичные источники, которые нередко приводят к передаче анекдотов и мифов от одного поколения авторов учебников к другому. И наконец, новая история пытается проникнуть в глубины мышления того или иного периода, чтобы увидеть проблемы такими, какими они возникали в свое время, а не искать предшественников современных идей или писать историю, оглядываясь назад (L. Furomoto, 1989, р. 16).

За исключением призыва к более широкому охвату материала при написании истории, описание новой истории психологии, данное Л. Фуромото, вполне справедливо и для старой доброй традиционной истории.

Хотя новая история стала основным направлением, она породила и продолжает порождать ряд противоречий (G. Himmelfarb, 1987). Традиционных историков больше всего удручает отказ от повествования ради анализа, отрицание случайностей и эффективности действий людей. Недавно появились критические отзывы, настаивающие на повествовательном стиле, роли случайностей и важности действий индивидов. Например, Джеймс Макферсон (James McPherson, 1988) в своей блестящей книге «Боевой клич свободы» (Battle Cry of Freedom) считает повествование единственным способом изложения истории Гражданской войны в США, а в конце делает вывод о том, что воля и лидерские качества людей (политический гений Линкольна и военный — генералов Гранта и Шермана) способствовали победе северян в этой войне.

Какое же место в широком интервале между старой и новой историей занимает данная книга? Да, я действительно находился под влиянием новой истории психологии и использовал ее, но моя работа отнюдь не полностью принадлежит к новой истории. Я чувствую глубочайшее родство с традиционной историей идей и,

Глава 1. Психология, наука и история 43

в общем, не пытаюсь искать причины развития психологии в биографиях психологов. Я верю в то, что история — наука гуманитарная, а не точная, и в то, что, когда историки опираются на общественные науки, они выбирают ненадежную опору. Я согласен с Мэтью Арнольдом в том, что гуманитарным наукам следует заниматься самым лучшим и наиболее важным из того, что было сказано и сделано. Также я согласен с английским историком Дж. Р. Элтоном в его утверждении о том, что история «может научить пользоваться рассуждениями». Я стремился сосредоточить внимание на главных идеях в истории психологической мысли и научить молодых психологов рассуждать.

Итак, давайте отправимся в наше четырехсотлетнее путешествие по парку психологических чудес, захватив с собой как можно меньше предрассудков.

Библиография

Литература по философии науки очень обширна. Весьма хорош недавно вышедший обзор: David Oldroyd, The Arch of Knowledge (New York: Methuen, 1986). Несколько ранее вышел обзор, который широко цитируется как одна из лучших работ своего времени. Его можно найти во введении в книгу: Frederick Suppe, Structure of Scientific Theories (1977). Science and Philosophy: The Process of Science (Dordrecht, The Netherlands: Martinus Nijhoff, 1987), под редакцией Nancy J. Nersessian, содержит подборку статей ведущих философов науки, написанных для неспециалистов. Книга: Wesley Salmon, Scientific Explanation and the Causal Structure of the World (Minneapolis: University of Minnesota Press, 1989) представляет собой всеобъемлющую историю проблемы научного объяснения, принадлежащую перу одного из светил в этой области; У. Салмон является реалистом, но в этой же книге его друг П. Китчер дает свой комментарий, написанный с антиреалистических позиций. Интересная трактовка проблемы отношений реализма и антиреализма приведена в книге: Arthur Fine, Unnatural Attitudes: Realist and Instrumentalist Attachments to Science, Mind, 95 (1986). А. Файн утверждает, что обе эти точки зрения отличаются противоположными крайностями и страдают метафизическим и гносеологическим инфляционизмом соответственно. О реализме в физике см.: Nick Herbert, Quantum Reality (New York: Doubleday, 1985), великолепное введение в современную квантовую физику и ее многочисленные тайны. Воспринимаемый взгляд (The Received View) на теории детально рассмотрен и подвергнут критике в уже упоминавшемся введении, написанном Зуппе. Книга: С. W. Savage, Scientific Theories (Minneapolis: University of Minnesota Press, 1990) — это сборник эссе (со вступительным словом К. Сэвиджа) о современных подходах к научной теории, особенно бэйзианские соображения, и свежая статья Т. Куна, посвященную несоразмерности. Книга: W. H. Newton-Smith, The Rationality of Science (London: Routledge & Kegan Paul, 1981) дает общее представление о рационалистическом взгляде в науке. Работа: Ronald N. Giere, Philosophy of Science Naturalized, Philosophy of Science, 52 (1885), 331 -356, утверждает противоположную точку зрения. Самой свежей работой об эволюционных рамках понимания истории науки является книга: David Hull, Science as a Process: The Evolutionary Account of the Social and Conceptual Development of Science (Chicago, University of Chicago Press, 1988). Эмпирические

44 Часть I. Введение

исследования науки, в том числе психологии науки, от семнадцатого века до наших дней, собраны в работе R. Tweney, С. Mynatt and D. Doherty, On Scientific Thinking (New York, Columbia University Press, 1981). Споры о психологии науки и примеры исследований приведены в работе В. Gholson et al., 1989. Статьи о применимости психологии науки к психологии: Barry Gholson and Peter Barker, Kuhn, Lakatos and Laudan: Applications in the History of Physics and Psychology, American Psychologist, 40 (1985), 744-769; Peter Manicas and Paul Secord, Implications for Psychology of the New Philosophy of Science, American Psychologist, 38 (1983), 399-414; Joseph Margolis, Peter Manicas, Rom Harre and Paul Secord, Psychology: Designing the Discipline (Oxford: Basil Blackwell, 1986).

Также можно указать следующие обзоры работ по философии психологии: Neil Bolton, ed., Philosophical Problems in Psychology (New York: Methuen, 1979); Mario Bunge and Ruben Ardila, Philosophy of Psychology (New York: Springer, 1987); Paul Churchland, Matter and Consciousness (Cambridge, MA: MIT Press, 1988), работа посвящена, главным образом, материализму, редукционизму и замене; в работе Fred Dretske, Explaining Behavior: Reasons in a World of Causes (Cambridge, MA: MIT Press, 1988), основное внимание уделено причинам и мотивам; Peter Smith and O.R. Jones, The Philosophy of Mind (Cambridge, England: Cambridge University Press, 1986); Jenny Teichman, Philosophy and the Mind (Oxford: Basil Blackwell, 1988).

ГЛАВА 2



Достарыңызбен бөлісу:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   37




©engime.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет