КУЛЬТУРА И ПОДОЗРИТЕЛЬНОСТЬ

лишне говорить об их смысле, тогда как, скажем, жизнь никогда не дана 
нам как предмет, и «смысл» здесь, оказывается, вполне уместен.
Ролан Барт вполне справедливо говорит, что любовные коллизии 
неизъяснимы феноменологически, не переводятся однозначно на язык 
здравого смысла. Происходят они исключительно в сознании влюблен­
ного субъекта, а потому в них нет вещей помимо знаков, фетишей, шиф­
ров, перекодированием которых влюбленный и занимается до изнемо­
жения. Но такие же точно шифры посылает и культура вообще, пред­
ставляющая собой не что иное, как коллективное сознание, которому 
соответствует своя сфера неопределенности - коллективное бессозна­
тельное. Последнее символизирует, на наш взгляд, сознание в динамике, 
спонтанность сознания, не существуя в виде отдельной субстанции.
Тем не менее введение оппозиции «сознание - бессознательное», 
использование этого последнего термина и сопутствующих коннотаций 
оправдываются как раз видимой неаутентичностью «предметов» культу­
ры, толкающей на поиски по возможности эвристичных концептов -
кстати, классическое различение сущности и явления «работает» как раз 
в сфере феноменов культуры, а отнюдь не природы. Так, социальные 
отношения, очевидно, выступают «превращенной формой» отношений 
братства, любви; социальные институты - «сублимацией» первичного 
нравственного порыва; алгоритм - «симулякром» творческого акта, пси­
хическое переживание - вульгаризацией мистического опыта; знание -
импотенцией откровения и т. д. Психоаналитическая терминология не 
выглядит в этом ряду неуместной.
В историко-культурный контекст ее удачно ввел Б. Гройс, подме­
тивший странное сходство характеристик (с ними согласится любой 
«западник»), данных России Чаадаевым, с фрейдовским описанием бес­
сознательного. Россия-бессознательное воплощает здесь опасное со­
стояние недоцивилизованности, символизируя бесформенность, хаотич­
ность, спонтанность порывов, несдержанную агрессивность в сочетании 
с детской наивностью в противоположность упорядоченности, оформ- 
ленности, рационалистичности и какой-то ветхой мудрости и налажен­
ности Запада-сознания. И при всем том данные культур-исторические 
символизации бессознательного и сознания таковы, что первое выступа­
ет сущностью, второе - явлением; для первого характерны почти беско­
нечные возможности, второе отмечено печатью необходимости и оф а-

ниченности. Психоаналитическая же, а по сути лингвистическая терми­
нология является естественным выражением синдрома подозрительно­
сти, с какой мы всматриваемся в культурные феномены, не давая себя 
обмануть их внешнему (возникшая подозрительность как раз и свиде­
тельствует, что перед нами знаковый, то есть культурный феномен). По­
дозрительность суть симптом гораздо более глубокого, философского 
убеждения, что внешность не просто не совпадает с сущностью, а «под­
совывает» ее противоположность, обязательно нас обманывает.
Телеологическая видимость моральной нормы, говорят Ницше и 
Фрейд, не должна вводить в заблуждение относительно ее замешанной 
на страхе наказания и расплаты генеалогии. Еще более интересны и 
имеют прямое отношение к теме толкования Фрейдом сновидений и 
особенно «генитальная» интерпретация невротических симптомов (де­
вушка, обставлявшая церемониал отхода ко сну, и др.). Апелляции к 
«бессознательному» как образу «хранилища» всего темного и запретно­
го, которое может стать явным только приняв завуалированный, субли­
мированный, то есть в принципе противоположный сущности вид, ис­
ключительно удачно, на наш взгляд, иллюстрируют амбивалентность, 
неподлинность, ложь как сущностные черты «слишком человеческого», 
каковое и есть культура.
Постараемся показать, что и экономика является типичным куль- 
тур-феноменом, причем таким, значение которого шире, нежели Лает 
видеть привычный контекст употребления этого понятия. А отсюда уже 
следует та амбивалентность экономики, о которой говорилось выше 
применительно к более широкому классу феноменов и которая делает 
экономику отнюдь не чуждой традиционным объектам психоанализа, 
поскольку в их основе лежит раздвоенная психика.
Думается, нет особой нужды доказывать, что экономика настолько 
же оказывается явлением сознания (а следовательно, культуры), на­
сколько принадлежит миру объективно значимой идеальной комбинато­
рики - предмета споров и профессионального самоутверждения эконо­
мистов. Первая указанная связь является необходимой, так как опреде­
ляет экономические отношения - своеобразное «тело» экономики.
Экономические отношения можно определить как утилитарно на­
правленную, сложно организованную систему отношений доверия и 
обязательств. Данное определение, несомненно, является слишком ши­

роким, но именно это и требуется поставленной задачей. Утилитаризм 
предпринимателя ничуть не отличается от мотивации адепта «утилита­
ристской этики», полагающего, что морально то действие, которое в 
максимально возможной мере увеличивает общий («валовой») объем 
добра в мире. Обоих в равной мере позволительно называть «экономи­
стами». Последнее понятие прекрасно сопрягается с мышлением - если 
вспомнить «бритву Оккама», принцип «экономии мышления» Э. Маха, 
схожие максимы «логических позитивистов» (то, что может быть сказа­
но, может быть сказано ясно; чего нельзя сказать ясно, о том следует 
молчать) или практику уголовного расследования. Все примеры отлича­
ет «экономическая» ориентация на конечную эффективность при мини­
мизации затрат и следовании нормам - логическим или правовым. На­
конец, вполне экономическими, не в смысле «чистогана», выглядят от­
ношения преподавателя и студентов - основаны они как раз на взаим­
ном доверии и обязательствах; требования преподавателя, всегда отли­
чающиеся субъективностью и надуманностью, тем не менее (если не 
выходят за рамки здравого) не подвергаются сомнению. «Эффектив­
ность» же является не синонимом количественно выразимого «успеха», 
но ценностным эффектом соблюдения сторонами негласных конвенций.
Амбивалентность (условие возможности психоанализа) экономиче­
ского сознания коренится в исходном конфликтном отношении ирра­
циональной эгоистической мотивации и рациональной необходимости 
соблюдения сверхиндивидуальных норм или же идеалистической моти­
вации и логических норм, иначе говоря, в конфликте двух «реальностей»
- явного и скрытого, причем противоречивые мотивы могут меняться 
своими онтологическими плоскостями. Поведение субъекта мотивации 
выглядит «подозрительно» даже не потому, что он - невротик (что вовсе 
не обязательно), но уже в силу специфики онтологического места эко­
номического действия: в падающем кирпиче мы не предполагаем ника­
кой намеренности, его поведение однозначно предсказуемо, он иденти­
чен себе, не является знаком, отсылающим к чему-то другому, тогда как 
поведение экономических субъектов и вообще экономические феноме­
ны (кризис, колебания валютного курса и др.) в силу конвенциональной 
природы, причастности сфере коллективного сознания и бессознатель­
ного предполагают такие бесконечные отсылки, герменевтические рас­
шифровки.

Термин «культура», как нам видится, не обозначает некий незави­
симый объект, а представляет собой собирательное понятие, объеди­
няющее характерные признаки ряда явлений, сопровождающих нашу 
жизнь, которые явно отличаются от естественных феноменов своей зна­
ковой природой, отсылающей к чему-то иному и даже противополож­
ному, нежели пред-явлено для обозрения. Такое определение «культур­
ного», не отменяя и не оспаривая другие, позволяет подчеркнуть его 
онтологическое отличие от «природного».
Л итература
1. Барт Р. Фрагменты речи влюбленного. М., 1999.
2. Гройс Б. Россия как подсознание Запада // Гройс Б. Утопия и обмен. М., 1993.
3. Фрейд 3. Введение в психоанализ: Лекции. М , 1989.
4. Фромм Э. Психоанализ и религия // Сумерки богов. М., 1990.

жүктеу/скачать 10,24 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: