Судоплатов Павел Анатольевич Спецоперации. Лубянка и Кремль 1930–1950 годы Сайт «Военная литература»
жүктеу/скачать 7,37 Mb.
|
| Голубов был агентом МГБ в среде творческой интеллигенции, чего Михоэлс, конечно, не знал. В той ситуации, однако, он оказался нежелательным свидетелем, поскольку именно при его помощи удалось привезти Михоэлса на дачу.
Известие о гибели Михоэлса пробудило в моей душе подозрения, о которых я никому не стал говорить. Однако я не мог себе представить, что Огольцов сам отправится в Минск, чтобы лично руководить операцией. Убийство совершил, как я считал, какой-нибудь антисемитски настроенный бандит, которому заранее сказали, где и когда он может найти человека, возомнившего себя выразителем еврейских интересов. Судьба Огольцова типична для руководителей МГБ того времени. Берия в апреле 1953 года добился его ареста формально за незаконную ликвидацию Михоэлса, в августе 1953 года после ареста Берии он был освобожден. И никто ему не ставил даже в вину эту акцию. Еще бы! Ведь в то время все, кто в Политбюро в 1952-1953 годах в ходе «дела врачей» ее одобрил, были у власти. Лишь в 1957 году, чтобы скомпрометировать Огольцова, тесно связанного с Маленковым, следившего по поручению Сталина за Берией с 1951 года, его исключили из партии за «нарушение соц. законности в ходе следственной работы в Ленинграде 1941-1943 гг.». Большую часть 1948 года я занимался берлинским кризисом и созданием курдской подпольной сети в Иране, Ираке и Турции с целью свержения правительства Нури Сайда и Фейсала в Ираке, а также чехословацкими делами. Я летал в Прагу вместе с Зубовым, чтобы попытаться нейтрализовать сторонников президента Бенеша при передаче власти новому правительству во главе с Готвальдом. В 1947 году моя жена серьезно заболела и вскоре вышла на пенсию. Еще в 1940 году она проявила достаточно мудрости, чтобы отойти от оперативной работы, и была назначена старшим преподавателем спецдисциплин в Высшей школе НКВД (позднее МГБ). Время от времени ее использовали для контактов с агентами-женщинами, представлявшими особый интерес для руководства контрразведывательного управления, но большей частью она старалась держаться в тени и не привлекать к себе внимания. Ее болезнь совпала с кампанией по чистке от евреев МВД, МГБ и МИДа. Она вышла в отставку в звании подполковника в 1949 году и проходила по спискам личного состава под своей девичьей фамилией Каганова. В 1949 и 1950 годах, когда мне приходилось часто выезжать в Прагу, Западную Украину, Азербайджан и Узбекистан, Эйтингон исполнял мои обязанности в бюро по разведке и диверсионной работе. Он навещал Эмму и рассказывал ей об антисемитской кампании, которая набирала обороты и принимала все больший размах. Сестра Эйтингона Соня, известный терапевт и главврач поликлиники автозавода (ныне ЗИЛ), была арестована, младшую сестру моей жены Елизавету отчислили из аспирантуры медицинского института в Киеве. Мы пытались как-то помочь им, используя дружеские отношения с Музыченко, директором МОНИКИ в Москве. В 30-х годах он был нелегалом НКВД во Франции и Австрии, но в 1938 году ушел из разведки и смог вернуться к своей прежней профессии врача. Он устроил на работу Елизавету, которая, кстати, работает в этом институте и поныне. Для меня явилось большим ударом известие об аресте Хейфеца в 1948 или 1949 году: здесь заступничество, мое или Эйтингона, было бесполезно. И я, и он связывали этот арест с антисемитской кампанией. В результате почти все члены Еврейского антифашистского комитета и другие деятели еврейской культуры были арестованы и отданы под суд по обвинению в заговоре с целью отделения Крыма от СССР. Борьба за власть в кремлевском руководстве. Провокационная фабрикация дела о заговоре в руководстве МГБ с притягиванием к нему сионистов-заговорщиков-врачей Внутренняя борьба за власть в период с 1948 по 1952 год вызвала новую волну антисемитизма — возникло «дело врачей». Хотя оно и было частью антисемитской кампании, одними евреями не ограничились. Скорее можно сказать, что «дело врачей» явилось продолжением борьбы, в которой сводились старые счеты в руководстве страны. Сталин при помощи Маленкова и Хрущева хотел провести чистку в рядах старой гвардии и отстранить Берию. Главными фигурами в пресловутом «деле врачей» должны были стать Молотов, Ворошилов и Микоян, эти «последние из могикан» в сталинском Политбюро. Однако вся правда в отношении «дела врачей» так никогда и не была обнародована, даже в период горбачевской гласности. Причина в том, что речь шла о грязной борьбе за власть, развернувшейся в Кремле перед смертью Сталина и захватившей, по существу, все руководство. Принято считать, что «дело врачей» началось с истерического письма Сталину, в котором врачи-евреи обвинялись в вынашивании планов умерщвления руководителей страны с помощью неправильных методов лечения и ядов. Автором письма была приобретшая скандальную известность Лидия Тимашук, врач кремлевской поликлиники. Письмо Тимашук, однако, было послано Сталину не в 1952 году, накануне арестов врачей, а в августе 1948 года. В нем утверждалось, что академик Виноградов неправильно лечил Жданова и других руководителей, в результате чего Жданов умер. Тогда реакция Сталина выразилась в презрительном «чепуха», и письмо пошло в архив. Там оно и оставалось без всякого движения в течение трех лет, пока его не извлекли в конце 1951 года. Письмо понадобилось как орудие в борьбе за власть. О письме знали все члены Политбюро — знали они и о сталинской реакции. Однако самое важное заключается в том, что Тимашук никого не обвиняла в заговоре. В письме она лишь сигнализировала об имевших место недостатках и упущениях в обеспечении лечением руководителей партии и государства. По этой причине текст письма так до сих пор и не опубликован, в нем излагаются, по существу, взаимные претензии лечебного персонала друг другу, как правило, склочного характера. Об этом мне уже во Владимирской тюрьме рассказывал полковник Людвигов, помощник Берии по делам Политбюро и Совета Министров. Я всегда считал, что «дело врачей» затеял Абакумов как продолжение кампании против космополитов. Однако в 1990 году, попав в военную прокуратуру, куда меня вызвали как свидетеля в связи с новым расследованием дела Абакумова в послевоенные годы, я узнал нечто иное. Оказалось, что инициатором «дела врачей» он не был, напротив, Абакумов, арестованный в 1951 году, обвинялся в том, что скрывал данные о заговоре, целью которого было убийство Сталина. Делал он это якобы для того, чтобы захватить власть. При этом Абакумов, по словам его обвинителей, опирался на врачей-евреев и евреев-сотрудников в аппарате министра госбезопасности, в частности на Эйтингона. Маленков и Берия, несомненно, стремились устранить Абакумова, и оба были готовы для достижения своей цели использовать любые средства. Суханов, помощник Маленкова, весной 1951 года принял в приемной ЦК следователя Следственной части по особо важным делам МГБ подполковника Рюмина, известного своим антисемитизмом. Результат этой встречи стал роковым для судьбы советской еврейской интеллигенции. В то время Рюмин опасался увольнения из органов госбезопасности из-за выговора, полученного за то, что забыл папку с материалами следствия в служебном автобусе. Кроме того, он скрыл от партии и управления кадров госбезопасности, что отец его был кулаком, что его родные брат и сестра обвинялись в воровстве, а тесть служил в армии Колчака. Надо отдать должное Абакумову: он прекрасно понимал, что предпринимавшиеся ранее Рюминым попытки представить арестованных врачей террористами были всего лишь прелюдией к «делу врачей». В течение нескольких месяцев 1950 года ему как-то удавалось держать Рюмина в узде. Чтобы спасти карьеру и дать выход своим антисемитским настроениям, Рюмин охотно пошел навстречу требованию Суханова написать Сталину письмо с разоблачением Абакумова. Через тридцать лет после описываемых событий моя родственница, работавшая машинисткой в секретариате Маленкова (ее непосредственным начальником был Суханов), рассказала мне, что Рюмин был настолько необразован и безграмотен, что одиннадцать раз переписывал свое письмо с обвинениями в адрес Абакумова. Суханов держал его в приемной около шести часов, а сам вел переговоры с Маленковым по поводу содержания письма Сталину. Лишь Суханов знает, почему выбрали Рюмина, чтобы обвинить Абакумова в заговоре. Однако он ничего не сказал об этой стороне дела, когда выступал по российскому телевидению в июле 1992 года в передаче об истории «заговора врачей». В своем письме, обвинявшем Абакумова (с подачи Маленкова), Рюмин заявлял, что тот приказал Следственной части не давать хода материалам по сионистскому заговору, направленному против руководителей советского государства. К этому времени уже арестовали за антисоветскую сионистскую пропаганду целый ряд хорошо известных врачей-евреев. Самый, пожалуй, знаменитый из них, специалист с мировым именем Этингер трагически погиб в тюрьме во время допроса. Это случилось еще до ареста Абакумова. Рюмин обвинил Абакумова в том, что именно он несет ответственность за смерть Этингера, так как специально поместил его в холодную камеру в Лефортовской тюрьме с целью убрать одного из участников «заговора врачей» и тем самым помешать ему выдать других заговорщиков-сионистов. Для придания этим обвинениям большей убедительности на свет было извлечено из архива письмо Тимашук. Абакумов, более опытный в подобных интригах, чем Рюмин, опасался чрезмерно раздувать «сионистский заговор», прибегая к слишком явным фальсификациям. Он предвидел, что Сталин может потребовать реальных улик в этой весьма рискованной провокационной игре. Кроме того, Абакумов прекрасно знал, что в делах, где инициатива принадлежала высшему руководству, не полагалось проявлять своей собственной. Некоторые из арестованных медиков были лечащими врачами Сталина. Многих из них с членами Политбюро связывали подчас не только профессиональные, но и доверительные отношения. Учитывая все обстоятельства, Абакумов не горел желанием расширять рамки дела Еврейского антифашистского комитета до уровня мирового заговора. Он знал, что такие обвинения наверняка вызовут напряженность в верхах, особенно недовольство Ворошилова и Молотова, женатых на еврейках, и Кагановича, который сам был евреем. Осторожность, проявленная Абакумовым, сыграла в его судьбе роковую роль. Энергичный Рюмин между тем был назначен начальником Следственной части по особо важным делам, а потом заместителем министра госбезопасности по следственной работе. Это развязало ему руки для подтасовки материалов против Абакумова с тем, чтобы, устранив его, свободно раскручивать дело о «заговоре врачей» и участвующих в нем руководящих работников МГБ — евреев по национальности. Рюминские следователи потребовали от Абакумова назвать членов своего кабинета министров, который он якобы предполагал создать после свержения Сталина. Его также обвинили в сокрытии предательских замыслов жены Молотова Полины Жемчужиной, в частности ее контактов с израильским политическим деятелем Голдой Мейер. Абакумов яростно отрицал свою вину, доказывая, что не скрывал никаких материалов о «заговоре врачей» и тем более не являлся его руководителем или вдохновителем и не привлекал к «заговору» подчиненных сотрудников-евреев из Министерства госбезопасности. Он продолжал полностью отрицать предъявлявшиеся ему обвинения даже под пытками, «признания» от него так и не добились. Таким образом, дело о «заговоре» в Министерстве госбезопасности зависело от признании полковника Шварцмана, журналиста по профессии. Работая в Следственной части, он, как правило, сам не занимался допросами, а в основном редактировал фальсифицированные показания, вырванные у заключенных. Когда Сталин распорядился арестовать начальника Следственной части Леонова и его заместителей, одним из арестованных оказался и Шварцман, еврей по национальности. Он показал, что является помощником Абакумова по сионистской террористической организации, куда входили все высшие офицеры МГБ. На допросе он «признался», что якобы получил от Абакумова задание создать в Министерстве госбезопасности группу евреев-заговорщиков для разработки террористических акций против членов правительства. Шварцман также «признался», что, будучи гомосексуалистом, находился в интимных отношениях с Абакумовым, его сыном и послом Великобритании в Москве. Свои гомосексуальные контакты с американскими агентами-двойниками Гавриловым и Лаврентьевым он, по его словам, использовал для того, чтобы через этих внедренных в посольство США людей получать инструкции и приказы для еврейских заговорщиков. Шварцман хорошо знал, как работает машина следствия, и, чтобы доказать свое сотрудничество, выдвигал против должностных лиц еврейской национальности одно обвинение за другим. В то же самое время он выдумывал самые невероятные истории вроде такой: к террористической деятельности ему помогали «родственники», «сионисты». Он также рассказал следователям, что спал с падчерицей и в то же время имел гомосексуальные отношения с сыном. Он добивался, чтобы его направили на психиатрическую экспертизу, — и такое предложение внес заместитель военного прокурора полковник Успенский. Когда о выдвинутых Шварцманом обвинениях против тридцати сотрудников Министерства госбезопасности еврейской национальности, занимавшихся терроризмом, доложили Сталину, он заявил Игнатьеву и Рюмину: «Вы оба дураки. Этот подонок просто тянет время. Никакой экспертизы. Немедленно арестовать всю группу». (Об этом мне рассказывал Людвигов, когда мы оба находились в тюрьме.) По распоряжению Сталина были арестованы все евреи — ответственные сотрудники центрального аппарата Министерства госбезопасности, а также «ряд руководящих работников нееврейского происхождения». Так оказались за решеткой Эйтингон, Райхман, заместители министра госбезопасности генерал-лейтенанты Питовранов и Селивановский. Арестовали и полковника в отставке Маклярского, ставшего к тому времени весьма известным кинодраматургом, специализировавшимся на сценариях из жизни разведчиков: Шварцман в своих показаниях упомянул и его. Был брошен в тюрьму и сын первого главы советского государства Свердлова полковник Андрей Свердлов. Вместе с этими людьми также были арестованы и их непосредственные подчиненные, по национальности русские. В МГБ и Следственной части появились новые лица из партийных органов. Они, как правило, отличались полной некомпетентностью. На волне набиравшей силу антисемитской кампании и истерии руководство Следственной части по особо важным делам МГБ было усилено в 1951-1953 годах по специальным решениям ЦК КПСС Коняхиным и Месяцевым. Последний имел большой опыт работы в годы войны в качестве начальника следственного отдела во фронтовых органах военной контрразведки (СМЕРШ). В 60-70-х годах он стал председателем Гостелерадио СССР, затем послом в Австралии. Люди из ЦК руководили Следственной частью, иногда участвуя в допросах, вспоминал бывший начальник группы учета и регистрации Следственной части, полковник, позднее известный писатель Ананьин. Подследственных зверски избивали, помещали в камеры-карцеры со специальным охлаждением, почти постоянно держали в наручниках и кандалах, а нежелательные протоколы допросов и постановлений уничтожались. Из всех арестованных «заговорщиков в МГБ» только Абакумов, Эйтингон, Питовранов и Матусов ни в чем не признали себя виновными. Арестованные Рюминым врачи-евреи, находившиеся под следствием, обвинялись в том, что выполняли задания Абакумова. Приписывавшиеся участникам «заговора врачей» преступления казались мне невероятными. Один из этих «террористов», профессор Александр Фельдман, лечил всю нашу семью, пользовался нашим полным доверием, и я всегда поздравлял его с праздниками и посылал ему цветы. По сценарию Рюмина в роли связного между врачами и «заговорщиками в МГБ» должна была выступать сестра Эйтингона Соня, которая якобы поддерживала связь между учеными-медиками и братом, планировавшим убийство руководителей страны. Об арестах публично не сообщалось, и я не сразу осознал, какие масштабы приняла эта чистка в МГБ. Серьезность угрозы я почувствовал, предприняв попытку связаться с полковником Шубняковым, генералом Утехиным, заместителями начальника Главного контрразведывательного управления. Попытка оказалась безуспешной, хотя мне в тот момент срочно требовалась справка-проверка на одного важного агента. Сведения, которые были мне нужны, могли дать только они, а Шубняков и Утехин как в воду канули. Между тем никто не хотел внятно объяснить, куда они подевались, хотя по своему служебному положению (начальник Специального бюро по разведке и диверсиям) и званию (генерал-лейтенант) я имел на это право. Возмущенный, я позвонил Питовранову, заместителю министра, их непосредственному начальнику, но оказалось, что и с ним нельзя связаться: он таинственно исчез. Тут до меня дошло, что повторяется то же самое, что было в период массовых арестов в послевоенные годы. И Шубняков, и Питовранов, и Утехин к тому времени уже находились в Лефортовской тюрьме. В 1951 году, когда арестовали Абакумова, мне позвонил Рюмин, которого только что назначили начальником Следственной части МГБ. Он заявил, что в его распоряжении имеются серьезные компрометирующие материалы на Эйтингона и его сестру. Эйтингон в тот момент находился в трехмесячной командировке в Литве. Я попросил, чтобы мне принесли эти материалы: я хотел с ними лично ознакомиться. Через час появился Рюмин с тощим досье. Против Эйтингона не было никаких данных, но против Сони были выдержки из агентурных сообщений, будто она отказывала в медицинской помощи русским, а лечила и консультировала только евреев. Я заявил Рюмину, что меня это совершенно не убеждает и Эйтингон в моих глазах по-прежнему остается надежным и заслуживающим доверия ответственным сотрудником органов безопасности. Рюмин возразил: — А вот Центральный Комитет нашел эти данные вполне убедительными. — И тут же, выхватив папку из моих рук, с гневным видом удалился. Ситуация, сложившаяся в Министерстве госбезопасности, была запутанной и крайне неопределенной. Министр Абакумов находился под арестом в «Матросской тишине». Однако его место оставалось вакантным — преемника не назначали. Когда я позвонил заместителю министра Огольцову с тем, чтобы обсудить с ним положение с сестрой Эйтингона, он ответил: — Это дело политическое, и рассматривать его можно лишь в ЦК. По его словам, пока не будет назначен новый министр, он не будет подписывать никаких бумаг или давать какие-либо приказы. После разговора с Огольцовым мне осталось только одно: позвонить Игнатьеву, тогдашнему секретарю ЦК партии, курировавшему работу МГБ — МВД. Он был членом созданной Сталиным комиссии ЦК по реорганизации министерства после ареста Абакумова. Меня уже вызывали на одно заседание, и я, признаюсь, критиковал руководство министерства за ошибки в проведении разведывательных и контрразведывательных операций за границей, а также в Западной Украине и Средней Азии. Игнатьев тогда сказал, что готов, если потребуется, обсудить со мной тот или иной неотложный вопрос. Когда я позвонил ему, он, казалось, с радостью согласился принять меня в ЦК на Старой площади. Встретившись с ним, я сказал, что обеспокоен попытками оклеветать Эйтингона и его сестру, приписав им националистические взгляды. Игнатьев вызвал в кабинет Рюмина с материалами на Эйтингона и его сестру. В моем присутствии Рюмин, открыв папку, начал зачитывать крайне невразумительные показания против Эйтингона и его сестры, в которых утверждалось, что они оба проявляют враждебность по отношению к советскому государству. На сей раз агентурные сведения, что Соня отказывалась лечить русских, даже не были упомянуты. — Как члены партии мы обязаны, — сказал я, — оценивать людей не по слухам, а по их делам. Вот работа Эйтингона: организатор акции по устранению Троцкого в Мексике, создатель успешно действовавшей агентурной сети за границей, наконец, он является одной из ключевых фигур в обеспечении нашей страны секретной информацией об атомном оружии. Рюмин молчал. Игнатьев прервал меня: — Давайте оставим Эйтингона и его семью в покое. После встречи с Игнатьевым у меня отлегло от сердца: я подумал, что с Эйтингоном и его сестрой ничего плохого не произойдет. Примерно месяц спустя Игнатьева назначили министром госбезопасности. А в октябре 1951 года именно по его прямому указанию Эйтингон был арестован, когда возвратился в Москву из Литвы, где ему удалось обезвредить руководство антисоветской подпольной организации. Его падчерица Зоя Зарубина сообщила мне, что Эйтингона арестовали на ее глазах в аэропорту Внуково. Арест Эйтингона положил конец службе Зои Зарубиной в органах нашей разведки. Она успешно работала с материалами по атомному оружию, на Ялтинской и Потсдамской конференциях, но вынуждена была уйти из органов после его ареста. Прекрасное знание английского языка помогло ей стать одним из ведущих преподавателей Института иностранных языков, а позднее она руководила подготовкой переводчиков для Организации Объединенных Наций. 3. Зарубина и сейчас прекрасный лектор, общественный деятель, участник многих международных конференций. Через несколько дней после ареста Эйтингона мне представилась возможность встретиться с Игнатьевым на совещании руководящего состава министерства. Отведя меня в сторону, он с упреком произнес: — Вы ошибались насчет Эйтингона. Что вы сейчас о нем думаете? До сих пор помню свой ответ: — Моя оценка базируется на конкретных результатах работы людей и на линии партии. Здесь я должен немного остановиться на своих иллюзиях. Я всегда рассматривал «дело врачей» и «сионистский заговор» как чистейший вымысел, распространявшийся такими преступниками, как Рюмин, которые затем докладывали о «результатах» следствия некомпетентным людям вроде Игнатьева. Всякий раз, встречаясь с Игнатьевым, я поражался, насколько этот человек некомпетентен. Каждое агентурное сообщение воспринималось им как открытие Америки. Его можно было убедить в чем угодно: стоило ему прочесть любой документ, как он тут же подпадал под влияние прочитанного, не стараясь перепроверить факты. Игнатьев совершенно не подходил для порученной ему работы. Как-то раз, проводя утром совещание по оперативным вопросам у себя в кабинете, на котором присутствовало более десяти человек, он вдруг впал в настоящую истерику из-за телефонного звонка генерала Блохина, начальника комендатуры МГБ. Помню, как он буквально прокричал в телефон: Вы обязаны действовать по закону. Никто не давал вам права втягивать меня в ваши дела! Повесив трубку, он пояснил: — Не выношу этих звонков Блохина. Вечно просит, чтобы я подписывал приказы о приведении в исполнение смертных приговоров. Говорит, что существует на этот счет инструкция. Почему я должен иметь ко всему этому какое-то отношение и подписывать эти бумаги?! Есть Верховный суд, пусть Блохин действует по закону. Никто не ответил. В кабинете повисло неловкое молчание. Игнатьев легко заводил уголовные дела против ни в чем не повинных людей. Позже я понял, что он действовал не по собственной инициативе, а выполнял приказы, полученные свыше от Сталина, Маленкова и других. Когда ТАСС объявил о том, что широко известные в стране врачи и ученые-медики обвиняются в организации сионистского заговора с целью убийства Сталина и всего Политбюро путем неправильного лечения, я счел это провокацией, продолжением ранее начатой антисемитской кампании. Когда ко мне попали материалы с обвинениями против Эйтингона, я узнал, что он якобы обучал врачей-заговорщиков ведению террористических действий против Сталина и членов советского правительства. В этой связи, говорилось в обвинительном заключении, Эйтингон держал у себя в кабинете мины, взрывные устройства, закамуфлированные под обычные электроприборы. Между тем все прекрасно знали, что это были образцы оперативной техники, постоянно находившейся в нашем распоряжении. В те дни Москва была буквально наводнена слухами, один страшнее другого: еврейские врачи и фармацевты пытаются травить простых советских людей. Поговаривали и о возможных погромах. Меня охватило беспокойство, когда дети — им тогда было десять и двенадцать лет, — вернувшись из школы, рассказали нам об этих слухах. Жена и я оказались в весьма трудном положении: детям высокопоставленных сотрудников органов госбезопасности было крайне рискованно выступать против наглых антисемитских высказываний, поскольку любой спор просто привлек бы внимание к ним и их родителям. Это наверняка стало бы известно «наверху» — партийным органам, державшим под контролем все сферы общественной жизни. Наши дети ходили в школу вместе с детьми Маленкова и Кагановича — это значило, что школа была под постоянным наблюдением. Наши дети не могли даже позволить себе сказать, что Ленин и Сталин всегда были против проявлений антисемитизма, поскольку такого рода высказывание было бы немедленно истолковано совсем в ином духе и до неузнаваемости искажено. Жена и я посоветовали сыновьям говорить, что нужно быть особенно бдительными, нельзя распространять слухи, которые являются провокацией. Нам всем приходилось тогда придерживаться официальной версии в изложении событий, которую давала газета «Правда», а в ней не было и намека на погромы. А распространение слухов — это игра с огнем, опасная в особенности потому, что она на руку врагам народа. Другое дело — чувство негодования по отношению к предателям и конкретным террористам, учили мы своих детей. Интересно, думал я, как они скажут это на пионерском сборе? Вскоре после этого разговора позвонил директор школы и поблагодарил за прекрасное воспитание детей. По его словам, он находился в довольно трудном положении: ведь в школе училось немало еврейских детей. Директор сказал жене: выступление ваших детей на пионерском сборе, что распространение слухов является провокацией, вызвало одобрительный гул и разрядило напряженную обстановку. Постепенно кампания, раздувавшаяся вокруг «сионистского заговора», стала явно выходить из-под контроля ее организаторов. Рюмин и Игнатьев поддержали обвинения министра государственной безопасности Грузии Рухадзе в адрес Берии, что он скрывал свое еврейское происхождение и тайно готовил заговор против Сталина в Грузии. Было ясно, что Берия первый в сталинском списке на уничтожение. К августу 1952 года кончилось так называемое «крымское дело», тянувшееся с 1948 года, — все арестованные члены Еврейского антифашистского комитета, кроме Лины Штерн, и бывший заместитель министра иностранных дел Лозовский были расстреляны. По моему мнению, Хейфеца оставили в живых лишь для того, чтобы он мог свидетельствовать против Берии и Молотова, когда придет подходящее время предъявить им обвинения в установлении связи с кругами международного сионизма, под диктовку которых было инициировано предложение создать еврейскую республику в Крыму. Мое мнение основано на чтении материалов дела Абакумова, с которыми я познакомился в военной прокуратуре через сорок лет после описываемых событий, и книги Кирилла Столярова «Голгофа», посвященной обстоятельствам гибели Абакумова. Я всегда считал, что Рюмин занимался расследованием «дела врачей» до самой смерти Сталина. Но Сталин оказался достаточно дальновидным, чтобы понять: заговор, каким рисовал его Рюмин, был слишком примитивен и в него вряд ли можно было поверить. Рюмин дал лишь голую схему «заговора», но не мог наполнить ее убедительными деталями, позволявшими этому вымыслу выглядеть правдоподобным. 12 ноября 1952 года Сталин приказал уволить Рюмина из МГБ как не справившегося с обязанностями и откомандировать в резерв ЦК партии. Рюмин был назначен на скромную должность бухгалтера, которую занимал до начала работы в органах. А до этого Рюмин работал счетоводом в Архангельской потребкооперации. Таким образом, с января 1953 года, когда опубликовали сообщение ТАСС о «заговоре врачей», ответственность за творившиеся беззакония и преступления в следственном аппарате МГБ несут министр госбезопасности Игнатьев, его первый заместитель Гоглидзе, заместитель по кадрам Епишев, руководители Следственной части по особо важным делам. Те, кто пришел на руководящую работу в органы госбезопасности в этот особенно страшный период по решению ЦК — Игнатьев, Епишев, — не только не были привлечены к ответственности, но, наоборот, получили в 50-70-х годах высокие назначения на ответственную партийную и советскую работу. Козлами отпущения сделали Гоглидзе как сообщника Берии и малограмотного патологического антисемита Рюмина. В конце февраля 1953 года, за несколько дней до смерти Сталина, я заметил в поведении Игнатьева нарастающую неуверенность. Интуиция подсказала мне, что вся антисемитская кампания вот-вот захлебнется и ее организаторы станут нежелательными свидетелями и будут подвергнуты аресту. И действительно, после смерти Сталина Берия обвинил Игнатьева в обмане партии и добивался привлечения его к уголовной ответственности, но поддержки в Президиуме ЦК не получил. Еще одна важная деталь этого дела: среди тех, кого допрашивали следователи МГБ по делу о так называемом «сионистском заговоре», был и Майрановский, начальник токсикологической лаборатории Министерства государственной безопасности («Лаборатория-Х»). В 1951 году он был арестован — его тут же сделали ключевой фигурой «сионистского заговора» в МГБ, поскольку он знал всех обвиняемых академиков-врачей и работал с ними в тесном контакте. Позднее его хотели сделать участником «заговора врачей». По версии Рюмина, Майрановский действовал в соответствии с указаниями Эйтингона — с целью ликвидировать все высшее руководство страны. Рюмин не отдавал себе отчета, на какую зыбкую почву он ступает: ведь в своей сверхсекретной работе Майрановский выполнял приказы самого Сталина. На допросах начальник «Лаборатории-Х» признался во всем, чего от него добивались. Правда, Игнатьев вскоре почувствовал, что Рюмин зашел слишком далеко, и решил выделить Майрановского из дела о «заговоре врачей». Смерть Сталина положила конец «делу врачей», но антисемитизм продолжал оставаться весьма грозной силой. Сохранение репрессивной политики в национальном вопросе «Дело врачей» серьезно подорвало престиж медиков в обществе и вызвало волну недоверия к людям этой профессии. После разоблачения фальшивого заговора соперничавшие между собой группы в научных медицинских кругах попали в трудное положение. Мой друг, профессор Музыченко, ректор Московского областного научного института клинических исследований (МОНИКИ), рассказал мне, что в споре медиков всегда так или иначе замешаны влиятельные люди в правительстве, поскольку именно от них зависят ассигнования на научные исследования. «Дело врачей» научило чиновников избегать любых профессиональных споров, поскольку никогда нельзя предсказать, какая из конфликтующих сторон получит поддержку в верхах, а какая окажется в политическом проигрыше и потребуется даже вмешательство органов безопасности. Это создавало неблагоприятную атмосферу для научных споров и затягивало принятие государственных решений об ассигнованиях на нужды здравоохранения. До сих пор сохраняются опасения, что конфликты по медицинским и другим профессиональным проблемам могут закончиться расследованием на Лубянке. Сейчас говорят о том, будто накануне смерти Сталина существовал план депортации евреев из Москвы. Сам я никогда о нем не слышал, но если подобный план действительно существовал, то ссылки на него можно было бы легко найти в архивах органов госбезопасности и Московского комитета партии, потому что по своим масштабам он наверняка требовал большой предварительной подготовки. Операция по высылке — дело довольно трудное, особенно если ее подготовить скрытно. В этом случае должна была существовать какая-то директива, одобренная правительством по крайней мере за месяц до начала проведения такой акции. Поэтому я считаю, что речь идет только о слухе, возможно, основанном на высказываниях Сталина или Маленкова, выяснявших отношение общества к евреям в связи с «делом врачей». Несмотря на атмосферу антисемитизма, возникшую при Сталине и сохранившуюся при Хрущеве, соблюдался так называемый выборочный подход к еврейской интеллигенции, в соответствии с которым отдельным небольшим группам творческой интеллигенции и высококвалифицированным профессионалам-специалистам было позволено занять видное положение в обществе. «Сионистский заговор» и устранение Берии положили конец приему евреев на ответственные посты в службе разведки и ЦК партии. Насколько я знаю, в Комитете госбезопасности в 1960-1970 годах работали два рядовых оперативных работника-еврея, которые использовались против сионистских организаций. С точки зрения советского мышления намерение создать еврейскую республику при поддержке из-за рубежа рассматривалось как грубое вмешательство в наши внутренние дела. Иностранное участие — вещь неслыханная в нашем закрытом обществе. Когда в свое время я зондировал отношение Гарримана к созданию еврейской республики, я следовал полученным от Берии инструкциям. Я знал, что подобный зондаж зачастую не приводит ни к каким результатам является всего-навсего общепринятой практикой сбора разведывательной информации. В то время я и представить себе не мог, что сам факт участия в таком обсуждении может грозить мне смертным приговором. Трагедия заключалась в том, что в закрытом обществе, каким был Советский Союз, создание государства Израиль в 1948 году воспринималось как нежелательное существование у евреев как бы второй родины. Особенно это проявилось после того, как Израиль нанес поражение арабам в ходе войны за независимость в 1948 году. Гордость израильтян за победу в этой войне привела к возрождению внутри нашей страны тяги к национальной еврейской культуре, которая была фактически уничтожена в 20-30-х годах. Евреи и немцы, у которых была историческая родина за границей и, следовательно, потенциальная поддержка, не получили разрешение на создание собственных республик в составе Союза. Дискриминация таких этнических групп была особенно жестокой. Это видно также на примере судьбы турок-месхетинцев, которые были высланы с Кавказа в Узбекистан. Использование Сталиным антисемитизма и космополитизма в своих политических махинациях, всегда ему свойственных, обернулось развязыванием рук для тех руководителей, которые таили в душе ненависть к еврейскому населению. Для Сталина антисемитизм был орудием для достижения цели, но в руках его подчиненных он стал принципом государственной кадровой политики. Поддержка высшим руководством страны антисемитизма в конечном счете лишила государство способных людей, принявших революцию и трудившихся ради создания Советского государства. Когда наступили тяжелые времена и СССР распался, значительная часть творческой и научной интеллигенции, предприимчивые люди оказались за пределами России, эмигрировав в Израиль и на Запад. Содержание«Военная Литература»Мемуары Глава 11. Последний период правления Сталина Изменения в политическом руководстве страны после войны В 1946 году Сталин назначил Абакумова министром госбезопасности, и это изменило соотношение сил в его окружении. В то время он тщательно скрывал свои истинные цели, и мы думали, что новые назначения в кремлевских верхах (Жданова перевел и из Ленинграда в Москву, Кузнецова ввели в секретариат ЦК, Родионов стал Председателем Совета Министров Российской Федерации) — всего лишь обычные малозначащие перестановки. Но это было не так. Сталин в очередной раз вводил новых людей в руководство, чтобы подчеркнуть свое превосходство над соперничающими группировками в Кремле. В 1946-1948 годах второй после Сталина голос в принятии партийных и правительственных решений был у Жданова. Два эпизода проливают новый свет на борьбу за власть. Первый — дело о сокрытии фактов выпуска некачественной продукции в авиапромышленности; второй, связанный с первым, — отставка маршала Жукова и других героев войны. Началось все с обвинения главного маршала авиации Новикова и народного комиссара авиационной промышленности Шахурина в сокрытии дефектов на самолетах, что вызывало авиакатастрофы. Абакумов, будучи главой военной контрразведки в 1945 году, сообщил о письмах летчиков, жаловавшихся на низкое качество самолетов. Когда его назначили министром госбезопасности, он по указанию Сталина возбудил уголовное дело против руководителей авиационной промышленности и Новикова, главкома ВВС, якобы скрывавших эти неполадки. Вопрос был весьма щекотливым. Сталин пришел в ярость, когда его сын Василий, генерал ВВС, и Абакумов сообщили, что высшие чины авиационной промышленности преднамеренно скрывали дефекты оборудования, чтобы получать премии и награды. Маленков по своему положению в Политбюро отвечал за промышленность и получил золотую медаль и звание Героя Социалистического Труда за выдающуюся работу в организации производства военной продукции. Следствие показало, что число авиакатастроф с трагическими последствиями искажалось. В основном все эти случаи приписывались ошибкам летчиков, а не недостаткам оборудования. Перед войной за неудачи наказывали строжайшим образом. Когда Валерий Чкалов — летчик, совершивший беспосадочный перелет через Северный полюс в Америку, — погиб в авиакатастрофе в 1938 году, сотрудник, отвечавший за безопасность Чкалова, был арестован, и его расстреляли за халатность, которая привела к гибели народного героя. Когда Сталин на совещании высших чинов МГБ в июле 1946 года спросил Абакумова: «Вина Новикова и Шахурина доказана. Какую меру наказания вы предлагаете?» — тот без промедления ответил: «Расстрел». — Расстрелять просто: сложнее заставить работать. Мы должны заставить их работать, — неожиданно сказал Сталин. Новикова и Шахурина арестовали, и Сталин потребовал получить от них признания для разоблачения военного руководства. Их признания были подшиты к делам маршала Жукова и других генералов и представляли серьезную угрозу для Маленкова. Эти признания Сталин использовал, чтобы снять маршала Жукова с должности своего заместителя и Главнокомандующего Сухопутными войсками в 1946 году. В приказе от 9 июня 1946 года, подписанном Верховным Главнокомандующим, Жуков обвинялся в «отсутствии скромности», «чрезмерных личных амбициях» и «приписывании себе решающей роли в выполнении всех основных боевых операций во время войны, включая те, в которых он не играл вообще никакой роли». Жуков был понижен в должности и назначен командующим Одесским военным округом. Приказ также гласил, что «маршал Жуков, чувствуя озлобление, решил собрать вокруг себя неудачников, командующих, освобожденных от занимаемых должностей, таким образом становясь в оппозицию правительству и Верховному командованию». Эти обвинения были основаны на признаниях маршала Новикова, который под давлением был вынужден дать показания против Жукова. В письме Сталину он рассказал об амбициях Жукова и сообщил, что вел с ним «антисталинские разговоры», а также показал, что помогал ему скрыть, что он из семьи царского городового. Снятие Жукова имело далеко идущие последствия. Это было началом кампании по развенчанию ряда военачальников — героев Великой Отечественной войны. Так Сталин хотел избавиться от потенциальных врагов. Вскоре адмирал Кузнецов, командующий Военно-Морским Флотом, был смещен, и в результате перестановки министром вооруженных сил стал Булганин. Он был не в состоянии справиться с серьезными проблемами мобилизации и изменений в структуре вооруженных сил. Я несколько раз сталкивался с ним в Кремле во время совещаний глав разведслужб. Его некомпетентность просто поражала. Булганин не разбирался в таких вопросах, как быстрое развертывание сил и средств, состояние боевой готовности, стратегическое планирование. Он не понимал, что диверсии на тыловых складских сооружениях гораздо важнее, чем прямое нападение на аэродромы. Обсуждая эти планы, Булганин спорил со мной и генералом Захаровым, начальником разведывательного управления Генерального штаба, утверждая, что вместо взрывов в Инсбруке, в Австрии — в районах, где находятся американские склады горючего, — гораздо результативнее было бы взрывать американские самолеты прямо на аэродромах в Германии и Франции. Он говорил, что это подорвет американский боевой дух и американцы не смогут пользоваться своими базами в Европе. Булганин всеми средствами старался избегать ответственности за принятие решений. Письма, требующие немедленной реакции, месяцами оставались без подписи. Весь секретариат Совета Министров был в ужасе от такого стиля работы, особенно когда Сталин, уехав на Кавказ в отпуск, возложил исполнение обязанностей Председателя Совета Министров на Булганина. Берия лично обратился к Сталину с просьбой ускорить прохождение через Булганина документов по атомной бомбе, находившихся в секретариате Булганина. Сталин разрешил своим заместителям подписывать самые важные постановления в обход Булганина. Так в Совете Министров возник прецедент создания бюро по различным направлениям работы правительства. Внешность Булганина была обманчива. В отличие от Хрущева или Берии Булганин, всегда прекрасно одетый, имел благородный вид. Позже я узнал, что он был алкоголиком и очень ценил балерин и певиц из Большого театра. У этого человека не было ни малейших политических принципов — послушный раб любого лидера. Сталин за преданность назначил его первым заместителем Председателя Совета Министров, а Хрущев за то же сделал его Председателем Совета Министров на смену Маленкову. Позднее, в 1957 году, когда Булганин вместе с Маленковым, Молотовым, Кагановичем и Ворошиловым попытался сместить Хрущева, Никита Сергеевич на заседании партактива выдвинул против него оригинальное обвинение. «Он был сталинским стукачом. За это Сталин сделал его маршалом Советского Союза, — заявил Хрущев. — Конечно, после того, как мы раскрыли его антипартийное предательское поведение, мы лишим его звания и разжалуем». (Это рассказывал мне мой бывший заместитель, полковник Студников, который присутствовал на том заседании.) В марте 1958 года Булганин был назначен председателем правления Госбанка, потом, три месяца спустя, отправлен на работу в ставропольский совнархоз, в область, где никому тогда не известный Михаил Горбачев начинал свою карьеру. Булганин в конце концов вышел на пенсию, и я встретил его в центре Москвы в начале 70-х в очереди за арбузами. Назначив министром вооруженных сил Булганина, которого военные не уважали, Сталин достиг цели и стал вершителем судеб как настоящих командующих — таких, как Василевский, Жуков, Штеменко, Конев, Рокоссовский и Баграмян, — так и самого Булганина. Булганин никогда бы не взял на себя ответственность за любое серьезное решение, даже входящее в его компетенцию, хотя никто не мог ничего сделать без его резолюции. Таким образом, ни одна из сторон — ни истинные лидеры, ни дутая фигура — не могла действовать независимо друг от друга. Это поощряло вражду и соперничество между военными. Абакумов арестовал генералов, близких к Жукову в Германии, по обвинениям, которые вначале казались неполитическими: растрата фондов и вывоз (для себя) ценностей, мебели, картин и драгоценностей из Германии и Австрии. Из опубликованных недавно архивных материалов видно, что из этих людей выбивали показания об антисталинских заявлениях Жукова. В 1944 году, во время войны, Сталин приказал, Богдану Кобулову, заместителю Берии, установить в московской квартире Жукова подслушивающие устройства. Прослушивание квартир Жукова и адмирала Кузнецова не дало результатов, на которые так надеялись. Однако некоторые известные маршалы и генералы были посажены в тюрьму, а часть из них расстреляна за антисталинские высказывания, записанные подслушивающими устройствами, или в связи с показаниями, которые были выбиты у них людьми Абакумова. Жуков и Кузнецов, сохранив свое достоинство, открыто признали свои ошибки; Жуков «раскаялся» в том, что наградил орденом Красной Звезды знаменитую певицу Русланову. Хотя во время войны у него было такое право, в мирное время награждать мог лишь Верховный Совет. Маршал Кулик и генерал Рыбальченко были расстреляны в 1959 году. Остальные сидели в тюрьме; их освободили после смерти Сталина. Новикова и адмирала Кузнецова восстановили в должности в 1951-1953 годах, и после смерти Сталина с них были сняты все обвинения. Жуков оставался на должности командующего военным округом, в 1952 году Сталин ввел его в состав ЦК. Лишь после марта 1953 года он был отозван обратно в Москву и назначен первым заместителем министра обороны. Жуков, понятно, был настроен враждебно ко всему аппарату Министерства государственной безопасности. Ему было все равно, кто отдавал приказы следить за ним — Берия, Абакумов или Богдан Кобулов; они все лезли в его личную жизнь. Прослушивание квартиры Жукова было прекращено в 1953 году, после смерти Сталина, но возобновилось Хрущевым в 1957 году, а Брежнев продолжал прослушивание до смерти Жукова в 1974 году. Даже на пенсии Жуков оставался потенциальной угрозой для Хрущева и Брежнева, военным героем, который мог бы возглавить военную оппозицию, если бы его выдвинули военные. Виктор Абакумов родился в 1908 году. Он занимал пост министра госбезопасности с 1946 по 1951 год. Это был высокий мужчина с копной темных волос и с сильным волевым лицом. Несмотря на то, что образования у него не было, он благодаря своему врожденному уму и твердости характера взобрался на самый верх. Его работа в ЧК начиналась с технического обеспечения операций, с агентами он дела не имел и занимался явочными квартирами, машинами. Позже, во время чистки 30-х годов, он сделал себе имя под началом Богдана Кобулова, заместителя Берии. Незадолго до войны Абакумова повысили: он стал заместителем народного комиссара внутренних дел. Когда Михеев, начальник военной контрразведки, застрелился в окружении под Киевом, Сталин заменил его Абакумовым, которому тогда было всего тридцать четыре года. В новой должности Абакумов отвечал за политическую благонадежность войск и борьбу с немецким шпионажем в вооруженных силах; вместе с тем он набирался опыта в вопросах разведки и контрразведки. Его нельзя было сравнить с Берией по профессиональным способностям, но деловая хватка сильно отличала его от остальных аппаратчиков. Соперничество групп Маленкова — Берии и Жданова — Кузнецова В декабре 1945 года Берия был освобожден от должности народного комиссара внутренних дел, которую занимал с 1938 года. Он уже не курировал органы безопасности, если это впрямую не касалось его основной работы: он руководил Специальным комитетом по проблеме No 1 — атомной бомбе и топливо-энергетическим комплексом. Когда Абакумова в 1946 году назначили вместо Меркулова министром госбезопасности, он не был близок к Берии. Напротив, Сталин дал Абакумову указание собрать компромат на всех, в чьих руках была власть, в том числе на Берию. Абакумов смог доказать, что Маленков прекрасно знал о сокрытии неполадок в авиапромышленности, и в 1947 году Маленков получил выговор, был смещен с должности и временно сослан в Казахстан. Его вывели из Секретариата ЦК, а его обязанности перешли к Кузнецову, протеже Жданова. Абакумов и Кузнецов установили самые тесные дружеские отношения. Однако спустя два месяца Сталин назначил Маленкова заместителем Председателя Совета Министров. Берия в то время поддерживал Маленкова и не скрывал, что они часто встречаются. Абакумов, со своей стороны, сообщал Сталину о том, что Маленков и Берия сочувствуют репрессированным руководителям авиапромышленности и военным. Абакумов ознакомился с документами милиции об охранниках Берии, хватавших на улице женщин и приводивших их к Берии, что вызывало жалобы мужей и родителей. Расстановка сил в окружении Сталина была следующей: и Берия, и Маленков поддерживали тесные рабочие отношения с Первухиным и Сабуровым, занимавшимися экономическими вопросами. Все они входили в одну группировку. Они выдвигали своих людей на влиятельные должности в правительстве. Вторая группа, позднее получившая название «ленинградской», включала: Вознесенского, первого заместителя Председателя Совета Министров и главу Госплана; Жданова, второго секретаря ЦК партии; Кузнецова, секретаря ЦК, отвечавшего за кадры, в том числе и органов госбезопасности; Родионова, Председателя Совета Министров Российской Федерации; Косыгина, заместителя Председателя Совета Министров по легкой промышленности и финансам, выдвинутого в период подготовки и проведения денежной реформы (в 1948 году он был министром финансов), а после «ленинградского дела» переведенного на малопрестижную работу в Министерство легкой промышленности. Вторая группировка назначала своих людей на должности секретарей районных партийных организаций. Кузнецов в 1945 году выдвинул Попова, бывшего директора авиазавода, секретарем Московской парторганизации, и Попов стал членом Оргбюро ЦК и секретарем ЦК ВКП (б) одновременно. Жданов поощрял его попытки контролировать министров через выборы в Московский комитет партии. Жданов и Кузнецов осуществляли двойной контроль над членами правительства: через Попова и через Центральный Комитет (нечто подобное пытался сделать Ельцин, став секретарем Московского комитета партии. В этом одна из причин его конфликта с аппаратом ЦК). Таким образом, членами правительства можно было манипулировать без вмешательства Берии, Маленкова и Первухина. Когда Жданов в 1948 году умер, Попов потребовал, чтобы министры как члены партии подчинялись ему, главе Московского комитета партии. Маленков, стремясь убрать Попова, интерпретировал это его требование как свидетельство «заговора» и появления «независимого» центра власти в Московской парторганизации. Мнение Маленкова было поддержано министрами, которые жаловались Сталину, что Попов постоянно вмешивался в их работу. Хрущев еженедельно присутствовал на заседаниях Политбюро в Москве и в те годы был близок к группе Берии и Маленкова. Сталин поощрял это соперничество; он понимал, что при этом его власть не пострадает. Кроме того, Сталин сознавал, что борьба за власть внутри его старой гвардии давала ему возможность при первой же необходимости избавиться от них всех. Он всегда мог заменить их молодыми партийными работниками с мест, которые не имели опыта интриг наверху. Во время этой борьбы за власть Сталин и Жданов начали кампанию «по борьбе с космополитами», чтобы укрепить изоляцию страны и выбить из интеллигенции любые посторонние идеологические влияния. Еще одной целью Сталина было укрепить позиции СССР в Восточной Европе и установить там, в основном, такой же режим, какой существовал в Советском Союзе. Одновременно с этим победа Израиля в войне за независимость усилила среди советских евреев сознание собственной культурной общности. Именно эта кампания позволила Сталину избавиться от давно раздражавших его лидеров Еврейского антифашистского комитета. Они настаивали на выполнении данных во время войны обещаний, о которых было известно за рубежом. Их столь нужные во время войны связи с влиятельными людьми на Западе стали достаточным подводом для того, чтобы Сталин решил уничтожить их. Немаловажную роль при этом сыграли антисемитские взгляды партийного руководителя. Через год после того, как Черчилль в Фултоне, в 1946 году, произнес свою знаменитую речь и «холодная война» началась, немедленно последовало похолодание во всех аспектах советской интеллектуальной жизни, возникли так называемые научные дискуссии в биологии, литературной критике и лингвистике, философии, политэкономии. Обе кремлевские группировки использовали эту кампанию, каждая в своих интересах, пытаясь найти идеологические грехи у своих противников. Это было не просто противостояние евреев (космополитов) и правоверных коммунистов; суть кампании, скорее, была в кардинальной перетасовке кадров в научных и творческих кругах в интересах правящей верхушки. Всем известно «дело биологов»: возникшие в 30-х годах споры по генетике быстро перешли из области науки в область политики. По одну сторону находились всемирно известные биологи, обосновавшие необходимость финансирования дальнейших исследований по генетике. Им противостояла группа карьеристов от науки, возглавляемая Трофимом Лысенко, который спекулировал марксистской идеологией. Он представил правительству картину бесперебойного снабжения продовольствием на основе достижений марксистской биологии, обещал через десять лет начало новой эры изобилия, открыто боролся против генетиков, утверждая, что они ставят палки в колеса прогресса. Его обещания оказались блефом. Начались новые дебаты, статьи в научных журналах критиковали Лысенко и его последователей. Выдающиеся ученые писали в ЦК, вскрывая серьезные ошибки кремлевского биолога. На должность заведующего Отделом науки ЦК КПСС Жданов выдвинул своего сына Юрия, который одно время был женат на дочери Сталина Светлане. Юрий Жданов поддерживал критиков Лысенко. При этом использовалась информация Абакумова из научных биологических кругов, полученная от заслуживающих доверия источников: академик Лысенко пытается обмануть правительство, голословно докладывая о своих достижениях в агробиологии, которые на самом деле отсутствуют. В своих письмах ученые говорили, что царствование Лысенко в агробиологии с 30-х годов и его неприятие любых исследований по генетике были губительными для научного прогресса. Людвигов, начальник секретариата Берии в Совете Министров, рассказывал мне, как Жданов использовал эту ситуацию, чтобы усилить свое влияние в научных кругах. Он не был сторонником свободы научной деятельности, его не интересовали собственно научные вопросы — его скорее волновало расширение своего влияния. Выступления ученых против Лысенко помогали ему назначать своих людей на посты, контролирующие науку и промышленность. Официальная линия в науке после смерти Жданова вновь начала склоняться к поддержке Лысенко и неприятию генетики. К сожалению, опубликованные работы о судьбе генетики в 40-х годах почти не упоминают, что внезапные изменения в официальном отношении к ученым-генетикам совпали с кардинальными изменениями в партийном руководстве, отвечавшем за науку, и во многом были вызваны ими. Выборочные репрессии против военных руководителей в конце 40-х годов В конце 40-х годов я подружился с Анной Цукановой, заместителем заведующего Отделом руководящих партийных органов, то есть, в сущности, заместителем Маленкова. Я знал, что у моей жены была подруга Анна, но не встречался с ней, пока однажды они не пригласили меня на обед в ресторан «Арарат», в центре Москвы. Когда я приехал на обед, познакомился с Анной и узнал ее полное имя, то понял, что это заместитель Маленкова. Мне сразу же понравилась ее приятная внешность и длинная темная коса, уложенная на затылке, — настоящая русская красавица. Это было началом нашей длительной дружбы. Мы с Анной говорили как коллеги, знавшие круг обязанностей друг друга; оба мы имели доступ к секретным материалам, так что могли свободно обсуждать нашу работу. И сейчас, спустя более сорока лет, мы остаемся друзьями. Анна часто говорила, что линия товарища Сталина и его соратника Маленкова заключается в постоянных перемещениях партийных руководителей высокого ранга и чиновников госбезопасности, не позволяя им оставаться на одном и том же месте более трех лет подряд, чтобы не привыкали к власти. Сильное впечатление на меня произвели слова Анны о том, что ЦК не всегда принимает меры по фактам взяточничества, «разложения» и т. п. по докладам Комиссии партийного контроля и органов безопасности. Сталин и Маленков предпочитали не наказывать преданных высокопоставленных чиновников. Если же они причислялись к соперникам, то этот компромат сразу же использовался для их увольнения или репрессий. Анна открыла мне, что руководство знало об издержках почти каждой крупной идеологической кампании, но цель, как говорил Маленков, оправдывала эти издержки. Сейчас очевидно, что та страшная цена, которую народ заплатил за идеологические кампании и чистки, была преступной ошибкой тогдашних правителей и подорвала всю систему. Анна не подозревала, что открыла мне глаза на реальное положение дел в верхах, сказав, что ЦК знал: кампания против космополитов была раздута и преувеличена. Правда, она была уверена, что со временем эти ошибки будут исправлены. Именно от нее я узнал, что сам Сталин принял решение о чистке грузинской партийной организации. Она сказала, что в ЦК все боялись предложить какие бы то ни было изменения в кадровом составе руководства грузинской компартии, так как вопрос затрагивал личные связи Сталина и это могло его задеть. Мы с Анной думали, что Сталин так отреагировал на взяточничество в Грузии. Теперь из архивных документов нам известно, что так называемое «мегрельское дело», одна из последних чисток, организована самим Сталиным. В последние годы правления Сталина в небольшой круг руководителе и входили Маленков, Булганин, Хрущев и Берия, а Сталин всячески способствовал разжиганию среди них соперничества. В 1951 году в немилость попал Берия. Сталин приказал поставить подслушивающие устройства в квартире матери Берии, решив, что ни Берия, ни его жена не позволят никаких антисталинских высказываний, но его мать, Марта, жила в Грузии и вполне могла высказать сочувствие преследуемым мегрельским националистам. Берия был мегрел, а мегрелы не ладили с гурийцами, которым больше всего доверял Сталин. Дело мегрелов, в сущности, основывалось на сфабрикованных обвинениях и заговоре с целью отделения от Советского Союза. Сталин затеял это дело, желая избавиться от Берии. Он потребовал, чтобы Берия уничтожил своих самых верных товарищей. Делая вид, что он все еще доверяет Берии, Сталин предоставил ему редкую честь обратиться к партийному и государственному активу на праздновании тридцать четвертой годовщины Октябрьской революции 6 ноября 1951 года. В 1948 году, за четыре года до грузинской чистки, Сталин назначил министром госбезопасности Грузии генерала Рухадзе. В годы войны тот возглавлял военную контрразведку на Кавказе. Его антибериевские настроения были общеизвестны. По личному приказу Сталина Рухадзе с помощью Рюмина, пользовавшегося дурной славой, собирал компромат на Берию и его окружение. Вначале была просто ежедневная слежка за грузинскими родственниками Берии. Берия не скрывал ни от Сталина, ни от Молотова, что дядя его жены, Гегечкори, — министр иностранных дел в меньшевистском правительстве Грузии в Париже; не скрывал и того, что его племянник сотрудничал с немцами, будучи во время войны в плену. В конце 30-х годов, а потом после войны советская разведка занималась грузинскими эмигрантами во Франции. Наиболее успешной в этом отношении была работа офицера НКВД Вардо Максималишвили, бывшего секретаря Берии. В то время в правительственных кругах ходили слухи о том, что сын Берии Сергей собирается жениться на Светлане Аллилуевой после ее развода с сыном Жданова. Секретарь Берии Людвигов, рассказавший мне эту историю во Владимирской тюрьме, говорил, что Нина, жена Берии, и сам Берия были решительно против этого брака. Берия знал, что его противники из Политбюро используют этот брак в борьбе за власть, что силы Сталина уже не те и если Берия свяжет себя со Сталиным семейными узами, то в случае смерти Сталина он будет обречен. Ситуация породила их взаимную неприязнь, и с этой точки зрения можно объяснить, почему в 1951 году Сталин приказал генералу Рухадзе продолжать расследование о взяточничестве грузинских чиновников-мегрелов. Надо заметить, что в Грузии в органах безопасности и на руководящей работе прослойка мегрелов была очень значительной. Сталин приказал Рухадзе найти доказательства и выискать свидетельства зарубежных связей мегрелов Грузии, тогда он мог бы подытожить: «Этим мегрелам вообще нельзя доверять. Я не хочу, чтобы меня окружали люди с сомнительными связями за рубежом». Этого было достаточно, чтобы Рухадзе понял, что он должен сфабриковать заговор. Как рассказал мне писатель Столяров, работающий над книгой «Преторианцы», вскоре после этой встречи Рухадзе присутствовал на званом ужине, где, сильно выпив, прихвастнул, что он близок к Сталину и тот давал ему инструкции по проведению диверсий и похищений в Турции и Франции. На ужине также присутствовал министр внутренних дел Грузии Бзиава, мегрел, который на следующий день написал письмо только что назначенному министру госбезопасности Игнатьеву в Москву и в нем сообщил о поведении Рухадзе на ужине. Игнатьев доложил об этом Сталину. Сталин приказал показать это письмо Рухадзе и в его присутствии уничтожить письмо. Игнатьев предупредил Рухадзе, что, хотя тот и пользуется еще расположением Сталина, «нельзя позволять себе распускаться». Следующим шагом Рухадзе был арест бывшего министра госбезопасности Грузии Рапавы, генерального прокурора Шония и академика Шария — члена мандатной комиссии Совета Национальностей Верховного Совета СССР, некоторое время работавшего заместителем начальника внешней разведки НКВД. Всех их обвинили в связях с эмигрантскими организациями через агента НКВД Гигелия, который вернулся из Парижа с женой-француженкой в 1947 году. Гигелия и его жена, невзирая на ее французское подданство, были арестованы по приказу Сталина, их пытали, чтобы заставить действовать по заранее продуманному сценарию. «Мегрельское дело» как начало интриги Сталина по устранению Берии из кремлевского руководства Так началась чистка грузинского руководства, тех, кто был близок к Берии. Кампания против взяточничества в Грузии переросла в обвинения в заговоре с целью отделения мегрелов от Советского Союза. Сталин пошел на это из-за личной неприязни к Берии и для того, чтобы лишить Берию основ его влияния в Грузии. Сталин начал эту кампанию в 1951 году, вскоре после заметного роста популярности Берии в связи с успешной работой по атомной проблеме и проведением второго испытательного взрыва атомной бомбы. «Хозяин» знал, что это было особое достижение, потому что ядерное устройство не копировало американские образцы атомной бомбы, но вместо того, чтобы поощрить успех своего протеже, Сталин захотел, чтобы теперь этим делом занимался более зависимый от него человек. Политбюро предложило Берии возглавить партийную комиссию по расследованию дела «мегрельских уклонистов», отправив его в Тбилиси, чтобы тот разоблачил «мегрельский национализм» и уволил своего ближайшего соратника, первого секретаря ЦК компартии Грузии Чарквиани, которого по приказу Сталина сменил давний враг Берии Мгеладзе. Берии, кроме того, пришлось закрыть мегрельские газеты. В тот момент, когда Берия обращался к участникам торжественного заседания по поводу празднования годовщины Октябрьской революции, первый заместитель министра госбезопасности СССР Огольцов по приказу Сталина направил в Тбилиси к арестованным мегрелам группу следователей, чтобы получить признания, которые опорочили бы Берию и его жену Нину. Кроме того, Огольцов утвердил план оперативной разработки родственников и ближайшего окружения Берии. Мегрелы ни в чем не признались. Они полтора года провели в тюрьме, им не давали спать, их пытали, и Берия освободил их лишь после смерти Сталина. За восемь месяцев до своей смерти Сталин арестовал Рухадзе, который стал для него нежелательным свидетелем. Официально же его обвинили в обмане партии и правительства. Теперь Кирилл Столяров прояснил мне ситуацию, в которую я попал в Грузии в 1951 (или 1952) году, когда Игнатьев приказал мне выехать в Тбилиси. Я должен был оценить возможности местной грузинской разведслужбы и помочь им подготовить похищение лидеров грузинских меньшевиков в Париже, родственников жены Берии, Нины Гегечкори. Докладывать я должен был лично Игнатьеву. Мне сообщили, что инициатива по проведению этой операции исходила из Тбилиси, от генерала Рухадзе, и Сталин лично ее одобрил. Рухадзе настаивал на том, чтобы грузинские агенты взяли эту операцию на себя. С этой идеей он прибыл в Москву и пошел на прием к Игнатьеву. Отправляясь обратно в Тбилиси, он пригласил меня лететь вместе с ним. Я предпочел поехать поездом. То, что я увидел в Тбилиси, меня глубоко потрясло. Единственный способный агент с хорошими связями во Франции, Гигелия, сидел в тюрьме по обвинению в шпионаже и мегрельском национализме. Агентам Рухадзе нельзя было доверять; они даже отказались говорить со мной по-русски. Заместитель Рухадзе, планировавший поехать в Париж, никогда не был за границей. Он был уверен, что если привезет грузинским эмигрантам шашлык и корзину грузинского вина, устроит пирушку в самом знаменитом ресторане Парижа, то завоюет их расположение. Предлагали также послать в Париж делегацию деятелей культуры, но все понимали, что эти грандиозные планы маскируют желание Рухадзе отправить в Париж свою жену. Она была скромной женщиной и хорошей певицей, но могла представлять в делегации только Тбилисскую консерваторию. О планах мужа она не имела ни малейшего понятия. Группа следователей из Москвы, занимавшаяся делом мегрелов, между тем радостно сообщила Рухадзе, что они уже почти установили связь между семьей Берии и арестованными националистами. Тогда в кабинете Рухадзе я заметил под стеклом на столе портрет молодого Берии — одного из его заклятых врагов. Рухадзе активно, стремясь угодить Сталину, пытался компрометировать сначала бывших подчиненных Берии по разведслужбе, а потом и его самого. Любительский авантюризм Рухадзе испугал меня и я поспешил вернуться в Москву, чтобы доложить обо всем Игнатьеву. Он и его первый заместитель Огольцов внимательно выслушали меня, но заметили, что судить об этом деле надо не нам, а «инстанции», так как Рухадзе лично переписывается со Сталиным на грузинском языке. Сталин, однако, понимал, что Рухадзе и Рюмин становились опасны: вместо того чтобы просто добиваться признаний в измене, они в ходе следствия проявляли большой интерес к интригам в партийной и правительственной верхушке. Абакумов писал из тюрьмы Берии и Маленкову 11 октября 1952 года, что Рюмин интересовался внутренними отношениями в Политбюро, пользуясь информацией из совершенно секретных докладных, направлявшихся МГБ Сталину. Сталин решил принести в жертву Рюмина и Рухадзе. Рухадзе вскоре посадили в Лефортово; Рюмина сняли с должности заместителя министра госбезопасности и уволили из органов в ноябре 1952 года. После смерти Сталина его арестовали, но, даже если бы Сталин был жив, он все равно бы его уничтожил. После смерти Сталина Берия не выпустил Рухадзе из тюрьмы, но жертвы Рухадзе были освобождены. Рухадзе и Рюмин, оба находясь под арестом, закидали Берию письмами с просьбой об освобождении, обращаясь к нему как к «Великому Человеку». Три месяца спустя, когда Хрущев и Маленков арестовали Берию, эти письма впутали их в организованный якобы Берией заговор. Таким образом, Рухадзе был расстрелян в Тбилиси в 1955 году вместе со своими бывшими жертвами, которые вновь были арестованы за связь с Берией. Скрытые мотивы и амбиции в конце 40-х — начале 50-х годов играли гораздо более важную роль в политических событиях, чем казалось в то время и кажется сейчас. Мы (те, кто видел все это и в результате страдал от этого) позже пришли к выводу, что партийная верхушка (Сталин и те, кто шел за ним) использовала кампании борьбы с космополитизмом и с последствиями культа личности только для того, чтобы убрать с дороги своих противников и оппонентов. Их целью было добиться абсолютной власти или ввести новые фигуры в свое окружение. Они рассчитывали, что Комитет партийного контроля и органы безопасности постоянно будут снабжать их компрометирующими материалами. Общим правилом было собирать компрометирующие факты против всех, а при необходимости использовать эту информацию. Я был и инструментом и жертвой этой системы. Абакумов докладывал компрометирующий материал лично Сталину, и на основе этой информации Сталин мог шантажировать всю верхушку. После смерти Жданова нарушился хрупкий баланс власти. Сталин не позволил Жданову окончательно избавиться от Маленкова, когда тот оказался замешанным в скандальную историю с авиационной промышленностью; вместо этого он просто понизил его в должности, но оставил влиятельным членом Политбюро. Сталин заставил Маленкова «курировать» исправление ошибок в авиационной промышленности, зная, что Маленков будет лезть из кожи вон, боясь дальнейших разоблачений. Таким образом, он оставался на своем месте как противовес Жданову, чьи последователи вскоре поплатились. От Анны Цукановой я узнал поразительные факты о «ленинградском деле», во время которого все люди Жданова и соперники Маленкова и Берии были осуждены и расстреляны. В 1949 году мы не знали об ужасающих обвинениях против них. В то время Анна мне сказала лишь, что Кузнецов и Вознесенский освобождены от своих постов, потому что замешаны в фальсификации результатов партийных выборов на Ленинградской городской партконференции. Дружба Кузнецова с Абакумовым его не спасла; Сталин проверил искренность Абакумова, заставив его уничтожить своего друга. Мы должны помнить о том, что часто упускают из виду: о менталитете идеалистически настроенных коммунистов в конце 40-х — начале 50-х. Для нас самым ужасным преступлением высокопоставленного партийного или государственного деятеля была измена, но не меньшим преступлением была и фальсификация партийных выборов. Дело партии было священным, и в особенности внутрипартийные выборы тайным голосованием, которые считались наиболее эффективным инструментом внутрипартийной демократии. Поэтому, когда Анна рассказала мне, что партийные лидеры Ленинграда фальсифицировали результаты выборов на партконференции, эти люди для меня перестали существовать. Кадровые перестановки в Кремле и органах безопасности в канун смерти Сталина Конкретные подробности «ленинградского дела» оставались тайной для партийного актива; даже Анна не представляла тяжести обвинений. Теперь мы знаем, что их обвинили в попытке раскола компартии путем организации оппозиционного центра в Ленинграде. Одного из осужденных, Капустина, обвинили в шпионаже, но доказательства представлены не были. Все это было сфабриковано и вызвано непрекращающейся борьбой среди помощников Сталина. Мотивы, заставившие Маленкова, Берию и Хрущева уничтожить ленинградскую группировку, были ясны: усилить свою власть. Они боялись, что молодая ленинградская команда придет на смену Сталину. Теперь мы знаем, что результаты подсчета голосов при тайном голосовании в Ленинграде в 1948 году действительно были сфальсифицированы, но осужденные не имели к этому никакого отношения. Политбюро в полном составе, включая Сталина, Маленкова, Хрущева и Берию, единогласно приняло решение, обязывающее Абакумова арестовать и судить ленинградскую группу, но, что бы ни писали в школьных учебниках по истории партии и что бы ни писал Хрущев в своих воспоминаниях, инициатором дела был не Абакумов. Действительно, его подчиненные под его руководством сфабриковали это дело, но Абакумов действовал в соответствии с полученным приказом. Сначала всех арестованных обвинили в преступлениях средней тяжести. Например, Вознесенского — в утрате документов из секретариата и в семейственности: его младший брат и сестра занимали ответственные посты в Москве и Ленинграде. Косвенно это задело и Микояна: один из его сыновей женился на дочери Кузнецова. «Ленинградское дело» оставалось тайной и после смерти Сталина, и даже я, хоть и был начальником самостоятельной службы МГБ, не знал о судьбе тех, кто погиб в безвестности. Каталог: wp-content -> uploads -> books uploads -> Ф 7 –007-02 Қазақстан Республикасы Білім және ғылым министрлігі uploads -> 2011 жылдың 14 мамырында «Жалпы гигиена және экология», «Эпидемиология» кафедрасының ұйымдастыруымен және «Студенттік басқару ұйымының» ұйымдастыруымен Д. Е uploads -> Мазмұны Кіріспе–––––––––––––––––––––––– 3-9 uploads -> Дәріс №1 Тақырыбы: Саясаттану ғылым және оқу пәні ретінде uploads -> Реферат kz Қазақша рефераттар сайты Жердегі сұлулықтың мекені uploads -> Реферат kz Қазақша рефераттар сайты Жердегі сұлулықтың мекені uploads -> Қазақстан республикасы білім және ғылым министрлігі books -> Книга «За океаном и на острове» books -> Владимир Лота гру и атомная бомба books -> Леонид Михайлович Млечин Служба внешней разведки жүктеу/скачать 7,37 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|