VII
"Заговор" 1918 года
Существенной новацией данного процесса по сравнению с предыдущими было опрокидывание преступной деятельности подсудимых в первые годы существования Советской власти. Для этого было затеяно занявшее несколько судебных заседаний расследование "заговора" 1918 года, в котором, как вытекало из обвинительного акта, принимало участие большинство тогдашних членов ЦК партии.
Поскольку от Бухарина на предварительном следствии не удалось добиться признаний по этому вопросу, Вышинский построил судебное следствие таким образом, что вначале допрашивались вызванные им свидетели. Среди них были два бывших лидера левых эсеров (Камков и Карелин) и три бывших "левых коммуниста" (Яковлева, Осинский и Манцев). Такое количество свидетелей выглядело весьма внушительно, тем более, что по всем остальным аспектам обвинительного заключения свидетели не вызывались.
Исходным пунктом для возвращения к событиям двадцатилетней давности и придания им "заговорщической" окраски было сообщение, сделанное Бухариным в ходе дискуссии 1923 года. Защищая тезис о недопустимости фракций внутри партии, Бухарин тогда привёл в доказательство этого следующий пример: в 1918 году фракционная борьба по вопросу о заключении мира с Германией достигла такой остроты, что к нему как лидеру фракции "левых коммунистов" обратились левые эсеры с предложением об аресте на 24 часа Ленина и формировании коалиционного правительства из противников Брестского мира, которое бы разорвало мирный договор и повело "революционную войну".
Хотя Бухарин уточнил, что дело ограничилось мимолетным разговором, не имевшим никаких политических последствий, его тогдашние союзники - Зиновьев и Сталин - принялись всячески раздувать этот эпизод. В ответ группа "левых коммунистов" направила письмо в редакцию "Правды", в котором говорилось, что речь может идти лишь о "совершенно незначительных инцидентах". Авторы письма сообщали, что однажды левый эсер Прошьян, смеясь, сказал Радеку: "Вы всё резолюции пишете. Не проще ли было бы арестовать на сутки Ленина, объявить войну немцам и после этого снова единодушно избрать Ленина председателем Совнаркома". "Прошьян тогда говорил, - продолжали авторы письма, - что, разумеется, Ленин, как революционер, будучи поставлен в необходимость защищаться от наступающих немцев, всячески ругая нас и вас (вас - левых коммунистов), тем не менее лучше кого бы то ни было поведет оборонительную войну... Это предложение... не обсуждалось, как совершенно анекдотическая и смехотворная фантазия Прошьяна... Тов. Радек рассказывал об этом случае тов. Ленину, и последний хохотал по поводу этого плана". Аналогичный шутливый разговор с Камковым, сообщали авторы письма, был ранее у Бухарина и Пятакова1.
Как заявлял впоследствии сам Бухарин, он сразу после своего разговора с эсерами рассказал о нём Ленину, который взял с него честное слово никому больше об этом не говорить. Однако спустя шесть лет Бухарин в горячке борьбы с левой оппозицией нарушил это честное слово, что больно отозвалось на нём самом уже в период его первого разрыва со Сталиным. На апрельском пленуме ЦК 1929 года Сталин, тенденциозно переиначивая факты, заявил: "История нашей партии знает примеры, как Бухарин в период Брестского мира, при Ленине, оставшись в меньшинстве по вопросу о мире, бегал к левым эсерам, к врагам нашей партии, вёл с ними закулисные переговоры, пытался заключить с ними блок против Ленина и ЦК. О чём он сговаривался тогда с левыми эсерами, - нам это, к сожалению, ещё неизвестно. Но нам известно, что левые эсеры намеревались тогда арестовать Ленина и произвести антисоветский переворот... (Курсив мой - В. Р.)"2.
На процессе была поставлена задача заполнить "пробел" в старом признании Бухарина таким образом, будто Бухарин и другие лидеры "левых коммунистов" вступили в сговор с левыми эсерами в целях ареста и убийства Ленина, Сталина и Свердлова.
Комментируя эту фантасмагорическую версию, Троцкий писал: "Кто знает людей и отношения, тот без труда поймёт бессмыслицу этого обвинения. Бухарин относился к Ленину с привязанностью ребёнка к матери. Что касается Сталина, то он был в 1918 г. настолько второстепенной фигурой, что самому заклятому террористу не пришло бы в голову выбрать его в жертвы"3.
Более подробно на причинах столь фантастической выдумки Троцкий остановился в статье "Сверхборджиа в Кремле", где излагалась версия об отравлении Сталиным Ленина. Вспоминая, что Бухарин в завуалированной форме делился своими подозрениями по этому поводу, Троцкий подчёркивал, что обвинение Бухарина в стремлении убить Ленина порождено "тем же оборонительно-наступательным "рефлексом Сталина", который так ярко обнаружился на примере со смертью Горького". "Наивный и увлекающийся Бухарин, - писал Троцкий, - благоговел перед Лениным... и, если дерзил ему в полемике, то не иначе, как на коленях. У Бухарина, мягкого как воск, по выражению Ленина, не было и не могло быть самостоятельных честолюбивых замыслов. Если бы кто-нибудь предсказал нам в старые годы, что Бухарин будет когда-нибудь обвинён в подготовке покушения на Ленина, каждый из нас (и первый - Ленин) посоветовал бы посадить предсказателя в сумасшедший дом. Зачем же понадобилось Сталину насквозь абсурдное обвинение? Зная Сталина, можно с уверенностью сказать: это ответ на подозрения, которые Бухарин неосторожно высказывал относительно самого Сталина"4.
На процессе свидетели из числа бывших "левых коммунистов" заявляли: внутрипартийная борьба по вопросу о Брестском мире приобрела столь агрессивные и непримиримые формы, что "левые коммунисты" прибегли к нелегальным методам, образовав заговорщический блок с левыми эсерами. Во время выступлений этих свидетелей Бухарин вёл себя крайне наступательно, вмешиваясь в допрос и доставляя немало трудностей прокурору. Так, он задал Яковлевой целый ряд вопросов, наталкивающих на мысль о явной нелепости версии о "заговоре". Вышинский потребовал отвести все эти вопросы, как "не относящиеся к делу". Тогда Бухарин обратился к председателю суда с просьбой разъяснить: "Имею ли я право задавать те вопросы, которые я считаю нужным задавать, или же их характер определяет кто-то другой, в частности, гражданин прокурор?"1. Это заявление столь определённо указывало на нарушение прокурором элементарных процессуальных норм, что Вышинский при допросе следующего свидетеля заявил: он больше не настаивает на устранении вопросов Бухарина, если они нужны последнему для защиты. На это Ульрих заявил, что теперь уже суд возражает против постановки данных вопросов, и обвинил Бухарина в обструкции работы суда2.
Тем не менее Бухарину в ходе перекрёстных допросов удалось сказать, что он опорочивает показания свидетелей, представляющие "явную бессмыслицу". Он напомнил, что в период дискуссии о Брестском мире "левые коммунисты" и "троцкисты" обладали в ЦК большинством, а в партии по этому вопросу велась открытая полемика, в ходе которой "левые коммунисты" ориентировались на завоевание большинства легальным путём, т. е. голосованием на партийных собраниях. Поэтому намерение арестовать в этот период "трёх вождей партии" "было бы абсурдно со всех точек зрения"3.
Сообщив, что единственный разговор с левыми эсерами об аресте "определённых лиц" имел место после заключения мира, Бухарин несколько раз подчеркнул, что в этом разговоре "ни в коем случае" не предполагалось убийство этих людей, а напротив, речь шла о том, чтобы непременно обеспечить и гарантировать их полную "сохранность", чтобы "не был бы задет ни один волос на голове соответствующих лиц"4.
Во время перекрёстных допросов произошло несколько острых диалогов между Бухариным и Вышинским, в ходе которых отчётливо выявилась растерянность прокурора и готовность обвиняемого до конца отстаивать истину:
Вышинский: Чем вы объясняете, что они (свидетели) говорят неправду?
Бухарин: Вы уж их об этом спросите...
Бухарин: ...Я говорю то, что я знал, а то, что они знают, это дело их совести говорить.
Вышинский: Вы должны чем-то объяснить то, что против вас говорят три человека ваших бывших сообщников.
Бухарин: Видите ли, у меня нет ни достаточных материальных, ни психологических данных, чтобы выяснить этот вопрос.
Вышинский: Не можете объяснить.
Бухарин: Не не могу, а просто отказываюсь объяснить.
Указывая на явные разноречия в показаниях свидетелей, Бухарин не без издевки над прокурором заявил: "Им нужно сперва сговориться друг с другом"1.
Наконец, прямой политический прицел имел ответ на утверждение Вышинского о том, что Бухарин в некоторых случаях единолично решал вопросы, касающиеся деятельности "левых коммунистов". По этому поводу Бухарин сказал: "Тогда были такие времена, гражданин прокурор, что это совершенно немыслимо было"2.
Сценарий Сталина-Вышинского ставил задачей приписать преступные намерения не только Бухарину, но и другим членам тогдашнего ЦК. В соответствии с этим Яковлева заявила, что Бухарин говорил ей: "Троцкий полагает также возможность развития борьбы до... физического уничтожения руководящих людей в правительстве и партии. Он тогда назвал Ленина, Сталина и Свердлова"3.
Согласно показаниям Яковлевой и Осинского, в заговорщическом блоке с "левыми коммунистами" состоял не только Троцкий, но также Зиновьев и Каменев. Поскольку было хорошо известно, что эти лица в период "брестской" дискуссии поддерживали позицию Ленина, Осинский дал следующее объяснение: их выступления в защиту Брестского мира были "только очень искусной двойной игрой"; на деле они вступили в блок с "левыми коммунистами", настаивая при этом на "чрезвычайно глубокой конспирации"4.
Таким образом, из показаний свидетелей следовало, что большинство партийных лидеров, членов Октябрьского ЦК были уже в 1918 году "предателями" и "заговорщиками".
Как при перекрёстном допросе, так и в последнем слове Бухарин несколько раз упомянул о том, что фракция "левых коммунистов" включала "целый ряд выдающихся имён", из которых, однако, он назвал только имена Куйбышева, Менжинского и Ярославского5. Упоминание о Куйбышеве и Менжинском было понятно - эти люди, успевшие к моменту процесса умереть, официально почитались - тем более, что на процессе они были объявлены умерщвлёнными "право-троцкистским блоком". Менее понятно, почему из числа лиц, остававшихся к моменту процесса на свободе, Бухарин назвал одного Ярославского, хотя, например, другой бывший "левый коммунист" С. Косиор во время процесса был членом Политбюро.
Вслед за "левыми коммунистами" на заседание суда были вызваны левые эсеры. Камков подтвердил свой разговор с Бухариным, но лишь в том варианте, который сам Бухарин изложил в 1923 году. По словам Камкова, ЦК левых эсеров не только не принимал никаких решений о соглашении с "левыми коммунистами", но даже не обсуждал этот вопрос6.
По-иному вёл себя Карелин, допросу которого предшествовал странный диалог между Вышинским и Бухариным. На вопрос прокурора, узнает ли Бухарин в свидетеле Карелина, Бухарин дал такой ответ: "То его содержание, которое у него имеется сейчас, очень отличается от того, что было... Мне трудно было узнать его у вас (на очной ставке - В. Р.), но после того, как я увидел его у вас, я узнаю в нём то же самое лицо"1.
Карелин существенно расширил временные рамки "заговора". Он заявил, во-первых, что его партия заключила блок с "левыми коммунистами" уже в конце 1917 года, и во-вторых, что он информировал Бухарина о подготовке не только мятежа левых эсеров, состоявшегося в июле 1918 года, но и покушения Каплан на Ленина, причём Бухарин требовал ускорить этот террористический акт2.
После этих слов Вышинский вернулся к допросу Осинского, который подтвердил, что выстрел Каплан явился результатом установок и организационных мероприятий, которые были разработаны и проведены блоком, "начиная от "левых коммунистов" и кончая правыми эсерами". После этого Вышинский не удержался от того, чтобы задать Бухарину вопрос: "Кто вам дал задание подготовить это преступление, какая разведка дала?", на что получил ответ: "Я отрицаю вообще этот факт"3.
Тем не менее версия об участии Бухарина в подготовке покушения на Ленина не только вошла в "Краткий курс", но и получила "художественное оформление" - в фильме "Ленин в 1918 году", поставленном режиссером М. Роммом по сценарию А. Каплера.
Достарыңызбен бөлісу: |
