Возвращение в «Ласточку» у него в багажнике действительно лежала лопата. А почему бы и нет, ведь держать её там

Юрка кивнул.
— А где это груши раздают? В столовой нет ничего…
— Меня угостили.
— Кто? — автоматически спросил Юрка, вдруг это его знакомый, тогда можно было бы за так
выпросить или на что-нибудь обменять.
— Маша Сидорова. Она у нас на пианино играет, скоро придёт. Давай поделюсь? — и протянул ему
ненадкусанную половину груши, но Юрка помотал головой. — Не хочешь — как хочешь.
— Так, и что я буду здесь делать? — поинтересовался Юрка, поднявшись на сцену и деловито
скрестив руки на груди.
— Сразу к делу, да? Хороший подход, мне нравится. Действительно, что же ты будешь делать?.. —
Володя встал на ноги и задумчиво уставился в чистый белый потолок. — Смотрю сценарий, думаю,
какую тебе дать роль, но представляешь, нет для тебя — здоровенного лба — роли.
— Как это нет? Совсем?
— Совсем, — Володя уставился ему в лицо.
— Может, дерево… ну или волк… В любом детском спектакле есть либо волк, либо дерево.
— Дерево? — Володя усмехнулся. — У нас будет тайник в полене, но это реквизит, а не роль.
— Ты всё-таки подумай над этим. Уж что-что, а полено я сыграю отлично, профессионально даже.
Показать?
Не дожидаясь ответа, Юрка лёг на пол плашмя и вытянул руки вдоль туловища.
— Как тебе? — спросил, приподнявшись и глядя на Володю снизу вверх.
— Не смешно, — сухо отрезал тот. — Ты кое-чего не понимаешь. У нас не юмористический
спектакль, а драма. Даже трагедия. У лагеря в этом году юбилей — тридцать лет со дня основания,
Ольга Леонидовна говорила на линейке.
— Ну, говорила, — подтвердил Юрка.
— Так вот. То, что лагерь носит имя пионера-героя Зины Портновой, ты, конечно, сам знаешь. А то,
что первым массовым мероприятием здесь был спектакль о жизни Портновой, — это должно быть
для тебя новостью. Так вот, именно этот спектакль мы поставим на дне рождения лагеря. Так что
полено, Юра, не в этот раз.
Говорил Володя вдохновенно, с видом человека, намеревающегося сделать что-то особенное и
значимое. Но Юрку не проняло.
— Фу! — скривился он. — Скучно…
Володя сперва нахмурился, потом посмотрел на него оценивающе и наконец ответил:
— Нет уж, скучно не будет — во всяком случае, тебе. Раз роли не нашлось, будешь мне помогать с
актёрами. А что? Тут у нас, кроме меня, всего один взрослый — Маша. Кстати, она ведь из твоего
отряда. А остальные все малыши. Если с девочками справляться не надо, они сами по себе
послушные, то мальчики прямо-таки бешеные. Тут не просто глаз да глаз, тут и авторитет нужен.
— Пф… Ну и пусть Маша с ними нянчится, я им что, мамочка?
— Говорю же, Маша не справится: мальчикам нужен не кто-нибудь, а авторитет. У меня нет
времени, чтобы…
— И с чего это ты взял, что я соглашусь?
Володя тяжело выдохнул:
— Согласишься. Потому что у тебя нет выбора.
— Да ну?
— Ну да. На твоём месте я бы лучше подтянул свою дисциплину…
— А то что?

— А то, что если опять натворишь бед, тебя просто выгонят из лагеря! — Володя повысил тон, в его
голосе прозвучали сердитые нотки. — Я серьёзно. Знаешь, как сегодня Ирину отчихвостили за
гирлянду? И кстати, Ольга Леонидовна просила тебе напомнить, что это было последнее
предупреждение.
Юрка даже не нашёл, что на это сказать. Вскочил, заходил кругами. Потом остановился как
вкопанный, задумался. Скучно ему в лагере? Ну да. А уезжать хочется? На самом-то деле не очень.
Сказать по правде, Юрка не мог определиться с тем, чего хотел, но вылетать из лагеря с позором…
Он-то ладно, пусть с позором, а Ира Петровна как? С выговором в личном деле и ужасной
характеристикой? Хорош мужик, мало того что за вожатской юбкой прятался, так ещё и подвёл её,
Иру. Нет, такое точно не входило в Юркины планы.
— Поручились, значит, и теперь шантажируете? — пропыхтел он, начиная злиться то ли на них, то
ли на самого себя.
— Никто тебя не шантажирует и уж тем более не хочет выгонять. Просто веди себя хорошо,
слушайся вожатых, помогай.
— Слушаться? — прошипел Юрка.
Он почувствовал себя загнанным в угол. Казалось, что все вокруг сговорились и теперь ищут повод
и способы, как бы насолить посильнее, как бы забраться поглубже в самые мысли и чувства, как его
затравить, задушить… Только приехал, а на него уже набросились, обвиняют, ругают, поучают. Это
несправедливо! Совершенно не соображая, что несёт, Юрка будто озверел. Хотелось выплеснуть
задавленный гнев, хотелось ломать и крушить всё на своём пути.
— Да кто вы все такие, чтобы я вас слушался? Ха! Да я вам покажу, я тебе покажу! Спектакль,
значит? Да я вам такой спектакль устрою, мало не покажется!
— Грозится ещё, — хмыкнул Володя. Его совершенно не тронула Юркина тирада. — Ну и устраивай.
Тебя выгонят, и поминай как звали. А за спектакль кого накажут? Тебя? Нет, меня! Только я-то тут
при чём? При том, что правду сказал? А будто ты сам не знал, что застрял у администрации костью
в горле. Непонятно, как тебя вообще сюда определили.
— Я ничего плохого не делал! — выпалил Юрка и вдруг скис. — Это всё… оно всё само: и тарелки
эти, и гирлянда… я не хотел! И насчёт Иры не хотел…
— Ясное дело, что не хотел, — Володя произнёс это так искренне, что у Юры вытянулось лицо.
— В смысле?
— Я верю тебе, — кивнул он, — поверили бы и другие, если бы репутация у Юры Конева была не
такой плохой. После твоей прошлогодней драки сюда проверки как к себе домой ходят, одна за
одной. Леонидовне только повод дай, она тебя выгонит. Так что, Юра… Будь мужчиной. Ирина за
тебя поручилась, а теперь и я отвечаю. Не подведи нас.
На сцене справа стояло пианино, а в центре — бюст вождя пролетариата. От досады Юрке
захотелось разбить голову Ленина об пол, чтобы разлетелась вдребезги, но он попытался
успокоиться и отдышаться. Подошёл к Ильичу, облокотился, приник лбом к холодной лысине и
грустно так посмотрел на Володю.
— Раз ты такой честный, скажи… Вы роль не даёте, чтобы я физиономией на людях не светил и
лагерь не позорил?
— Что за глупости? Роли нет, потому что я пока ничего не придумал. Актёры-мальчишки у нас все
маленькие, ты среди них будешь смотреться великаном в стране лилипутов, а по сценарию
великанов у нас нет. — Он улыбнулся. — Ты лучше скажи, что вообще умеешь? Петь, танцевать?
Играть на каком-нибудь инструменте?
Юрка покосился на пианино, в груди неприятно кольнуло. Он насупился и уставился в пол:
— Ничего не умею и ничего не хочу, — соврал, прекрасно понимая, что обманывает сейчас не
столько Володю, сколько самого себя.
— Ясно. Значит, вернёмся к тому, с чего начали — будешь мне помогать, а заодно подтянешь свою
дисциплину и восстановишь репутацию.
Разговор зашёл в тупик. Они молчали. Юрка косился левым глазом на нос Владимира Ильича,
сдувал с него пылинки. Другой Владимир, не Ильич, а Львович, и не вождь, а худрук, снова
уставился в тетрадку. Время шло, полдник, с которого Юра ушёл раньше всех, закончился, в
кинозал начали подходить актёры.

Первой явилась Маша Сидорова. Улыбнувшись Володе и проигнорировав Юрку, она легонько
качнула бедром в юбке-солнышко и уселась за пианино. Юрка пристально посмотрел на неё — за
прошедший год Маша преобразилась. Вытянулась, похудела и отрастила волосы до пояса,
научилась кокетничать, совсем как взрослая. Сидела теперь вся из себя с прямой спиной и
длинными загорелыми ножками.
— Людвиг Ван Бетховен, — объявила негромко. — Соната для фортепиано номер четырнадцать до-
диез минор, опус двадцать семь, — и, взмахнув волосами, коснулась пальцами клавиш.
Юрка закатил глаза — «Лунная соната»! А ничего пооригинальнее Маша не могла придумать?
“Соната” всем уже оскомину набила, каждый второй её играет. Как бы Юрка ни ворчал, ему стало
чуточку завидно, ведь не на него, а на Володю Маша бросала робкие, но полные нежности взгляды,
и не для него, а для Володи играла.
Тем временем Маша закончила и тут же начала по новой — видимо, чтобы Володя ещё немного
постоял близко-близко и ещё поглядел одобрительно да поулыбался ей. Но ничего у Машки не
вышло.
Грохнув дверью, как хотел сам разгильдяй Юрка, ватага юных актёров ввалилась в зал. Захватила и
Володино внимание, и его самого. Оцепленный кольцом орущих детей — каждому непременно
требовалось сообщить худруку что-то крайне важное, — Володя пытался их успокоить. Но вскоре
пришлось успокаиваться ему самому — в зал явилась троица. Нет, не так, — Троица! Конечно, без
отца, сына и духа… Хотя духом повеяло, но не святым, а парфюмерным. Полина, Ульяна и Ксюша,
по первым буквам имён Юрка называл их ПУК. Эти трое были живым воплощением символа трёх
обезьян «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу», только наоборот — всё вижу, везде
подслушаю и всем расскажу. Вот и сейчас они вошли в зал, шаря вокруг любопытными взглядами, и
грациозно вспорхнули на сцену. Приодетые, расфуфыренные, с одинаковой помадой на губах и
пахнущие одинаково — польскими духами «Быть может». Юра знал этот запах, потому что
полстраны пользовалось такими же.
Сперва он подумал, что Володя соврал про единственную взрослую в труппе, но только Юрка
взглянул на вспотевшего худрука, как понял — тот сам удивился, что спектакль приобрёл такую
популярность. А тут ещё Полина, совсем обнаглев, подхватила его под локоть.
— Володя, а давай современное ставить? Я знаю такой интересный спектакль про любовь и, кстати,
могу сыграть…
— Девочки, а вы разве не в курсе, что набор уже окончен? — вмешалась бледная от злости Маша.
Видимо, догадалась о том, что популярность приобрёл вовсе не спектакль, а вожатый. — Уходите,
вы опоздали!
— Н-ничего страшного. — Володя засмущался, аж щёки заалели. Ещё бы, столько красавиц вокруг и
все глядят на него… Юрка тоже засмущался бы. — В «Юных мстителях» было много девушек,
оставайтесь. Найдём вам роли. Фрузы Зеньковой, например, у нас нет…
— Ах так! Им, значит, найдём роли, а я — нянчись?! — взбесился Юрка.
Его протест остался неуслышанным. К визгу детей присоединились и вопли взрослых, начался
натуральный балаган.
— А можно я буду костюмером? — пискнула Ксюша. — Я вам такие красивые платья сделаю.
— Какие ещё красивые платья на войне? — возмутился Юра.
— Так спектакль про войну? — разочарованно протянула Ксюша. — А-а-а…
— Ага! — рявкнул Юрка. — Ясное дело, что про войну, про Портнову же. Пошла на спектакль, а о
чём он, даже не знает… Володя! Почему я нянчиться должен?
— Вовчик, ну давай современное! — не унималась Полина. — Давай «Юнону и Авось»!
Маша, оставив пианино, верещала на соперниц, Юра верещал о несправедливости, дети верещали
из-за спектакля — что-то придумали, — а Володя орал на всех, чтобы замолкли. Никто никого не
слушал.
— А кто говорил, что спектакль скучный. А, Уля? — растрёпанная от ярости Маша дёргала подол
своего ситцевого платья. — А ты что ухмыляешься, Поль, будто не поддакивала?
— А тебе-то что, боишься, что уведём? — язвила Уля.
— Сам ты — мамка! — обижался Юра.

— Московское метро такое красивое… — хвастался толстенький мальчик из Володиного отряда.
— Володя, Володя, Володя! Можно я, можно я скажу? Володя! — Малыши прыгали и хватали
худрука за руки.
— Да подождите вы. Ребята, по одному… — успокаивал их вожатый.
— Я на самом краю платформы стоял, а поезда такие вжюх, вжь-жюх! Прямо на самом краю, вот
как сейчас… Вжюх… — вертелся пухлый хвастун.
— Саша, отойди от края сцены, упадёшь!
— Вжь-жюх!
— Мымра!
— Можно я?
— Это несправедливо!
— Я буду костюмером.
— Боже, да хватит! — Володин рык катком прокатился по залу, примял собой гомон.
Стало тихо. Так, что можно было услышать, как пыль падает на пол. Как сердце стучит: бах-бах…
Как Машка пыхтит. Все замерли, только пухленький хвастун вертелся на самом краю высокой, не
ниже метра, сцены.
Бах-бах… бах…
Вдруг он подвернул ногу, нелепо раскинул руки в стороны и медленно, тяжело полетел вниз. У
Юрки ёкнуло сердце, Маша зажмурилась, у Володи запотели очки.
Ба-бах!
— А-а-а! Нога-а-а!
— Са-а-аня…
На хвастуна было больно смотреть, но на Володю ещё больнее. Как он забегал вокруг раненого, как
у него задрожали руки, как он принялся себя проклинать: «Ну ведь мог бы предотвратить, мог
бы…» Юрка, хоть и сердился на Володю, всё же первым пришёл на помощь. Растолкал актёров-
зевак, мгновенно оказавшихся рядом с Сашей, процитировал героя модного иностранного фильма:
«Отойдите все, у меня отец — врач!» — и встал на колени. Вообще-то, Юрка не шутил. Отец тысячу
раз показывал ему, как проводить осмотр, вот Юрка и осмотрел поцарапанную лодыжку и
ободранное колено и с видом эксперта заключил, что больного требуется немедленно доставить в
медпункт. Авторитетно заверил, что носилки не нужны.
Володя попытался взять пострадавшего под руки, но тот зарыдал и наотрез отказался стоять на
здоровой ноге.
— Юр, помоги. Встань слева, я од… я один не… — пыхтел Володя. Вертлявый ревущий Сашка и без
того весил не меньше вожатого, так ещё и сопротивлялся.
— Мама! Ма-ма-а-а! — стенал он.
— Давай, взяли! И р-р-раз! — деловито скомандовал Юрка, старательно делая вид, что днём, при
падении с яблони, у него ничего не было отбито и не болит. Хотя ему даже нагибаться было трудно.
— Маша, ты за главную, — велел Володя.
Маша победно зыркнула на соперниц.
— Можно я буду костюмером? — вклинилась настырная Ксюша.
— Да можно, можно, — раздражённо ответил Володя, но успокоился и напутствовал: — Читайте по
бумажкам, я позж… Господи, Саша, я понимаю, что больно, но хватит так орать!
Шли в медпункт медленно и долго, под аккомпанемент воплей пострадавшего. Только слепой не
понял бы, что Саша верещит не от боли, а от страха и для привлечения внимания. Юрка
сосредоточенно молчал, думая только о своём копчике, Володя уговаривал:
— Саня, ну потерпи, совсем чуть-чуть осталось.

На вопли выбежала врач, закудахтала курочкой, засуетилась, принялась жалеть несчастного. Юрку
грубо отпихнула, а на вожатого глянула строго, даже зло. Юрка, пожав плечами, не стал заходить в
медпункт, вдруг Лариса Сергеевна поинтересуется, помогла ли мазь, и Володя узнает о позорной
Юркиной травме. Мелочь, а неприятно. Но он всё-таки решил дождаться скрывшегося за дверью
Володю. Хотел узнать, верным ли окажется его диагноз: безмозглость и немногочисленные ушибы,
никаких вывихов и растяжений.
Возле крыльца в зарослях цветущего шиповника стояла уютная лавочка. Юрка лёг на неё,
уставился в небо и, вдохнув полной грудью свежего, благоухающего цветами воздуха, понял, как
ему хорошо сейчас и как было душно в кинозале.
Володя вышел минут десять спустя: подвинул Юркины ноги и устало плюхнулся на лавку. Тяжело
вздохнул.
— Ну как он? Жить будет? — лениво поинтересовался Юрка, продолжая наслаждаться воздухом —
до чего он хорош: чистый и прохладный, хоть пей.
— Да там расцарапанная коленка и пара синяков — ничего серьёзного. И зачем было так орать?
— Как зачем? — Юрка приподнял голову, но садиться не спешил. — У вас ведь сегодня
прослушивание, вот он и выделывался. Видимо, хотел показать все свои таланты разом. А ты бы на
ус мотал — такой голосище зря пропадает!
Володя улыбнулся, и на его усталом лице эта улыбка показалась такой искренней, что Юрка
удивился — разве он стал её причиной? И обрадовался, это приятно. Но улыбка исчезла так же
быстро, как и появилась.
— Как мне все это надоело! — Володя потёр виски.
— Что надоело? Командовать? — потянувшись, Юрка убрал руки под голову, посмотрел в небо и
сощурился от его голубизны.
— Только первый день в лагере, а уже всё надоело! За малышней следить, перед воспитателями за
каждую мелочь отчитываться, нагоняи получать — и тоже за каждую мелочь! Ещё кружок этот
театральный навязали… А сейчас так вообще — травма у ребёнка.
— Так зачем ты поехал? Не знал, что будет сложно?
— Знал… но не думал, что настолько. Когда ездил в лагерь пионером, мне казалось, что это
нетрудно — подумаешь, за детьми последить? Да ещё и с пользой: тут тебе и зарплату платят, и
отдых на природе, и жирный плюс в характеристику — для комсомола, да и, если удастся, в партию
пригодится. А на деле-то всё не так. — Володя пододвинулся ближе, чуть склонился над Юркой. —
Мне сунули самый младший отряд, якобы с маленькими легче. А с ними, наоборот, одни нервы! Я
по три раза в час их пересчитываю, они бегают от нас со второй вожатой и совершенно не
слушаются. Мне что, орать на них в самом деле?
— Почему бы тебе не орать, если орёт даже старшая воспитательница? Педагог, чтоб её… — Юрка
нахмурился.
— Зря она так сделала, конечно, — кивнул Володя. — Сама же учила — не повышать на ребёнка
голос, но если придётся ругать, то не его самого, а его проступок. И самое главное — не при других.
— Это она так говорила? — Юрка хохотнул. — Во дела…
— Она, лично. Но это было до того, как вчера проверка нагрянула и выявила кучу замечаний. Они
ходят теперь каждую смену. И угадай, из-за кого это всё?
— Ой уж прям из-за меня! — не поверил Юрка, но настроение начало портиться.
— А кто додумался устроить драку в пионерлагере? Ты ещё спасибо сказать должен, что тебя в
милицию не забрали. — Володя грозно сверкнул глазами, но порыв научить Юрку уму-разуму сошёл
на нет, как только вожатый взглянул на зелёный домик медпункта. Он тут же поник и превратился
из воспитателя в обычного парня. Тяжело вздохнул, видимо, одно напоминание о травмированном
Сашке тут же затянуло его в омут переживаний и проблем. Когда Володя заговорил снова, его голос
прозвучал хрипло и безжизненно: — Мне пятый отряд завтра на речку вести. Не одному, конечно,
со второй вожатой, Леной, а она поопытнее будет. Плюс на пляж придёт физрук, тоже поможет
следить за детьми. И лягушатник им уже отгородили, всё как положено. А я всё равно боюсь до
ужаса. И Лена тоже боится. Она рассказывала, что её знакомую вожатую судили в прошлом году —
у неё девочка в реке утонула. Днём, у вожатых на виду… Сегодня мы на речку не успели — пока
приехали, пока устроились, уже и дело к обеду. Но завтра — всё, на пляж вести. Моя бы воля,
вообще к воде не подпустил!

Юрка поёжился — да, на самом деле и в “Ласточке” когда-то бывали несчастные случаи, он слышал
о таком.
— Ну не унывай, — Юрке захотелось подбодрить Володю, а то совсем поник. — Только начало
смены, впереди ещё много времени, втянешься и привыкнешь. Вон Ира Петровна, например, уже не
первый год вожатая, значит, есть что-то хорошее во всём этом?
— Я пока из хорошего вижу только зарплату и характеристику, чтобы потом в партию…
— Да сдалась тебе эта партия?! — вспыхнул Юрка. — Уже второй раз про неё говоришь.
Его по-подростковому раздражало в людях стремление жить по инерции, по указанному
направлению, и нежелание хоть изредка шагнуть в сторону и сделать что-то не так, как их научили.
Володя на это пожал плечами.
— Сдалась, конечно! Юра, ты будто не знаешь — без партбилета ты ни работы хорошей…
действительно хорошей не получишь, ни съездишь никуда. Да, политсистема не идеальна, в чем-то
устаревшая, в чем-то избыточная, но рабочая ведь.
— Чего? — Юрка удивлённо вздёрнул бровь. От Володи он совсем не ожидал услышать нечто
подобное. Тот как раз всем видом походил на человека, рьяно следующего указке этой самой
«работающей» системы, а тут оказывается — избыточная, устаревшая…
— А того. Только между нами, ладно? Не при Сталине, конечно, живём, но мало ли что…
— Естественно! — он аж сел. Копчик потянуло, Юрка скривился.
— Наверное, каждый прогрессивный человек недоволен, что у нас в стране все живут, как
пятьдесят лет назад — пионерия, комсомол, партия. Я тоже не слепой, но другого выхода нет.
— Не согласен! — Юрка даже выпрямился и повернулся, чтобы смотреть Володе в глаза… — Выход
всегда есть.
Тот улыбнулся — немного надменно и снисходительно, но Юрку снова почему-то обрадовала даже
такая улыбка.
— А ты вообще, Конев, часто со всем не согласен. Но так тоже жить нельзя. Конечно, выход есть. В
этом случае — делать что должен, идти в комсомол, потом в партию, какой бы бесполезной ты её ни
считал. А упираться рогом и пытаться крушить несокрушимое — вот это действительно бесполезно.
И Юрка, на самом деле привыкший со всеми спорить и быть несогласным, внезапно не нашёл, что
ответить. Признавать правоту Володи не хотелось, но в глубине души возникло понимание, что доля
истины в его словах есть. Особенно в части бесполезности Юркиного сопротивления.
А ещё именно в тот момент изменилось Юркино отношение к Володе. Вожатый вдруг перестал
казаться таким себе роботом и превратился в обычного человека — со своими переживаниями и
проблемами, с которыми не всегда знал, как справиться. Юрке нравилось, что их мысли в чём-то
сходятся, и ему захотелось его поддержать.
— А хочешь, я буду тебе помогать? — сказал он, поддавшись этому порыву.
— В смысле?
— Ну, хоть с той же малышней. То есть не только за театралами твоими следить, но и за отрядом.
Вот завтра, когда на речку их поведёшь, хочешь, приду?.. — Юрка запнулся, удивившись
собственному пылу. — Ну, раз ты за них так переживаешь… — объяснил сконфуженно.
Володя тоже удивился, но просиял:
— Правда? Это было бы здорово! — Вдруг Володя всплеснул руками. — Что-то мы всё обо мне и моих
проблемах. Нехорошо получается. Расскажи что-нибудь о себе.
Но рассказать Юрке о себе не дал громогласный вой из динамика, висящего на столбе.
Но выли не иерихонские трубы, а горн, зовущий лагерь на ужин. И земля задрожала не от
крушения вечных стен, а от топота пионерских ног. Подобно генералам, вожатые кричали своим
армиям: «По двое в колонну стройся! Ша-а-агом марш!» Жизнь в лагере забила ключом.
Только заслышав шипение из репродуктора, Юркин собеседник удрал в театр собирать труппу и
вести её в столовую, а сам Юрка, кряхтя, поднялся и отправился в медпункт — пусть Лариса
Сергеевна ещё помажет. Ему, как-никак, завтра в плавках щеголять, а сиять подбитым хвостом

стыдно.
Юрка знал, что первый отряд завтра тоже отправят купаться, но почему-то, размышляя о хвосте, он
думал не о своём отряде, а о пятом. Точнее, о вожатом пятого отряда.

жүктеу/скачать 1,66 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: