Глава 5
Надежда – это фигня
В конце XIX в., в разгар мягкого, восхитительного лета в швейцарских Альпах фило-
соф-отшельник, называвший себя динамитом мысли и духа, метафорически сошел с горы и за
собственный счет опубликовал свою книгу. Эта книга была его даром человечеству – его дети-
щем, смело ступившим на порог современного мира и произнесшим слова, благодаря которым
философа будут помнить спустя долгие годы после его смерти.
Она провозгласила: «Бог умер!» – и еще много чего в таком духе. В ней утверждалось,
что отголоски этой гибели предвещают нам новый, опасный век, в котором всем нам придется
несладко.
Философ замышлял ее как предупреждение. Как крик дозорного. Он обращался ко всем
нам.
Но не продал и сорока экземпляров
[160]
.
Мета фон Салис проснулась до рассвета, чтобы разжечь очаг и вскипятить воды фило-
софу на чай. Она принесла лед, чтобы обернуть прохладными одеялами его больные суставы.
Она собрала кости, оставшиеся после вчерашнего ужина, и поставила вариться бульон, чтобы
успокоить его капризный желудок. Она вручную выстирала его грязное белье. Еще ему скоро
надо будет постричь волосы и подровнять усы, а она только сейчас вспомнила, что не купила
новую бритву.
Она заботилась о Фридрихе Ницше третье и, судя по всему, последнее лето. Она любила
его – как брата. (Когда общий друг предложил им пожениться, они оба громко рассмеялись…
а потом их обоих замутило.) Но, похоже, она уже почти дошла до предела своего милосердия.
Они познакомились с Ницше на званом ужине. Она слушала, как он играет на фортепи-
ано, шутит и рассказывает в лицах истории о своих похождениях со старым другом, компози-
тором Рихардом Вагнером. Вопреки своим текстам, в личном общении Ницше был вежлив и
мил. Он был внимательным слушателем. Обожал поэзию и мог прочитать десятки стихотво-
рений по памяти. Он готов был часами играть в игры, петь песни и подшучивать над окружа-
ющими.
Он был обезоруживающе великолепен. С таким острым умом, что мог несколькими сло-
вами рассечь весь зал. Афоризмы, которые позже прославили его на весь мир, вырывались из
него, как пар дыхания на холодном воздухе. «Много говорить о себе – тоже способ себя скры-
вать», – порой как бы невзначай ронял он, из-за чего в зале тут же повисало молчание
[161]
.
Мета часто теряла в его присутствии дар речи – не от каких-то зашкаливающих эмоций,
а просто оттого, что ее разум как будто все время отставал от его на пару шагов и не сразу
за ним успевал.
А ведь Мета не была тугодумом. Вообще-то, она была очень крута для своего времени.
Она стала первой женщиной, получившей в Швейцарии докторскую степень. Она была одной
из ведущих активисток феминизма в мире. Она свободно говорила на четырех языках и пуб-
ликовала по всей Европе статьи в защиту прав женщин, что тогда было радикальной идеей.
Она немало повидала мир, была умна и своевольна
[162]
. И, столкнувшись с трудами Ницше,
она решила, что наконец нашла человека, который подтолкнет идею женской независимости
на мировую авансцену.
Вот он, человек, выступающий за самостоятельность каждого индивидуума, за радикаль-
ную личную ответственность. Вот он, человек, убежденный в том, что индивидуальные спо-
собности важнее всего и что каждая личность не только заслуживает реализации всего своего
потенциала, но и обязана ее добиваться. Ницше высказал, как считала Мета, опорные идеи и
М. Мэнсон. «Всё хреново»
63
задал концептуальные основы, которые помогут наделить женщин большей властью и вызво-
лить их из того подневольного состояния, в котором они пребывали веками.
Правда, тут была одна проблема: Ницше не был феминистом. Более того, саму идею осво-
бождения женщин он считал дурью.
Но Мету это не смущало. Он человек разумный, его можно убедить. Просто нужно, чтобы
он осознал свое предубеждение и избавился от него. Она начала регулярно приходить к нему в
гости, и вскоре они стали близкими друзьями и интеллектуальными компаньонами. Они вместе
проводили лето в Швейцарии, а зиму – во Франции и Италии, делали набеги на Венецию,
заскакивали ненадолго в Германию и снова возвращались в Швейцарию.
С годами Мета стала замечать, что за пронзительными глазами и гигантскими усами
Ницше скрывается уйма противоречий. Он одержимо писал о силе, хотя сам был хрупок и
слаб. Он проповедовал радикальную ответственность и самодостаточность, хотя был полно-
стью зависим от друзей (по большей части женского пола) и родных, которые его обихажи-
вали и обеспечивали. Он клял непоследовательных рецензентов и ученых, которые громили
его труд или отказывались его читать, но при этом хвастался, что его неуспех у публики только
подтверждает его гениальность, – как он однажды сказал: «Я и сам еще не своевременен, иные
люди рождаются посмертно»
[163]
.
По сути, Ницше был всем тем, что он, по собственным словам, презирал: слабым,
зависимым, полностью подчиненным и опекаемым сильными, самостоятельными женщинами.
Однако в своих трудах он воспевал личную силу и самодостаточность и был жалким женоне-
навистником. Пожизненная зависимость от женщин, похоже, лишила его способности адек-
ватно их воспринимать. Они стали огромным слепым пятном в поле зрения человека, который
в остальном оказался удивительно прозорлив.
Если бы был Зал славы тех, кто «испытал в своей жизни больше всего боли», я бы номи-
нировал Ницше как одного из первых претендентов на включение. Он постоянно болел в дет-
стве: доктора ставили ему на шею и уши пиявок и велели ему лежать не двигаясь по нескольку
часов. Он унаследовал неврологическое расстройство, из-за которого всю жизнь страдал изма-
тывающими мигренями (и в итоге сошел с ума). Он был крайне чувствителен к свету, не мог
выходить на улицу без очков с толстыми синими линзами и к тридцати годам почти ослеп.
В юности он служил в армии и, хоть и недолго, поучаствовал во Франко-прусской войне.
Там он подхватил дифтерит и дизентерию, от которых чуть не умер. Лечили их в то время
кислыми клизмами, которые убили его пищеварительный тракт. Всю оставшуюся жизнь он
мучился от острых болей в животе, не мог много есть и временами страдал недержанием. Из-
за травмы, полученной в кавалерии, некоторые части его тела плохо гнулись, а в самые худ-
шие дни и вовсе не двигались. Он часто не мог встать без посторонней помощи и порой по
нескольку месяцев подряд лежал один в кровати, не в силах разлепить глаза от боли. В 1880 г.,
который он позже называл «дурным годом», он был прикован к постели 260 из 365 дней. Боль-
шую часть жизни он мигрировал между французским побережьем, где проводил зиму, и швей-
царскими Альпами, где оставался на лето, потому что его костям и суставам нужна была уме-
ренная температура воздуха – иначе их начинало ломить.
Мета быстро поняла, что она не единственная умная женщина, подпавшая под обаяние
этого мужчины. К нему выстраивалась очередь из женщин, которые приезжали ухаживать за
ним по нескольку недель или месяцев кряду. Как и Мета, это были супергероини своего вре-
мени: преподавательницы, богатые землевладелицы и предпринимательницы. Они были пре-
красно образованы, говорили на нескольких языках и отличались крайней независимостью.
И были феминистками – самыми первыми провозвестницами этого движения.
Они тоже увидели в сочинениях Ницше призыв к свободе. Он писал о социальных струк-
турах, задавливающих личность, – феминистки утверждали, что социальные структуры их вре-
М. Мэнсон. «Всё хреново»
64
мени держат женщин в рабстве. Он осуждал церковь за поощрение слабости и заурядности –
феминистки осуждали церковь за то, что она требует от женщин вступления в брак и покор-
ности мужчинам. И он осмелился трактовать историю человечества не как историю освобож-
дения из-под власти природы и взятия ее под контроль, а как историю растущего непонимания
людьми своей природы. Он утверждал, что человек должен стать сильнее и выйти на еще куда
более высокий уровень свободы и осознанности. А эти женщины считали феминизм шагом к
тому самому более высокому уровню свободы.
Ницше внушил им всем надежду, и они поочередно заботились об этом угасающем, подо-
рванном человеке, веря в то, что его следующая книга, следующее эссе, следующее полемиче-
ское сочинение сможет прорвать шлюз.
Но на протяжении почти всей его жизни мир игнорировал его труды.
Затем Ницше провозгласил смерть Бога – и превратился из вяло преподающего универ-
ситетского профессора в изгоя. Он остался без работы и практически без дома. Никто не хотел
иметь с ним дело: ни университеты, ни издатели, ни даже многие из его знакомых. Он кое-как
наскребал на публикацию своих трудов и выживал на деньги, которые брал в долг у матери и
сестры. Ему приходилось рассчитывать только на помощь друзей, которые так или иначе обу-
страивали его жизнь за него. А его книги едва ли продавались хотя бы в одном экземпляре.
Но, несмотря ни на что, эти женщины его не оставляли. Они мыли его, кормили и таскали
на себе. Они верили, что в этом немощном человеке есть что-то, что потенциально может
изменить историю. И были готовы подождать.
Достарыңызбен бөлісу: |