О чем мы молчим с моей матерью. 16 очень личных историй, которые знакомы многим


Все та же старая история о моей маме



Pdf көрінісі
бет25/72
Дата30.11.2022
өлшемі1,3 Mb.
#160557
түріСборник
1   ...   21   22   23   24   25   26   27   28   ...   72
Байланысты:
О чем мы молчим с моей матерью 16 очень личных историй, кот

Все та же старая история о моей маме 
(Линн Стеджер Стронг)
 
Я поведаю вам одну историю о матери, которую я обычно применяю
как антидот к другим историям, что рассказываю о ней же. Уже долгие
годы это воспоминание дает мне прочувствовать, насколько моя мать
хороший человек — и в то же время насколько она, по-моему, человек
ужасный. Возможно, я отчасти спекулирую фактами, но многие из нас, мне
кажется, это делают. Мы берем истории из своей жизни, подвергаем их
тщательнейшему отбору и делимся ими, дабы доказать другим что-то о
самих себе или о людях, которые в этих воспоминаниях фигурируют.
В этой истории о матери речь пойдет о том далеком уик-энде, когда
она приехала проведать и немного «встряхнуть» меня в университетском
общежитии для первокурсников. Мне было восемнадцать, я пребывала в
глубокой депрессии и большую часть времени, пока мать там находилась, я
или спала, или угрюмо сидела на стуле в тамошней библиотеке. Все это
время мама наводила чистоту в моей комнате, перестирывала в прачечной
мое белье — в общем, трудилась в поте лица, потом принимала душ, после
чего, наконец, вытаскивала меня куда-нибудь поужинать. А поскольку я
была не просто человеком в глубокой депрессии, а грязнулей в глубокой
депрессии, то уже не один месяц из моей комнаты в коридор просачивалась
такая жуткая вонь, что люди, почуяв ее, сразу спрашивали, откуда это так
несет, и в основном старались меня избегать, разглядывая издали и,
возможно, тихонько обсуждая, когда я все же покидала комнату, чтобы
сходить в уборную или в душ.
Моя соседка по комнате уже давным-давно съехала, определенно
измученная жизнью бок о бок со мной, — впрочем, еще и потому, что
попалась на торговле травкой в общежитии. От одиночества мне сделалось
еще хуже. В комнате повсюду были залежи нестираного белья (большей
частью покрытые белесой коркой грязи треники и пропахшая потом одежда
для бега), баночки из-под помадки «Бетти Крокер», которой я тогда в
основном питалась, обертки от всякой другой съедобной дребедени,
упаковки от мексиканских буррито, которые мне обычно приносила одна из
сокурсниц в те долгие недели, когда я вообще отказывалась покидать
общежитие.
Мои родители — состоятельные люди, и порой я рассказывала кому-то


эту историю, чтобы показать, что моя мать — нечто гораздо большее,
нежели ее шикарный дом, авто и бриллианты, сверкающие у нее в ушах, на
пальцах, на запястьях. Я рассказывала об этом, желая показать, как она
всего добилась из ничего, и как она любит меня, и как работает не покладая
рук. Я рассказывала это, чтобы показать, насколько сама я была
никчемным, избалованным ребенком из богатенькой семьи. Как я сидела,
ничего не делая, в то время как мать раз за разом загружала в студенческой
прачечной стиральную машину; как она легко и быстро сдружилась с
парнями-второкурсниками, с которыми я вообще боялась заговаривать, и
как они дали ей четвертаков, когда сломался разменный автомат, а она в
знак благодарности угостила их конфетами из другого автомата. И как
однажды — уже следующей осенью — она купила в Urban Outfitters
приглянувшийся мне стул и тащила его на себе через подземку до самого
общежития.
Я рассказывала это, дабы показать, насколько, наверное, тяжело было
быть моей матерью.
Долгие годы я передавала эту историю как доказательство ее сильного
характера. Когда у меня самой появились дети, мое мнение переменилось
— как, наверное, и все во мне переменилось с появлением детей. И в
первые годы собственного материнства я злилась на свою мать.
— Ведь она даже не попыталась со мной поговорить, — сказала я,
помнится, кому-то, пересказывая ту историю про общежитие для
первокурсников и попутно кормя грудью одного из своих чад, чего мать
никогда не делала в пору раннего материнства.
Да, она не припала к моей общаговской постели и не поговорила со
мной. Не спросила, что случилось, что со мной происходит.
Конечно, она понимала, что именно со мной не так: к тому времени я
не раз попадала на больничную койку, поскольку еще в старших классах
успела изрядно повыкидывать всех этих фортелей — и алкогольных
отравлений, и автоаварий, и прогулов, — причем в таких количествах, что
мне уже грозило отчисление из школы. Каких мне только медикаментов не
прописывали! Но я наотрез отказывалась их принимать. Мать орала на
меня, ругалась, плакала и злилась — ведь я такая бесполезная, никчемная, я
просто кусок дерьма, и что вообще за ерунда со мною происходит?! И
подолгу сидела в моей комнате, пытаясь меня удержать дома (при том что я
не в пример крупнее ее), снова и снова увещевая, моля, упрашивая наконец
остановиться.
На какой-то период — когда первому моему ребенку было около двух
лет и на подходе был второй — мы с матерью даже перестали


разговаривать. Мы тогда сильно повздорили. Однажды она принялась орать
на меня в трубку: мол, у меня всегда и во всем отвратительный жизненный
выбор, и наша квартира в Бруклине в жутком состоянии и в страшно
неудачном месте, и дом, который мы присмотрели себе во Флориде, имеет
немыслимо плачевный вид. А я, беременная вторым ребенком, стояла и
слушала ее, выйдя из аудитории выпускного курса.
И что-то сместилось тогда в нашей телефонной стычке. Она не только
унижала меня, но и с пренебрежением отзывалась о том выборе, что делали
мы с мужем для наших детей; она умаляла не только мою жизнь, но и ту
жизнь, которую мы пытались для них создать. Мы тогда здорово накричали
друг на друга. Тут не было кого-то правого и виноватого или чего-то
среднего. На кону для нас обеих стояло то, любили ли — и любим ли — мы
своих детей. То есть любим ли их как полагается. Несколько месяцев
провоевав с ней с переменным успехом, я почувствовала, что мне
необходим тайм-аут, и прямо ей об этом сказала. Мне не хотелось больше
никаких баталий — а ничего другого между нами в последнее время уже не
получалось.
И в этот момент моя история переменилась вновь. Я стала говорить,
что, будь я тогда в Бостоне на месте матери, приехавшей поднять на ноги
своего ни на что не способного, впавшего в черную депрессию подростка, я
бы непременно заставила свою дочь рассказать, что ее беспокоит. Я
обязательно бы с ней поговорила. Я была бы для нее гораздо лучшей
матерью. Так считала я тогда, оглашая эти мысли, — как будто сама ясно
понимала, что означает это «лучшей», как будто имела представление о
том, что мама чувствовала в тот момент.


Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   21   22   23   24   25   26   27   28   ...   72




©engime.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет