Беды развода и пути их преодоления. В помощь родителям и консультантам по вопросам воспитания
Индикация «консультации родителей» и «детской психотерапии»
жүктеу/скачать 1,33 Mb.
|
Гельмут Фигдор, Беды развода и пути их преодоления
3.2. Индикация «консультации родителей» и «детской психотерапии»Роберт хотя и вызвал тревогу у родителей лишь по поводу нарушений поведения, возникших после развода, но он уже давно нуждался в помощи – в психотерапевтической помощи! И это независимо от развода. У большинства детей, как уже говорилось, симптомы возникают спонтанно, они следуют непосредственно за разводом (здесь речь не о предполагаемых долгосрочных последствиях) и являются прямыми реакциями на то впечатление, которое произвел на них развод. Симптомы, таким образом, становятся реакциями на связанные с разводом фантазии и выражают освобождающиеся в этой связи чувства и аффекты. Здесь я, как и В. Шпиль, говорю о «реакциях переживаний». Реакции переживаний, как мы уже знаем, – не патологичные явления, в общем и целом это нормальные и здоровые ответы на сумасшедшие жизненные обстоятельства. И они проходят, если проходит само переживание («травма»). В этих случаях терапевтического вмешательства по отношению к детям лучше всего избегать. • Слишком поспешное обращение к психотерапевту может создать у ребенка впечатление, будто это с ним что-то не в порядке. Я же, напротив, считаю, что в этой ситуации важнее всего дать ребенку понять, что его печаль, ярость, страх и проистекающее из всего этого дурное поведение вполне понятны и имеют право быть. • Психотерапия как ответ на симптомы переживания развода может оказаться неверным решением еще и потому, что симптомы в этом случае не только являются нормальными реакциями, это еще и акции, призванные восстановить душевное равновесие: так печаль помогает справиться с потерей; регрессивная зависимость, которую проявляют многие дети, имеет целью восстановить потерянное было доверие к родителям и избавиться от страха оказаться ими покинутым; страхи и ярость выражают вопрос к родителям, причиняющим ребенку такую боль, любят ли они его еще; или они выражают такие вопросы: «Моя ли это вина?», «Как теперь будет выглядеть мое будущее?». Итак, это зов на помощь, ребенок таким образом хочет получить объяснение и утешение103. Но мы уже говорили о том, что на помощь можно рассчитывать лишь тогда, когда ты покажешь, что нуждаешься в ней. Если же ребенок отрицает или подавляет в себе боль, а родители надеются, что терапия вернет ему его душевное равновесие, может легко случиться, что они упустят возможность дать детям те «ответы», которых те, собственно, требуют от них своими симптомами. Здесь можно возразить, что психоаналитически ориентированная психотерапия не ставит перед собой задачу в первую очередь освободить ребенка от симптомов, ее цель – переработать проблемы, лежащие в их основе. Поэтому она в любом случае принесет пользу. Возражение верное, но, тем не менее, в этом случае можно ожидать, что терапия освободит родителей от дальнейших размышлений (например, в отношении их ответственности за ситуацию и ее улучшение). Кроме того, следует спросить, не противопоказано ли работать не над симптомами, а над бессознательными структурами защиты там, где ребенок (и не только ребенок) переживает не только внутренний, но, прежде всего, острый внешний жизненный кризис104. Конечно, это не значит, что следовало бы вообще отказаться от любого вида профессиональной помощи, обращенной непосредственно на детей. Иногда необходимо произвести, так сказать, «кризисную интервенцию». Существуют также соответственные педагогические программы поддержки (в узком смысле), которые лучше всего применять в работе с группами «пострадавших» детей в качестве дополнения к консультации родителей или в тех случаях, когда работа с родителями по каким-либо причинам невозможна. В настоящее время существует несколько моделей такого рода детских групп105. Как бы различны они ни были, их методические концепции – от высоко до едва структурированных – имеют два преимущества по отношению к психотерапии: во-первых, когда ребенок видит себя в группе других детей, переживающих подобную же судьбу, это смягчает его чувство стыда, внушенное разводом родителей, и помогает преодолеть барьер конфронтации с собственной болью. И, во-вторых, в ситуации группы ребенок сам решает, в какой мере ему лично участвовать в процессе. Например, если в группе идет общий разговор о «разлуке», «одиночестве» или «печали», если дети рисуют или придумывает истории на эту тему, у него нет необходимости непременно говорить о себе, а это помогает избежать страха, неизбежного, когда приходится говорить о своей собственной невыносимой ситуации. Так снижаются оппозиция и сопротивление, благодаря чему ребенок способен прочувствовать темы, над которыми идет работа. Даже если ребенок ни разу не расскажет о себе, он все равно учится обращению со своими чувствами: на материале рассказов других детей, литературных или придуманных в группе историй. Однако имеется одно исключение: терапию следует начать незамедлительно, если ребенок желает этого сам. Есть дети, хотя по моему опыту таких очень мало, которые непременно желают иметь хотя бы одного взрослого человека, с которым они могли бы говорить обо всем. Человека, который стоял бы в стороне от всех этих ссор между родителями (бабушки и дедушки тоже нередко вмешиваются в семейные скандалы) и которому поэтому с легким сердцем можно было бы излить душу. Иногда такой контакт возникает совершенно неожиданно уже в ходе тестового обследования. И тогда непременно следует выслушивать ребенка, беседовать с ним, даже в том случае, если у специалиста отсутствует специальное образование (детского психотерапевта). Здесь готовности ребенка к таким отношениям (способным оказать большую помощь) отдается полное преимущество. (Дефицит компетентности можно всегда восполнить путем участия в работе супервизионных групп). Как бы важна ни была эта работа с детьми, она ничего не меняет в том обстоятельстве, что новый опыт, призванный откорректировать фантазии ребенка соответственно действительности, смягчить его страхи, освободить его от чувства вины и внушить уверенность в будущем, должен начинаться там, где все эти потрясения взяли свое начало, – в общении с родителями. Когда мы думаем о том, что в предыдущих главах мы охарактеризовали как «удачу развода», нам становится ясно, что определение индикации консультации родителей не привязано к какой-либо специфической фазе. Другое дело, когда речь идет о терапии ребенка. Если в месяцы, следующие непосредственно за разводом, работа с детьми может лишь оказать поддержку (конечно, когда дело не касается также и «старых» психических проблем, как например, в случае Роберта), переработка переживаний развода в рамках психоаналитической терапии приобретает свое большое значение несколько позже, а именно тогда, когда симптоматика ребенка не является больше выражением реакций переживаний, а приобретает черты невротического результата посттравматической защиты. Естественно, здесь возникает вопрос о дифференцированно-диагностических критериях обследования. Поскольку симптомы сами по себе не в состоянии ответить на данный вопрос – идет ли речь о нарушениях сна, неуспеваемости в школе, ночном недержании, фобиях, агрессивности, депрессиях, – в любом случае это могут быть как (нормальные и здоровые) непосредственные реакции на развод, так и невротические симптомы в узком смысле. Сюда добавляется та трудность, что, как уже говорилось выше, посттравматическая защита часто ведет как раз к успокоению реактивной симптоматики, так что трудно определить, является ли успокоение признаком преодоления проблем и восстановлением психического равновесия или представляет собой начало невротического развития. Проективные тестовые обследования также не дают ответа на этот столь важный вопрос. Однако проективные тесты в состоянии проникнуть в потребности, конфликты, чувства и фантазии детей. Сознательны или вытеснены их психические побуждения, насколько массивна защита, насколько возможно в этой связи влияние внешних мероприятий, скажем, со стороны родителей, – на все эти вопросы, к сожалению, обычными методами ответа получить невозможно106. На практике, однако, ответ на вопрос, является ли симптоматика ребенка (все еще) реакцией на переживание развода или это (уже) невротическое отложение, не представляет особенной трудности: на него достаточно четко может ответить послеразводная история (которую поведают родители). Первой отправной точкой становится время: если развод состоялся в последние полгода, мы имеем право предположить, что симптоматика ребенка носит характер реакций на переживание. Если же разводу уже не менее полутора лет, а значит, отношения в семье имели возможность стабилизироваться, то приходится поразмыслить о невротических образованиях. Вторую отправную точку представляет собой анамнез симптомов: если с момента развода в поведении ребенка не произошло существенных изменений, исключая квантитативные колебания, ребенок, вероятнее всего, все еще находится в круговороте послеразводного кризиса. Если же в определенный момент заметные изменения все же произошли, например, исчезли одни и появились другие симптомы, значит речь идет о посттравматической защите. Третью отправную точку дает нам размер поддержки, оказанной ребенку его близкими. Когда необходимо установить наличие или отсутствие симптомов, информация по этому вопросу чрезвычайно важна. Если ребенок регулярно виделся с отцом, мог свободно говорить обо всем с родителями, если его родители после развода более-менее по-хорошему общаются между собой, если их собственное психическое равновесие стабилизировалось, то успокоение ребенка можно рассматривать как признак того, что ему удалось свои переживания переработать. Если же все эти обстоятельства отсутствуют, то, скорее всего, успокоение ребенка – невротический феномен. (Здесь, кстати, проективное тестовое обследование может дать достаточно богатый материал.) Если у нас появилась уверенность, что настоящие проблемы ребенка в большой степени носят невротический характер, родителей следовало бы подвигнуть к терапии ребенка. Надо, однако, отметить, что психотерапия при травматических неврозах гораздо сложнее, чем при «нормальных» невротических нарушениях, которые развились на протяжении времени. Дело в том, что это не просто внутренние конфликты, чувства, фантазии; они тесно связаны с внешними переживаниями, о которых ребенок не желает говорить. Результатом становится сильное внутреннее сопротивление, направленное против терапевтической работы над травматическим переживанием, – и это даже тогда, когда ребенок с большой охотой ходит к психотерапевту. Если терапевту не удастся преодолеть это сопротивление и сфокусировать терапевтическую работу на травме (развода), психотерапия не принесет желаемых плодов в отношении долгосрочного психического развития ребенка. Если же ребенку удастся сознательно подойти к этим переживаниям, он сделает большой шаг в направлении действительной переработки травмы развода 107. жүктеу/скачать 1,33 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|