Богач, бедняк

Рудольф с Джонни и Брэдом, плетущимся позади них, словно на
буксире, зашли в контору одного адвоката, знакомого Джонни. Он
оформил доверенность на имя Джонни, дающую тому право
действовать в качестве полноправного представителя Рудольфа.
Джонни оставался на несколько дней в Далласе, чтобы разгрести всю
эту кучу дерьма.
Потом в сопровождении клерка-свидетеля из адвокатской конторы
они ходили от одного банка к другому, наблюдая за тем, как Брэд, уже
без своих жемчужных запонок, открывал свои сейфы и вытаскивал
оттуда аккуратно сложенные пачки денег. Все четверо старательно
пересчитывали купюры, после чего клерк выписывал доверенность,
которую подписывали Рудольф и Джонни, подтверждая своими
подписями, что они получили указанную сумму от Брэда, и ставили
даты. После того как клерк заверял эту бумажку, они поднимались из
хранилища в операционный зал банка и там оформляли общий вклад
на свои имена — Рудольфа Джордаха и Джонни Хита. Всякие изъятия
денежных средств с этого счета теперь могут производиться, только
если на денежном документе будут стоять обе их подписи. Всю эту
процедуру Рудольф с Джонни разработали во всех деталях ночью,
полностью отдавая себе отчет, что все сделки с Брэдфордом Найтом
теперь требуют самого тщательного контроля.
После того как был вскрыт последний сейф, общая сумма достигла
девяноста трех тысяч долларов. Брэд, таким образом, оказался
довольно точным в своих подсчетах того, что отложил, как он
выразился, на черный день. Ни Джонни, ни Рудольф не
поинтересовались, откуда эти деньги. Пусть это выясняют другие.
После визита к адвокату и походов по далласским банкам, на
которые ушло почти все утро, Рудольфу пришлось поторопиться,
чтобы не опоздать на самолет, вылетавший из Далласа в Вашингтон
ровно в полдень. Выбегая из своих апартаментов с чемоданом и
небольшим портфелем, он бросил прощальный взгляд на батарею
бутылок на столе. Открыты были лишь бутылочка кока-колы, которую
выпил он, и бутылка бурбона, из которой наливал себе Брэд.
Брэд предложил отвезти его в аэропорт на своей машине.
— Сегодня утром, — сказал он, пытаясь улыбнуться, — у меня еще
есть «кадиллак». Так что могу им пользоваться.

Но Рудольф отказался и взял такси. Садясь в машину, он попросил
Джонни позвонить ему в офис и предупредить секретаря, что сегодня
вечером он домой не приедет, остановится на одну ночь в Вашингтоне,
в отеле «Мейфлауэр».
В самолете он отказался как от ланча, так и от двух «манхэттенов»,
положенных пассажирам первого класса. Достав из портфеля смету с
предварительными оценками Счетного управления, он углубился в
работу, но никак не мог сконцентрировать свое внимание на цифрах
перед ним. Он все еще думал о Брэде, об этом обреченном,
заклейменном ими банкроте, с висящим у него над головой как
дамоклов меч приговором и тюремным сроком. Разориться, и из-за
чего? Из-за какой-то голливудской шлюхи, сумевшей выкачать из него
деньги. Просто тошнит от всего этого. Он любит ее, уверяет Брэд, она
этого достойна. Ах, эта любовь, пятый всадник Апокалипсиса. По
крайней мере, здесь, в Техасе. Просто невозможно ассоциировать
Брэда с такими высокими чувствами, как любовь. Этот человек рожден
для салунов и борделей, Рудольф всегда был в этом уверен, но
оказалось, что тот способен полюбить. Может, он знал об этом и
прежде, только не хотел признаваться в этом самому себе. Может быть,
отказ верить в то, что Брэд способен на любовь, объясняется его
снисходительным отношением к нему? Ведь он сам любит Джин, но
готов ли он разориться ради нее? Ответ, конечно, может быть только
отрицательным. Неужели он не способен на такое чувство, как этот
слюнявый, исходящий потом человек в мятой рубашке? И не было ли и
его вины в том, что его другу пришлось пережить этот ужасный,
унизительный день и впереди у него будет еще немало таких и даже
более ужасных. Когда он стоял на крыльце загородного клуба рядом с
Калдервудом в день свадьбы Брэда, хладнокровно лишая его всех
шансов на беспечное будущее, не готовил ли он подсознательно такую
горькую судьбу для Брэда? Когда он из чувства вины стал вкладывать
свои деньги в бизнес Брэда, не предвидел ли он, что тот отомстит ему
за все единственным доступным Брэду способом — мошенничеством?
А разве он сам не хотел, чтобы такое случилось, чтобы, наконец,
избавиться навсегда от Брэда, отомстить ему за то, что тот ему не
поверил, когда Рудольф рассказал все о Вирджинии? Более того, что
еще неприятнее, если бы он не преодолел соблазн, уступил
домогательствам Вирджинии и переспал с ней, то она не вышла бы за

Брэда замуж и не увезла бы его далеко, за пределы опеки над ним его
друга? Ведь он все эти годы опекал Брэда, защищал его, в этом не
может быть никаких сомнений. Вначале он позвал его на Восток,
предложив ему работу, с которой гораздо успешнее справились бы
десятки других кандидатов, потом старательно обучал его своему делу
(значительно переплачивая ему в ходе учебного процесса), чтобы в
мозгу у Брэда вызрела идея о возможности получения в качестве
награды за свои старания высокого поста в фирме после ухода
Рудольфа. Когда, с точки зрения морали, можно опекать своего друга?
Может, вообще никогда?
Проще было бы направить в Даллас Джонни Хита одного, пусть он
сам уладил бы там все их дела. Джонни ведь тоже друг Брэда, он был у
него шафером на свадьбе, но их не связывали такие близкие
отношения, какие были у Брэда с Рудольфом. Конечно, отвечать за
свои поступки перед Рудольфом, глядя ему в глаза, Брэду было гораздо
труднее и болезненнее. А Рудольф ведь мог запросто сослаться на
свою загруженность и отправить в Даллас одного Джонни. Он думал
об этом, но потом отбросил эту мысль. Нет, он не будет трусом. Он
совершил эту поездку, чтобы сохранить уважение к себе самому. На
самом же деле речь шла о тщеславии. Может, постоянно
сопутствовавший ему успех притупил его чувства, сделал его
самодовольным лицемером?
Когда будет вынесено окончательное решение о банкротстве Брэда,
решил Рудольф, он назначит ему пенсию. Пять тысяч долларов в год.
Он будет ему их выплачивать тайно, чтобы об этом не пронюхали ни
его кредиторы, ни правительство. Достаточно ли этих денег, в которых
Брэд будет отчаянно нуждаться и волей-неволей будет вынужден их
принять от него, чтобы забыть об унижении, которому он подвергся от
друга, повернувшегося к нему спиной в самую трудную минуту его
жизни?
Загорелась надпись «Застегните привязные ремни!». Они шли на
посадку. Рудольф, засунув в портфель бумаги, вздохнул и щелкнул
пряжкой ремня.
В отеле «Мейфлауэр» его ждала записка от секретаря с просьбой
срочно позвонить ему в Уитби.

Он поднялся в свой номер, в котором ему никто не навязывал
спиртного, позвонил в контору. Дважды линия оказалась занятой, и он
уже хотел было бросить всю эту нудную затею и, вместо офиса,
связаться с сенатором, который мог помочь ему отмазать Билли от
армии, чтобы он был жив-здоров и не оказался бы во Вьетнаме. О
таких вещах, конечно, по телефону не говорят, и он хотел пригласить
сенатора на ланч на следующий день, после встречи он рассчитывал
успеть на самолет, вылетающий в полдень в Нью-Йорк.
С третьей попытки его все же соединили с секретарем.
— Мне ужасно жаль, господин мэр, но, боюсь, вам нужно
немедленно прилететь. — Голос у Уолтера был как у утомленного
бессонной ночью человека. — После того как я ушел домой, начался
настоящий ад, но я узнал об этом только утром, хотел поскорее
связаться с вами, но никак не мог.
— Что случилось? Что там произошло? — нетерпеливо перебил
его Рудольф.
— Здесь у нас такая неразбериха, что, боюсь, не смогу вам
изложить все по порядку, вразумительно рассказать обо всех
событиях, — говорил Уолтер. — Когда вчера вечером Оттман
попытался проникнуть в общежитие, студенты забаррикадировали
вход и не пустили туда полицейских. Президент Дорлэкер пытался
заставить Оттмана увести от здания своих людей, но тот наотрез
отказался. Они предприняли еще одну попытку войти в здание, но
студенты стали швырять в них чем попало. Оттману попали камнем в
глаз, говорят, ничего серьезного, но его все равно отправили в
больницу, и в результате полицейские отказались от штурма, по
крайней мере вчера вечером. Тем временем другие студенты
организовали массовый марш протеста, и, боюсь, сейчас они все
собрались перед вашим домом. Я недавно там побывал и должен с
сожалением доложить, что лужайка перед домом в ужасном состоянии.
Миссис Джордах держится только на успокоительном и…
— Расскажешь об остальном, когда вернусь, — перебил его
Рудольф. — Вылетаю на первом же самолете рейсом из Вашингтона.
— Я этого ожидал, — сказал Уолтер, — и взял на себя смелость
отправить Скэнлона на автомобиле за вами. Он будет ждать вас в
аэропорту Ла Гуардия.

Рудольф, схватив чемодан с портфелем, поспешил вниз и
выписался из отеля. Военная карьера Билли Эбботта на некоторое
время побудет в состоянии неопределенности.
Скэнлон, толстый, грузный мужчина, всегда сопел при разговоре.
Он все еще числился в полиции, но ему было под шестьдесят, и он
готовился к своей отставке. Он страдал ревматизмом и воспринял как
акт милосердия свое назначение на должность шофера к Рудольфу.
Чтобы всем преподать наглядный урок экономии городской казны,
Рудольф продал автомобиль прежнего мэра, собственность города, и
теперь ездил только на своем собственном.
— Если бы мне пришлось начинать все сначала, — громко сопя,
говорил Скэнлон, — то никогда не подписал бы контракт с полицией в
городе, где так много этих проклятых студентов или ниггеров, клянусь
богом!
— Скэнлон, прошу вас, поосторожнее, — упрекнул его Рудольф.
Он пытался с первого дня исправить словарь своего водителя. Но
все попытки оказались бесполезными. Он сидел на переднем сиденье
со старым полицейским, который ехал ужасно медленно и выводил
Рудольфа из себя. С ума сойти можно! Но Рудольф не мог сам сесть за
руль — старик мог обидеться.
— Сэр, я прав, — не унимался Скэнлон. — Они настоящие дикари,
звери. У них не больше уважения к закону, чем у стаи хищных гиен.
Ну а что касается полиции, то они просто смеются над нами. Мне
неудобно вмешиваться в ваши дела, господин мэр, но на вашем месте я
немедленно обратился бы к губернатору штата с просьбой прислать
войска.
— Не надо с этим торопиться, — сказал Рудольф.
— Помяните мои слова, — продолжал Скэнлон. — Все к этому
идет. Вы только посмотрите, что они натворили в Нью-Йорке и в
Калифорнии.
— Мы с вами не в Нью-Йорке и не в Калифорнии, — сказал
Рудольф.
— У нас здесь полно студентов и ниггеров, — упрямо гнул свое
Скэнлон. — Если бы вы только увидели собственными глазами, что
они вытворяли у вашего дома, то не стали бы возражать.

— Я слышал об этом, — ответил Рудольф. — Они вытоптали всю
лужайку перед домом, набезобразничали в саду.
— Они натворили куда больше, — сказал Скэнлон. — Я там сам,
правда, не был, но там был Руберти, он мне все рассказал. — Руберти
был тоже полицейским. — Грех даже упомянуть о том, что они делали,
сказал мне Руберти. Так и сказал — грех вспоминать. Они требовали
вас, распевали похабные песенки, молодые девушки изъяснялись на
самом грязном, самом непристойном языке. Потом вырвали с корнем
все деревья в вашем саду, а когда миссис Джордах отворила дверь…
— Неужели она открыла дверь? — в ужасе спросил Рудольф. —
Для чего она это сделала?
— Ну, они стали бросать в ваш дом чем попало. Кусками дерна,
грязью, пивными банками, и орали словно безумные: «Пусть выходит
этот сукин сын, мать его так!» Это они про вас, господин мэр. Мне
даже стыдно повторять при вас эти слова. Там находились только
Руберти и Цимерманн, остальные полицейские были в студенческом
городке. Ну и что эти двое могли сделать с улюлюкающими, орущими
дикарями, которых там собралось не меньше трехсот? Так вот, как я
сказал, миссис Джин отворила дверь и заорала на них.
— О боже! — вздохнул Рудольф.
— Я вам правду говорю, ее может подтвердить вам потом
любой, — рассказывал Скэнлон. — Когда миссис Джордах открыла
дверь, все увидели, что она сильно пьяна и, хуже того, — абсолютно
голая.
Рудольф смотрел прямо перед собой на красные хвостовые огни
впереди идущих машин, на яркие фары автомобилей, мчащихся им
навстречу по другой стороне шоссе.
— Там оказался какой-то фотограф из студенческой газеты, —
продолжал Скэнлон. — Он сделал несколько снимков со вспышкой.
Руберти кинулся за ним, но остальные пацаны взяли его в
«коробочку», и тот улизнул. Не знаю, право, для чего им понадобились
такие фотографии, но они у них есть, это ясно.
Рудольф попросил Скэнлона ехать прямо к университету. Главный
административный корпус был ярко освещен юпитерами, и повсюду из
открытых окон выглядывали студенты. Они выбрасывали наружу
тысячи разных бумаг, орали на выстроившихся в линию полицейских,
оцепивших здание. Полицейских было совсем мало, что внушало

большую тревогу, но в руках у них теперь были дубинки. Когда они
подъехали к автомобилю Оттмана, припаркованному под деревом,
Рудольф сразу увидел, для чего им понадобилась фотография его
обнаженной жены. Увеличенная до громадных размеров, она теперь
свисала из окна на втором этаже.

В свете прожекторов громадное изображение стройного,
совершенного, без малейшего изъяна тела Джин, с ее полной грудью, с
угрожающе сжатыми кулаками и безумным лицом, свешивалось, как
потешное знамя, над входом в корпус, прямо над высеченными на
камне словами: «Познай истину, — и она сделает тебя свободным».
Рудольф вышел из машины, несколько студентов, торчавших в
проемах окон, узнав его, приветствовали диким свистом и
улюлюканьем победителей. Кто-то из них, перегнувшись через
подоконник, неистово размахивал фотографией голой Джин, и
казалось, что она исполняет какой-то непристойный танец.
Оттман стоял у своего полицейского автомобиля, с толстой
марлевой повязкой на глазу, из-за которой его фуражка съехала на
затылок. Только у шестерых полицейских на головах были шлемы.
Рудольф вспомнил, что это он сам не подписал заявку Оттмана на еще
две дюжины шлемов полгода назад, так как ему казалось, что это
лишние расходы.
— Ваш секретарь сообщил, что вы возвращаетесь, — сказал
Оттман без всякой преамбулы. — Поэтому мы не стали прибегать ни к
каким насильственным мерам до вашего приезда. Они в шесть вечера
захватили Дорлэкера и еще двух профессоров и заперли где-то в
здании.
Рудольф кивал, разглядывая административный корпус. В окне на
первом этаже он увидал Квентина Макговерна. Он уже был
аспирантом и даже получил работу ассистента на кафедре химии. Он
насмешливо улыбался, глядя на происходящее. Рудольф был уверен,
что Квентин его заметил, и чувствовал, что его наглая ухмылка
предназначалась лично ему, Рудольфу.
— Что бы сегодня ни произошло, Оттман, — сказал Рудольф,
обращаясь к шефу полиции, — я приказываю вам арестовать вон того
чернокожего в третьем окне слева на первом этаже. Его фамилия —
Макговерн, и если вам не удастся задержать его здесь, арестуйте дома.
Оттман кивнул.
— Они хотят поговорить с вами, сэр. Они хотят, чтобы вы пришли
туда к ним и обсудили возникшую ситуацию.
Рудольф энергично закачал головой.
— Я ничего не намерен обсуждать с ними. — Он не собирался
вступать с ними в переговоры под фотографией обнаженной жены. —

Ступайте и очистите здание.
— Легко сказать, — ответил Оттман. — Я уже трижды был у них и
приказывал очистить здание. Они только смеются над нами.
— По-моему, я сказал — очистить корпус. — Рудольф чувствовал,
как им овладевает ярость, но пытался сохранить хладнокровие. Он
знал, что делает.
— Каким образом? — спросил Оттман.
— У вас есть оружие.
— Надеюсь, вы не имеете в виду огнестрельное оружие? —
недоверчиво спросил Оттман. — Насколько мне известно, все
студенты не вооружены.
Рудольф колебался, не зная, как поступить.
— Нет, — наконец вымолвил он, — огонь открывать не нужно. Но
у вас есть дубинки и слезоточивый газ.
— Но, может, лучше подождать, пока они все устанут и им это
надоест? — спросил Оттман. Он выглядел гораздо более усталым, чем
все эти студенты в здании. — И если обстановка не улучшится, то
вызвать войска?
— Нет, я не желаю, чтобы вы стояли здесь и ждали.
Оттман понимал, что Рудольфу нужно в первую очередь, хотя тот и
не сказал об этом ни слова. Ему нужно было убрать как можно скорее
эту неприличную фотографию Джин.
— Прикажите своим людям начать с гранат со слезоточивым газом.
— Господин мэр, — возразил Оттман. — Вам придется отдать этот
приказ в письменном виде. И поставить под ним свою подпись.
Оттман протянул ему блокнот, и Рудольф, положив его на крыло
автомобиля шефа полиции, написал приказ, стараясь, чтобы почерк его
был ясным и разборчивым. Он, поставив под приказом подпись,
вернул блокнот Оттману, а тот, оторвав верхний листок с написанным
и аккуратно сложив его, сунул в карман рубашки. Застегнул карман на
пуговичку и только после этого направился к пикету из ожидающих
распоряжений тридцати полицейских, чтобы передать им приказ мэра.
Он переходил от одного к другому по шеренге, и полицейские начали
натягивать противогазы.
Шеренга полицейских медленно двинулась вперед по лужайке к
главному корпусу, и в свете ярко горящих прожекторов их тени четко
вырисовывались на яркой зеленой траве. Их линия была изломанной и

неуверенно извивалась, словно раненая змея, которая не хотела никого
кусать, а лишь искала надежное место, чтобы укрыться от своих
мучителей. Первая граната полетела через окно первого этажа и
разорвалась. Оттуда донесся чей-то крик. В окна полетели другие
гранаты, и торчавшие в них лица студентов тут же исчезли, а
полицейские, помогая друг другу, стали карабкаться вверх и через окна
проникать в здание.
Полицейских было, конечно, мало, и некого было послать к
черному ходу, через который убежало большинство мятежных
студентов. Едкий запах слезоточивого газа чувствовался уже там, где
стоял Рудольф, глядя вверх на все еще висевшую в окне фотографию
обнаженной жены. Наконец в окне появился полицейский и, сорвав
фотографию, унес ее с собой.
Вся операция закончилась очень быстро. Было произведено около
двадцати арестов. У троих студентов шла кровь из головы от
полученных ран, а одного полицейские под руки вывели из корпуса.
Он крепко прижимал ладони к глазам. Один полицейский сказал, что
тот ослеп, но это, скорее всего, временное явление. Среди
арестованных Макговерна не было.
Из здания вышел Дорлэкер с двумя профессорами, глаза у них
слезились. Рудольф подошел к ним.
— Ну, с вами все в порядке? — спросил он.
Дорлэкер прищурился, чтобы получше увидеть, кто к ним
обращается.
— Я не желаю с вами разговаривать, Джордах, — сказал он. —
Завтра я сделаю заявление для прессы, и вы узнаете, что я о вас думаю,
из своей собственной газеты.
Он сел в чью-то машину и уехал.
— Пойдемте, — обратился Рудольф к Скэнлону. — Отвезите меня
домой.
Они отъезжали все дальше от студенческого городка, а машины
«скорой помощи», завывая сиренами, неслись им навстречу. Позади
них маячил школьный автобус с арестованными студентами.
— Скэнлон, — сказал Рудольф, — с сегодняшнего вечера я уже не
мэр этого города. Как вы думаете?
Скэнлон долго молчал, лишь болезненно морщился, глядя на
дорогу, да сипел, как старик, когда нужно было делать поворот.

— Да, мистер Джордах, — наконец вымолвил он. — Боюсь, вы уже
больше не мэр…

жүктеу/скачать 4,7 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: