Богач, бедняк

Глава первая
1949 год
Доминик Джозеф Агостино сидел за маленьким письменным
столом в своем кабинете позади спортзала, раскрыв газету на
спортивной странице. Он читал статью о себе самом. На носу у него —
большие очки для чтения, как у Бена Франклина, и они придавали
мягкое ученое выражение его круглому лицу бывшего боксера с
перебитым носом и маленькими черными глазками над мясистой,
усыпанной шрамами плотью. Три часа дня. Время послеполуденного
затишья. В спортзале — ни души. Лучшее время дня. Ему практически
нечего делать до пяти, когда предстояло провести занятие по
ритмической гимнастике с группой членов клуба, бизнесменов
среднего возраста, которые с помощью физических упражнений
пытались сохранить свою талию, не набрать лишнего веса. После
этого — несколько раундов по спаррингу с партнером из числа
наиболее честолюбивых членов, стараясь при этом никому не нанести
травмы.
Статья о нем в рамке на спортивной странице появилась накануне,
в вечернем выпуске. День проходил без особых событий. «Ред Сокс»
отдыхали за городом, никуда не собирались, и из-за отсутствия
«горячего» материала журналистам приходилось забивать полосу чем
угодно.
Доминик родился в Бостоне. И в то время, когда он активно
занимался боксом, все болельщики знали его под другим именем —
Джо Агос по кличке Бостонский Красавчик, потому что у него не был
как следует поставлен удар и ему приходилось много «танцевать»
вокруг партнера, чтобы не пропустить сильнейший удар и не свалиться
замертво на ринге. Он провел несколько удачных боев с неплохими
легковесами в конце 20-х — начале 30-х годов, и один спортивный
репортер, слишком еще молодой, который поэтому не мог лично
видеть его бои, писал будоражащие исторические отчеты о его
поединках с такими боксерами, как Канцонери и Макларнин, когда оба
эти боксера были на взлете спортивной карьеры. Этот журналист
утверждал, что Джо Агос по-прежнему в отличной форме, но это, к
сожалению, было далеко не так. Он цитировал слова Доминика,

который якобы в шутливой форме сказал, что некоторые молодые
члены клуба «Эксклюзив» доставляют ему немало хлопот при
проведении спарринг-боев в спортзале и он уже подумывает об
ассистенте или о том, чтобы напялить на свою физиономию маску
кэтчера, чтобы ему не попортили в будущем его красоту. Он, конечно,
шутил. Статья была вполне дружелюбной по отношению к нему, и ее
автор представлял Доминика как мудрого старого ветерана прошлых
«золотых» деньков спорта, который умел философски подходить к
жизни в годы, проведенные на ринге. К сожалению, он промотал все,
до последнего цента, заработанные деньги, и поэтому в его жизни не
оставалось почти ничего хорошего, если не считать философии.
Правда, он этого не сказал репортеру, и об этом в статье не было ни
слова.
На столе зазвонил телефон. Звонил снизу швейцар. Какой-то
парень хотел его видеть. Доминик распорядился пропустить парня к
нему.
Парню на вид было лет девятнадцать-двадцать. На нем
полинявший голубой свитер и спортивные туфли на резиновой
подошве. Блондин с голубыми глазами, с лицом младенца. Он
напоминал своим видом Джимми Макларнина, который здорово его
отделал, едва не разнес на куски во время того памятного боя в Нью-
Йорке. Руки сплошь покрыты масляными пятнами, хотя Доминик
опытным взглядом сразу заметил, что парень пытался их вывести.
Такого типа ни один член его клуба никогда не пригласил бы ни на
разминку, ни на игру в бейсбол.
— Ну, что у тебя? — спросил Доминик, поглядывая на него поверх
своих очков как у Бена Франклина.
— Вчера вечером я прочитал газету, — сказал парень.
— Неужели? — Доминик всегда был подчеркнуто любезен со
всеми членами клуба, всегда им мило улыбался и старался в этом не
делать исключения для не членов их профессионального объединения.
— Ну, статью о вас, мистер Агостино, в которой вы жалуетесь, что
вам немало хлопот доставляют спарринг-партнеры, молодые члены
вашего клуба, и что в вашем возрасте вам уже приходится туго.
— Неужели?
— Так вот, я подумал, не нужен ли вам ассистент, такой, скажем,
как я?

— Ты — боксер?
— Не совсем, — ответил парнишка. — Может, когда-нибудь им
стану. Мне приходится очень часто драться, — широко улыбнулся
он. — И вот однажды я подумал, почему бы мне за это не получать
деньги.
— Пошли со мной. — Доминик встал, снял с носа очки. Он вышел
из кабинета, направился в раздевалку. Парень шел за ним следом. В
раздевалке никого не было, за исключением Чарли, дежурного,
который, сидя за столом у двери, дремал, положив голову на стопку
полотенец.
— У тебя есть какие-нибудь вещи? — спросил Доминик у парня.
— Нет, ничего нет.
Доминик выдал ему старый спортивный костюм, пару ботинок. Он
наблюдал, как этот парень раздевался. Длинные, крепкие ноги,
покатые мощные плечи, толстая шея. Весит не менее ста пятидесяти
фунтов, может, сто пятьдесят пять. Хорошие руки. Никаких жировых
прослоек.
Доминик повел его в дальний угол спортзала, там, где лежали маты
на полу, бросил ему пару перчаток, весом по шестнадцати унций
каждая. Чарли завязал им обоим шнурки боксерских перчаток.
— Ну, посмотрим, что ты умеешь, малыш, — сказал Доминик и
легким движением поднял к груди руки. Чарли следил за их
действиями с большим интересом.
Парень держал руки довольно низко, что вполне естественно для
новичка. Доминик дважды нанес ему удары левой. Но тот не смутился,
продолжал напирать на него. Побоксировав с ним минуты три,
Доминик, опустив руки, сказал:
— Ладно, достаточно.
Несколько раз он наносил этому парню ощутимые удары и даже
вынудил его войти в клинч, когда тот подходил слишком близко, но,
несмотря на это, парень ужасно быстро двигался. Дважды, когда
парню удавалось добраться до него, он наносил Доминику весьма
чувствительные удары. Да, он наверняка был кулачным бойцом. Каким
именно — этого пока Доминик понять не мог. Но упорным бойцом —
это точно.
— Теперь, малыш, слушай меня внимательно, — сказал Доминик,
когда Чарли развязал им шнурки на перчатках. — Здесь тебе не салон

бара. Это клуб джентльменов. Они приходят сюда не за тем, чтобы им
было больно. Они приходят сюда, чтобы поупражняться, овладеть
чисто мужским искусством самообороны. Если ты начнешь
колошматить их, как меня, то уверяю тебя, больше одного дня здесь не
удержишься.
— Ясно. Понимаю, — сказал парень. — Просто хотелось
продемонстрировать вам, на что я способен.
— Пока ты умеешь немного, — охладил его пыл Доминик. — Пока.
Но ты умеешь быстро двигаться, энергично работать руками. О'кей.
Где ты работаешь?
— Я работал в гараже, в Бруклайне
[43]
. Но мне хочется найти такое
место, где можно работать с чистыми руками.
— Когда сможешь начать у нас?
— Хоть сейчас. Сегодня же. Я ушел из гаража на прошлой неделе.
— Сколько ты там зарабатывал?
— Пятьдесят баксов в неделю.
— Думаю, могу положить тебе тридцать пять, — сказал
Доминик. — Но ты можешь взять матрац в массажном кабинете и
спать там. Кроме того, тебе еще придется помогать чистить бассейн,
пылесосить маты и прочее снаряжение, проверять спортивную
экипировку.
— Согласен, — сказал парень.
— Ну вот, теперь у тебя есть работа. Как тебя зовут?
— Томас. Томас Джордах.
— Постарайся избежать всяких неприятностей, Том, —
напутствовал его Доминик.
Томасу Джордаху довольно долго удавалось следовать совету
Доминика — избегать всяких неприятностей. Он отличался живостью.
С уважением относился ко всем окружающим. Всегда, в любое время,
любезно улыбался всем членам клуба, особенно пожилым
джентльменам. Кроме своей основной работы он охотно, без всякого
недовольства выполнял все поручения как Доминика, так и других.
Ему нравилась приглушенная, дружеская атмосфера клуба, его богатая
обстановка, и когда он не был в спортзале, то любил бродить по
большим просторным читальным залам и комнатам для игр с их
темными деревянными панелями и высокими потолками, с глубокими
кожаными креслами и прокуренными картинами маслом, на которых

были изображены виды города Бостона в те далекие дни, когда океан
бороздили еще парусные суда. Работа была не «пыльной», и часто в
течение дня выпадали продолжительные перерывы, когда нечего было
делать вообще. Он приходил к Доминику, чтобы послушать его
воспоминания о тех годах, которые он провел на ринге.
Доминик не спрашивал Тома о прошлом, а Том ничего не
рассказывал ему о том, как он месяцами бродил по дорогам, ночевал в
ночлежках в Цинциннати, Кливленде и Чикаго, о работе на
заправочных станциях, о своей службе в качестве посыльного в отеле
«Сиракуз». Там он зарабатывал неплохие деньги, так как возил
проституток в номера клиентов, но денежная жизнь кончилась после
того, как ему пришлось выбить направленный на него нож сутенера,
недовольного тем, что его клиентки давали слишком большие
комиссионные этому милому мальчику с лицом младенца, для которого
они вполне могли быть матерями, не занимайся они другим делом. Не
рассказывал он Доминику и о том, как грабил пьяных на станциях
надземной железной дороги в Чикаго, как воровал деньги,
оставленные в номерах, что делал он это скорее из озорства, чем от
нужды, потому что, честно говоря, деньги его не очень интересовали.
Доминик учил его боксировать с «грушей». Как было приятно в
дождливый день, когда в спортзале никого не было, наносить по
«груше» одну серию ударов за другой, — все быстрее и быстрее и
слышать эхо от ударов — бах-бах-бах! Время от времени, когда
Доминик ударялся в воспоминания о прежнем своем боксерском
прошлом и им овладевало честолюбие, а поблизости никого из членов
клуба не было, он надевал боксерские перчатки и обучал своего
ассистента различным хитроумным комбинациям: как правильно
выпрямлять правую руку, как использовать в бою голову и локти, как,
напирая на пятки, скользить по полу при нанесении ударов, как
избегать ударов противника, делать «нырок» или отклоняться в
сторону, а не пятиться или отпрыгивать назад. Доминик все еще не
разрешал ему проводить спарринги с членами клуба, потому что не
был до конца уверен в Томасе — для чего ему ненужные инциденты?
Но сквош
[44]
очень скоро проложил ему дорожку на площадки, и
через несколько недель он стал довольно сильным игроком. Когда
более слабые теннисисты, члены клуба, оставались без партнера на
игру, Томас с большой охотой выручал их всех. Он был ловким,

быстрым игроком, никогда не расстраивался из-за проигрыша, а после
каждого выигрыша делал выводы, как выигрывать без особых усилий,
и к тому же получал от партнеров «чаевые» — двадцать — тридцать
долларов в неделю.
Томас подружился с поваром клуба, главным образом потому, что
находил для него надежных сбытчиков приличной марихуаны, покупал
для него наркотики и сам, так что очень скоро он уже столовался
бесплатно. Он тактично воздерживался от разговоров, кроме самых
общих, с членами клуба, среди которых были адвокаты, брокеры,
банкиры, руководящие чиновники пароходных и производственных
компаний. Он научился молча, аккуратно записывать по телефону
«послания» от их жен и любовниц и равнодушно передавал им эти
записочки, делая вид, что совершенно не понимает, о чем в них идет
речь.
Томас не любил пить, и члены клуба, которые пили виски в баре
после физических упражнений, благоприятно отзывались о нем и по
этому поводу.
В его поведении не было никакого хитрого замысла, никакого
четкого плана, он ничего не выискивал для себя, просто знал, что
лучше всего втереться в доверие солидных граждан города, которые
патронировали клуб, чем этого не делать. Том слишком долго
бродяжничал по Америке, чужак в своей стране, то и дело попадал в
беду, что обычно заканчивалось громким скандалом и дракой, и он
снова оказывался на пыльных дорогах. Теперь его мирная, надежная
жизнь, расположение к нему членов клуба ему нравились. Это совсем
не карьера, убеждал он себя, нет, просто он прожил хороший, удачный
год. Он никогда не был честолюбивым. Когда Доминик довольно
расплывчато стал намекать ему о возможности выступить в
любительских боксерских поединках, чтобы посмотреть, чего он
стоит, он послал старого боксера подальше.
Как только ему становилось не по себе, муторно, он шел в
Даунтаун, где брал на улице проститутку, проводил с ней всю ночь,
отдавал честно заработанные ею деньги за ее услуги, и никаких тебе
осложнений наутро.
Ему даже стал нравиться Бостон, настолько, насколько вообще ему
могло нравиться какое-то место. Однако он не так часто по нему ездил,
особенно в дневное время, так как был уверен, что в полиции есть

ордер на его арест за хулиганство. В последний день его работы в
гараже в Бруклайне мастер замахнулся на него гаечным ключом, и
Томас его ударил. Он сразу же пришел в свои меблирашки, собрал
вещички и через десяток минут был таков, сказав на прощанье
хозяйке, что срочно уезжает во Флориду. Потом он записался в
Ассоциацию молодых христиан и «залег на дно», пока ему на глаза не
попалась эта статья в газете о Доминике.
Среди членов клуба были такие, которые ему нравились и которые
не нравились. Но Томас всегда проявлял бдительность и старался
относиться ровно, непредвзято ко всем. Ему не хотелось портить
отношения ни с одним из них. У него и так в прошлом было полно
неприятностей, для чего наживать еще? Он старался не знать слишком
много ни об одном члене клуба. Конечно, в таких условиях работы, как
у него, трудно не сформировать свое собственное мнение о том или
другом, особенно когда видишь перед собой голого мужика с
выпирающим животиком или исцарапанной дамскими коготками
задницей после пребывания с ней в постели или когда кто-то сильно
горячится из-за проигранной партии в эту глупую игру — сквош.
Доминик, напротив, ненавидел всех членов клуба подряд и не
только потому, что у них были деньги, а у него, Доминика, их не было.
Доминик родился и вырос в Бостоне, в его речи было такое же
долгое «а», как и у всех остальных бостонцев. В душе ему казалось,
что он целый день вкалывает на поле землевладельца в Сицилии и
замышляет сжечь его дворец, перерезать глотки всем его домочадцам.
Вполне естественно, он до сих пор не расстался с мечтой о поджоге и
убийстве, но старательно скрывал их за своими серьезными манерами.
Он никогда не забывал сказать каждому члену клуба, вернувшемуся
после отпуска, как превосходно тот выглядит, приходил в неописуемый
притворный восторг, узнав от него, сколько лишних килограммов веса
тому удалось сбросить, и всегда вежливо, заботливо осведомлялся у
каждого об ощущениях после физических упражнений или боли после
растяжения связок.
— Вот идет самый крупный мошенник в Массачусетсе, — шептал
он на ухо Томасу, когда очень важный на вид седовласый джентльмен
входил в раздевалку. И тут же, уже громко, обращался к нему:
— Ах, сэр! Как мы рады снова видеть вас здесь! Вы уже
вернулись? Мы так скучали без вас. Думаю, что вам пришлось

слишком много потрудиться.
— Ах, работа, работа, только одна работа, — сетовал джентльмен,
печально качая головой.
— Я-то знаю, что это такое, сэр. — Доминик тоже печально качал
головой. — Приходите ко мне, выполним мои специальные
упражнения с гантелями, а потом — парилка, бассейн и массаж. Все
ваши недомогания как рукой снимет, и вы будете сегодня ночью спать
крепко-крепко, как младенец.
Томас внимательно прислушивался к Доминику, следил за каждым
его жестом, стараясь как можно больше перенять от него, такого
искусного притворщика. Ему нравилась глубоко укоренившаяся в нем
природа бывшего боксера с каменным сердцем, склонность его к
анархии и грабежу, несмотря на все внешние льстивые комплименты.
Томасу очень нравился один человек — Рид, добросердечный,
добродушный президент текстильного концерна, с которым они в паре
частенько играли в теннис. Томас всегда появлялся на площадке только
с ним, несмотря на то что там слонялись многие другие члены клуба, у
которых не было партнера для игры. Рид, сорокапятилетний грузный
мужчина, играл довольно хорошо, и большей частью они заканчивали
партии вничью. В начале игры, со свежими силами, Рид переигрывал
Томаса, но потом Том брал над ним верх, когда Рида начинала
одолевать усталость.
— Да, молодые ноги, молодые ноги, — сокрушался Рид, смеясь,
вытирая полотенцем пот с лица, когда они после часа игры шли в душ.
Они играли регулярно трижды в неделю. Рид после игры всегда
угощал Томаса бутылкой кока-колы и незаметно каждый раз вкладывал
ему в ладонь пятидолларовую бумажку. У него была одна странность:
он всегда носил в правом нагрудном кармане аккуратно сложенную
стодолларовую купюру.
— Вот такая купюра однажды спасла мне жизнь, — признался он
как-то Томасу. Оказывается, он сидел в ночном клубе и вдруг там
вспыхнул сильный пожар, в котором погибло очень много людей. Его
привалило кучей мертвых тел, и он, лежа под ними, не мог двинуть ни
рукой ни ногой. К тому же едким дымом ему обожгло горло, он не мог
крикнуть, позвать на помощь. Он слышал, как пожарные-спасатели
растаскивали кучу трупов, и, собрав последние силы, залез в
нагрудный карман и вытащил оттуда стодолларовую купюру. С трудом

подняв руку, он стал махать зажатой между пальцами банкнотой.
Вдруг почувствовал, как кто-то вытаскивает из его руки деньги.
Пожарник, растащив груду лежащих на нем тел, вынес Рида на свежий
воздух. Тогда ему пришлось провести в больнице две недели. Он не
мог говорить, но он выжил. И теперь был непоколебимо уверен в
таинственной силе стодолларовой бумажки. Он советовал и Томасу
при случае всегда носить стодолларовую банкноту в том кармане, из
которого ему будет легче ее вытащить.
Он также рекомендовал Томасу копить деньги и вкладывать их на
рынке ценных бумаг, потому что, по его словам, молодые ноги не
остаются навсегда молодыми.
Но беда все же подстерегала Томаса. Она случилась, когда он
проработал в клубе три месяца. Томас сразу же почуял, что-то не то,
открывая свой ящик, чтобы переодеться после довольно поздней игры
на корте с Брюстером Ридом. Никаких явных следов, но чутье ему
подсказывало: кто-то рылся в его вещах, по-видимому, что-то искал.
Бумажник торчал наполовину из заднего кармана брюк, словно кто-то
впопыхах его вытащил и тут же торопливо запихнул назад. Он открыл
бумажник. Четыре пятидолларовые бумажки на месте. Он добавил к
ним еще пять долларов, которые получил «на чай» от Рида, и сунул
бумажник в карман. В боковом кармане брюк до выхода на корт
лежали три доллара с мелочью. Тоже на месте. Журнал, который он
читал перед игрой. Он отлично помнил, что положил его на верхнюю
полку, обложкой вверх. Теперь он лежал там же, но раскрытый.
Том вспомнил, что он хотел было закрыть свой ящик, но
передумал. Если в клубе есть хоть один человек беднее меня, то пусть
крадет, милости прошу! Он разделся, поставил свои спортивные туфли
в ящик и, обмотав себя полотенцем, пошел в душевую, где уже с
удовольствием плескался Рид.
Вернувшись в раздевалку, на внутренней стороне дверцы увидел
приколотую записочку. Почерк Доминика. «Зайди ко мне в кабинет
после работы. Д. Агостино».
Краткость записки, сам факт, что она появилась здесь, у него в
ящике, хотя они виделись с Домиником по десять раз на дню, явно
предвещали большую неприятность. Против него затевалась какая-то
пакость, официально, в соответствии с разработанным планом. Ну вот,
все начинается снова, подумал Томас, и внезапно ему захотелось

поскорее одеться и незаметно выскользнуть из клуба, убежать отсюда
раз и навсегда. Но, немного остыв, он решил повременить, не
принимать поспешного решения. Томас, как всегда, пообедал на кухне,
беззаботно поболтал с тренером по теннису и с Чарли в раздевалке.
Ровно в десять, когда закрывался клуб, он появился в кабинете
Доминика.
Доминик, сидя за столом, читал журнал «Лайф», медленно
переворачивая страницы. Он, подняв на него глаза, закрыл журнал,
аккуратно отложил его на край стола. Подойдя к двери, выглянул в
холл, нет ли там кого, и, убедившись, что там ни души, закрыл двери
кабинета.
— Садись, малыш.
Том сел, подождал, пока не сел напротив Доминик.
— Что случилось? — задал вопрос Томас.
— Многое, — загадочно ответил Доминик. — Страсти
разгораются, черт подери! Меня здесь достают целый день.
— Ну и какое отношение все это имеет ко мне?
— Вот это я и собираюсь выяснить. Не будем, малыш, ходить
вокруг да около. Кто-то здесь крадет деньги из кошельков наших
членов. Какой-то смышленый парнишка. Он не берет все сразу, только
понемногу, купюру у одного, купюру — у другого. Эти заплывшие
жиром скоты настолько богаты, что толком и не знают, сколько у них
денег в карманах, и если кто-то из них хватится, что в кошельке
недостает десятки или двадцатки, то не сильно расстроится, подумает,
что либо обронил деньги, либо неверно сосчитал в последний раз. Но
среди них есть один тип, который никогда не совершает ошибок. Этот
подлец — Грининг. Он утверждает, что из его ящика вчера, когда он
разминался со мной, было украдено десять долларов, так вот он стал
обзванивать всех своих друзей, членов нашего клуба, звонил им целый
день, и вдруг все они в один голос завопили, что за несколько
последних месяцев их здесь обобрали до нитки.
— Понятно. Но все же, какое все это имеет отношение ко мне? —
небрежно спросил Томас, хотя отлично знал, что это имеет прямое
отношение к нему.
— Грининг вычислил, что пропажи начались после твоего
поступления к нам на работу.

— Это большущее дерьмо, — зло выпалил Томас. Грининг —
неприятный тип, с холодными глазами, которому около тридцати,
работал в брокерской фирме и обычно боксировал с Домиником.
Когда-то он выступал в среднем весе за какую-то школу на Западе и
старался поддерживать прежнюю форму. На ринге во время боев с
Домиником ни капли его не жалел. Он не давал ему покоя и всегда
безжалостно заставлял его проводить с ним по три двухминутных
раунда четыре раза в неделю. После боев с Гринингом Доминик,
который не осмеливался отвечать партнеру сильными ударами,
возвращался в кабинет ужасно измочаленным и весь в синяках.
— Грининг, конечно, дерьмо, но дело сейчас не в этом, — сказал
Доминик. — Сегодня днем он заставил меня обыскать твой ящик в
раздевалке, и твое счастье, малыш, что у тебя в карманах не оказалось
десятидолларовой банкноты. Но все равно он хочет вызвать полицию и
арестовать тебя по подозрению в совершении краж.
— Ну и что вы сказали ему на это?
— Мне удалось спустить дело на тормозах, — сказал Доминик. —
Сказал, что я сам поговорю с тобой.
— Ну, вот вы говорите со мной. И что дальше?
— Ты брал эти деньги?
— Нет, не брал. Вы мне верите или нет?
— Не знаю, — устало пожал плечами Доминик. — Но кто-то же их
берет. В этом нет никаких сомнений.
— В раздевалке целый день слоняется куча народа. Чарли, тот
парень из бассейна, тренер по теннису, сами члены клуба, наконец, вы
тоже…
— Заткнись, малыш, — оборвал его Доминик. — Сейчас не время
для шуток. Прибереги их для себя.
— Почему же вы выбрали меня? — спокойно спросил Томас.
— Я же тебе сказал. Все началось, когда ты поступил к нам на
работу. И теперь члены клуба требуют, чтобы мы повесили амбарные
замки в раздевалке на все ящички. Боже! Что же это такое! Никто
ничего здесь не закрывал вот уже сто лет. Они все так
переполошились, словно на нас сейчас накатывает огромная волна
преступности, самая большая со времен Джесси Джеймса
[45]
.
— Ну что вы от меня-то хотите? Чтобы я ушел?

— Не-ет, — покачал головой Доминик. — Просто будь
поосторожнее. Постоянно находись в поле чьего-нибудь зрения. — Он
вздохнул. — Может, все обойдется. Этот негодяй Грининг с его
вшивыми десятью долларами… Пошли со мной. — Он встал,
потянулся. — Поставлю тебе пива. Ну что за говенный день!
Том вошел в раздевалку. Вначале ему показалось, что в комнате
никого нет. Его послали на почту с пакетом, и он был в обычной
одежде. В это время проходил межклубный матч по сквошу, и все были
наверху, болели за своих. В раздевалке не было никого, кроме одного
из членов клуба по имени Синклер, который тоже входил в состав
сборной, но пока еще участия в игре не принимал. Он уже переоделся
и был готов в любую минуту вступить в игру. На нем был красивый
белый свитер. Высокий, стройный молодой человек, получивший
степень бакалавра по юриспруденции в Гарвардском университете. Его
отец тоже был членом клуба. В их семье денег — куры не клюют.
Имена отца и сына часто мелькали на страницах газет. Младший
Синклер работал в адвокатской конторе отца в городе. Томас однажды
подслушал разговор пожилых членов клуба. Они говорили, что
молодой Синклер — блестящий адвокат и что он далеко пойдет.
Томас, неслышно ступая по полу на своих толстых резиновых
подошвах, решил незаметно прокрасться к своему ящику. Молодой
Синклер стоял перед открытым ящиком. Запустив руку в задний
карман брюк, он ловко вытаскивал из него бумажник. Томас точно не
знал, чей это ящик, но только не Синклера — он был в этом уверен.
Ящик Синклера находился рядом с ящиком Томаса, через три ящика,
на противоположной стороне раздевалки. Обычно веселое, розовое
лицо Синклера побледнело, его прошиб пот.
На мгновение Томас заколебался, не зная что делать. Может,
повернуться и поскорее уйти, чтобы его не заметил Синклер? Но тот,
вытащив бумажник, поднял голову и увидел Томаса. Они уставились
друг на друга. Теперь уже поздно отступать! Томас, подбежав к нему,
схватил его за запястье. Синклер тяжело дышал, словно только что
преодолел длинную дистанцию.
— Советую положить бумажник на место, сэр, — прошептал
Томас.

— Хорошо, — безропотно согласился Синклер. — Положу, — тоже
прошептал он в ответ.
Но Томас не выпускал его руку. Он лихорадочно думал. Если он
выдаст Синклера, то его под любым предлогом наверняка прогонят с
работы. Всем этим джентльменам будет не по себе, так как им
ежедневно придется сталкиваться с незаметным служащим, который
осмелился опозорить одного из их клана. Если же на него не
донести… Томас тянул время.
— Знаете, ли, сэр, ведь в кражах подозревают меня.
— Простите.
Томас чувствовал, как он дрожит всем телом. Синклер не
предпринимал никаких попыток вырваться из его жесткой хватки.
— Вам придется выполнить три вещи, — сказал Том. — Во-
первых, положить бумажник на место. Во-вторых, пообещать мне, что
больше никогда не станете этим заниматься…
— Обещаю тебе, Том, я тебе так благодарен…
— В-третьих, вы мне докажете, насколько вы мне благодарны,
мистер Синклер, — продолжал Томас. — Вы немедленно выпишите на
мое имя долговую расписку на пять тысяч долларов и выплатите всю
сумму наличными в трехдневный срок.
— Да ты с ума сошел! — воскликнул Синклер. Крупные капли
пота выступили у него на лбу.
— Хорошо, — спокойно сказал Томас. — Тогда я сейчас закричу.
— Не закричишь, могу поспорить.
— Встречаемся во вторник в баре отеля «Турейн», вечером, в
одиннадцать часов. Чтобы деньги были с собой.
— Ладно, буду, — сказал Синклер так тихо, что Томас едва его
услышал. Он выпустил руку. Синклер неуклюже засовывал бумажник
обратно в карман. Томас следил за его движениями. Потом вытащил из
кармана маленькую записную книжку, в которой записывал все свои
мелкие расходы, связанные с поручениями его друзей и членов клуба,
раскрыл ее на чистой странице и протянул Синклеру карандаш.
Синклер смотрел на книжку, поднесенную к самому его носу. Если
сейчас он сумеет взять себя в руки и совладать со своими нервами, то
просто уйдет, а если Томас расскажет о том, что видел, он,
посмеявшись, отмахнется. Но все равно смеется хорошо тот, кто
смеется последним. Но нервы Синклера сдали. Он взял из рук Томаса

книжку и что-то нацарапал на чистой страничке. Томас, глянув на
написанное, засунул книжку в карман, забрал у Синклера свой
карандаш. Закрыв поплотнее дверцу ящика, он пошел наверх смотреть
игру.
Минут через пятнадцать на корте появился Синклер и выиграл у
своего противника все геймы подряд.
В раздевалке Томас любезно поздравил его с победой.
Он пришел в бар отеля «Турейн» без пяти одиннадцать. Все как
полагается: в костюме, белой рубашке с накладным воротничком, в
галстуке. Сегодня ему хотелось побыть немного джентльменом. В баре
было темно, и он был заполнен посетителями лишь на треть. Томас
чинно сел за стол в углу, откуда хорошо просматривалась входная
дверь. Подошел официант. Томас заказал бутылку «Бадвайзера». «Пять
тысяч долларов, пять тысяч долларов» — эта мысль сверлила ему мозг.
Они забрали такую сумму у его отца, теперь он отнимет такую же у
них. Интересно, пошел ли Синклер за деньгами к отцу, объяснил ли,
для чего ему потребовалась такая крупная сумма? Скорее всего — нет.
Вероятно, у самого Синклера-младшего свой счет в банке, он может
снять со счета пять тысяч долларов за какие-то десять минут. Томас
лично ничего против Синклера не имел. Приятный, воспитанный
молодой парень, с милыми, дружелюбными глазами, мягким голосом,
изысканными манерами. Иногда он давал ему полезные советы, как
делать укороченный удар в теннисе. Если в клубе узнают, что он
клептоман, то все, — его карьере конец! Такова в этой стране система.
Томас потягивал пиво, не спуская глаз с двери. Три минуты
двенадцатого. Дверь отворилась. В бар вошел Синклер. Он
вглядывался в темную глубину салона. Томас встал, чтобы тот его
заметил. Синклер подошел к его столику.
— Добрый вечер, сэр! — вежливо поздоровался Том. — Что будете
пить? — осведомился Томас у него, когда подошел официант за
заказом.
— Виски с содовой, — ответил Синклер со своим вежливым
гарвардским выговором.
— Еще один «Бад», пожалуйста, — заказал Том.
Они несколько минут сидели молча, рядышком, на одной банкетке.
Синклер барабанил пальцами по крышке стола, внимательно

оглядывая зал.
— Ты часто приходишь сюда? — спросил он.
— Время от времени.
— Здесь бывают члены нашего клуба. Ты видел кого-нибудь?
— Нет, не приходилось.
Подошел официант, поставил перед ними выпивку. Синклер жадно
глотнул из своего стакана.
— Хочу сообщить для твоего сведения, — сказал он. — Я ворую
деньги не потому, что в них нуждаюсь.
— Знаю.
— Я болен. Я — больной человек, — признался Синклер. — Это —
болезнь. Мне надо к психиатру.
— Очень правильное решение, — поддержал его Том.
— И ты со спокойной совестью требуешь от меня деньги, зная, что
перед тобой больной человек?
— Да, сэр, — ответил Томас. — Да, смею вас заверить.
— Выходит, что ты крутой сученыш, так?
— Думаю, вы правы, сэр.
Синклер, распахнув пальто, полез во внутренний карман, извлек
оттуда длинный, толстый пакет, положил его на банкетку между ним и
Томасом.
— Вот деньги. Не трудись пересчитывать, не нужно.
— Уверен, что вся сумма здесь целиком, — спокойно ответил
Томас. Он сунул конверт в боковой карман.
— Так я жду, — сказал Синклер.
Томас вытащил расписку, положил ее на столик. Синклер, бросив
на нее короткий взгляд, разорвал ее, отправив маленькие клочки в
пепельницу. Потом встал.
— Спасибо за выпивку. — Он пошел мимо стойки бара к двери —
красивый молодой человек, образец тонкого воспитания, элегантной
светскости, хорошего образования. Ясно, что удача зациклилась на
нем.
Томас, глядя ему вслед, допил пиво. Заплатив за выпивку, вышел в
холл и заказал номер на одну ночь. Там, наверху, заперев дверь на
ключ и опустив ставни, он пересчитал деньги. Вся сумма в
стодолларовых банкнотах, все новенькие. А если они меченые? —
мелькнула у него в голове тревожная мысль. Трудно сказать.

Он проспал всю ночь один, как король, в двуспальной широкой
кровати, а утром позвонил в клуб и сказал Доминику, что ему нужно
срочно уехать в Нью-Йорк по семейным делам. Вернется не раньше
понедельника, и то вечером. За все время работы в клубе он не брал ни
одного выходного, так что Доминик не стал возражать. Но отпустил
его только до понедельника.
Моросил нудный дождь, когда поезд медленно вползал под своды
вокзала, и эта печальная серая изморось совсем не красила Порт-
Филип. Томас, выйдя из вокзала, пришел к выводу: нет, здесь ничего
не изменилось. Он не захватил с собой пальто, и пришлось поднять
воротник пиджака, чтобы мелкие капли не проникали за ворот.
Вокзальная площадь тоже ничуть не изменилась. Правда, «Порт-
Филипский дом» отремонтировали, а большой радиотелевизионный
магазин в новом, сложенном из желтого кирпича высотном здании
рекламировал распродажу переносных радиоприемников. От реки до
него доносился знакомый запах. Том запомнил его на всю жизнь.
Он, конечно, мог взять такси, но после года отсутствия решил все
же пройтись пешком. Улицы родного города должны как-то
подготовить его, но вот к чему, он не знал, не был до конца уверен.
Томас миновал автобусную станцию. Вспомнил свою последнюю
поездку с Рудольфом. «От тебя несет, как от дикого животного».
Прошел мимо универсального магазина Бернстайна, места встреч
сестры с Теодором Бойланом. Он вспоминал. «Голый мужчина в
гостиной». «Пылающий на холме крест». Счастливые воспоминания
детства. А вот и их школа. Возвратившийся с войны пожелтевший от
малярии солдат, меч самурая, его рассказ о том, как он отрубил голову
япошке, как хлестала потоком кровь из отрубленной головы.
Вот церковь Святого Ансельма, где проповедует дядя Клода
Тинкера. «По Божьему соизволению его не заметили».
Он свернул на Вандерхоф-стрит. Дождь усилился. Он потрогал на
груди выпирающий комок — конверт с деньгами. Их улица
изменилась. Появилось какое-то квадратное, похожее на тюрьму
здание, в котором разместилась, по-видимому, фабрика. Некоторые
старые магазинчики обнесены дощатыми заборами, а на витринах
других он читал совсем незнакомые ему имена владельцев.

Он шел, опустив глаза, чтобы в них не попадала дождевая вода, и
когда наконец вскинул голову, то от удивления замер. Что за чепуха!
Он был ошарашен. На том месте, где когда-то была их пекарня, их дом,
в котором он родился, теперь возвышался громадный супермаркет с
тремя этажами квартир над ним. Он читал вывески на витринах:
«Деликатесы на сегодня», «Ребрышки для жаркого», «Бараньи
лопатки». Большие двери магазина то и дело открывались и
закрывались, и из них то выходили, то входили в них женщины с
сумками для покупок.
Томас стоял на тротуаре, зорко вглядываясь через витрины внутрь.
Девушки-кассиры отсчитывают сдачу. Ни одну из них он не знал.
Может, войти? Какой смысл? Ведь он здесь не для того, чтобы купить
«ребрышки для жаркого», или «бараньи лопатки».
В полной растерянности он шел вниз по улице. Стоящий по
соседству гараж перестроен, на нем — новое имя владельца. Ни
одного знакомого лица вокруг. Но на углу он увидел старый
магазинчик Джардино «Овощи и фрукты». Он стоял на том же месте,
как и много лет назад. Он вошел и терпеливо ждал, когда какая-то
старуха закончит спор с миссис Джардино по поводу стручковых
бобов.
Когда сердитая старуха наконец ушла, миссис Джардино
повернулась к нему. Маленькая, бесформенная женщина с острым, как
клюв, носом, с бородавкой на верхней губе, из которой торчали два
жестких, длинных, черных волоска.
— Слушаю вас, — сказала миссис Джардино. — Что вам угодно?
— Миссис Джардино, — начал Том, отворачивая воротник, чтобы
выглядеть более респектабельно, — вы, вероятно, меня уже не
помните, но я когда-то был… ну… вашим соседом, что ли. У нас была
своя пекарня. Джордах, не помните?
Миссис Джардино уставилась на него своими близорукими
глазами.
— Вы который из них?
— Самый младший.
— Ах, да. Маленький гангстер.
Том хотел улыбнуться, чтобы тем самым отдать должное миссис
Джардино за ее грубоватый юмор. Она не улыбнулась в ответ.
— Ну, что вам нужно?

— Меня здесь довольно долго не было…
— Разве ваши родные вам ничего не сообщали? — спросила
миссис Джардино, поворачивая яблоки на прилавке так, чтобы сразу не
бросались в глаза покупателю их ржавые «бочки».
— Видите ли, я долго не получал от них никаких известий, —
сказал Том. — Не знаете ли вы, где они сейчас?
— Откуда мне знать, где ваши родные. Они никогда не снисходили
до разговоров с «грязными итальяшками». — Повернувшись к нему
своей широкой квадратной спиной, она стала перебирать пучки
сельдерея.
— Все равно, спасибо вам, — сказал Том, поворачиваясь к выходу.
— Минутку, — остановила его миссис Джардино. — Когда вы
уезжали, ваш отец был еще жив? Так?
— Да, жив, — ответил Том, чувствуя недоброе.
— Ну так вот, он умер, — сообщила она. В голосе ее чувствовалось
удовлетворение. — Утонул в реке. После его смерти ваша мать куда-то
переехала, ваш дом снесли, а теперь… — с горечью продолжала
она, — на этом месте построили этот проклятый супермаркет, который
взял нас за горло.
В лавку вошел покупатель, и миссис Джардино стала взвешивать
ему картошку. Томас вышел на улицу.
Он в нерешительности постоял перед супермаркетом, но его
внушительный вид не наводил его ни на какую полезную мысль.
Может, пойти к реке? — подумал он. Но что она ему скажет? Он
пошел назад, к вокзалу. Проходя мимо банка, он вошел и, заплатив за
аренду своей личной ячейки, положил в маленький сейф сорок девять
сотен из пяти тысяч долларов. Можно оставить на хранение деньги и
здесь, подумал он. Чем Порт-Филип хуже? Может, выбросить эти
деньги в реку, в которой утонул отец?
Может, пойти на почту, спросить там о матери, брате? Вероятно,
кто-нибудь хоть что-то о них знает. Но он решил не делать этого. Ведь
он приехал сюда ради отца. Чтобы отдать ему свой долг.

жүктеу/скачать 4,7 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: