Богач, бедняк

— Нет, это не для меня. Для чего мне туда идти, не понимаю.
— Но ведь тебя ждет весь твой класс.
— Все они — чудаки. Все, за исключением Конрада Франклина. —
Билли, кажется, вот уже целых пять минут пережевывал кусочек
баранины. Для разнообразия он иногда перекатывал его от одной щеки
к другой. Может, все же отшлепать его? — подумала Гретхен. Часы на
кухне тикали все громче и громче. Она старалась не смотреть на них,
но все же не смогла выдержать. Посмотрела. Без двадцати час. Ей
нужно быть в верхнем городе без четверти два. Но нужно еще успеть
завезти Билли в школу, вернуться, принять ванну, переодеться, сделать
макияж и явиться на свидание не запыхавшись и тяжело дыша, словно
только что пробежала марафон.
— Ну-ка, быстро заканчивай, — потребовала она, удивляясь
мягкости своего голоса в такую минуту, когда ее обуревало столько
разных чувств, но не материнских. — На десерт — желе.
— Я не люблю желе.
— Это с каких пор?
— С сегодняшнего утра. Скажи, какой смысл тащиться в музей,
чтобы поглазеть на чучела животных? Ну, если они хотят, чтобы мы
смотрели на животных, то можно поехать в зоопарк и посмотреть на
живых.
— Ладно, в воскресенье, — примирительно сказала Гретхен, — я
свожу тебя в зоопарк.
— В воскресенье я иду в гости к Конраду Франклину. Я ему
обещал. — Билли вытащил изо рта так и не дожеванный до конца
кусочек баранины и положил его в тарелку.
— Так воспитанные люди не делают, — упрекнула его мать.
Часы тикали.
— Все, слишком много.
— Хорошо, — сказала Гретхен, отодвигая от него тарелку. — Если
ты закончил, значит, закончил.
Но Билли и не думал вставать из-за стола.
— Но я еще не доел салат, — упрямо сказал он и с
демонстративным видом стал вилкой вырезать из листа салата
геометрические фигурки.
Он утверждает таким образом свою личность, убеждала себя
Гретхен, 
сдерживаясь, 
чтобы 
его 
не 
отругать. 
Хорошее

предзнаменование на будущее.
Не в силах дальше наблюдать за его неспешной игрой с салатом,
она встала, вытащила из холодильника мисочку с желе.
— Почему ты сегодня так нервничаешь? — спросил Билли. —
Срываешься с места…
«Ах, эти дети, с их интуицией, будь она проклята!» — подумала
Гретхен.
Его радар, конечно, не просвечивает ее насквозь, но видит
сгущающиеся облака.
— Лопай теперь десерт, мы опаздываем, — сказала она.
Билли, сложив руки, отодвинулся на стуле.
— Я же говорил, что не люблю желе.
Ей хотелось сказать, что он будет сидеть за столом, пока не съест
желе, хоть весь день. Но у нее возникло мрачное предчувствие, что
именно этого Билли и добивается. Возможно ли, что это смешение
детских эмоций — любви, ненависти, чувственности, алчности, —
каким-то образом помогло ему догадаться, что собирается делать его
мать в верхнем городе, и инстинктивно, по-своему, понять, что сейчас
он защищает себя, защищает своего отца, защищает неразделимость
их семьи, их дома, в котором он мнил себя, с привычной
самонадеянностью ребенка, его стержнем?
— О'кей, — согласилась она. — Никакого желе! Пошли.
Билли оказался мудрым победителем. Ни тени улыбки
триумфатора на лице.
— Для чего мне идти в музей, чтобы глазеть на коллекцию давно
умерших, набитых опилками животных? Ума не приложу, — только и
сказал он.
Гретхен отперла дверь. Ей было жарко, и она тяжело дышала.
Пришлось бежать всю дорогу от школы. Звонил телефон, но она не
подошла, пусть себе звонит. Она сразу же направилась в ванную,
торопливо на ходу снимая с себя одежду. Приняв теплый душ, она,
бросив короткий критический взгляд в большое зеркало на свое
мокрое, блестящее от воды тело, принялась энергично вытираться
полотенцем. Толстая или худая? Она могла стать и такой, и такой.
Слава богу, она худенькая. Правда, не скелет. «Ах, тело мое,
вместилище моей грешной души!» — засмеялась она. Голой вошла в

спальню, вытащила из кучи шарфиков противозачаточный резиновый
колпачок. Да, очень нужное и полезное изобретение гинекологов-
акушеров, ничего не скажешь. Осторожно поставила его в нужное
место, полностью осознавая, что грешит. Может, когда-нибудь против
беременности изобретут что-нибудь другое, лучше, чем это холодное
приспособление.
Прикасаясь пальцами к этому чувствительному месту, она вдруг
вспомнила об удивительном всплеске желания сегодня ночью, когда
они наконец легли спать. Образы двух боксеров, одного белого,
другого чернокожего, которые вызывали у нее только тошноту, когда
она сидела в спортивном зале «Саннисайд-гарденз», вдруг стали
возбудителями ее похоти: эти великолепные, грубые мужские тела
легко, как акробаты, пританцовывая, двигались вокруг нее. Секс для
женщины — это совершенно бесцеремонное вторжение в ее интимный
внутренний мир. А что испытывают мужчины, когда наносят друг
другу на ринге сильнейшие удары? Они тоже бесцеремонно
вторгаются в личную жизнь друг друга, пренебрегая ее
неприкосновенностью. После беспокойной ночи ей было не по себе,
когда на рассвете она лежала в кровати: в голове у нее все смешалось
— удары представлялись страстными ласками, ласки — ударами, и
она, возбудившись, беспокойно вертелась в постели. Если бы сейчас к
ней в постель забрался Вилли, она бы с жарким вдохновением
бросилась в его объятия. Но Вилли, лежа на спине, крепко спал и лишь
время от времени похрапывал.
Пришлось встать и выпить таблетку снотворного. Утром она
выбросила всю эту чушь из головы, и стыд, испытанный ею ночью,
прикрыла невинная маска нарастающего дня. Покачав головой, она
выдвинула ящик, набитый ее трусиками и лифчиками. Если начнешь
об этом размышлять, подумала она, то какое все же лицемерное, хотя
на первый взгляд и безобидное слово — «трусики», какое по-детски
обманчивое, а на самом деле они прикрывают на теле место, отчаянно
охваченное похотью. «Корсет» — куда более подходящее, хотя оно,
конечно, устарело. Гретхен давно не носила корсетов: школа Бойлана.
Снова зазвонил телефон, звонил упорно, настойчиво, но она, не
обращая на него внимания, быстро одевалась. Бросив короткий взгляд
на свои вещи, висевшие в стенном шкафу, выбрала простой строгий
темно-синий костюм.

К чему афишировать яркими нарядами свою миссию? Чем лучше
спрячешь свое розоватое, красивое тело, тем больше его оценят, когда
оно предстанет перед взором во всей своей наготе. Она щеткой
пригладила свои прямые, распущенные, достающие ей до плеч волосы.
Какой у нее широкий, низко посаженный лоб, такой чистый,
спокойный, ни морщинки, — а сколько за ним скрыто вероломства и
тревожных сомнений.
Гретхен не нашла такси и решила ехать в верхний город на метро.
Сейчас самое главное — сесть на поезд, следующий до Куинса, потом
пересесть на другой, до Ист-Сайда, доехать до Пятьдесят третьей
улицы. Персефона, выходящая из царства мертвых в период расцвета
любви.
Она вышла на Пятой авеню, пошла дальше пешком по улице,
освещенной осенним солнцем. Ее строгая, стройная фигура в темно-
синем костюме отражалась в блестящих витринах магазинов.
Интересно, подумала она, сколько женщин прогуливались по авеню с
той же миссией, что и она, выставляли напоказ свою красоту с
хитроватым выражением на лице, зная о надежном противозачаточном
колпачке, расположенном в своем месте.
Она повернула на Ист-Сайд, к Пятьдесят пятой улице, прошла
мимо «Сент-Риджиса», вспоминая одну брачующуюся пару неким
летним вечером: она в белой фате, под руку с молодым лейтенантом. В
городе — определенное количество улиц. Никуда от них не скроешься.
Вот они, последствия урбанистической географии.
Она посмотрела на часы. Без двадцати два. У нее еще в запасе
целых пять минут. Так что можно пойти медленнее и прийти
спокойной и сдержанной.
Колин Берк жил на Пятьдесят шестой улице между Мэдисон-авеню
и Парк-авеню. Еще один отголосок прошлого. На этой улице она
однажды была на вечеринке, с которой сбежала. Разве можно упрекать
человека за то, что он снял квартиру, не считаясь с мрачными
воспоминаниями своей будущей любовницы и не съехал с нее до
внесения платы за первый месяц?
Она вошла в знакомый белый вестибюль, позвонила. Сколько раз,
сколько дней она нажимала на этот звонок? Двадцать? Тридцать?
Шестьдесят? Когда-нибудь она посчитает. Загудел зуммер на замке,
дверь открылась, она вошла в лифт и поднялась на четвертый этаж.

Он ждал ее на пороге в пижаме и халате, стоя на полу голыми
ногами. Они торопливо поцеловались. К чему такая спешка? К чему?
В большой гостиной царил беспорядок: на кофейном столике —
остатки завтрака и опорожненная половина чашечки кофе среди папок
с пьесами. Берк — режиссер театра и жил по-театральному богемной
жизнью, редко ложился спать раньше пяти утра.
— Может, чашечку кофе? — предложил он.
— Спасибо, не нужно, — ответила Гретхен. — Я только что
пообедала.
— Ах, эта упорядоченная жизнь, — вздохнул он. — Можно только
позавидовать. — В его голосе прозвучала мягкая ирония.
— Завтра утром приходи ко мне и посмотри, как я буду уговаривать
моего Билли съесть баранью отбивную. Вот тогда и позавидуешь.
Берк никогда не видел ее сына, никогда не встречался с ее мужем,
никогда не был у них дома. Она встретила его на официальном
завтраке с одним из издателей журнала, где она иногда печаталась.
Берк хотел, чтобы она написала статью о нем, так как она однажды
обмолвилась, что ей понравилась поставленная им, Кевином, пьеса.
Тогда на обеде он ей не понравился. Слишком задиристый, слишком
самоуверенный догматик. Статью она так и не написала, но спустя три
месяца, после нескольких случайных встреч, она отдалась ему, трудно
объяснить почему: то ли из похоти, то ли от скуки, то ли от
безразличия, то ли на нервной почве. Может, это был несчастный
случай?.. Теперь она уже не анализировала подвигшие ее на это
причины.
Берк стоя потягивал из чашечки кофе, наблюдая за ней через ее
краешек своими темно-серыми глазами из-под пушистых, грозно
сдвинутых черных бровей. Ему тридцать пять, коротышка, ниже даже,
чем она. (Неужели всю свою жизнь я обречена любить невысоких
мужчин?) На его тонком, напряженном лице с колючим кустиком
бородки угадывался мощный интеллектуальный запал, оно говорило о
его прямолинейности и большой внутренней силе, — это заставляло
собеседников забывать о его малом росте. Он был человеком
настроения, часто бывал резок в общении даже с ней, его постоянно
терзали сомнения как в своем несовершенстве, так и несовершенстве
других; легко обижался и порой исчезал на несколько недель, не сказав
ни единого слова. Он был в разводе и считался донжуаном. В самом

начале их романа, когда они впервые встретились, она чувствовала,
что нужна ему лишь для удовлетворения самых простых и очевидных
потребностей, но теперь, глядя на этого стройного, голоногого,
низенького человека в мягком темно-синем халате, она уже не
сомневалась, что любит его, что больше ей никто не нужен, и она
готова пойти на любые жертвы только ради того, чтобы всю свою
жизнь быть рядом с ним.
Вчера вечером, когда она сказала брату, что хочет спать с одним
мужчиной, а не с десятком, она имела в виду его, Берка. На самом деле
после того, как она переспала с ним, она больше не занималась
любовью ни с кем, кроме его одного, если не считать тех нечастых
случаев, когда Вилли под наплывом ностальгической нежности
залезал к ней в кровать, — не дающие полного счастья мимолетные
примирения, почти забытые привычки уходящей любви.
Однажды Берк спросил ее, спит ли она еще со своим мужем, и она
сказала ему правду. Она даже призналась, что это доставляет ей
удовольствие. Для чего ей лгать ему, этому единственному мужчине из
всех, которых она знала, которому она могла выложить все, что придет
ей в голову. Он признался, что после их первой встречи он больше не
спал ни с одной другой женщиной, и она знала, что он ей не лжет.
— Красавица Гретхен, — сказал он, отрывая чашку от губ, —
дивная Гретхен, славная Гретхен. О боже! Если бы ты каждое утро
только входила ко мне с подносом в руках, с приготовленным
завтраком! Как было бы замечательно!
— Эй! — воскликнула она. — Да ты, я вижу, сегодня в хорошем
настроении!
— Не совсем, — ответил он. Поставив чашку на столик, он
подошел к ней, и они обнялись. — Впереди у меня кошмарный день.
Час назад мне позвонил агент — меня ждут в Нью-Йоркской конторе
«Коламбиа Пикчерз» в два тридцать. Мне предлагают поехать на Запад
и снять фильм. Я пару раз звонил тебе, но никто не подходил.
Да, на самом деле, вспомнила она. Телефон звонил, когда она
вошла к квартиру, когда одевалась. «Люби меня завтра, а сегодня —
увы», спасибо тебе, «Америкэн телефон энд телеграф компани». Но,
увы, завтра класс Билли не пойдет в музей и тем самым не развяжет ей
руки до пяти вечера. Обычно она должна быть у школы в три. Любовь
по школьному расписанию.

— Я слышала звонки, — призналась она, отстраняясь от него. —
Но не снимала трубку. — Она рассеянно закурила сигарету. — Я
думала, ты собираешься ставить в этом году какую-то пьесу.
— Ну-ка брось сигарету, — сказал Берк. — Когда плохому
режиссеру нужно показать, что между двумя персонажами отношения
становятся напряженными, он заставляет их закурить.
Она, засмеявшись, погасила сигарету.
— Пьеса пока не готова. И, если судить по тому, как идет ее
переделка, то не будет готова и к следующему году. Почему у тебя
такой печальный вид?
— Вовсе не печальный, — возразила она. — Просто со мной
обошлись грубо, мне хотелось любви, и я сильно разочарована.
Теперь улыбнулся он.
— Да, знаменитый дерзкий язычок Гретхен, — сказал он. — А
сегодня вечером? Не сможешь?
— Вечера исключены. Ты и сам об этом прекрасно знаешь. Зачем
афишировать наши отношения? Мне бы этого не хотелось. «Да и
Вилли. Он непредсказуем, — подумала Гретхен. — Может приходить
домой к обеду, что-то весело насвистывая, две недели подряд». — Ну а
картина? Интересная?
— Может быть. — Он пожал плечами, поглаживая свою иссиня-
черную бородку. — А может, просто стенания шлюхи — и такое тоже
может быть. Честно говоря, мне сейчас нужны деньги.
— Но в прошлом году ты поставил хит, — возразила она, понимая,
что не должна давить на него, но все равно против своей воли сказала.
— Мой банк в истерике, разрывается между дядей Сэмом и
алиментами, — скорчил он кислую мину. — Линкольн, как известно,
сделал доброе дело, освободив рабов в тысяча восемьсот шестьдесят
третьем году, но почему-то забыл про женатых мужчин. Выходит,
любовь, как и все и везде сейчас, подвластна Налоговому управлению.
Мы заключаем друг друга в объятия в перерывах между заполнением
налоговых деклараций.
— Тебе бы следовало познакомиться с братом и его приятелем
Джонни Хитом. В налоговом законодательстве они чувствуют себя как
рыба в воде. Знают наперечет все возможные удержания, скидки,
сбавки.

— Но они же бизнесмены. Им знакомо это искусство фокусников.
Когда мой налоговый инспектор берет в руки и читает мою
декларацию, он, обхватив руками голову, в отчаянии начинает рыдать.
Стоит ли жалеть об истраченных деньгах? Вперед — в Голливуд. На
самом деле я возлагаю на Голливуд большие надежды. Почему в наши
дни театральный режиссер не может снять кино, скажи на милость?
Укоренившееся представление о том, что театр — это нечто святое, а
кинематограф — это нечто вечно грязное и безобразное, — чистый
снобизм, и оно должно кануть в Лету, как и Дэвид Беласко. Если ты
меня спросишь, кто, по моему мнению, величайший из всех ныне
здравствующих драматических режиссеров, я отвечу: Федерико
Феллини. Я не видел ничего лучше постановки, чем «Гражданин
Кейн»
[63]
, а это чистейшей воды голливудщина. Может, я стану
Орсоном Уэллсом пятидесятых. Кто знает?
Он расхаживал взад и вперед, и Гретхен видела, что Берк настроен
очень серьезно, что он серьезно воспринимает все, что говорит, во
всяком случае, большую часть, что он намерен бросить вызов судьбе и
перейти к новому этапу в своей карьере.
— Конечно, в Голливуде полно шлюх, но кто, не покривив душой,
будет утверждать, что наш театр — это женский монастырь?! На
самом деле мне нужны деньги, и я отнюдь не равнодушно смотрю на
долларовую бумажку. Но я не стану за ней охотиться. И, надеюсь,
такого никогда не произойдет. Я веду переговоры с «Коламбиа
Пикчерз» уже больше месяца, и они готовы предоставить мне полную
свободу: сюжет, сценарий, который мне понравится, автор текста по
моему выбору — полную свободу. Фильм снимается на натуре, до
последнего кадра, если только я не выхожу за рамки сметы, а на нее
грех жаловаться — вполне приличная. Если я не сделаю фильм хуже
моих постановок на Бродвее, то в этом мне придется винить только
самого себя, никого другого. Приезжай на премьеру. Надеюсь, тебе
понравится.
Она натянуто улыбнулась:
— Ты мне не говорил, что у тебя такие планы. Месяц ведешь
переговоры… Даже больше…
— Я такой вот негодяй, обожающий секреты, — игриво сказал
он. — К тому же не люблю говорить раньше времени, до того, как все
не станет ясно.

Она снова закурила, только ради того, чтобы чем-то занять руки и
дрожащие губы. К черту все эти режиссерские штампы с куревом для
подчеркивания напряженности между действующими лицами.
— Ну а что делать мне? Здесь, в Нью-Йорке? — спросила она,
выпуская изо рта дым, зная наперед, что не следовало бы ей
спрашивать его об этом.
— Тебе? — Он задумчиво посмотрел на нее. — Самолеты летают
ежедневно.
— В каком направлении?
— В обоих.
— И как долго, по-твоему, мы так протянем?
— Две недели. — Он постучал ногтем по фарфоровой чашечке, и
раздался мелодичный звон — крошечные куранты, отбивающие время,
полное сомнений. — Шучу, конечно. Наша любовь вечна.
— А если мы с Билли приедем к тебе на Запад, мы сможем жить у
тебя? — спокойно спросила она.
Он подошел к ней и, обхватив ее голову руками, поцеловал в лоб.
Для этого ей пришлось немного наклониться. Его колкая бородка
царапнула кожу.
— Ах, боже мой, — мягко сказал он, отходя от нее. — Мне еще
нужно побриться, принять душ и одеться. Я уже и без того опаздываю.
Она наблюдала за ним, как он брился, принимал душ, одевался.
Потом на такси они вместе доехали до офиса киностудии на Пятой
авеню, где у него должна была состояться деловая встреча. Он так и не
ответил на ее вопрос, но попросил позвонить ему вечером —
пообещал ей рассказать о том, чем закончилась встреча в «Коламбиа
Пикчерз».
Гретхен вышла из машины вместе с ним и весь день лениво, не
торопясь, делала покупки. Купила платье, свитер, хотя отлично знала,
что через неделю сдаст их туда, где купила.
В пять вечера, в своих обычных штанах и старом твидовом пальто,
но без резинового колпака внутри, она стояла у ворот школы Билли,
ожидая, когда их класс вернется из музея естественной истории.

жүктеу/скачать 4,7 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: