достойных, интеллигентных женщинах. Их должно быть много, но они не
выставляют напоказ крах своей жизни. Может быть,
они предпочитают
самоубийство.
Человек, оказавшийся не у дел, имеет достаточно времени для
размышлений. У него есть время поехать «к черту на рога» за
обнаружившейся вакансией, чтобы узнать, что она занята,
или о том, что
надо продавать какуюнибудь дрянь, которую если купят, то из жалости, и
ему придется жить на комиссионные. Отказавшись от столь «заманчивой»
перспективы, он вдруг видит, что оказался на улице и ему можно идти
«куда угодно», что, впрочем, совершенно равнозначно «некуда идти». И он
идет, идет, идет. Он глазеет на витрины, на
недоступную ему роскошь и
чувствует себя человеком второго сорта; он уступает место у витрин тем,
кто смотрит на них с активным интересом. Затем он забредает в метро или
библиотеку, чтобы дать отдых ногам и немного согреться. Но это не поиск
работы – хотя он опять идет. Он этого не знает, но бесцельность поиска,
даже если она еще не запечатлелась в его внешности, сама по себе чревата
отказом. Его одежда, оставшаяся с хороших времен, еще неплохо сидит, но
не может скрыть упадка духа.
Он видит тысячи людей,
занятых своей работой, и завидует им в
глубине души – всем этим киоскерам, клеркам, аптекарям, кондукторам. Те
– независимы, в них бездна самоуверенности и достоинства, а он не может
убедить себя, что тоже хороший человек, хотя постоянно спорит с собой и
всегда приходит к благоприятному для себя выводу.»
Именно деньги, точнее, их отсутствие, так изменили этого человека.
Будь у него немного денег – он опять стал бы самим собой.