Движение истории в средневековых японских “исторических повествованиях” рэкиси моногатари

“исторических повествованиях”

Одно из “исторических повествований”, О:кагами (“Великое зерцало”, Х1 в.), композиционно весьма сложно устроенное произведение, представляет собой серию жизнеописаний императоров и высших сановников государства из рода Фудзивара с 850 по 1025 г., причем биографии интерпретировались анонимным автором как фокус национальной жизни, как наиболее адекватная форма изображения времени. Сочинение написано в жанре “беседы посвященных”, воспоминаний двух старцев, свидетелей незапамятных событий.

Исторические сочинения в Японии ведут свое начало от первых записей 620 г. об императорах, придворных, простом люде, которые составлялись по повелению великого реформатора Японии – принца Сётоку (572-621гг.) хронистом Сога Умако (ум. в 626 г.). Эти записи, видимо, и стали первой исторической летописью Японии, но были сожжены сыном Сога Умако – Эмиси в 645 г. Немногие сохранившиеся части этих записей были собраны в Кудзики (“Записях о делах древности”), однако позднейшие исследователи часто выражали сомнение в их аутентичности. Первая сохранившаяся японская книга, Кодзики (“Записи о деяниях древности”), была составлена в 712 г. О-но Ясумаро и включала мифы, легенды, ранние японские хроники, генеалогии императоров. Это сочинение - неисчерпаемый источник материалов по японской мифологии, антропологии, социологии, этнографии и литературе, и анонимный создатель “Великого зерцала” обнаруживает несомненное с ним знакомство, постоянно имеет его в виду, хотя прямые аналогии в тексте отыскать трудно. Вслед за Кодзики было создано через восемь лет более упорядоченное и более современное по тому времени сочинение Нихонсёки, или Нихонги (“Анналы Японии”), – первое из шести важнейших историографических сочинений древней Японии. Влияние Нихонги на О:кагами очевидно: этот памятник прямо упоминается в тексте. Все “Шесть национальных историй” (Риккокуси, куда входит и Нихонги) были составлены по императорскому повелению, в них представлена – и весьма подробно – японская история, начиная с первого полулегендарного императора Дзимму (660 – 585 гг. до н.э.) и до 887 г. Создавались они с 720 г. по 901 г., писались на камбуне, т.е. или сплошь по-китайски, или на сильно китаизированном варианте японского языка и носили официальный характер. Время, совпадающее с О:кагами, описано в Монтоку дзицуроку (или - полностью - Нихон Монтоку тэнно дзицуроку - “Действительные хроники о [времени правления] императора Япониии Монтоку”, 879г.); сочинение охватывает период с 850 по 858 г., т.е. время, с которого начинается повествование О:кагами, и более того: автором Монтоку дзицуроку был один из героев “Великого зерцала” – правый министр Фудзивара Мотоцунэ (836-881).

Последнее из шести исторических сочинений также представляет для нас интерес: в Сандай дзицуроку (“Действительные хроники трех правлений”, 901 г.) повествуется о том же времени, что и в О:кагами, - о правлении трех императоров Сэйва, Ё:дзэй и Ко:ко: (с 858 по 887 г.). В составлении Сандай дзицуроку принимало участие несколько авторов во главе с Фудзиварой Токихира (871-909 гг.), примечательным персонажем О:кагами. Национальная историческая традиция далеко не исчерпывалась этими официальными историями Японии, составленными по хронологическому принципу. Существовали и другие сочинения, более частного, так сказать, характера. Это, к примеру, Рюндзи кокуси (“Тематическая история страны”, 892 г.), составленная знаменитым поэтом, литератором и государственным деятелем Сугавара Митидзанэ (845-903 гг.), которому в О:кагами посвящена, пожалуй, самая драматическая глава. Создавались и истории отдельных родов, например, Когосю:и (“Собрание прежде упущенных древних речений”, 792 г.), где описана судьба древнего клана Имбэ и его соперничество с другим могущественным кланом – Накатоми. Национальные истории стали той питательной средой, на которой возрос в Х1 в. новый жанр – рэкиси моногатари (“исторические повествования”). Новый жанр, представленный девятью сочинениями, большинство которых содержат в названии слово “зерцало” (кагами), оказался наследником сразу нескольких литературно-историографических традиций, с опорой на которые и создавались эти произведения - жизнеописания выдающихся людей эпохи - О:кагами (“Великое зерцало”, Х1 в.); Эйга моногатари (“Повесть о расцвете”, или “Повесть о цветении”, Х1 в.); Мидзукагами (“Водяное зерцало”, написано Накаяма Тадатика,ум. в 1193 г.), в котором описывалась история правления пятидесяти четырех императоров, начиная с Дзимму и по 850 г.; Имакагами (“Нынешнее зерцало”, 1170г.) повествовало о событиях 1025-1170 гг. Традиция исторических повествований, заложенная автором “Великого зерцала”, в первую очередь, писательницей-автором “Повести о расцвете” и другими, продолжала развиваться. В результате сложился цельный и замкнутый корпус исторических повествований, столь объемный, что даже обозреть его в рамках одной статьи не представляется возможным.

Обилие произведений, рассказывающих приблизительно об одном и том же периоде японской истории, многие японские ученые объясняют тем, что во времена правления Фудзивара Митинага (885-1027 гг.) культура хэйанской придворной аристократии переживала свой последний и, может быть, наиболее яркий взлет, проникнутый, впрочем, предощущением грядущей суровой военной эпохи, а потому окрашенный в цвета грусти и ностальгии. После смерти Фудзивара Митинага в 1027 г. аристократия блестящей столицы Хэйанкё: быстро утратила свое влияние; взгляды ее были обращены вспять, к прошлому, преисполненному неизъяснимого очарования, всегда свойственного тому, что неизбежно должно погибнуть. Появление "Великого зерцала" и других “исторических повествований” и фиксирует эту обращенность вспять, попытку, облекши в слова, удержать уходящую, но такую привлекательную эпоху утонченности и изящества.

Некоторые современные (90-е годы) исследователи стремятся внести ясность в номенклатуру средневековых жанров. Например, Сэкинэ Кэндзи пишет /Сэкинэ, с. 137-155/, что “Записи о деяниях древности” и “Шесть национальных историй” - это, так называемые, “правильные, или упорядоченные, истории” (сё:си); их называют также “хрониками, анналами, записями” (кироку), составленными по повелению властей; это официальные национальные истории, написанные мужчинами-чиновниками по-китайски. Несколько позднее, около 1220 г., создается Дзиэном (1155-1225) Гукансё (“Мои личные выборки”) - сочинение, представляющее собой наиболее значительную в средневековье попытку философски осмыслить историю; в номенклатуре жанров, предложенных Сэкити, оно носит наименование сирон (букв. “исторические изыскания”). В “Моих личных выборках” один из свитков посвящен объяснению движущей силы истории с помощью введения категории до:ри (принцип, причинная связь), обозначающей некоторую динамическую сущность, пронизывающую исторический процесс. Но это, так сказать, теория, а не картина движения истории. В свою очередь “Военные повести” (гунки, или сэнки) описывают в основном важные, но все же только эпизоды истории, а не изображают течения времени. В повествования-моногатари типа “Повести из Исэ” или “Повести о Гэндзи” могут быть включены исторические эпизоды, события, деятели, но только “исторические повествования” изображают жизнь исторических персонажей от поколения к поколению. В них главное внимание уделено личности, воссоздается в основном частная жизнь известных людей во всей, так сказать, полноте. Поначалу повествования-моногатари писали только женщины; позднее, когда стало не зазорно использовать вместо китайского родной вабун ( японский), за сочинение подобных произведений принялись и мужчины.

Многие исследователи полагают, что в “Великом зерцале” и в “Повести о расцвете” произошло знаменательное соединение “историчности” (рэкисисэй) (кстати сказать, есть мнение, что в Эйга моногатари представлена хронологическая интерпретация японской истории, а в О:кагами более биографическая и драматическая ее версия) и “литературности” (моногатарисэй). По поводу роли “повествования” (моногатари) выдающаяся писательница эпохи Хэйан в своем шедевре “Повесть о Гэндзи” написала: “Повести описывают нам все, что случилось на свете, начиная с самого века богов. Японские исторические анналы касаются только одной стороны вещей. А в повестях содержатся всевозможные подробности. Автор конечно не рассказывает так, как оно есть на самом деле, называя каждого своим именем. Он передает только то, что не в состоянии оставить скрытым в своем сердце; все, что он видел и слышал в человеческой жизни в этом мире – и хорошее, и плохое” /Мурасаки, т. 2, с. 14/. И в другом месте Мурасаки Сикибу замечает: “Свет в наше время измельчал. Он во всем уступает старине. Но в кана наш век поистине не имеет себе равного. Старинные письменные знаки (речь идет о китайских иероглифах. – Е. Д.) как будто точны и определенны, но все содержание сердца в них вместится не может” /Мурасаки, Приложение, с. 52/.

Произведения жанра “исторических повествований” иногда назывались, по словам Ямагива, “национальными историями, записанными азбукой” (канабун-но кокуси). Кроме того поскольку в названия многих из них входит слово “зеркало” (кагами), то сочинения эти вкупе называли кагами моно (букв. “зеркальные вещи”), или кагами руй (“типы зерцал”), – а иногда “ёцуги” – по имени главного рассказчика (см. ниже). Некоторые комментаторы - Нумадзава, Сато Кюи, Ямагива, Рейшауер - полагают, что название жанра “зерцал” исконно японского происхождения; китайские зерцала, жанрово отличающиеся от японских, либо попали в Японию после создания О:кагами, Эйга моногатари и Имакагами, либо были написаны после Х1 в.

Сравнения японских сочинений такого рода с европейскими “Speculum” “Spiegel” “Mirror” и русскими “зерцалами”, например “Великим зерцалом” ¹, показывает, что последние вряд ли носили исторический характер; целью их было исправление и облагораживание нравов, фиксирование прецедентов и установление идеалов; они насыщенны поучениями, морализаторством, им свойственна отчетливая учительность. Так, зеркало князей (Furstenspiegel) в немецкой литературе преподавало правителю руководящие начала для его деятельности.

Китайская традиция “зерцал” (например, “Всепроникающее зерцало, управлению помогающее” - Цзы жи тун цзянь историка Сыма Гуана,1081-1086) основывалась на том, что образ зеркала ассоциировался с самим понятием истории; “зерцало” рассматривалось как источник поучений для правителя и министра, т.е. также имело, в первую очередь, этическое измерение. Стремление развлечь и научить чуждо японским “зерцалам” рассматриваемого периода, хотя позже в эпоху Токугава ХУ1 – Х1Х вв. такие поучающие “зерцала” появились.

Даосизм различает две существенные для нас универсальные в человеческой культуре тенденции осмысления символики зеркала. “Одна из них связана с представлением о зеркале как средстве опознания подлинного образа вещей и отличается дидактической направленностью. Другая исходит из роли зеркала как силы трансформации и тесно соприкасается с магией зеркала” /Малявин, с. 200/. В нашем случае мы, видимо, имеем дело с частичным объединением двух типов понимания “зеркальной” символики. Кстати сказать, по поводу значения этого слова применительно к О:кагами велись длительные дискуссии: несомненно, оно принадлежит к буддийской терминологии, встречается в буддийских источниках и широко употреблялось, часто в форме фурукагами (“старое зерцало”), и в повседневной жизни, в магической практике, при гаданиях, заклинаниях, медитации, в буддийских сочинениях, в стихах эпохи Хэйан. Вместе с тем образ зеркала обладает и синтоистскими коннотациями: зерцало, наряду с мечом и священной яшмой – одна из императорских регалий; зерцало, игравшее важную роль в мифе о богине Солнца Аматэрасу, было передано, как повествуется в Кодзики, богиней Аматэрасу ее внуку Ниниги-но микото, когда она отправляла его с Равнины Высокого Неба на землю, чтобы править Страной Восьми Островов (т.е. Японией). В первой главе “Записей о деяниях древности”, в Предисловии Ясумаро, говорится: “И вот, узнаем мы о том, что прикреплено было зерцало и выплюнуты яшмы; и что наследовали друг другу сотни царей…” /”Записи о деяниях древности”, с. 30/.

Видимо, в О:кагами зерцало – это, в первую очередь, символ власти, а повествования-“зерцала” следует понимать как “истории о власти”, или, точнее, “истории о передаче власти”. А поскольку властью обладали не императоры -тэнно, а регенты и канцлеры из рода Фудзивара, то О:кагами прочитывается как “история о власти Фудзивара”. Один из рассказчиков, Сигэки, сравнивает главного рассказчика Ёцуги с “отполированным зеркалом, в котором отражаются разные формы” и добавляет: “Когда слушаешь ваши рассказы, то кажется, будто стоишь против ясного зеркала…”. Он же восклицает: “Вы будто бы поднесли зеркало, в котором отразились многие императоры, а еще деяния многих министров, у нас такое чувство, словно мы вышли из тьмы прошедших лет, и утреннее солнце осветило все”. Сам Ёцуги называет себя “ясным зеркало старого фасона”, и он же перед зеркалом предается созерцанию и постижению человеческого сердца. Старцы обмениваются такими стихами:

Пред светлым зеркалом

Все, что минуло,

Что есть сейчас

И что грядет

Прозреваю.

Ответ таков:

О, старое зеркало!

В нем заново прозреваю

Деяния императоров,

Министров – чередою,

Не скрыт ни один!

Ёцуги сравнивает себя не только с зеркалом, но и с Буддой Шакьямуни, вращающим Колесо жизни, называет себя “старцем, коему ведомы все дела в мире, кто все помнит”. Таким образом, образ зеркала трактуется им двояко: с одной стороны, сам рассказчик – зеркало; с другой стороны, оно отражает движение Колеса жизни и формой напоминает это колесо (зеркала в эпоху Хэйан были круглыми или восьмиугольными в подражание цветку мальвы, бронзовыми), сливается с ним. Другой старец, Сигэки, также участник беседы, но на вторых ролях, уничижительно говорит о себе, как о “зеркале в шкатулке для гребней, что брошено в женских покоях”, т.е. вместо зеркала действующего, магического, всеотражающего сравнивает себя с обыденной вещью бытового обихода да еще и запертой в шкатулке. Зеркало в данном случае – символ человеческой души: или высокой, приемлющей в себя поток жизни, или пошлой низкой, закрытой для внешнего мира, а потому никчемной.

В “Великом зерцале” произошло содинение исторических материалов, которыми в более чем достаточном количестве обладал сочинитель (источником послужили Кодзики и Риккокуси, а также “Исторические записки” Сыма Цяня), и повествовательной техники и поэтики, которые не только были разработаны в мельчайших деталях к 1Х в., но послужили для создания шедевров японской повествовательной литературы: Гэндзи моногатари (“Повесть о Гэндзи”, 1Х в.), Мурасаки Сикибу; Макура-но со:си (“Записки у изголовья”, Х в.) Сэй Сёнагон и других выдающихся произведений в жанре моногатари (букв. “повествование о вещах”). Таким образом, создатели “зерцал” оказались наследниками не только весьма обширных (многотомных) упорядоченных официальных историй на камбуне, но и высочайшей литературной традиции моногатари, чрезвычайно одухотворенной и с разработанной теоретической и практической поэтикой.

В “исторических повествованиях” соединились два типа мировоззрения: китайская “ученая” историческая традиция, представленная Сыма Цянем, и “своя”, “домашняя” традиция, в которой, в свою очередь, можно выделить два пласта: пласт официальных упорядоченных историй на камбуне, наследовавших Сыма Цяню, и пласт собственно японский, который определяла лирическая стихия классической поэзии вака и повестей – моногатари эпохи Хэйан. Так родилась новая жанровая целостность, внутри которой привычные “домашние” черты оказались оживлены привнесенным извне “чужим” подходом к материалу. “Исторические записки” Сыма Цяня демонстрировали высокий уровень исторического знания, давали некоторую “точку отсчета” для новой традиции “зерцал”. Этому вряд ли стоит удивляться, учитывая несравненное богатство труда Сыма Цяня , в который, как замечает исследователь, “китайская традиция вошла… галереей портретов ее выдающихся представителей, обильными цитатами из их произведений, страницами трактатов, специально посвященным культурным ценностям, важным для государственного управления, а также истории некоторых аспектов политики и институтов государства” /Кроль, с. 7/. Даже структура “Исторических записок” (“основные записи”, бэнь цзи; “хронологические таблицы”, бяо; “трактаты”, шу; “истории наследственных домов”, ши цзя; “жизнеописания”, ле чжуань) оказала серьезное влияние на исторические сочинения в странах, испытавших китайское культурное влияние. Вместе с тем в Японии лирический и фрагментарный взгляд на вещи потеснил более серьезное, строгое и систематизированное отношение к миру китайцев. Оригинальное миросозерцание японцев, построенное на ассоциациях, входя во взаимоотношение с высокоорганизованной, интеллектуально изощренной исторической мыслью, как бы обволакивало ее, растворяло в лирической стихии, ломая схемы и рубрики; снижало ее философскую значимость, уделяя большое внимание мелочам жизни: убранству дома, позам, одежде, снам и воспоминаниям, чувствам и стихам; многие истории перекочевали в “Великое зерцало” и другие “исторические повествования” из домашних, семейных, родовых хроник ².

3

Общая цель сочинителей “исторических повествований” (хотя поздние произведения жанра отделял от ранних “зерцал” значительный временной промежуток) была одна – соединенными усилиями воспроизвести в литературной форме частную историю Японии, не допуская разрыва в повествовании. Некоторые исследователи (Ока Кадзуо) в этом контексте вводят термин “человеческая история” (нингэн рэкиси). Все вместе авторы зерцал описали историю Японии с мифологических времен до 1603 г., а вкупе с авторами "Шести национальных историй", полагает Нумадзава, воспроизвели японскую историю во всей полноте /Нумадзава, с. 56/. Мы же считаем, что официальная, “серьезная” версия истории с неизбежностью требовала (по принципу дополнительности) появления другого – более свободного, лично интонированного, приближенного к человеку варианта, т.е. такого текста, где, в согласии с хэйанскими ценностями, была бы ретроспективно изображена личная жизнь исторических персонажей с преимущественым вниманием к судьбам знаменитых людей эпохи Хэйан. В “Великом зерцале” история понимается как извменяющееся время, как драмы людей, разворачивающиеся внутри потока времени.

тайси ³. Считалось также, что именно Фудзивара Митинага послужил писательнице Мурасаки Сикибу прообразом принца Гэндзи.) МакКалау пишет, что испытывает искушение отнести “Великое зерцало” не к истории или биографии, а к собранию традиционных повестей и исторических анекдотов, отобранных и организованных в определенном порядке с целью изобразить жизнь и времена Фудзивара Митинага. К ней присоединяются и другие исследователи: Ока Кадзуо, Мацумура Хиродзи. О роли исторического анекдота в “Великом зерцале” писал и Фукунага Сусуму /Фукунага, с. 112-124/. Как бы то ни было, многие историки литературы единодушны в том, что в “Великом зерцале” произошло соединение исторического анекдота с генеалогией. Отсюда необыкновенная связанность, спаянность сочинений типа “зерцал” между собой и с другими сочинениями эпохи Хэйан.