Уродливая любовь

— Придется зашивать.
— Уверена?
— Да. Хочешь, отвезу тебя в неотложку?
— А сама наложить швы не можешь?
— У меня нет специальных материалов. Нужна хирургическая нить —
рана довольно глубокая.
Здоровой рукой Майлз роется в аптечке. Он достает катушку ниток и
протягивает мне.
— Вперед.
— Майлз, это же не пуговицу пришить!
— Не хочу целый день торчать в больнице из‑за какого‑то пореза.
Сделай что можешь. Все будет хорошо.
Я тоже не хочу, чтобы он весь день провел в больнице.
Потому что тогда его не будет здесь.
— Если начнется заражение крови и ты умрешь, я не виновата.
— Если начнется заражение крови и я умру, то уже не смогу тебя
обвинить.
— Логично.
Я снова промываю рану, потом достаю все необходимое и
раскладываю на столешнице рядом с раковиной. Мне неудобно, я
встаю, ставлю одну ногу на край ванны и кладу его руку себе на
колено.
Кладу его руку себе на колено…

Черт…
Нет, пока его ладонь у меня на колене, ничего не выйдет. Если хочу,
чтобы пальцы не дрожали, надо расположиться по‑другому.
— Так не пойдет, — говорю я, поворачиваясь к Майлзу.
Опускаю его руку на столешницу и встаю прямо перед ним.
Менее удобно, зато пальцы Майлза не будут касаться моего колена,
пока я накладываю шов.
— Будет больно, — предупреждаю я.
Он смеется, как будто познал настоящую боль, а эта для него — ничто.
Я прокалываю кожу Майлза иглой, он даже не вздрагивает. Не издает
ни звука. Просто смотрит, как я работаю. Время от времени
заглядывает мне в лицо. Мы не разговариваем. Как и всегда.
Я стараюсь не обращать внимания на Майлза. Полностью
сосредоточиться на ране, которую срочно надо зашить. Но Майлз так
близко, — я чувствую на щеке его дыхание. А дышит он часто.
— Останется шрам, — еле слышно шепчу я.
И куда вдруг подевался мой голос?..
Я в четвертый раз втыкаю иглу. Майлзу больно, но он не показывает.
Каждый раз, как только игла прокалывает кожу, я еле сдерживаюсь,
чтобы самой не вздрогнуть вместо него.
Нужно сконцентрироваться на ране, но я все время чувствую, как наши
ноги соприкасаются. Здоровая рука Майлза лежит на бедре, и кончик
одного пальца задевает мое колено.
Столько всего происходит в этот момент, а я могу думать только о
кончике его пальца. Он жжет меня сквозь штанину раскаленным
металлом. Майлз сидит предо мной с глубоким порезом на ладони,

кровь пропитывает подложенное под нее полотенце, я иглой раню его
кожу, а меня занимает лишь легкое прикосновение его пальца к моей
ноге.
Интересно, как бы ощущалось это касание без тонкого слоя джинсовой
ткани?..
На секунду наши глаза встречаются, и я немедленно опускаю взор на
его ладонь. Майлз на нее даже не смотрит. Он пристально глядит на
меня, и я изо всех сил стараюсь не обращать внимания на его дыхание.
Почему оно участилось? Потому что я стою так близко? Или потому
что больно?
Майлз дотрагивается до моего колена двумя пальцами…
Тремя…
Я делаю вдох и пробую сосредоточиться на работе.
Но не могу.
Он это нарочно. Не просто случайно задел. Майлз трогает меня,
потому что ему так хочется. Он проводит пальцами по моей ноге. Со
вздохом кладет голову мне на плечо и сжимает мою икру.
Сама не пойму, как мне удается устоять на ногах.
— Тейт… — с болью в голосе шепчет Майлз.
Я останавливаюсь. Сейчас он скажет, что ему больно. Попросит
подождать немного. Он ведь поэтому меня трогает? Потому что ему
больно?
Майлз молчит, я делаю последний стежок и завязываю нитку узлом.
— Готово, — говорю я и кладу нитку с иголкой на столешницу. Майлз
не отпускает меня, а я не отстраняюсь.

Его рука медленно скользит по моей ноге к бедру и выше, к спине.
Дыши, Тейт!
Майлз за талию притягивает меня к себе. Его голова по‑прежнему на
моем плече. Я инстинктивно обнимаю его за плечи, чтобы не упасть.
Все мышцы моего тела разучились выполнять свои функции.
Я все еще стою, Майлз все еще сидит, но теперь я зажата между его
колен — так близко он притянул меня к себе. Майлз медленно
поднимает голову, и я невольно опускаю веки — я так нервничаю, что
даже взглянуть на него не могу.
Чувствую, как Майлз отводит голову назад, чтобы взглянуть мне в
лицо, но мои глаза по‑прежнему закрыты. Смыкаю веки еще крепче.
Не знаю почему. В этот момент я вообще ничего знать не хочу. Только
его.
Кажется, Майлз намерен меня поцеловать.
Я сама хочу, жажду поцеловать его.
Рука Майлза медленно скользит по моей спине, до тех пор, пока не
достигает шеи. Такое чувство, словно там, где он дотрагивается до
меня, остаются следы. Губы Майлза почти касаются моей щеки. Они
так близко, что неясно — это его губы или дыхание я чувствую своей
кожей.
Я сейчас умру, а в этой дурацкой аптечке нет средства, чтобы меня
спасти.
Пальцы Майлза крепче обхватывают мою шею, и… он меня убивает.
Или целует. Не уверена, что именно он делает, потому как особой
разницы нет. Его губы на моих губах словно жизнь, смерть и
перерождение — все одновременно.
Боже, он меня целует…

Его язык у меня во рту, нежно поглаживает мой, а я даже не помню,
как это произошло. Неважно.
Не отрываясь от моих губ, он встает и прижимает меня к стене. Рука,
которая придерживала мою голову, теперь опускается на талию.
Боже мой, какой властный рот…
Черт побери, у Майлза только что вырвался стон…
Рука от талии медленно перемещается к бедру.
Убей меня… просто убей…
Майлз забрасывает мою ногу себе на пояс, прильнув всем телом ко
мне. Это так восхитительно, что я издаю стон прямо в его губы.
И на этом все кончается…
Почему он отстранился? Нет, не останавливайся, Майлз…
Он опускает мою ногу и тут же упирается ладонью в стену, словно
боясь упасть.
Нет, нет, нет… продолжай… вернись к моим губам…
Я хочу заглянуть ему в глаза, но они закрыты, будто жалеют о
содеянном…
Только не смотри, Майлз… Не хочу видеть сожаления в твоем
взгляде…
Мы оба молчим и пытаемся отдышаться. После нескольких глубоких
вдохов Майлз отталкивается от стены и подходит к раковине. Пока он
не отвернулся, глаза, к счастью, у него были закрыты. Теперь же
Майлз ко мне спиной, и я не наблюдаю сожаления, которое он явно
испытывает. Майлз берет ножницы и отрезает полоску бинта.
Я приклеена к стене. Так и останусь тут навсегда, словно кусок обоев.

— Не надо было этого делать.
Голос у Майлза холодный и твердый. Словно металл. Словно меч.
— Я же не возражала.
У меня голос совсем не железный. Он похож на воду. Он сейчас
испарится.
Майлз перебинтовывает руку и поворачивается ко мне.
Взгляд у него такой же жесткий, как голос. И холодный. Как сталь. Как
кинжал, перерубающий ниточку, на которой держалась смутная
надежда — та, которую подарил мне его поцелуй.
— Больше никогда не позволяй мне этого делать.
Но я хочу, чтобы он делал «это» — хочу больше, чем праздничный
ужин. Но Майлзу не отвечаю ничего. Не могу говорить, потому что его
сожаление комком застряло в горле.
Майлз открывает дверь и выходит.
Я по‑прежнему приклеена к стене.
Как…
Это…
Понимать?!
* * *
К стене я больше не приклеена.
Теперь я приклеена к стулу.
За столом я сижу рядом с Майлзом.

С Майлзом, с которым не заговаривала с тех пор, как он назвал себя,
нас и наш поцелуй словом «это».
«Больше никогда не позволяй мне этого делать».
Однако я бы не смогла ему помешать, даже если бы попыталась. Я
настолько жажду «этого», что даже пропал аппетит, а ведь я так люблю
ужин на День благодарения. Иначе говоря, мне ужасно хочется
«этого», и я не имею в виду еду на тарелке.
«Это» — значит Майлз. Мы с ним. Я, целующая его. Он, целующий
меня.
В горле внезапно пересохло. Я тянусь за стаканом с водой и тремя
большими глотками осушаю половину.
— Майлз, у вас есть девушка? — спрашивает мама.
Да, мама, задавай, задавай ему такие вопросы, потому что мне
слишком страшно интересоваться таким самой.
Майлз прочищает горло.
— Нет, мэм.
Корбин издает чуть слышный смешок, от которого в груди у меня
поднимается облачко разочарования. Видимо, у Майлза такой же
взгляд на отношения с женщинами, как и у братца. Оттого Корбину и
забавно, что мама могла вообразить, будто его друг способен на
верность.
Внезапно наш поцелуй становится гораздо менее значимым.
— Ну, тогда вы завидный жених. Свободный, красивый,
обходительный, работаете пилотом…
Майлз молчит — только слегка улыбается и отправляет в рот ложку
картофельного пюре. Не хочет говорить о себе.

Жаль…
— У Майлза нет девушки, — подает голос Корбин. — Но это не
значит, что он свободен.
Мама растерянно склоняет голову набок. Я тоже. А затем и Майлз.
— Что ты имеешь в виду? — спрашивает мама и тут же широко
распахивает глаза. — Ох! Простите, пожалуйста. Так мне и надо —
нечего совать нос в чужие дела.
Последнюю фразу мама произносит так, будто осознала нечто такое,
чего я еще не поняла.
Она смущена… Извиняется перед Майлзом…
Нет, не могу догадаться.
— Я чего‑то не понял? — спрашивает папа.
Мама указывает вилкой на Майлза.
— Милый, он голубой.
Ну и ну…
— Неправда! — уверенно заявляет папа, смеясь над ее
предположением.
Я качаю головой.
Не качай головой, Тейт…
— Майлз не голубой, — возмущенно говорю я.
Зачем я произнесла это вслух?..
Теперь и Корбин опешил. Глядит на Майлза, который застыл, не
донеся ложку до рта и приподняв одну бровь.

— Черт! — восклицает Корбин. — Не знал, что это секрет. Прости,
дружище!
Майлз кладет ложку на тарелку и с недоумением смотрит на Корбина.
— Я не голубой.
— Извини, — одними губами произносит Корбин, как будто не
собирался раскрывать такой большой секрет.
— Корбин, я не гомосексуал. Никогда им не был и вряд ли
когда‑нибудь стану. Что это взбрело тебе в голову?
Корбин с Майлзом таращатся друг на друга, а все остальные
уставились на Майлза.
— Но… — бормочет Корбин. — Ты же говорил… Сам как‑то сказал…
Майлз прикрывает рот рукой, чтобы заглушить свой раскатистый смех.
Боже, Майлз… Смейся.
Смейся, смейся, смейся. Пусть это покажется тебе самой забавной
шуткой на свете, потому что твой смех в тысячу раз прекраснее
праздничного ужина.
— И что же я такого сказал? С чего ты решил, что я гей?
Корбин откидывается на спинку стула.
— Точно не помню. Что‑то типа того, что больше трех лет не был с
девушкой. Я подумал, что это намек.
Теперь смеются все. Даже я.
— Это же было года три назад! И ты все это время считал меня геем?
Корбин по‑прежнему в замешательстве.

— Но… — мямлит он.
Слезы. Майлз так громко смеется, что на глазах у него выступили
слезы.
Это прекрасно.
Бедный Корбин. Он явно сконфужен. Однако мне нравится, что Майлз
находит происходящее забавным. Нравится, что он не смущен.
— Три года? — переспрашивает папа, озадаченный той же мыслью,
что и я.
— Три года назад он сказал, что уже три года не был с девушкой, —
поясняет Корбин и наконец‑то хохочет вместе со всеми. — Значит,
теперь уже все шесть.
Все постепенно перестают хохотать, и вот теперь Майлз
действительно выглядит смущенным.
Я думаю о нашем поцелуе в ванной. Не может быть, чтобы у Майлза
шесть лет не было девушки. Мужчина с таким властным ртом
наверняка часто пускает его в дело.
Мне не хочется об этом думать. Не хочется, чтобы об этом думали мои
родные.
— У тебя опять кровь, — говорю я, глядя на перевязанную руку
Майлза. Затем обращаюсь к маме. — Есть у нас медицинский клей?
— Нет, я этой штуки побаиваюсь.
Снова поворачиваюсь к Майлзу.
— После еды я осмотрю твою рану.
Он кивает, даже не глядя в мою сторону. Мама закидывает меня
вопросами о работе, и Майлз больше не в центре внимания. Кажется,
он этому рад.

* * *
Выключаю свет и забираюсь в постель, совершенно сбитая с толку.
После ужина мы больше не разговаривали, хотя я потратила целых
десять минут, чтобы сменить Майлзу повязку. Все это время мы не
обмолвились ни словечком. Наши ноги не соприкасались. Его палец не
задевал мое колено. Меня саму Майлз не удостоил и взглядом — он
так сосредоточился на своей руке, будто боялся: отвернись он, и она
отвалится.
Не знаю, что и думать. Майлза определенно влечет ко мне, иначе он не
поцеловал бы меня. Как ни печально, мне и этого достаточно.
Неважно, нравлюсь я Майлзу или нет. Главное, его тянет ко мне, а
остальное приложится.
В пятый раз пробую уснуть, но тщетно. Переворачиваюсь на бок и
замечаю тень чьих‑то ног снаружи у моей комнаты. Жду, что дверь
откроется, однако тень исчезает и шаги постепенно стихают. Я почти
уверена: это Майлз. Просто потому, что ни о ком другом я сейчас и
думать не могу. Делаю несколько медленных вдохов и выдохов — надо
успокоиться и решить, пойти за ним или нет. Дохожу только до
третьего и выскакиваю из постели.
Раздумываю, не почистить ли зубы, хотя уже сделала это всего минут
двадцать назад. Поправляю волосы перед зеркалом и как можно тише
крадусь на кухню.
Заворачиваю за угол и вижу его. Стоит спиной к столу и лицом ко мне.
Точно ждал моего появления.
Вот незадача…
Делаю вид, что мы оба оказались здесь по чистой случайности, хотя на
часах уже полночь.
— Не можешь заснуть?

Миную Майлза и подхожу к холодильнику, достаю бутылку
апельсинового сока, наливаю его в стакан. Затем встаю напротив.
Майлз внимательно смотрит на меня, но мой вопрос остается без
ответа.
— Ты что, ходишь во сне?
Он улыбается и оглядывает меня с ног до головы, впитывая каждую
деталь, словно губка.
— А ты, похоже, любишь апельсиновый сок, — с легким смешком
произносит он.
Майлз указывает на мой сок, и я протягиваю ему стакан. Он подносит
его к губам, делает медленный глоток и возвращает. Все это, не
отрывая от меня глаз.
Что же, теперь я точно люблю апельсиновый сок…
— Я тоже его люблю, — говорит Майлз, не дождавшись ответа.
Я ставлю стакан рядом, подтягиваюсь и сажусь на стол. Делаю вид,
будто Майлз не занимает все мои мысли, хотя на самом деле он везде.
Заполнил собой всю кухню.
Весь дом.
Как‑то слишком тихо, поэтому я заговариваю:
— У тебя правда шесть лет не было девушки?
Майлз тут же кивает, и я одновременно поражена и довольна его
ответом. Не знаю, чему я так рада. Наверное, тому, что его жизнь
совсем не похожа на ту, которая мне представлялась.
— Ого… Но ты по крайней мере?..
Не знаю, как завершить фразу.

— …занимался сексом? — заканчивает он за меня.
Хорошо, что горит только лампочка над плитой, потому что щеки у
меня ярко вспыхивают румянцем.
— Не все хотят от жизни одного и того же, — произносит Майлз.
Голос у него мягкий, как пуховое одеяло, в которое так и хочется
завернуться.
— Все хотят любви, — возражаю я. — Или хотя бы секса. Люди так
устроены.
Поверить не могу, что мы беседуем на такую тему…
Ноги и руки у Майлза скрещены. Я уже поняла — это его способ
облечься в броню. Опять возводит между нами невидимую преграду.
— Большинство не способно дарить первое без второго и наоборот, —
отвечает Майлз. — Так что мне проще отказаться и от того, и от
другого.
Он изучает меня, хочет разгадать мою реакцию. Я стараюсь себя не
выдать.
— Чего же именно ты не хочешь, Майлз? — Мой голос звучит совсем
слабо. — Любви или секса?
Выражение его лица не изменилось, однако губы тронула едва
заметная улыбка.
— Думаю, Тейт, ты и сама знаешь.
Ох…
Не важно, догадался ли он, как действуют на меня его слова, или нет.
Интонация, с которой он произнес мое имя, повергла меня в такое же
смятение, как и недавний поцелуй. Я закидываю ногу на ногу.

Надеюсь, он еще не понял — это мой способ выставить защитный
барьер.
Взгляд Майлза опускается на мои ноги, он чуть слышно втягивает
ртом воздух.
Шесть лет… Невероятно…
Вслед за ним я тоже опускаю взгляд — у меня есть еще один вопрос,
но задать его глаза в глаза я не решаюсь:
— Сколько же прошло времени с тех пор, как ты последний раз
целовался?
— Восемь часов.
Он широко улыбается, поскольку отлично понял, что именно я имела в
виду. Затем чуть слышно добавляет:
— Столько же. Шесть лет.
Не знаю, что творится со мной, но что‑то изменилось.
Когда я осознала, что значил тот поцелуй на самом деле, во мне что‑то
растаяло. Нечто холодное, твердое, облаченное в броню — обратилось
в воду. Я вся обратилась в воду, а вода ведь не может встать и уйти. И я
остаюсь.
— Серьезно? — недоверчиво переспрашиваю я.
Кажется, теперь покраснел Майлз.
Я озадачена. Не пойму, как могла настолько в нем ошибиться. Как
вообще возможно то, о чем он говорит? Майлз красивый. У него
престижная работа. Он умеет целоваться, почему же не целуется?
— Что же с тобой не так? У тебя что, какое‑то заболевание?

Дает себя знать медицинское образование. Подобные темы для меня не
табу.
— Чист как младенец, — смеется Майлз.
— Если ты шесть лет ни с кем не целовался, почему поцеловал меня?
Мне казалось, я тебе не особо нравлюсь. Тебя нелегко понять.
Майлз не интересуется, с чего это я взяла, будто ему не нравлюсь.
Если даже мне очевидно — раз Майлз ведет себя со мной не так, как с
другими, значит, это не без причины.
— Дело не в том, что ты мне не нравишься. — С тяжелым вздохом
Майлз проводит руками по волосам и сцепляет на затылке пальцы. —
Просто я не хочу, чтобы ты мне нравилась. Чтобы мне вообще
кто‑либо нравился. Не хочу ни с кем встречаться. Не хочу никого
любить. Меня просто…
Он снова скрещивает руки на груди и смотрит в пол.
— Просто что? — спрашиваю я, чтобы он заокончил фразу.
Майлз медленно поднимает голову. Как бы не упасть со стола, потому
что он съедает меня глазами, точно праздничный ужин.
— Меня влечет к тебе, Тейт, — тихо произносит он. — Я хочу тебя, но
не хочу всего остального.
Мысли испарились.
Мозг — вода.
Сердце — масло.
Только говорить я еще могу, потому только вздыхаю.
Жду немного, пока не вернется способность думать, и усиленно
размышляю.

Майлз признался, что не прочь заняться со мной сексом — просто не
хочет серьезных отношений. Не ясно, почему это мне льстит. Стукнуть
бы его надо, по‑хорошему. Но он же целых шесть лет не целовался, а
меня вот — поцеловал. И это его признание — как Пулитцеровская
премия, такое у меня чувство.
Мы опять смотрим друг на друга. Кажется, Майлз немного нервничает.
Наверняка решил, что обидел меня. Не хочу, чтобы он так думал, ведь
я готова во весь голос кричать: «Победа!»
Понятия не имею, что сказать. С тех пор как мы познакомились, все
время ведем какие‑то странные и неловкие беседы, и эта среди них на
первом месте.
— Ну и темы мы с тобой выбираем! — говорю я наконец.
Майлз облегченно смеется.
— Да уж!
Фраза «да уж» звучит прекрасно, когда исходит из его уст. Наверное, в
исполнении Майлза любые слова прекрасны. Пробую вспомнить
слово, которое мне не нравится. Пожалуй, «бык». Какое‑то оно
противное. Слишком короткое, точно обрубленное.
— Скажи «бык».
Майлз выгибает одну бровь, — правильно ли он расслышал.
Я кажусь ему странной, но мне все равно.
— Просто скажи.
— Бык, — произносит он, помедлив.
Обожаю слово «бык». Теперь это оно мое любимое.
— Ты такая странная… — говорит он с улыбкой.

Я больше не скрещиваю ноги, возвращаюсь в прежнюю позу. Майлз
это видит.
— Итак, Майлз, давай убедимся, что я поняла правильно. Шесть лет
без секса. Восемь часов без поцелуев. Нет — серьезным отношениям.
Нет — любви. Но ты — мужчина, а у вас есть определенные
потребности.
Майлз внимательно смотрит на меня.
— Продолжай, — говорит он с неумышленно сексуальной усмешкой.
— Ты даже не думал испытывать ко мне влечение, однако
испытываешь. Мечтаешь заняться со мной сексом, при этом серьезные
отношения тебе не нужны. Ты не хочешь любить меня. И не хочешь,
чтобы я тебя любила.
Я его забавляю — он по‑прежнему улыбается.
— Не знал, что меня так легко раскусить.
Вовсе нет — поверь мне!
— Если мы на это пойдем, лучше не спешить, — игриво говорю я. —
Не хочу втягивать тебя во что‑то, к чему ты пока не готов. Ты же все
равно что девственник!
Майлз перестает усмехаться и делает три рассчитанно медленных
шага в мою сторону. Я тоже перестаю улыбаться — вид у него почти
угрожающий. Он упирается руками о столешницу по бокам от меня,
склоняется и почти касается лицом моей шеи.
— Шесть лет, Тейт. Поверь… я более чем готов.
Теперь это мои любимые слова. «Шесть», «лет», «Тейт», «поверь»,
«я», «более», «чем» и «готов». Самые любимые. Все до единого.
Наверняка Майлз заметил, что я не дышу. Он возвращается на прежнее
место и качает головой, словно не может осмыслить только что

случившееся.
— Поверить не могу, что склоняю тебя к сексу. Какой мужик так
поступает?
Я с трудом сглатываю.
— Да практически каждый.
Майлз смеется, однако я вижу: он чувствует себя виноватым. Думает,
мне не выдержать. Возможно, он и прав, но сообщать ему об этом я не
буду. Если Майлз решит, что мне не выдержать такого, то возьмет свои
слова обратно. А если он заберет слова обратно, я больше никогда не
испытаю такого поцелуя, как в ванной.
Я готова на все, лишь бы он еще раз меня поцеловал. Особенно если
заполучу не просто поцелуй, а гораздо больше.
При этой мысли во рту становится сухо. Я беру стакан и потягиваю
сок, все тщательно обдумывая.
Я нужна Майлзу для секса.
У меня давно не было секса, и, пожалуй, мне его недостает.
Меня определенно влечет к Майлзу. Если я и готова заняться с
кем‑нибудь случайным, ни к чему не обязывающим сексом, то только с
моим соседом‑пилотом, который так обольстительно сворачивает
грязное белье.
Я ставлю стакан на стол, опираюсь на ладони и подаюсь вперед.
— Послушай, Майлз. Ты одинок. Я одинока. Ты слишком много
работаешь, а я вся в учебе, и это почти нездорово. Даже если бы мы
захотели построить друг с другом отношения, у нас ничего бы не
вышло. Серьезные отношения в нашу жизнь не вписываются. Мы не
приятели, значит, можно не бояться, что мы разрушим нашу дружбу.
Хочешь секса? Я тебе его обеспечу. И много.

Майлз глядит на мои губы так, словно все мои слова только что стали
его любимыми.
— Много? — переспрашивает он.
— Да, много.
Майлз пристально смотрит мне в глаза.
— Ладно, — говорит он так, будто хочет бросить мне вызов. —
Хорошо.
Нас все еще разделяет несколько шагов. Я только что сказала этому
парню, что готова на секс без обязательств, однако он по‑прежнему
там, а я — здесь. Я определенно в нем заблуждалась. Майлз
нервничает еще больше моего, хотя и по другой причине.
Он не хочет, чтобы это переросло в нечто большее.
А я не уверена, что смогу просто заниматься с ним сексом. Судя по
тому, как меня к нему тянет, секс будет наименьшей из наших проблем.
Однако я сижу и делаю вид, будто готова на «просто секс». Может,
если начать с малого, это, в конце концов, приведет к чему‑то
большему?
— Ну, прямо сейчас это сделать мы все равно не можем, — говорит
Майлз.
Вот черт…
— Почему?
— Единственный презерватив, который у меня был, давно рассыпался
в прах.
Я смеюсь. Мне нравится его самоирония.
— Но я хотел бы еще раз тебя поцеловать, — улыбается Майлз с
надеждой во взгляде.

По правде говоря, я удивлена, что он до сих пор этого не сделал.
— С удовольствием.
Майлз медленно приближается, пока не подходит вплотную. Взглядом
как бы спрашивает — не передумаю ли я? Нет, не передумаю. Вполне
возможно, мне этого хочется еще больше, чем ему.
Майлз погружает руки в мои волосы, гладит меня большими пальцами
по щекам. Прерывисто вдыхает, глядя на мои губы.
— Рядом с тобой так трудно дышать…
Он оканчивает фразу поцелуем. Все во мне, что еще не растаяло от его
присутствия, превращается в воду. Пробую вспомнить, когда мужские
губы приносили мне столько наслаждения. Язык Майлза проводит по
моим губам и проскальзывает внутрь, пробуя меня на вкус, заполняя
меня, овладевая мной.
О боже…
Люблю.
Этот.
Рот.
Я склоняю голову набок, чтобы лучше распробовать губы Майлза на
вкус. Майлз тоже наклоняется, чтобы лучше распробовать меня. У его
языка отличная память — он прекрасно помнит, что нужно делать.
Майлз кладет пораненную руку мне на колено, здоровой придерживает
меня за затылок, а наши губы впиваются друг в друга. Мои руки
больше не держат Майлза за рубашку, они исследуют его плечи, спину,
шею, волосы…
Я издаю слабый стон. Майлз подтягивает меня к краю стола и
прижимает к себе.
— М‑да, ты определенно не голубой, — произносит кто‑то позади нас.

Господи…
Папа.
Папа!..
Черт…
Майлз отстраняется.
Я спрыгиваю со стола.
Невозмутимо, словно каждую ночь застает своих гостей за тем, что
они лапают его дочь, папа шествует к холодильнику. Поворачивается к
нам, медленно отпивает из бутылки с водой. Потом закручивает
крышку, ставит бутылку в холодильник. Захлопывает дверцу и
проходит между мной и Майлзом, делая расстояние между нами еще
больше.
— Тейт, иди спать, — произносит он, прежде чем удалиться.
Я прикрываю рот рукой. Майлз прячет лицо в ладони. Мы оба
совершенно сконфужены — он еще больше моего.
— Лучше и правда лечь, — говорит Майлз.
Согласна.
Мы выходим из кухни, даже не касаясь друг друга. Когда добираемся
до двери моей спальни, я останавливаюсь.
Майлз тоже. Кидает быстрый взгляд налево, затем направо, — одни ли
мы. Затем срывает с моих губ еще один поцелуй. Я прислоняюсь к
двери, но Майлз каким‑то чудом находит в себе силы от меня
оторваться.
— Уверена, что не пожалеешь? — спрашивает он, ища в моих глазах
признаки сомнения.

Не знаю, пожалею ли, нет. Мне хорошо, мне нравится его вкус, я хочу
быть с ним больше всего на свете.
Правда, непонятно, почему же целых шесть лет он соблюдал
воздержание.
— Ты чересчур беспокоишься, — говорю я, заставляя себя
улыбнуться. — Тебе будет проще, если мы установим правила?
Майлз молча разглядывает меня, затем отступает.
— Возможно. Прямо сейчас мне в голову приходят только два.
— Какие же?
Он смотрит на меня в упор и твердо произносит:
— Не спрашивай о прошлом и не рассчитывай на будущее.
Оба правила мне совсем не по душе. Внезапно хочется одуматься и
сбежать, но вместо этого я киваю, потому что согласна на все. Рядом с
ним я больше не Тейт. Я вода, а жидкость не способна проявить
твердость. Вода просто течет. Именно этого я и желаю — просто
плыть с ним по течению.
— А у меня только одно правило, — тихо выговариваю я.
Майлз ждет, но в голову ничего не приходит. У меня нет правил.
Почему у меня их нет?.. Он ждет.
— Я еще не придумала, но когда решу, ты должен будешь ему
следовать.
Майлз смеется. Целует меня в лоб и идет к себе в комнату. На пороге
быстро оборачивается, прежде чем исчезнуть за дверью.
Не уверена, но, по‑моему, на его лице написан испуг. Хотелось бы
знать, чего он боится, сама‑то я точно знаю, чего страшусь.

Боюсь, все это плохо кончится.

жүктеу/скачать 1,41 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: