длинными ружьями за спиной. Стоял такой шум, что Вожатому
пришлось несколько раз повторить свои слова.
— Люди здесь собрались разные, и разным богам они молятся. Я
же признаю только Аллаха, а потому именем его клянусь, что
приложу все усилия для того, чтобы ещё раз одержать верх над
пустыней. Теперь пусть каждый поклянётся тем богом, в которого
верует, что будет повиноваться мне, как бы ни сложились
обстоятельства. В пустыне неповиновение — это гибель.
Раздался приглушённый гул голосов — это каждый обратился к
своему богу. Сантьяго поклялся именем Христа. Англичанин
промолчал. Это продолжалось дольше, чем нужно для клятвы — люди
просили у небес защиты и покровительства.
Потом послышался протяжный звук рожка, и каждый сел в седло.
Сантьяго и англичанин, купившие себе по верблюду, не без труда
взобрались на них. Юноша увидел, как тяжко нагрузил его спутник
своего
верблюда чемоданами книг, и пожалел бедное животное.
— А между тем, никаких совпадений не существует, — словно
продолжая давешний разговор, сказал англичанин. — Меня привёз
сюда один мой друг. Он знал арабский язык и…
Но слова его потонули в шуме тронувшегося каравана. Однако
Сантьяго отлично знал, что имел в виду англичанин: существует
таинственная цепь связанных друг с другом событий. Это она
заставила его пойти в пастухи, дважды увидеть один и тот же сон,
оказаться неподалёку от африканского побережья, встретить в этом
городке царя, стать жертвой мошенника и наняться в лавку, где
продают хрусталь, и…
«Чем дальше пройдёшь по Своей Стезе, тем сильней она будет
определять твою жизнь», — подумал юноша.
* * *
Караван
двигался
на
запад.
Выходили
рано
поутру,
останавливались на привал, когда солнце жгло нещадно, пережидали
самый зной и потом снова трогались в путь. Сантьяго мало
разговаривал с англичанином — тот по большей части не отрывался
от книги.
Юноша молча разглядывал спутников, вместе с ним
пересекавших пустыню. Теперь они были не похожи на тех, какими
были перед началом пути — тогда царила суета: крики, детский плач
и ржание коней сливались с возбуждёнными голосами купцов и
проводников.
А здесь, в пустыне, безмолвие нарушали лишь посвист вечного
ветра да скрип песка под ногами животных. Даже проводники
хранили молчание.
— Я много раз пересекал эти пески, — сказал как-то ночью один
погонщик другому. — Но пустыня так велика и необозрима, что и сам
поневоле почувствуешь себя песчинкой. А песчинка нема и безгласна.
Сантьяго понял, о чём говорил погонщик, хотя попал в пустыню
впервые. Он и сам, глядя на море или в огонь, часами мог не
произносить ни слова, ни о чём не думая и как бы растворяясь в
безмерной силе стихий.
«Я учился у овец, учился у хрусталя, — думал он. — Теперь меня
будет учить пустыня. Она кажется мне самой древней и самой мудрой
из всего, что я видел прежде».
А ветер здесь не стихал ни на миг, и Сантьяго вспомнил, как
ощутил его дуновение, стоя на башне в Тарифе. Должно быть, тот же
самый ветер слегка ерошил шерсть его овец, бродивших по
пастбищам Андалусии в поисках корма и воды.
«Теперь они уж больше не мои, — думал он без особенной
грусти. — Забыли меня, наверно, привыкли к новому пастуху. Ну и
хорошо. Овцы, как и каждый, кто странствует с места на место, знают,
что разлуки неизбежны».
Тут ему вспомнилась дочка суконщика — должно быть, она уже
вышла замуж. За кого? Может, за продавца кукурузы? Или за пастуха,
который тоже умеет читать и рассказывать невероятные истории —
Сантьяго не один такой. То, что он почему-то был в этом уверен,
произвело на юношу сильное впечатление: может, и он овладел
Всеобщим Языком и знает теперь настоящее и прошлое всех на свете?
«Предчувствие» — так называла этот дар его мать. Теперь он
понимал, что это — быстрое погружение души во вселенский поток
жизни, в котором судьбы всех людей связаны между собой. Нам дано
знать всё, ибо всё уже записано.
— Мактуб, —
промолвил юноша, вспомнив Торговца Хрусталём.