Ложная память. Почему нельзя доверять воспоминаниям

Дефективный детектив Чувство превосходства, трудности идентификации и монстры

жүктеу/скачать 1,48 Mb.

бет	12/19
Дата	20.12.2023
өлшемі	1,48 Mb.
	#197763

1 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 ... 19

Байланысты:
false memory

Дефективный детектив

Чувство превосходства, трудности идентификации и монстры

Почему мы так уверены в собственной памяти

Я – психолог-криминалист, и иногда, сидя за своим столом и готовя экспертное заключение для суда, я вдруг понимаю, что читаю дело, в котором все от начала и до конца ужасающим образом исковеркано. Все – от туманных свидетельских показаний и ненадежных заявлений потерпевших до отчетов следователей, которые, похоже, не помнят, как именно были получены доказательства. Я сталкиваюсь с тучами вопросов, которые не могут не вызывать беспокойства.

Сторонники теории заговора, возможно, скажут, что полиции вообще нельзя доверять, или даже намекнут, что факты дела могут быть искажены намеренно. Я все же предпочитаю думать, что проблема не в моральных принципах стражей порядка. Я уверена, что в большинстве случаев они стараются максимально эффективно выполнять свою работу – ловить преступников и защищать мирных граждан. Проблема в том, что им поручена невыполнимая задача: абсолютно достоверно воспроизводить прошлое. Но, как мы знаем, наши воспоминания почти никогда не бывают достоверными.
К сожалению, часто следователи бывают недостаточно подготовлены для того, чтобы справиться со всеми вызванными памятью проблемами, которые могут сказаться на ходе расследования. В 2015 г. мы с Хлоей Чаплин из Университета Саут-Бэнк в Лондоне опубликовали исследование^¹³¹, целью которого было выяснить, знают ли сотрудники британской полиции о работе памяти и других психологических процессах больше, чем обычные люди. Мы дали им заполнить анкету из пятидесяти вопросов и обнаружили, что в среднем у полицейских были настолько же ошибочные представления о психологических особенностях, имеющих значение для судопроизводства, как и у других людей, но при этом они были более уверены в своих ответах. Из общего числа наших самоуверенно заблуждавшихся полицейских 14 % разделяли мнение о том, что «память работает как видеокамера», а 18 % считали, что «люди не могут помнить то, чего никогда не происходило на самом деле». Это исследование указывает на недостаточные знания сотрудников полиции и проблему чрезмерной уверенности в собственных суждениях, о которой мы будем подробно говорить на протяжении этой главы.
Как бы мы ни хотели, чтобы наша судебная система работала безотказно, а полиция всегда ловила виновного, мы знаем, что на самом деле так бывает далеко не всегда. Известно немало случаев, когда невиновных людей осуждали и сажали в тюрьму за ужасные преступления. Организация The Innocence Project^¹³², занимающаяся освобождением невиновных при помощи ДНК-тестов, уже помогла выйти на свободу по крайней мере 337 людям, осужденным по ошибке. В среднем каждый из них провел в тюрьме около 14 лет за преступление, которого не совершал. Как минимум в 75 % случаев важную роль в вынесении приговора сыграли ошибочные воспоминания. Эта статистика распространяется только на США и только на те дела, во время расследования которых была возможность провести ДНК-тест, то есть во всем мире безвинно осужденных людей гораздо больше.
В дальнейшем, при анализе подобных дел, становится ясно, что сотрудники правоохранительных органов сделали все, что могли, чтобы подозреваемый попал в тюрьму. Напрашивается предположение, что полицейские проявляют непростительное невежество или, хуже того, намеренно стараются упечь человека в тюрьму, зная, что он невиновен. Возможно, иногда так и бывает, но может также оказаться, что они просто попали в сети когнитивных искажений. Сотрудники полиции подвержены так называемому эффекту «туннельного зрения», который заставляет их переоценивать весомость доказательств, подтверждающих их утверждения, и игнорировать или отвергать противоречащую им информацию.
Это может случиться не только с сотрудниками полиции, но и с любым из нас, поскольку ложная информация может в любой момент просочиться в стройное повествование о реальности, которое мы сочиняем, чтобы разобраться в происходящем. Если воспользоваться термином, позаимствованным у Петера ван Коппена, одного из ведущих судебных психологов в мире, всех нас можно назвать «дефективными детективами», которые пытаются собирать доказательства как можно более непредвзято.
Как мы убедимся в этой главе, стараясь понять суть того или иного события без достаточной информации, мы склонны додумывать детали, которые кажутся правдоподобными, пытаясь заполнить пробелы. Хранящиеся в нашей памяти отражения происходящих событий должны иметь линейную структуру и причинно-следственные связи. Как только у человека в голове складывается правдоподобная картина, он может решить, что она достоверно отражает произошедшее. И все-таки, как соотносятся между собой достоверность наших воспоминаний и наша уверенность в их точности? И как все это увязывается с памятью?

Выше среднего

Давайте ненадолго свернем в другую сторону. Как по-вашему, вы – хороший водитель? А насколько хорошо вы водите по сравнению с другими? В 1981 г. Ола Свенсон из Стокгольмского университета задала участникам своего исследования следующий вопрос^¹³³: «Мы хотим узнать, насколько безопасен, по вашему мнению, ваш стиль вождения. Не все одинаково безопасно управляют автомобилем… Мы бы хотели, чтобы вы оценили свой уровень вождения в сравнении с другими членами экспериментальной группы».

Ученые не преследовали цели проверить навыки вождения участников, основываясь на их собственной оценке. На самом деле это было одно из первых исследований, посвященных излишней самоуверенности. Оказалось, что большинство опрошенных американцев и шведов считали, что управляют автомобилем более умело, чем среднестатистический водитель. В ходе одного из экспериментов Свенсон даже попросила участников оценить свои навыки именно в сравнении со среднестатистическим водителем. Таким образом, опрашиваемые оценивали свои навыки выше, чем умения своих сверстников с тем же уровнем интеллекта.
На уровне интуиции я понимаю, почему люди отвечали именно так. Когда я сама нахожусь за рулем, я нередко ловлю себя на мысли, что большинство других водителей – идиоты. Другие схожие исследования показали, что большинство людей считают себя умнее, привлекательнее и компетентнее среднего. Мы отнюдь не всегда считаем, что изумительны во всем, что делаем, но обычно нам кажется, что практически во всем мы лучше среднего. Естественно, с точки зрения статистики это невозможно: если все думают, что они лучше среднего, очевидно, что многие ошибаются. И тем не менее исследования показывают, что этот эффект чрезмерной самоуверенности проявляется в самых разных областях. Полицейские переоценивают свои навыки распознавания лжи. Студенты переоценивают свои перспективы получить хорошие оценки за семестр. Директора компаний слишком уверены в своих бизнес-решениях. Учителя переоценивают свои навыки преподавания. Эта проблема оказалась такой распространенной, что в статье, опубликованной в 2011 г. в британском журнале Nature, социологи Доминик Джонсон из Эдинбургского университета и Джеймс Фаулер из Калифорнийского университета^¹³⁴ отметили, что «человеку свойственны различные когнитивные искажения, но одно из наиболее типичных, мощных и распространенных из них – это чрезмерная самоуверенность». Одной из причин этого может быть иллюзия превосходства , которая определяет нашу склонность преувеличивать свои достоинства и недооценивать недостатки. Это качество неразрывно связано с памятью, ведь для того, чтобы думать о своих достоинствах, человек должен помнить те хорошие поступки, которые он совершал в своей жизни и которые могут служить доказательством его положительных качеств. Например, вы можете вспомнить все ситуации, когда вы занимались домашними делами, и подумать, что вы – очень хороший муж или жена. Вы выносили мусор, покупали продукты, готовили и мыли посуду. Разве не молодец! Однако вы, возможно, не помните всех тех случаев, когда вы ничего этого не делали, а, наоборот, добавляли хлопот своему супругу или супруге, провоцируя недовольство.
В 2010 г. американская интернет-компания Cozi провела исследование с участием 700 мужчин и женщин, которые имели детей и либо находились в браке, либо в постоянных отношениях^¹³⁵. Целью исследования было выяснить, какую долю домашних дел каждый из супругов, по их собственному мнению, брал на себя. Такие опросы иногда называют «войной домашних дел». Наверное, никого не удивит, что оба партнера, как правило, отвечали, что женщина выполняет больше домашних обязанностей. Но намного более интересными оказались ответы на вопросы о том, в каком соотношении дела распределяются между партнерами. После того как каждый из супругов оценивал, сколько процентов дел он выполняет по хозяйству, часто оказывалось, что их сумма превышает 100 %. Возьмем, к примеру, вопрос о «составлении расписания встреч и событий». Мужья в среднем отвечали, что составляют расписание в 50 % случаев, а жены – в 90. Очевидно, что нельзя выполнить что-то более чем на 100 %. Так в чем же дело? Можно предположить, что участники просто неправильно поняли, как следует высчитывать эти проценты, но у меня есть другое объяснение: наша память эгоистична.
Мы гораздо охотнее запоминаем то, что делаем сами, чем то, что делают другие. Возможно, это происходит потому, что, когда мы наблюдаем, как наш партнер выполняет какую-то работу по дому или когда он сообщает нам об этом, в нашей памяти остается намного менее богатое и детальное воспоминание, чем если бы мы сделали то же самое самостоятельно, просто потому, что мы получаем меньше сенсорной информации. Учитывая, что в памяти остается не такой отчетливый след, увеличивается шанс забыть об этом в дальнейшем. И тем не менее воспоминания о том, как мы сами выполняли домашние дела, всегда будут более сильными и отчетливыми. Это означает, что расклад, к несчастью, всегда будет не в пользу нашего партнера: наши воспоминания о собственных стараниях всегда будут казаться нам более сильными и значимыми.
Помимо иллюзии превосходства нам также свойственно когнитивное искажение, известное как систематическая ошибка выжившего. Это искажение заставляет нас фокусироваться на успехах и не замечать поражений, концентрируя внимание на тех людях и объектах, которые «выжили» в ходе какого-либо процесса. Очень ярко этот эффект проявляется, когда люди произносят подобные фразы: «Стив Джобс бросил университет, и я тоже брошу, чтобы достичь успеха». Фокусируя свое внимание на одном успешном человеке, они забывают о множестве других людей, о которых они никогда не слышали и которые тоже бросили учиться, но при этом не обрели ни славы, ни богатства.
В 2003 г. было проведено исследование, посвященное проявлению систематических ошибок выжившего среди менеджеров инвестиционных банков. Менеджер хедж-фонда Гурав Амин и Гарри Кэт из Лондонского городского университета изучили инвестирование хедж-фондов в период с 1994 по 2001 г.^¹³⁶ Они обнаружили, что многие инвестиции были быстро закрыты и не были упомянуты в базе данных, используемой для оценки рисков будущих инвестиций. По их мнению, так как из базы данных в основном пропали неудачные инвестиции, а остались главным образом успешные, можно говорить о наличии систематической ошибки выжившего. Авторы исследования считают, что эта ошибка приводит к «переоценке прибыли от инвестиций и недооценке возможных рисков». Многие экономисты отмечали, что излишне оптимистическая оценка инвестиций представляет собой один из факторов, способствующих финансовому краху, а причина таких инвестиций, разумеется, кроется в базовом когнитивном искажении, которое заставляет нас фокусироваться только на успехах.
Точно так же полицейские могут не учитывать тех случаев, когда они добивались от подозреваемых ложных признаний, по крайней мере отчасти из-за того, что они просто не знают, что это происходило. Как и упомянутые выше менеджеры инвестиционных банков, они не включили эту информацию в свою внутреннюю базу данных об успехах и провалах. Если подозреваемый находится в тюрьме, дело обычно считается закрытым, даже если человек оказался там из-за некомпетентности полицейских. В таких случаях следователь, возможно, упустит из виду ошибки свои и коллег, вместо этого сочтет их успехами и начнет безосновательно гордиться достижениями. Недостаток внимания к собственным неудачам и чрезмерная фокусировка на достижениях приводят к излишней самоуверенности. Отсюда и возникает систематическая ошибка выжившего.
Существует еще один вид когнитивных искажений, который может способствовать нашей самоуверенности. Это так называемая иллюзия асимметричной проницательности , связанная с тем, что наши воспоминания о собственных действиях и идеях всегда сильнее и доступнее, чем воспоминания об идеях и действиях других людей. В 2001 г. Эмили Пронин из Стэнфордского университета совместно с коллегами опубликовала работу^¹³⁷, посвященную этому диковинному когнитивному искажению, под очень подходящим названием «Ты меня не знаешь, но я знаю тебя».
В ходе шести исследований они продемонстрировали, что мы склонны верить, что знаем своих близких друзей и соседей по квартире лучше, чем они знают нас. К примеру, участников первого эксперимента просили подумать о близком друге и ответить на ряд вопросов о том, насколько хорошо они его знают, в том числе в какой степени они понимают его или ее чувства, мысли, мотивы и личностные особенности. В конце участников спрашивали, считают ли они, что до конца понимают натуру своего друга. Участникам говорили, что человек – как айсберг, часть которого видна всем, а другая часть – скрыта. Затем им показывали несколько картинок с изображениями айсбергов, в разной степени погруженных в воду, и просили выбрать ту, которая лучше всего отражала личность их друга или подруги. Затем участники выполняли обратное задание, представляя, как на их месте на те же самые вопросы ответили бы их друзья. Было также проведено пять других исследований, в ходе которых изучались когнитивные искажения, возникающие при восприятии разных типов отношений, в том числе с соседями по квартире и с незнакомыми людьми.
По наблюдениям Эмили Пронин и ее коллег, участники в основном считали, что их собственные основополагающие качества, в том числе личные чувства и мысли, в основном скрыты от окружающих, в то время как мысли и чувства других людей более очевидны. Себя они представляли в виде айсбергов, которые глубже погружены в воду, чем другие. С точки зрения памяти это неудивительно, ведь у нас есть прямой доступ к собственным мыслям и чувствам, а значит, мы видим, какие они запутанные и многогранные, и думаем, что другим людям, должно быть, сложно их понять. С другой точки зрения не так просто осознавать многогранность чувств и мыслей других людей, мы можем понять их только поверхностно, и нам часто кажется, что там больше и понимать нечего. Как правило, мы придерживаемся мнения «Я – загадка, а мой друг – раскрытая книга».
Оказывается, это когнитивное искажение значительным образом влияет на наши решения и навыки спора. В ходе заключительного исследования Эмили Пронин и ее коллеги попросили 80 участников заполнить анкету, содержащую вопросы на политические темы, например о том, относят ли они себя к либералам или к консерваторам, или выступают ли они за или против права женщины на аборт. Затем, спустя несколько недель, ученые задали участникам вопросы о том, насколько хорошо, по их мнению, их знают члены противоположной группы, и наоборот. То есть, к примеру, людей, назвавших себя консерваторами, они спрашивали, насколько хорошо консерваторы, как группа, знают либералов, и насколько хорошо, по их мнению, либералы знают консерваторов. Оказалось, что как либералы, так и консерваторы считали, что больше знают о членах противоположного лагеря, чем те о них. Так же отвечали и участники спора об абортах.
Иллюзия асимметричной проницательности помогает объяснить, почему во время спора или обсуждения какой-либо проблемы мы часто думаем, что собеседник не способен понять нашу точку зрения. Мы также склонны считать, что сами прекрасно понимаем его позицию, чему наверняка способствует иллюзия превосходства, заставляющая человека верить, что он умнее и лучше информирован, чем его оппонент. Как отмечает в конце своей работы Эмили Пронин, человек может начать думать следующим образом: «Я знаю все о другом человеке, и я знаю, что он не прав. Он даже не пытается вникнуть в мои аргументы. Если бы он больше знал об этом вопросе, он бы со мной согласился». В эту ловушку попасть очень просто, и именно она лежит в основе многих политических споров.
Итак, чрезмерная уверенность в себе приводит к далеко идущим последствиям: от искажений в каждодневном внутреннем диалоге, в ходе которого мы оцениваем справедливость отношений с другими людьми, до неспособности адекватно соотнести собственные неудачи и успехи и проблемы с определением того, насколько хорошо мы знаем других людей, а они – нас. Это затрагивает все аспекты нашей жизни. Даже если мы будем стараться быть скромными и избегать излишней самоуверенности, возможно, у нас ничего не выйдет, ведь это во многом побочный продукт избирательных процессов нашей памяти, которые мы не способны контролировать.
Изучение этих процессов также помогает понять, почему сотрудники правоохранительных органов сажают в тюрьму невиновных людей. Часто оказывается, что они были слишком уверены в собственном мнении о том, виновен подсудимый или нет. Возможно, в основе этой уверенности лежали некоторые из тех когнитивных искажений, которые были нами описаны. Иллюзия того, что они были более компетентны, чем среднестатистический следователь, или иллюзия того, что они никогда не осуждали невиновных людей, или убежденность в том, что они глубже проникли в суть дела, чем другие. Именно естественные когнитивные искажения, которым подвержены все без исключения, становятся причиной многих ошибок судопроизводства.

Забывая, забывать

Излишняя уверенность человека в себе может возникнуть благодаря хорошей работе памяти, однако сама память из-за этой самоуверенности может пострадать. Другими словами, память порождает у человека излишнюю уверенность в себе, а та, в свою очередь, – излишнюю уверенность человека в собственной памяти.

Постараюсь объяснить. Проспективная память – это способность человека помнить о том, что ему необходимо сделать, и об этом феномене мы уже писали ранее. Это вид памяти, который необходим нам для того, чтобы добиваться поставленных целей и делать то, что действительно важно для нас и нашего будущего. Это нечто вроде личного помощника, который живет в нашем мозге, или внутреннего списка важных дел, который сам напоминает нам, что делать: сходить в банк или супермаркет, сделать уборку, встретиться с Софи за обедом в 14:00 и далее по списку.
Это поистине удивительная способность. Однако, как и многие другие функции нашей памяти, она не лишена недостатков. Как часто, когда на ум приходит та или иная мысль, мы наивно думаем: «Я это запомню, можно не записывать…», а на следующий день понимаем, что переоценили собственные возможности, что наш мозг не настолько хорош и значительно уступает той же Siri с мобильного устройства. Однако, даже если в наших телефонах установлены такие приложения или перед глазами лежит ежедневник, мы все равно нередко переоцениваем возможности памяти и просто ими не пользуемся. Именно из-за неверной оценки собственных возможностей мы забываем о встречах и совещаниях, забываем сходить на почту и забрать пришедшую посылку, и в результате в один прекрасный день приходим к выводу, что вообще ни к чему не способны. Все очевидно: мы были слишком самоуверенными и в итоге поплатились за это.
И цена, которую мы платим, довольно высока. Специалистам по маркетингу хорошо известно об этой особенности нашей памяти, и они используют свои знания по максимуму. Компании в последнее время все больше наживаются на человеческой самоуверенности. Многие из них предлагают нам совершенно бесплатно опробовать подписные услуги, на что мы с радостью соглашаемся, а потом, по истечении срока бесплатного пользования услугами, они начинают списывать деньги с нашего счета. По сути, они зарабатывают на том, что мы попросту забыли отписаться от ненужной услуги до того момента, как ее использование стало платным. И эта стратегия работает. Из раза в раз и очень эффективно. Мы раз за разом попадаем в одну и ту же ловушку, вероятно, потому что наивно полагаем, будто в этот раз ни за что не забудем вовремя отписаться от навязанной услуги.
В своей статье^¹³⁸, опубликованной в 2010 г., бизнесмены Джефф Холман и Фархан Заиди провели экономический анализ феномена извлечения прибыли из проспективной памяти. Они собрали информацию относительно пробных заказов, о которых мы говорили выше, и выяснили, что люди не только охотно соглашаются на такого рода услуги, но и более склонны соглашаться на эти услуги, если период бесплатного пользования ими дольше. В соответствии с приведенным авторами примером после истечения трехдневного срока бесплатного пользования услугами продолжали пользоваться 28 % клиентов, если же такой срок составлял 7 дней, услугами продолжал пользоваться уже 41 % клиентов.
По словам Холмана и Заиди, «вполне возможно, компании увеличивают сроки пробной подписки, чтобы увеличить количество своих клиентов за счет того, что те забудут отписаться… [они] предлагают оценить дополнительные возможности своего товара или услуги бесплатно или же по сниженным ценам, при этом увеличивая сроки пробной подписки не на несколько дней или недель, а до нескольких месяцев. И все это якобы для того, чтобы у потенциальных клиентов появилась возможность как следует изучить товар и оценить его достоинства, однако на самом деле причина куда более приземленная – все это делается, чтобы извлечь максимальную прибыль из нашей забывчивости». Очевидно, не все из тех, кто разбирается в науке о памяти и применяет свои знания на практике, действуют из благих побуждений, кроме того, оказывается, мы определенно переоцениваем нашу проспективную память.
В этой связи необходимо разграничить такие понятия, как прогнозирование будущего запоминания и прогнозирование будущих изменений в запоминании. Если человек забыл отменить подписку, это показывает, как работает проспективная память при прогнозировании будущего запоминания: «Я буду помнить о необходимости сделать что-либо». Исследования также показывают, каким образом мы оцениваем будущие изменения в наших воспоминаниях: «Я запомню все характеристики Х». Как мы убедились, наше прогнозирование будущего запоминания не лишено недостатков, а вот с прогнозированием будущих изменений в запоминании дело, по всей видимости, обстоит еще хуже.
Нейт Корнелл из Колледжа Уильямс рассмотрел этот вопрос в своем исследовании 2011 г.^¹³⁹, ключевым понятием которого стала оценка навыка запоминания . В эксперименте Корнелла приняли участие 430 испытуемых, которым было предложено пройти своеобразный тест на контроль памяти, в ходе которого они должны были оценить качество работы собственной памяти. Считается, что люди оценивают свои способности запомнить какую-либо информацию на будущее, исходя из того, насколько устойчивым является их воспоминание об этой информации после ее непосредственного усвоения; так, чем устойчивее воспоминание, тем более мы склонны считать, что сможем извлечь его из нашей памяти позднее. Мы проходим через это каждый раз, когда наступает время готовиться к экзаменам или выступать с докладом: оцениваем, насколько хорошо запомнили ту или иную информацию, а затем, на основе проведенной оценки, решаем, следует нам вернуться к повторению или же мы готовы к проверке. В нашем случае речь идет об особом виде метапамяти, способе оценить возможности нашей памяти и предвидеть будущее запоминание в каждом конкретном случае.
В ходе своего исследования Корнелл попросил участников ознакомиться с парами слов, при этом одни участники могли сделать это лишь единожды, другим же предоставлялась возможность проглядеть списки до четырех раз. Затем участники должны были оценить свою память, ответив на вопрос, насколько хорошо они, по их собственному мнению, вспомнят эти слова через пять минут или же через неделю. Когда впоследствии ученый сравнил ожидания участников с их фактическими результатами, оказалось, что все испытуемые склонны были считать свои воспоминания устойчивыми. Например, отвечая на вопрос, насколько хорошо они вспомнят слова через неделю, участники заявляли, что правильно назовут в среднем 9,3 пары слов, однако же, когда по прошествии недели они вернулись в лабораторию, чтобы пройти тест, выяснилось, что безошибочно смогли назвать лишь 1,4 пары слов. По мнению Корнелла, «люди действуют, исходя из предположения, что их воспоминания останутся устойчивыми в будущем».
Подобная методика использовалась и во многих других исследованиях, и она довольно наглядно показывает, что, даже зная о том, что мы можем забыть ту или иную информацию, мы все же систематически недооцениваем то, как много информации мы действительно забудем . Но, что еще хуже, эта закономерность проявляется ярче с течением времени: «результаты показали, что в долгосрочной перспективе самоуверенность человека лишь возрастает, и, по мере того как отодвигаются сроки прохождения теста, ее показатели изменяются от относительно умеренных до поистине грандиозных». В своем исследовании, результаты которого были опубликованы в 2004 г.^¹⁴⁰, Ашер Кориат и его коллеги из Университета Хайфы указывают, что участники их эксперимента полагали, будто их воспоминания останутся в целом неизменными и они смогут вспомнить информацию по первому требованию и год спустя. Итак, уже ясно, что наша оценка потенциального объема информации, который мы сможем сохранить в памяти на будущее, неверна, и, по всей видимости, еще менее трезво мы оцениваем возможности нашей памяти в долгосрочной перспективе.
Но как же нам быть с этой склонностью забывать о том, что мы забываем? Корнелл дает своим ученикам вполне конкретный совет: «Если сегодня пятница и вы чувствуете, что готовы к тесту, который будет в понедельник, не отказывайтесь от повторения на выходных. Возможно, вы действительно готовы к тесту сейчас. Но это совсем не значит, что вы будете так же хорошо готовы к понедельнику. На самом деле вы, скорее всего, просто переоцениваете свои возможности»^¹⁴¹. Что же до всех остальных, то рекомендации следующие: «Не доверяйте своей памяти. Если кто-то спрашивает, можете ли вы запомнить ту или иную вещь, просто скажите «нет». И запишите».

Трудности идентификации

У кого-то хорошая память на лица, кто-то хорошо запоминает имена… Кто-то, но не я. Так что заранее приношу свои извинения. Если мы с вами когда-либо встретимся, я представлюсь вам и, возможно, не раз. Скорее всего, это вас смутит. Ведь мы с вами, возможно, как-то раз мило болтали под бокал вина. При разговоре я могу даже сослаться на ваши же собственные слова или исследования, не отдавая себе отчет, что они ваши. Почему же моя память на подобные вещи столь ужасна?

Способность узнавать лица обусловлена определенными индивидуальными особенностями человека. И речь здесь не только о самом запоминании, а о способности смотреть на лица и воспринимать их черты таким образом, чтобы, посмотрев на фотографию, а затем на оригинал во плоти, вы могли бы сказать: «Это один и тот же человек». Оказывается, подобная способность человека обусловлена работой определенной части нашего мозга, а именно области веретенообразной извилины, ответственной за распознавание лиц. Она расположена в височных долях нашего мозга, над ушами, в относительной близости к поверхности нашего мозга.
В 2011 г. Николас Ферл и его коллеги из Университетского колледжа Лондона опубликовали исследование о так называемых прозопагностиках. Прозопагнозией называют расстройство, связанное с неспособностью человека воспринимать лица, зачастую это явление также называют «слепотой на лица». Ферл и его команда выяснили, что область веретенообразной извилины, ответственная за распознавание лиц, у прозопагностиков проявляет меньшую активность, чем у обычных людей^¹⁴².
Невролог Оливер Сакс – автор известной книги под названием «Человек, который принял жену за шляпу»^¹⁴³, которая увидела свет в 1985 г. Название свое книга получила благодаря одному из случаев прозопагнозии, над которым работал Сакс: у пациента наблюдались серьезные нарушения, вследствие которых мужчина не мог узнать свою жену. На первый взгляд, название может показаться забавным, но одной из основных характерных черт этого расстройства является то, что люди, им страдающие, видят лица ровно так же, как и все остальные объекты реальности, воспринимая их не целостно, а по кусочкам. В отличие от обычных людей прозопагностики просто не обладают врожденной способностью целостно воспринимать лица. Мы думаем так: это лицо = Эмили . Прозопагностики же вместо этого думают: маленький нос, большие глаза, маленькие уши, знакомый голос = Эмили . Предположительно около 2,5 % людей страдают от подобного нарушения восприятия^¹⁴⁴.
В 2009 г. Ричард Рассел и его коллеги из Гарвардского университета^¹⁴⁵ установили, что существуют люди, у которых все с точностью до наоборот. По словам исследователей, эти «суперраспознаватели» на деле «настолько же хорошо справляются с восприятием лиц и их распознаванием, насколько прозопагностики не справляются». Более того, налицо здесь как особенности восприятия, так и особенности памяти. Иногда суперраспознаватели заявляют, что способны узнать и вспомнить лицо человека по прошествии нескольких лет с того момента, как увидели человека впервые.
По словам одного из таких суперраспознавателей, в исследовании обозначаемого как CS, «не имеет значения, сколько лет пройдет, если я когда-либо видел ваше лицо, я непременно его вспомню». На настоящий момент мы не обладаем данными о том, насколько распространено это явление и как оно на самом деле работает. Однако термин «суперраспознаватель» в последнее время активно вошел в оборот, поэтому, скорее всего, в недалеком будущем нас ждет огромное количество исследований на эту тему.
Одной из сфер применения подобной способности, конечно же, является разыскная деятельность. Люди вроде Джоша Дэвиса из Гринвичского университета^¹⁴⁶ работают с лондонской полицией, чтобы найти и нанять на работу таких суперраспознавателей, ведь они без труда могут просматривать тысячи фотографий и опознавать людей по записям с камер видеонаблюдения. Другими словами, благодаря своим способностям они смогут опознать в толпе или на записи конкретного человека, например подозреваемого, что является задачей невероятно сложной и почти невыполнимой для людей, которые такими суперсилами не обладают.
В 2004 г. нейропсихологи Брэд Дучейн и Кен Накаяма выпустили так называемый Кембриджский тест на запоминание лиц, благодаря которому можно определить, является ли тестируемый суперраспознавателем. На этапе «изучения» испытуемым предлагается посмотреть на лицо с трех различных ракурсов. Затем им демонстрируется ряд из трех изображений, где испытуемые должны опознать показанного им ранее человека. Далее процедура повторяется с другими лицами. По мере прохождения теста лица на изображениях, которые даются для опознавания, становятся все более похожими друг на друга, что соответственно повышает уровень сложности задания. Суперраспознаватели, проходившие этот и подобные тесты, способны правильно опознавать большинство показанных им лиц, и именно благодаря таким людям полиции не раз удавалось с успехом закрыть самые, на первый взгляд, безнадежные дела. Так, например, суперраспознаватели активно привлекались к опознанию лиц, причастных к беспорядкам в Англии в августе 2011 г., причем они преуспели в этом гораздо больше, нежели программы распознавания лиц.
Подобная способность особенно ценна, если учесть, что большинство из нас испытывает определенные трудности при сопоставлении лиц и фотографических изображений, что доказали в своем исследовании 2014 г. Дэвид Уайт и его коллеги из Университета Нового Южного Уэльса^¹⁴⁷: «Большинство удостоверяющих личность документов содержит фотографию их обладателя, что повсеместно считается одним из основных параметров безопасности, однако результаты исследований показывают, что проверяющим зачастую довольно трудно опознать незнакомого человека по фотографии. В этой связи… мы попросили сотрудников службы безопасности сравнить фотографические изображения обладателей пропусков с лицами реальных людей. Количество ошибок при идентификации оказалось довольно велико, в том числе в 14 % случаев сотрудники приняли на веру изображения, являвшиеся результатом фотофальсификации». Конечно, ничего не зная о недостатках собственной памяти, большинство людей полагают, что смогут понять, изображен ли человек, стоящий перед ними, на фотографии, которую они держат. Однако на деле оказывается, что распознавание лиц является еще одной сферой, где многие из нас переоценивают свои возможности. У большинства людей восприятие и память взаимодействуют таким образом, что даже элементарные на первый взгляд задания на распознавание лиц становятся довольно сложными для выполнения.
Лишь в идеальном мире полицейские обладают способностями суперраспознавателей, а люди, ставшие свидетелями преступлений, могут без труда описать и опознать преступников. В реальности же все сложнее, и, если произошло преступление, полиция хочет получить от нас максимально точные и полные сведения. Не сведения из разряда: у преступника, возможно , был шрам, или у преступника вроде бы были темные волосы, или же преступник был ростом где-то от метра семидесяти и двух метров. Конечно, при составлении портрета преступника стремление к точности данных и уверенности в этой точности самого свидетеля вполне объяснимо, однако ожидания подобного рода в конечном счете могут вызвать искажения при оценке степени нашей уверенности в надежности данных показаний.
И внутренняя оценка, которую мы даем качеству наших собственных воспоминаний, может сыграть в этом немалую роль. То, что я сейчас скажу, может показаться банальным, но если мы полагаем, будто хорошо запомнили человека, то впоследствии мы действительно испытываем большую уверенность в том, что вспомним его, когда нас просят это сделать. Однако, как мы уже убедились ранее, то, что мы думаем , будто хорошо запомнили что-то, совсем не означает, что мы действительно это хорошо запомнили . Итак, если абстрагироваться от субъективной оценки собственных возможностей, насколько хорошо мы на самом деле справляемся с опознаванием людей, нам незнакомых?
Довольно простой вопрос, не правда ли, но на поверку оказывается, что существует едва ли не бесконечное число показателей, которые необходимо учесть при ответе. Насколько хорошо мы распознаем лица? Насколько точно можем определить рост и тип фигуры? Сможем ли мы опознать человека со шрамом или иными дефектами внешности, человека иной этнической или расовой принадлежности, человека, которого видели в течение очень короткого промежутка времени или при плохом освещении или же того, кого и не видели толком, а лишь заметили, или человека возрастной категории, отличной от нашей, или человека в шляпе?
В 2013 г. Мэтью Палмер и его коллеги из Университета Флиндерса провели исследование^¹⁴⁸, посвященное сложностям, с которыми может столкнуться человек при опознавании. Они разделились на пары и отправились на улицы города. Исследователь № 1 должен был выбрать потенциальных участников и получить от них согласие на участие в эксперименте. Затем наступала очередь исследователя № 2 вступить в игру. Когда он появлялся в поле зрения участников, исследователь № 1 просил последних смотреть на исследователя № 2, пока тот снова не исчезал из поля зрения. Затем участники эксперимента должны были опознать исследователя № 2, выбрав соответствующую фотографию из ряда предложенных, а также оценить степень собственной уверенности в правильности принятого решения. При этом одним участникам было предложено сделать это немедленно, в то время как другие должны были пройти процедуру опознания неделю спустя.
Как и следовало ожидать, лучше с опознанием справились те, кому предложено было сделать это на месте, нежели те, кто прошел соответствующую процедуру неделю спустя: участники оказались правы в 60 и 54 % случаев соответственно. Возможно, результаты покажутся вам довольно низкими, но они таковы. Почти половина участников не справились с заданием и не смогли узнать на фотографии человека, которого только что увидели.
Но больше смущает даже другое. Оказалось, что на правильность принятого решения значительно повлияли, казалось бы, банальные моменты. Так, исследователи выяснили, что, в то время как показатели точности и уверенности находятся на одном уровне, чрезмерная уверенность проявляется при возникновении более сложных обстоятельств. Другими словами, участники проявляли несоразмерно высокую уверенность в собственной правоте, если им позволялось смотреть на исследователя № 2 в течение очень короткого промежутка времени, если процедура опознавания проходила по истечении довольно долгого периода времени с момента контакта участника с опознаваемым и/или если участники вынуждены были отвлекаться в ходе эксперимента. Таким образом, мы обычно переоцениваем свои способности в опознавании именно в тех ситуациях, когда обстоятельства нам особенно не благоприятствуют.
Совершенно очевидно, что эта тема довольно сложна и многогранна, и существует масса невероятно увлекательных исследований, авторы которых стремятся помочь нам победить иллюзии памяти, обусловленные как внутренними, так и внешними факторами.

Расовый вопрос

Одним из факторов, которые влияют на нашу способность распознавать лица, является расовая и этническая принадлежность. Если вы афроамериканец и становитесь свидетелем того, как человек азиатской внешности совершает преступление, что ж, удачи вам на опознании. То же относится к любой из расово-этнических комбинаций, идет ли речь о представителях европеоидной расы, афроамериканцах, азиатах, американских индейцах, индийцах, пуэрториканцах или ком-то еще. Мы попросту хуже справляемся с распознаванием лиц у людей, чья расово-этническая принадлежность отличается от нашей собственной. Это явление получило название предрасположенности к своей собственной расе (англ. own-race bias, ORB). Такая предрасположенность человека хуже распознавать лица людей иной расово-этнической принадлежности представляет собой огромную проблему для правоохранителей и системы правосудия в целом, так как преступления совершаются вне зависимости от цвета кожи и разреза глаз. Более того, в своей повседневной работе правоохранительные органы постоянно сталкиваются с проявлениями расизма.

Возможно, все мы на самом деле расисты, даже если не признаем этого. Или же здесь замешано нечто другое. Многие исследователи изучали феномен предрасположенности человека хуже распознавать лица людей иной расово-этнической принадлежности, и большинство склоняется к выводу о том, что это явление напрямую связано с тем, как мы запоминаем лица.
По мнению Каролин Блейс и ее коллег из Университета Глазго^¹⁴⁹, то, как мы смотрим на лица, во многом предопределено нашей культурой. Подтверждают правильность этого утверждения опубликованные в 2008 г. результаты исследования, в ходе которого ученые, используя технологию отслеживания движения глаз, наблюдали, на что смотрели участники эксперимента и как предположительно они полученную информацию обрабатывали. Участникам эксперимента демонстрировались фотографии людей европеоидной расы и представителей восточноазиатской ветви монголоидной расы. При этом по расово-этнической принадлежности участники идентифицировали себя как европеоиды или же азиаты.
В итоге исследователи выяснили, что если испытуемые являлись представителями европеоидной расы, то при ознакомлении с представленными фотографиями они использовали модель, которая схематически напоминает треугольник. Так, сначала их взгляд фокусировался на глазах, потом перемещался на рот, затем на нос и уже после этого на другие части изображения. В случае с испытуемыми-азиатами модель была совсем иной: фокус приходился на центр изображения, по всей видимости, испытуемые смотрели преимущественно на нос. При этом испытуемые следовали моделям вне зависимости от этнической принадлежности человека, изображенного на фотографии. Исследователи считают, что подобное поведение обусловлено культурными особенностями, ссылаясь на то, что «прямой и продолжительный зрительный контакт в азиатских странах может быть воспринят как грубость, возможно, именно поэтому, под влиянием принятых в обществе норм, испытуемые-азиаты в ходе эксперимента и избегали продолжительного зрительного контакта».
Альтернативное объяснение: стратегии поиска фокусируются на тех чертах, которые в рамках определенной культуры могут варьироваться. Например, в отношении европеоидной расы целесообразно обратить внимание на цвет глаз, так как здесь наблюдаются существенные расхождения в зависимости от того, к какой ветви европеоидной расы относится человек, в то время как для других этнических групп цвет глаз отличительной чертой может и не являться. Так или иначе, исследование показало, что вне зависимости от причины, стоящей за их поведением, участники эксперимента использовали обусловленные их культурой стратегии восприятия лиц, которые могли ввести их в заблуждение в момент наблюдения или впоследствии при опознании незнакомого лица.
Таким образом, излишняя концентрация внимания на определенных чертах лица, по всей видимости, является одной из основных причин существования феномена предрасположенности к собственной расе, по крайней мере, так считает Блейс и ее команда. Фокусируясь на «неправильных» чертах, мы усложняем себе задачу идентифицировать человека и запомнить, как он на самом деле выглядит, и мы более склонны к совершению подобной ошибки, если человек, на которого мы смотрим, обладает иной расово-этнической принадлежностью. Это касается также и других характеристик человека. Например, если мы имеем дело с этническими группами, где наблюдается малое разнообразие в цвете волос или росте, едва ли представляется целесообразным обращать внимание на эти характеристики.
Все это вполне естественным образом связано с памятью. В соответствии со статьей, которую в 2014 г. опубликовали Дэвид Росс и его коллеги из Университета Вандербилта^¹⁵⁰, мы обладаем способностью распознавать лица благодаря стратегиям запоминания лиц. Росс утверждает, что мы в состоянии воспринимать новые лица благодаря тому, что у нас имеется устойчивый набор воспоминаний относительно того, как лицо должно выглядеть. По мнению ученого, лица отображаются в нашем мозге через призму всех тех лиц, что мы видели ранее, проходя сравнение на схожесть с существующими в нашем мозге образцами. Другими словами, мы запоминаем новые лица после обращения к своеобразному банку данных, что хранится в нашей голове, и при этом отвечаем на вопрос: насколько схоже это новое лицо с теми, что мы видели до этого?
Эта модель запоминания лиц по образцу означает, что банк данных, где хранятся наши воспоминания обо всех когда-либо увиденных нами лицах, имеет очень важное значение. Благодаря ему мы можем оптимизировать методику анализа лиц, сэкономить время и свести к минимуму усилия, которые должны приложить для запоминания нового лица. Однако стратегии, которые мы применяем при восприятии лиц, впоследствии могут негативно сказаться на наших воспоминаниях о новых лицах и возыметь обратный эффект, в случае если лицо обладает слишком большим количеством новых черт. Похоже, что банк данных, хранящий воспоминания о лицах, что мы видели, не может справиться, если объем новой информации слишком велик. Несмотря на то что мы плохо распознаем лица людей иной расово-этнической принадлежности, к счастью, каждое новое лицо, которое мы видим и воспринимаем, способствует тому, что наш банк данных пополняется новой информацией. Это утверждение соответствует так называемой гипотезе контакта, предложенной американским психологом Гордоном Олпортом в 1954 г. Суть гипотезы контакта заключается в следующем: чем больше мы контактируем с людьми иной расово-этнической принадлежности, тем лучше мы начинаем понимать их взгляды и убеждения. Этот же принцип можно применить и к распознаванию лиц. В соответствии с обзором, подготовленным Стивеном Янгом и его коллегами из Университета Тафтса в 2012 г.^¹⁵¹, существуют хоть и неоднозначные, но все же доказательства, свидетельствующие о том, что у нас действительно лучше получается распознать лица людей иной расово-этнической принадлежности, если мы контактируем с такими людьми чаще.
Помимо того что при восприятии все мы демонстрируем предрасположенность к своей собственной расе, как оказалось, мы также склонны проявлять аналогичную предрасположенность в пользу своего пола и возраста. Зигги Шпорер из Гисенского университета^¹⁵² считает, что всякое проявление непохожести воспринимается нашей памятью негативно. В своем обзоре 2011 г. Шпорер отмечает, что мы не только плохо распознаем лица людей, принадлежащих к любым группам, отличным от нашей, но и склонны переоценивать свои силы в этом вопросе. Как и во многих других случаях, описанных в этой книге, мы полагаем, что успешно идентифицируем другого человека, даже если он, по нашему мнению, не так уж хорошо идентифицирует нас.
Показания свидетелей по-прежнему являются одним из ключевых доказательств в любой категории судебных дел, но результаты исследований показывают, что принципиальные особенности нашей памяти могут привести к массе ошибок при опознании. Таким образом, если мы хотим, чтобы все было правильно, необходимы дополнительные доказательства. Как говорится, один свидетель – не свидетель.

Создавая монстров

В свободное от основной работы время, когда не преподаю и не исследую феномен памяти, я иногда работаю над уголовными делами. Как правило, в них затрагиваются вопросы памяти и идентификации, которые мы только что обсудили. Если случается что-то очень и очень плохое, юристы и полиция привлекают к сотрудничеству эксперта по ложным воспоминаниям, и я сталкиваюсь с весьма неприятными аспектами нашей жизни, которые подрывают веру человека в непреложные основы существования всего человеческого рода. Убийство. Насилие. Посягательство на половую неприкосновенность.

Большинство дел, над которыми я работаю, приводят меня в ужас и смятение, однако ни одно из них не сравнится с моим первым делом. В целях сохранения тайны следствия я опущу некоторые детали. В том деле некоторые из преподавателей и священнослужителей одной из церковно-приходских школ предположительно совершали в отношении большого числа учеников насильственные действия, в том числе и сексуального характера. Дело оказалось давним, так как предполагаемые события разыгрывались около 40 лет назад. Следствие по делу проводилось уже дважды, однако в обоих случаях было закрыто в связи с отсутствием в деянии состава преступления, так что меня ждала целая полка с материалами по делу. Некоторые из предполагаемых преступников и свидетелей уже отошли в мир иной. К тому же с момента открытия дела не раз сменился трудовой коллектив полиции, и ни один из следователей, изначально работавших над делом, больше им не занимался. В общем, выглядело все так, будто нам придется начать с нуля. Всем, за исключением тех, кто представлял интересы пострадавших, ведь, в отличие от сменявших друг друга полицейских, они все эти годы не переставали работать над делом.
Со мной связался следователь отдела, который занимался этим делом, попросил зайти в участок и поинтересовался, каким образом меня можно было бы привлечь к расследованию. Надо сказать, я была польщена и взволнована, потому что подобные вещи случаются нечасто и мы, исследователи, не всегда можем быть полезны тем, кому хотели бы помочь. Однако все это на самом деле происходило со мной: следователь интересовался моими исследованиями.
«Нам нужен кто-то, кто поможет нам поймать этих монстров», – сказал он.
«Этих подозреваемых », – поправила я его.
В мире, где ради поимки плохих парней человек просыпается по утрам, чтобы каждодневно разбираться с необычайно сложными людьми и ситуациями, говорить о «монстрах» в принципе резонно. Конечно, они хотят поймать монстров . Но существуют ситуации, когда совсем не понятно, кто тут плохие парни, а кто нет и есть ли они вообще.
И это была одна из таких ситуаций. Подавляющее большинство привлеченных к делу лиц утверждали, что ничего плохого с ними не случилось, по крайней мере, ничего, что выходило бы за границы дозволенных мер наказания, которые было разрешено использовать учителям в то время, а в то время было вполне законным применять телесные наказания в качестве воспитательной меры. Лишь немногие из бывших учеников утверждали, будто помнят отдельные кусочки и моменты необычных конфликтных ситуаций. Но со временем эти отдельные кусочки и моменты очень изменились и обросли новыми подробностями, что делало и без того непростое дело еще более запутанным.
Однако я не теряла надежды и, вооружившись ручкой и блокнотом, отправилась на поиски истины, решив определить, кто что кому сказал и когда . То, что дело выглядит запутанным, а воспоминания и описания, на первый взгляд, кажутся противоречивыми, еще не значит, что расследование нужно прикрыть. Это означает лишь одно – люди должны понимать, что имеют дело не с фактами, а с доводами и заявлениями. Только в том случае, если существует слишком много настораживающих противоречий и следствием не найдено достаточное количество дополнительных доказательств, объективно подкрепляющих обвинение, мы действительно можем усомниться в правдивости показаний и говорить о том, что дело, возможно, основано на ложных заявлениях или воспоминаниях.
Процесс, о котором я сейчас рассказываю, еще не завершен, и, должно быть, потребуются годы, чтобы выяснить, правдивы ли показания, данные фигурантами дела. А пока существует ряд противоречий, включая показания потерпевших, значительным образом изменившиеся по прошествии времени, и утверждения большинства бывших учеников о том, что ничего из того, в чем обвиняются подозреваемые, никогда не было. Такие показания вкупе с недостаточным количеством подтверждающих доказательств лишь усложняют и без того непростое расследование. Как бы то ни было, в подобных ситуациях полиции необходимо как минимум признать, что все мы можем стать жертвой неадекватного восприятия действительности, и не зацикливаться на мысли о том, что должны существовать монстры, которых нужно поймать.
«Создавая монстров»^¹⁵³ – отличная книга, авторы которой, социолог Ричард Офши и журналист Итан Уоттерс, описывают то, как наша уверенность в собственной памяти и предположения относительно воспоминаний могут заставить нас поверить в ложные воспоминания о преследовании. Для системы правосудия опасны случаи, когда возникает каскад таких предположений, кардинально влияющий на ход дела: один излишне самоуверенный свидетель или потерпевший может вызвать эффект домино, и невиновный окажется за решеткой, если рассматривать худший сценарий развития событий.
Поэтому крайне необходимо довести до сведения всех работающих в системе правосудия существование таких факторов, как чрезмерная уверенность в собственных воспоминаниях, иллюзии памяти и проблемы с идентификацией, поскольку они могут спровоцировать возникновение чудовищных ситуаций, когда дела выстраиваются буквально на пустом месте. Когда речь идет о преступлениях, особенно тех, что вызывают особый общественный резонанс, люди зачастую придерживаются презумпции виновности, то есть склоняются к тому, что подозреваемые действительно виновны в инкриминируемых им действиях. Конечно же, ужасно и несправедливо, если виновному каким-то образом удается избежать наказания. Но не менее ужасна и несправедлива ситуация, когда невиновный оказывается в тюрьме из-за недопонимания или непрофессионализма следователей, как было в деле об убийстве Линнет Уайт, также известном как дело трех из Кардиффа, где трое невиновных мужчин были приговорены к пожизненному заключению за убийство, которого не совершали, на основе ничем объективно не подтвержденных показаний.
Соблазнительно думать, что полиция, которая добивается осуждения того или иного человека в условиях жесткого давления со стороны общества, в большей степени, чем кто-либо другой, подвержена такого рода ошибкам, но это не так. Все мы ошибаемся, когда речь заходит о том, чтобы вспомнить или описать те или иные произошедшие с нами события, причем не важно, имеются в виду преступления или же банальная повседневная рутина. Все мы подвержены одним и тем же видам иллюзий памяти и иллюзий уверенности. И всем нам необходимо осознать, что в этих случаях уверенность – не главное. Что до меня, то я, напротив, считаю высокую степень уверенности тревожным сигналом. ВНИМАНИЕ, этот человек, вполне вероятно, не осознает, что проявляет предрасположенность . ВНИМАНИЕ, этот человек, вполне вероятно, не подозревает об иллюзиях памяти и ее недостатках. ВНИМАНИЕ, это воспоминание слишком хорошо, чтобы быть правдой . Я отношусь к высокому уровню уверенности с не менее высоким уровнем осторожности, потому что, если в игру вступает излишняя уверенность, последствия могут быть невероятно разрушительными.

7

жүктеу/скачать 1,48 Mb.

Достарыңызбен бөлісу:

1 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 ... 19