Ложная память. Почему нельзя доверять воспоминаниям


Где вы были 11 сентября 2001 года?



бет13/19
Дата20.12.2023
өлшемі1,48 Mb.
#197763
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   ...   19
Байланысты:
false memory

Где вы были 11 сентября 2001 года?

Фотовспышки, взлом памяти и травмирующие события

Почему искажаются наши воспоминания об эмоционально окрашенных событиях


В 2015 г. самый рейтинговый телеведущий Америки Брайан Уильямс был со скандалом отстранен от работы в программе вечерних новостей на канале NBC. Дело в том, что в 2003-м он готовил репортажи с передовой военных действий в Ираке; по дороге его вертолет попал под обстрел. Десять лет спустя он рассказал об этом в телевизионном интервью Дэвиду Леттерману:


Два из четырех вертолетов, в том числе и тот, в котором находился я, были обстреляны с земли. Гранатомет и АК-47… мы были на высоте всего 30 м и летели со скоростью около 180 км/ч. Приземление было очень быстрым и жестким… и вот мы застряли посреди пустыни, за километры к северу от других американцев… Они начали раздавать оружие, и мы услышали шум. Это приближались боевые машины «Брэдли» и танки «Абрамс». Они заметили нас. Это было вторжение. Американское вторжение. Они окружали нас три дня, пока продолжалась песчаная буря такой силы, что все военные действия были приостановлены. Этот эпизод получил название «Оранжевый разгром». Им удалось вытащить нас оттуда живыми.


Два года спустя, в 2015-м, он еще раз прокомментировал тот случай в вертолете:


Вертолет, на котором мы летели, был вынужден совершить посадку, после того как он был сбит из гранатомета. Нашу группу корреспондентов программы NBC News спасли и взяли в кольцо, нам не дал погибнуть механизированный взвод в составе третьей пехотной дивизии США.


Это очень насыщенная, богатая на подробности история. Уильямс рассказывал ее много раз на различных мероприятиях, и не было никаких сомнений в том, что он абсолютно уверен в том, что говорит, иначе бы он не стал это делать на телевидении, во всеуслышание, чтобы все увидели это. И это действительно увидели все, включая тех, кто был на этом сбитом вертолете. «Извини, чувак, но что-то я не припоминаю тебя на моем вертолете», – написал один из них на странице программы NBC News в Facebook154 в ответ на видео, где Брайан Уильямс рассказывает о событии. Другой прокомментировал этот пост в Facebook: «На самом деле он был на моем вертолете, прилетели мы вслед за вами, минут на 30–40 позднее».


Выяснилось, что Брайан Уильямс рассказывал историю, случившуюся с вертолетом, летевшим впереди, – на сбитом вертолете он никогда не был, – а поскольку свидетелей было более чем достаточно, рассказ Уильямса было довольно просто разоблачить. Разразилась медийная буря. Все разом решили, что его пребывание в Ираке было сильно приукрашено с целью повышения рейтингов. Он извинился, но дело уже было сделано, и его авторитет был подорван.
Однако в силу особенностей моей работы я не могу не проанализировать то, как стремительно все пришли к выводу, что он просто врет. Мне кажется, что распинать кого-то за не вполне правдоподобный рассказ, не зная истинных мотивов, не слишком мудро, потому что мы в большинстве случаев не в состоянии отделить намеренно сфабрикованную историю от ненамеренно сфабрикованной, исключая ситуации, когда сам человек признается во вранье. Что действительно показывает данный пример, так это общие убеждения о природе памяти. Уильямса уличили во лжи, по крайней мере частичной, поскольку наше мнение о памяти гласит, что такое эмоциональное событие просто нельзя неправильно запомнить. Но так ли это?


Сильные эмоции

Как и большинство людей, вы, вероятно, думаете, что травматические воспоминания как-то отличаются от всех прочих. При этом ваше определение таких воспоминаний может быть весьма противоречивым. Вы наверняка думаете, что, с одной стороны, мы часто забываем или подавляем слишком сильные по эмоциям воспоминания, с другой стороны, нам могут сниться кошмары о них или являться вспышки прошлого. Если это так, то вы наверняка считаете, что наши травматические воспоминания одновременно и хуже и лучше, чем те, которые не так сильно эмоционально окрашены. Но так ли это?


Стивен Портер из Университета Далхаузи и Анджела Берт из Университета Британской Колумбии в своей работе с метким и точным названием «Специфичны ли травматические воспоминания?»155 2001 г. высказывают мнение, что существует несколько различных точек зрения на высокоэмоциональные воспоминания.
Первая из таких точек зрения – теория травматических воспоминаний, которая предполагает, что мы запоминаем тяжелые для нас события по-другому и часто хуже, чем обычные. Основная мысль заключается в том, что высокоэмоциональное воздействие травмирующего события перекрывает наши остальные способности обработки информации. Сторонники этой точки зрения скажут, например, что солдат в зоне военных действий может быть настолько сильно контужен – как в прямом, так и в переносном смысле, что у него могут возникнуть проблемы при кодировании или восстановлении последовательных воспоминаний о бое. На самом деле мы можем найти эту идею уже у Аристотеля: «Поэтому у тех, кто из-за страсти или по причине возраста пребывает в интенсивном движении, не возникает памяти, как если бы движение или перстень-печатка попали в текущую воду»156.
Эта точка зрения предполагает, что наши воспоминания о травмировавших нас событиях сохраняются в памяти как фрагментарные изображения, эмоции и ощущения, не связанные четкой структурой. Солдат может помнить запах поля боя, звук выстрелов и вкус крови, но не помнить при этом конкретных событий. Сторонники теории травматических воспоминаний заявляют, что именно поэтому люди, страдающие от посттравматического синдрома, часто испытывают мощные флешбэки, повторные переживания прошлого – они вспоминают лишь маленькие фрагменты травматических воспоминаний, а не события целиком.
Кроме идеи о том, что мы можем сохранять такие воспоминания в виде отдельных фрагментов, не связанных общей структурой, сторонники обсуждаемой точки зрения также заявляют, что в процессе высокоэмоциональных событий люди могут как бы «раздваиваться». Термин «раздвоение» используется по-разному, но наиболее часто он описывает такие симптомы, как дереализация – чувство, что мир вокруг не реален, и деперсонализация – чувство, что ты сам не реален157. Такое раздвоение предположительно может возникнуть во время эмоционально значимых событий, когда человеку кажется, что он на самом деле не здесь в данный момент времени, или после такого события, когда человек постоянно испытывает ощущение своей нереальности.
Приверженцы теории травматических воспоминаний, в частности Юдит Альперт, профессор прикладной психологии, в 1998 г. создавшая рабочую группу из коллег с целью изучения природы травматических воспоминаний158, предполагают, что раздвоение – это «психологическая защита от воздействия травмы и психический механизм, который с большой долей вероятности отвечает за амнезию и гипермнезию, часто встречающиеся у людей, испытавших сильные переживания от событий». Другими словами, события могут настолько травмировать, что наше сознание испытывает трудности при обработке информации о них, фактически стирая воспоминания. Это утверждение по сути своей противоречиво, потому что одновременно предполагает и возможность амнезии – забывания фактов, и гипермнезии – очень подробного восстановления событий в сознании.
По собственному опыту знаю, что это мнение широко распространено как среди практикующих терапевтов, так и среди людей, не искушенных в психотерапии. Но является ли верным предположение о феномене раздвоения как реакции на травму? Это очень важный вопрос, поскольку, по мнению врача Ангелики Станилоу и ее коллеги Ганса Марковича в обзоре теории раздвоения 2014 г., «диссоциативная амнезия – одно из самых загадочных и противоречивых психических расстройств»159.
Такие исследователи, как Портер и Берт, говорят о том, что доказательства в поддержку теории травматических воспоминаний неубедительны. Начиная с 2000-х гг., основная масса исследователей утверждает, что, хотя возможность раздвоения существует, люди, как правило, не «раздваиваются» во время эмоционально значимых событий, и нет доказательств нарушения процесса запоминания во время стрессовых ситуаций. Также маловероятно, что существует так называемая репрессия, то есть вытеснение эмоциональных воспоминаний в подсознание, подальше от прямого доступа, но к этому вопросу мы вернемся позже.
К теории травматических воспоминаний близко примыкает, хотя и отличается от нее, и медицинская теория кодирования информации о травме. Она также предполагает некоторое купирование воспоминаний о эмоционально значимом событии, но фокусируется исключительно на принципах работы мозга. Основная предпосылка теории – несчастные случаи или насильственные нападения могут нанести мозгу физическую травму, которая в результате может привести к амнезии. Другими словами, физическое повреждение частей головного мозга фактически может привести к потере памяти.
Медицинская теория также включает идею мнестического блока . Она утверждает существование такого типа амнезии, который связан не с физическими повреждениями мозга, а с нарушениями механизма его работы. По словам Ганса Марковича и его коллег из Билефельдского университета160, синдром мнестического блока «связан с нарушением метаболизма мозга, которое может включать изменения в различных нейромедиаторах и гормональных системах (агонисты ГАМК, глюкокортикоидные гормоны, ацетилхолин)».
Эти виды медицинских поражений не приводят к фрагментации памяти (как в невнятной теории травматических воспоминаний), скорее вместо того, чтобы пропустить провоцирующее событие, они вызывают амнезию – на недели или даже годы. Эта теория обоснована научно и неопровержима с позиции медицины, нарушения – структурные или функциональные – работы отделов мозга, ответственных за формирование воспоминаний, неизменно ведут к нарушению памяти. Однако такие специфические повреждения мнемонической системы мозга случаются довольно редко, исключая патологические условия, влияющие на ухудшение памяти каждого из нас в преклонном возрасте, например болезнь Альцгеймера или деменция.
Несмотря на утверждения о негативном влиянии травм на память, большинство современных исследований поддерживает идею о том, что существует так называемый «эффект преимущества травмы», исключая случаи серьезных нарушений работы мозга. В 2007 г. Стивен Портер и Кристин Пис из Университета Далхаузи опубликовали исследование, посвященное этой теме161. Они набрали участников, которые незадолго до этого получили травму, и опросили их несколько раз: сразу, три месяца спустя и спустя три с половиной года. Они одновременно задали им вопрос о травматических воспоминаниях, а также о высокоэмоциональных позитивных воспоминаниях, фокусируясь при этом на таких свойствах, как живость и ясность, общее качество воспоминания по отношению к другим воспоминаниям, а также существование сенсорной составляющей в воспоминании, например картинок, звуков или запахов.
Портер и Пис выяснили, что воспоминания о травматических событиях были очень последовательны в течение всего времени, при этом практически неизменны по всем остальным свойствам. Также выяснилось, что по сравнению с положительными воспоминаниями негативные воспоминания были более постоянными с течением времени. Эти выводы, как и исследование Портера и Берт, иллюстрируют то, что воспоминание о травмирующем событии действительно отличается от прочих, но не так, как принято об этом думать, а тем, что воспоминания эти обычно ярче других.
Эта точка зрения подкрепляется обзором литературы 2012 г., проведенным Свеном Магнуссеном и Анникой Мелиндер из Университета Осло162: «Свидетельства систематических и методически основательных исследований на сегодняшний день говорят о том, что воспоминания о травмирующих событиях более устойчивы к забыванию, чем воспоминания о событиях, ничем не примечательных». Это и хорошая, и плохая новость одновременно: с одной стороны, это означает бо́льшую правдоподобность рассказов очевидцев и свидетелей (хотя им не понравится все, что обсуждалось выше), с другой стороны, травматические воспоминания, которые мы предпочли бы забыть, могут преследовать нас вечно. Интересно и то, что это постоянство памяти проявляется не только по отношению к травматическим событиям, пережитым нами лично, но и к тем, о которых мы постоянно слышим в СМИ.


Фотовспышки

«Где вы были 11 сентября 2001 года?» – этот вопрос был невероятно популярен в 2000-х. Так же, как за несколько десятилетий до этого можно было бы задавать вопрос вроде «Где вы были, когда взорвался «Челленджер?» или «Где вы находились, когда убили Кеннеди?».


Эти вопросы намекают на то, что мы обладаем удивительной способностью формировать яркие воспоминания об обстоятельствах, в которых мы находились в особенно важные моменты времени. Часто это называют воспоминанием-фотовспышкой. Как правило, они подробные, живые и включают в себя описание ситуации, в которой была услышана какая-либо исторически значимая новость, при этом сохраняется и точное воспоминание о самом событии. Люди, которые запоминали такие события и связанные с ними обстоятельства, часто отмечают информанта, который сообщил новость, то, что они делали, когда услышали ее, во что были одеты, что думали, что чувствовали и о чем говорили при этом. Недавно на лекции в университете я упомянула этот феномен, и одна из студенток в аудитории вспомнила, как отпустила грубую шутку о том, что пилоты не умеют летать прямо, услышав новость о первом самолете, влетевшем в башню-близнец в Нью-Йорке 11 сентября 2001-го, – это была шутка, за которую ей стыдно до сих пор.
В 1977 г. Роджер Браун и Джеймс Кулик, исследователи Гарвардского университета, изучили воспоминания такого рода163. Они разослали опросник 80 людям с целью узнать, что заставило их запомнить важные исторические события, например, убийства политических деятелей, серьезные информационные поводы и значимые события личного характера. Из полученных ответов они установили, что многие люди обладают довольно точными воспоминаниями о важных исторических событиях. Другими словами, участники исследования могли давать более правильные подробности определенных событий с высокой уверенностью, если эти события обладают тремя основными характеристиками.
Во-первых, событие должно сильно удивлять. Оно не может быть тривиальным или ожидаемым. Во-вторых, оно должно иметь важные последствия для отдельного человека или людей в целом – то есть иметь так называемый высокий уровень последовательности. Это может быть как последствие для отдельно взятого человека, так и для общества. Например, теракты 11 сентября могли лично и не затрагивать конкретного человека, но они очень быстро получили резонанс в обществе, что и сделало их событием с высоким уровнем последовательности. Наконец, событие должно вызывать сильное эмоциональное возбуждение – человек должен испытывать страх, грусть, гнев или другие сильные чувства. Браун и Кулик утверждают, что при отсутствии этих трех условий воспоминание-фотовспышка не может появиться. Они также предположили (надо сказать, не имея каких-либо научных подтверждений этого), что причина, по которой мы можем иметь такие воспоминания, заключается в существовании уникального биологического механизма, создающего постоянную запись события в голове. По их словам, люди с воспоминаниями-фотовспышками всегда очень уверенно говорят об обстоятельствах событий, часто используя четкие утвердительные фразы: «Я точно был дома». «Я прекрасно это помню». Вот примеры из Архива ложных воспоминаний, проекта художника А. Р. Хопвуда и научного фонда Wellcome Trust164.


Сэм: Я очень живо помню, как смотрел катастрофу шаттла «Челленджер» в школе. Я стоял в медиатеке, там был телевизор на высоком металлическом стенде на колесиках – обычно такие привозят в класс для презентаций. Несколько моих друзей тоже были там. Я точно помню, как стоял в комнате, где я был, с какого угла видел экран, и шок, который испытали все, находившиеся в комнате.
Сью: Я помню, как пришла моя соседка по дому и сказала, что слышала по радио о самолете, врезавшемся в башню Всемирного торгового центра. Я прекрасно помню тот дом; еще я помню, что она пошла к себе в спальню, а я включила новости по телевизору.

Оба этих воспоминания чрезвычайно живые и подробные, рассказаны уверенно и четко, поэтому не оставляют места сомнениям. В 2014 г. Мартин Дэй и Майкл Росс из Университета Уотерлу165 опубликовали исследование, посвященное дальнейшему изучению уверенности в воспоминаниях-фотовспышках. Вместо опросника они проводили интервью с участниками. Первое из них было проведено вскоре после смерти Майкла Джексона, поэтому они попросили участников вспомнить, как они узнали об этом, где они были в этот момент, об уверенности в своих воспоминаниях и об их мнении о том, долго ли проживет это воспоминание. Спустя полтора года они еще раз опросили участников и снова попросили вспомнить, где они находились, когда услышали о смерти Джексона, а также о точности этих воспоминаний.


Что же они узнали? Боюсь, я вас совсем запутаю. Исследователи сообщают, что часто эти воспоминания были непоследовательны, описания разнились от опроса к опросу, хотя уверенность в рассказах была весьма высокой. Напрашивается вывод, что воспоминания-фотовспышки необязательно могут быть такими уж постоянными и точными, как это изначально предполагали Браун и Кулик, и что люди иногда преувеличивают свою уверенность в точности описания событий. Это только подтверждает высказанную ранее мысль о том, что уверенность не всегда означает точность воспоминания. В первоначальном исследовании Брауна и Кулика имелись существенные методические недочеты: малая выборка, использование только самоотчетов, принятие на веру точности воспоминаний участников, неподкрепленные выводы о работе мозга. Несмотря на эти недостатки, их работа повлекла за собой целый ряд исследований воспоминаний-фотовспышек, создавших ошибочное мнение, что воспоминания о важных исторических событиях не подвержены искажению. В действительности воспоминания о культурных событиях защищены не так сильно, как мы считаем. Чтобы проиллюстрировать это, давайте вернемся к воспоминаниям Сэма и Сью, которые, я надеюсь, вы сочтете достаточно полными и толковыми. Тем не менее им нужно сообщить вам что-то еще.


Сэм: Проблема? Катастрофа шаттла «Челленджер» произошла через два года после того, как я закончил школу. Когда она случилась, я не был в той школе или в том городе – я вообще жил в другой части страны. Это воспоминание абсолютно реалистично для меня, и тем не менее я знаю, что оно ложное – все было не так. Я понятия не имею, где я действительно был в тот момент и видел ли я катастрофу «Челленджера» по телевизору, – но я точно знаю, что не был там, где «помню», что был.
Сью: …мы съехали из того дома за три года до событий 11 сентября 2001 г. В это время мы тоже снимали дом, но уже в другом месте. У меня в голове смешались два события: гибель принцессы Дианы и 11 сентября – соседка была та же, а вот дом – другой.

Этот процесс осознания того, что конкретное воспоминание может быть неточным или даже невозможным, называется отклонением воспоминания – термин, предложенный исследователем памяти Чарлзом Брейнердом и его коллегами из Корнеллского университета в 2003 г.166. Удивительно, что в случаях, когда мы так отклоняем наши воспоминания, это совершенно не означает, что у нас их нет, просто наша уверенность в том, что они реальны, сильно колеблется или вообще исчезает. Однако, как правило, мы вообще не сталкиваемся с противоречиями между воспоминаниями и реальностью, поэтому легко можем воспринимать их как нашу личную реальность, даже если она не имеет никакого логического объяснения.


Что касается травматических воспоминаний, здесь также есть потенциал для интеграции сильно искаженной информации о событиях, которые действительно с нами происходили или мы считаем, что происходили. Даже наши высоко эмоционально значимые воспоминания могут быть полностью ложными. Откуда я это знаю? Это часть моей работы как исследователя – показать, что иногда даже самые прекрасные воспоминания никуда не годятся.


Взломщики памяти

Я – взломщик памяти. Я заставляю людей поверить в то, чего никогда не происходило.


Обычно, когда я говорю людям, что это часть моей работы, они спрашивают: «Но почему?» Вот мой ответ: я считаю, что, создавая подобные воспоминания в условиях эксперимента, мы сможем понять, откуда берутся иллюзорные воспоминания. Мы не научимся предотвращать эти ошибки, пока не выясним доподлинно, почему они возникают.
Позвольте объяснить, чем именно я занимаюсь. Это не гипноз, не пытки, ничего подобного – обычная социальная психология. Используя знания, накопленные за десятилетия исследований, я провожу процедуру, в сущности, прямо противоположную тщательным непредвзятым опросам, за проведением которых я слежу, работая с полицией. Я намеренно создаю условия, которые считаю идеальными для возникновения иллюзий памяти. Давайте разберем этот процесс шаг за шагом.


Шаг 1: Я приглашаю взрослых людей поучаствовать в «исследовании эмоциональной памяти» и прошу их дать контактную информацию людей, которые подходят на роль осведомителей, например родителей.
Шаг 2: Я связываюсь с осведомителями и прошу их описать какие-нибудь эмоционально насыщенные события, произошедшие с участником эксперимента в определенный период жизни – с 11 до 14 лет и которые он может вспомнить. На этом этапе я также собираю информацию о том, с кем потенциальные участники дружили в этом возрасте и где они жили.
Шаг 3: Я отбираю участников, которые абсолютно точно никогда не переживали событий, воспоминания о которых я собираюсь им внушить, но которые хоть раз в жизни переживали другой эмоциональный опыт. Этих людей я приглашаю для участия в исследовании.
Шаг 4: Участники приходят для проведения исследования. Они думают, что это исследование эмоциональной памяти, и понятия не имеют о том, что его истинная цель включает возможное внушение ложных воспоминаний. Я получаю от них согласие на участие в исследовании эмоциональной памяти. Разумеется, прежде чем обманывать их, не предупреждая о возможном внушении ложных воспоминаний, я получаю разрешение университетского совета по научной этике. Затем я начинаю системно расспрашивать участника эксперимента о воспоминаниях, в которых отражено настоящее эмоционально насыщенное событие, о котором я узнала от осведомителей. Возможно, над ним издевались в школе, или как-то раз он упал в обморок во время поездки за границу, или с ним произошло какое-то другое запоминающееся событие. В результате я завоевываю доверие участников, как человек, которому они отважились раскрыть информацию о самых эмоциональных событиях своей жизни.
Шаг 5: Я ввожу информацию о придуманном событии, рассказывая участнику о том, что он совершил нечто, чего, как я знаю, он не совершал. В ходе моего самого недавнего исследования, опубликованного в 2015 г. и проведенного совместно с профессором Стивеном Портером из Университета Британской Колумбии167, мы говорили участникам, что они совершили преступление – нападение, вооруженное нападение или кражу – и что в дело вмешалась полиция. Мы также использовали другое вымышленное событие – нападение животного, получение физической травмы или потерю большой суммы денег, которая якобы повлекла за собой проблемы в отношениях с родителями. Вот сценарий, который мы использовали для истории про вмешательство полиции:
Итак, [имя участника], спасибо, что рассказали мне о первом событии. Отличная работа. Еще одно событие, о котором упоминали ваши родители, – это случай, когда вы попали в переделку с полицией. Сейчас мы поговорим об этом. В анкете ваши родители написали, что, когда вам было [возраст] лет, вы [вымышленное событие]. Это случилось осенью, в [место], и в этот момент с вами был [имя друга или родственника].

Больше никакой информации о предполагаемом событии участнику не предоставлялось.




Шаг 6: Сначала, после того как во время первой беседы мы говорим участнику, что все это якобы произошло, он или она, как и следовало ожидать, отвечает что-нибудь вроде «я этого не помню». Тогда я предлагаю свою помощь. Я рекомендую выполнить упражнение на визуализацию: прошу участника закрыть глаза и представить себе, как могло выглядеть происходящее. Он и не догадывается, что таким образом я заставляю его подключить вовсе даже не память, а воображение. После выполнения этого упражнения во время первого разговора у участника обычно не возникает детальных воспоминаний. На этом этапе я обычно отправляю участника домой, предупредив, что ему не разрешается ни с кем обсуждать эксперимент, и прошу еще раз визуализировать это воспоминание дома и вернуться в мой офис через неделю.
Шаг 7: Через неделю участник приходит снова, и я еще раз прошу его рассказать мне о настоящем воспоминании. Затем я начинаю задавать вопросы о выдуманном событии. На этом этапе многие участники начинают что-то «вспоминать» и описывать детали. «Падали листья. Небо голубое. Я украл CD-диск. Ударил девочку за то, что она надо мной издевалась. У полицейского были темные волосы». Я подбадриваю участника и говорю, что он все делает правильно: позитивное подкрепление. Мы также повторяем упражнение на визуализацию, чтобы участник представил себе больше деталей, которые можно спутать с деталями воспоминания. Потом я снова отправляю участника домой, прошу вспомнить как можно больше деталей и вернуться в третий раз. Через неделю мы повторяем ту же процедуру: в последний раз воспроизводим настоящее воспоминание, а затем – ложное, путем визуализации.
Шаг 8: Трижды побеседовав с участником, я собираю урожай созревших ложных воспоминаний. На этом этапе многие с большой уверенностью рассказывают невероятное количество деталей о событии, которое никогда не происходило. Настоящая магия воспоминаний.

Возможно, вы думаете, что на вас этот метод не сработал бы, но статистика свидетельствует об обратном. Это конкретное исследование показывает, что 70 и более процентов участников в эмоциональной ситуации, например имеющей отношение к нарушению закона, склонны сочинять ложные воспоминания. Я составила список параметров, которые должны выполняться, чтобы можно было говорить о наличии ложного воспоминания: участник должен описать как минимум 10 деталей выдуманного события и в процессе дебрифинга подтвердить, что он действительно верил в то, что это событие произошло на самом деле. Многие крайне подробно описывают эти воспоминания. Вот отрывок из стенограммы рассказа одной из участниц, назовем ее А:


Помню, что была шокирована, когда приехали полицейские. Неприятная была ситуация. Очень неприятная.


Что в ней было неприятного? Вот о чем она рассказывала до этого:


Что меня разозлило, так это то, что она назвала меня шлюхой… Я вообще была девственницей… Мы были не очень близки. И мы вроде бы шли за ней, дразнили ее… И я разозлилась. Камень был не такой уж большой. Не очень… Но да, немаленький, я его подобрала и бросила ей в голову. Прямо в нее… В конце концов я пошла домой. С. убежал. И еще я помню, как была у себя дома, по-моему, мы ужинали, и… Кажется, потом мы… Позвонили в дверь, и мама пошла открывать, и потом, помню, как она закричала, чтобы я подошла. Я пошла к входной двери и увидела двух полицейских.


Возможно, вы все еще не убеждены. Может быть, вы думаете, что поддаться этому может только слабовольный человек. Разумеется, если использовать непродуманную тактику опроса или преднамеренно пытаться запутать человека, который очень покладист, молод либо физически или психически болен, можно ожидать подобных результатов. Однако для данного исследования я специально отбирала участников, которые не отвечали перечисленным характеристикам. Это были обычные студенты.


Соответственно, исходя из полученных нами результатов, напрашивается вывод о том, что даже такие люди подвержены социальному давлению и неверным методам извлечения воспоминаний, из-за которых они начинают выдумывать никогда не происходившие события, принимая их за реальный опыт. Все это стоит в одном ряду с многочисленными исследованиями, проводившимися другими учеными, которым также удалось внушить людям ложные воспоминания. Например, в 1995 г. Айра Хайман и его коллеги из Университета Западного Вашингтона168 опубликовали результаты эксперимента, в ходе которого они заставляли человека поверить, что однажды на свадьбе он опрокинул на родителей невесты чашу с пуншем, а в 1999 г. Стивен Портер и его коллеги из Университета Британской Колумбии169 успешно генерировали воспоминания о нападении животного.
В ходе двух последующих исследований170 я показывала новым участникам видеозаписи экспериментов по внушению ложных воспоминаний о совершении преступления. Они не знали, что на некоторых из видеозаписей, которые им предлагалось посмотреть, был запечатлен процесс внушения ложных воспоминаний. Каждый из участников сначала посмотрел видео с настоящим воспоминанием, а затем – с ложным. Судя по результатам обоих экспериментов, участники наугад выбирали, какое воспоминание ложное, а какое – нет. Доказательства свидетельствуют о том, что эти воспоминания кажутся настоящими их обладателям, а потому и другим людям: они могут стать частью прошлого человека независимо от того, отображают ли они реально произошедшие события.


В диких условиях

Но, быть может, вы все еще не до конца убеждены. Возможно, вы думаете, что воспоминания, созданные в условиях эксперимента, еще не доказывают, что то же самое происходит в реальной жизни. Если вы так считаете, знайте: вы не одиноки. Именно поэтому ложные воспоминания изучались и в «диких условиях». Вместо того чтобы искусственно моделировать подходящие ситуации, исследователи могут эксплуатировать события реальной жизни, во время которых, как им известно, создаются необходимые условия. Это негативные эмоциональные события, во время которых человек испытывает гораздо более сильный стресс, чем тот, что можно искусственно вызвать в условиях эксперимента.


Один из примеров таких стрессовых ситуаций – обучение морских пехотинцев. Давайте представим себе, как это происходит. Вы – 26-летний американский морпех. Во время обучения приемам выживания вас поставили в положение военнопленного. Только что закончились четырехдневные учения по уклонению от встречи с противником. Вы устали, голодны, у вас все болит. И вот теперь, к вашему изумлению, вас поместили в лагерь для военнопленных. В принципе, вы знаете, что все это понарошку, но стрессовые ситуации, с которыми вы столкнетесь, смоделированы на основе реального опыта военнопленных.
Во время допроса вас запирают в комнате наедине с совершенно незнакомым человеком. В течение получаса вам приходится сносить побои: он избивает вас, пытаясь заставить говорить, бьет по лицу, по животу, ударяет об стену и подвергает всяческим стрессовым воздействиям. Большую часть времени вы должны смотреть в глаза своего мучителя. Его лицо открыто. Вы видите его почти постоянно. Потом вас помещают в изолятор. В ходе такого обучения, принимая на себя роль военнопленного, вы на протяжении 72 часов испытываете сильнейший стресс. Для обычного человека подобный опыт может окончиться психологической травмой.
Учитывая, что опознание человека, ведущего допрос, может оказаться важной разведывательной информацией, которую, если вас освободят, нужно будет передать американским военным, и что вас специально тренировали, чтобы вы добывали такого рода данные, вы наверняка старались запомнить черты его лица. Итак, как вы думаете, если я положу перед вами две фотографии, вы сможете опознать допрашивавшего вас человека?
В 2013 г. исследователь посттравматического стрессового расстройства Чарлз Морган из Йельского университета совместно с несколькими коллегами опубликовал результаты исследования171, целью которого было узнать, могут ли люди, попавшие в описанную выше ситуацию, быть склонны к дезинформации так же, как участники лабораторных экспериментов.
Как они это сделали? Все просто: лжезаключенным, пока они находились в одиночной камере, в течение нескольких минут показывали фотографию подозреваемого. На ней был изображен не тот человек, который проводил допрос, но пленному говорили, что это был он. У мужчины, который на самом деле руководил допросом, были темные волосы до плеч и круглое лицо, а человек на фотографии был лысым, с тонкими чертами лица. Два человека с совершенно разной внешностью. Тем не менее позже, когда участников попросили опознать человека, проводившего допрос, подавляющее большинство (от 84 до 91 %) ошиблись и выбрали неверное фото. Исследователи нарочно внедрили ложную информацию, которая подменила воспоминание о том, как на самом деле выглядел тот человек.
В ходе этого исследования Морган и его коллеги также продемонстрировали, что они могли заранее определить, вспомнит ли человек, что в комнате находились нейтральные предметы, вроде очков или телефона, или более важные детали, например военная униформа или оружие. Особенности самих вопросов о том, что произошло в казарме, сильно сказывались на присутствии или отсутствии этих деталей в памяти участников. Когда использовались наводящие вопросы, такие как «На человеке, проводившем допрос, была зеленая форма с красными погонами или синяя с оранжевыми погонами?» или «Вам разрешили позвонить по телефону? Опишите, как выглядел телефон», 85 и 98 % участников соответственно говорили, что видели униформу и телефон. Нужно оговориться, что, даже когда ложная информация не поступала извне, некоторые участники недостоверно описывали детали, но это случалось крайне редко. В целом складывается впечатление, что, просто посмотрев на фотографию или услышав определенный вопрос, человек может создать в своей голове ложное воспоминание, даже если речь идет об очень эмоциональном событии.


Лучше помалкивать

На наши воспоминания об эмоционально значимых событиях могут сильнейшим образом воздействовать не только внешние источники, но и внутренние факторы. Это может происходить, когда мы делимся своими воспоминаниями с другими людьми – а мы часто делаем это после важных событий – звоним родственникам, чтобы сообщить волнительные новости, рассказываем начальнику о серьезной рабочей проблеме, пишем заявление в полицию. В подобных ситуациях мы обрабатываем информацию, изначально полученную через зрение и другие органы чувств, и выражаем ее вербально. Мы превращаем сенсорные сигналы в слова. Но это не безупречный процесс: каждый раз, пытаясь передать словами образы, звуки или запахи, мы рискуем исказить или потерять часть информации. Посредством языка можно передать лишь ограниченное количество деталей, поэтому приходится отбрасывать наименее важное. Мы склонны упрощать. Это явление известно как «вербальное затемнение» – термин, предложенный ученым-психологом Джонатаном Скулером.


Джонатан Скулер, ученый из Питтсбургского университета, опубликовал свое первое собрание исследований на тему вербального затемнения в 1990 г. совместно с коллегой Тоней Энгстлер-Скулер172. В ходе основного эксперимента участники в течение 30 секунд смотрели видеозапись банковского ограбления. Затем они проводили 20 минут за выполнением задания, не имеющего отношения к эксперименту, а после половину участников просили за пять минут письменно описать, как выглядело лицо грабителя из видеозаписи, а вторую половину – перечислить страны и их столицы. После этого всем участникам показали восемь фотографий, на которых были изображены, как выразились сами ученые, «вербально похожие» лица, то есть все они подходили под одно описание, например: блондин, зеленые глаза, средних размеров нос, маленькие глаза, узкие губы. Это не то же самое, что сопоставлять фотографии на основе чисто внешнего сходства, когда человек может сфокусироваться на деталях, которые сложнее передать словами, таких как точное расстояние между разными частями лица.
Логично было бы предположить, что чем чаще мы повторяем и проговариваем детали чьей-то внешности, тем прочнее должен закрепляться этот образ в нашей памяти. Однако, похоже, все совсем наоборот. Ученые обнаружили, что тем участникам, которым предлагалось письменно описать грабителя, было значительно сложнее опознать его на фотографии, чем тем, кто не выполнял этого задания. В ходе одного из экспериментов лишь 27 % из тех, кто письменно описывал грабителя, выбрали нужную фотографию, в то время как 61 % тех, кто не выполнял этого задания, смогли правильно опознать преступника. Это огромная разница. Заранее описав только те детали, которые легко выразить словами, участники эксперимента утратили четкость исходного визуального образа, и его стало сложнее вспомнить.
Этот эффект имеет огромную силу, что доказано, возможно, самым крупным мероприятием по проведению множественных экспериментов в истории психологии173. Это было масштабное предприятие, объединившее 100 специалистов из 33 разных экспериментально-исследовательских учреждений, в их числе были Джонатан Скулер и Даниэль Симонс. Результаты были опубликованы в 2014 г. Все исследователи действовали по одним и тем же инструкциям, и оказалось, что, даже когда эксперименты проводились разными учеными из разных стран и с участием разных людей, неизменно проявлялся эффект вербального затемнения. Описывая образы словами, мы всегда ослабляем свои воспоминания о них.
Дальнейшие исследования Скулера и других специалистов показывают, что этот эффект может также распространяться и на другие ситуации и чувства. По всей видимости, когда нам сложно описать что-то словами, вербализация этих ощущений чаще всего снижает их яркость. Попытайтесь описать словами цвет, вкус или музыку, и ваше воспоминание об этих образах ослабнет. Попробуйте описать карту, решение или основанное на сильных эмоциях суждение, и вам станет сложнее припомнить все детали исходной ситуации. То же самое происходит, когда другой человек о чем-то нам рассказывает. Когда мы слышим чужое описание лица, цвета или карты, наши воспоминания ухудшаются. Друзья, возможно, хотят как лучше, когда рассказывают о каком-нибудь событии, но на самом деле они лишь «затемняют» наши собственные исходные воспоминания.
По словам Скулера174, словесно описывая невербальную информацию, мы не только теряем детали, но и создаем конфликтующие воспоминания. В результате мы помним и тот момент, когда мы описывали произошедшее событие, и то, как оно на самом деле происходило с нами. По-видимому, это воспоминание об описании события становится приоритетным и в будущем превращается в единственный доступный источник информации о произошедшем событии. Позже, столкнувшись с задачей, наподобие опознания преступника по фотографии, когда возникает необходимость вспомнить все исходные нюансы, мы можем обнаружить, что не можем вспомнить ничего за рамками собственного вербального описания. Другими словами, наши собственные неумелые попытки улучшить собственные воспоминания могут отрицательно на них повлиять.
Это не значит, что словесное описание воспоминаний – это всегда плохая идея. Как показывают исследования Скулера175, вербализация воспоминаний не оказывает негативного эффекта, а может даже пойти на пользу при воспроизведении информации, которая изначально была представлена в словесной форме, например списков слов, цитат или фактов.
Еще один способ сохранить воспоминание о прошлом – запечатлеть его на фотографии. Мы думаем, что таким способом сохраняем воспоминания, что эти фотографии помогут нам запомнить события нашей жизни. Но если мы «затемняем» собственные воспоминания, пересказывая их, может ли то же самое происходить, когда мы делаем фотографии? Разумеется, на самих фотографиях можно запечатлеть некоторые из тех деталей, которые теряются при вербальном описании событий, но риск создания конфликтующих воспоминаний остается. В 2011 г. Линда Хенкель из Фэрфилдского университета176 провела исследование с целью изучить потенциальное влияние просмотра фотографий на нашу память. Участникам предлагалось выполнить ряд заданий, в том числе сломать карандаш, смять бумажный стаканчик или открыть конверт. Спустя неделю они возвращались, и их просили просто соотнести фотографии с описаниями заданий. На некоторых фотографиях были изображены задания, которые участник выполнял, а на некоторых – нет. Через две недели участники пришли снова, и в этот раз их попросили отметить, какие из 80 перечисленных заданий они выполняли в ходе первой части эксперимента.
После того как участники просматривали фотографии различных заданий, возрастала вероятность того, что они решат, будто действительно их выполняли, даже несмотря на то, что организаторы эксперимента никак на это не намекали, – участники думали, что выполняли какое-то действие, просто потому, что видели его на фотографии. Если участник видел изображение выполненного задания, вероятность того, что он ошибочно решит, будто выполнял его, возрастала в четыре раза.
Этот эффект распространяется и на более сложный личный опыт. Исследование, проведенное в 2008 г. Аланом Брауном из Южного методистского университета и Элизабет Марш из Университета Дьюка177, продемонстрировало, что, если показать человеку фотографию определенного места, увеличивается вероятность того, что через неделю или две он ошибочно расскажет, что был там. Участники чаще начинали думать, что бывали в изображенных на фотографиях местах, если в этих локациях не было ничего примечательного. Так как в ходе этого исследования изучались воспоминания об экскурсии по разным уголкам университетского кампуса, организаторы использовали изображения мест, которые есть в любом университетском кампусе, в том числе аудиторий, библиотек и дворов. На более необычных фотографиях были изображены статуи, произведения искусства или здания с декоративной отделкой. Во время опроса 87 % участников заявили, что были как минимум в одном из обыденных мест, изображенных на фотографиях, и 62 % – что они были хотя бы в одном из необычных мест. Ни на одной из использованных фотографий не были изображены уголки университета, где на самом деле были опрашиваемые студенты. Это были фотографии совершенно другого кампуса, поэтому студенты не могли увидеть эти места во время экскурсии. Полученные результаты можно объяснить тем, что нам легче представить и поверить, что мы посещали место, которое выглядит обыденно, поскольку мы можем основываться на имеющихся у нас воспоминаниях о посещении похожих мест, ошибочно принимая их за посещение локаций, изображенных на фото.
Неудивительно, что проблема усугубляется, когда исследователи подделывают изображения или намеренно дезинформируют участников, говоря им, что они делали то, чего они в действительности не совершали. В 2002 г. Кимберли Уэйд и Мариан Гэри из Университета королевы Виктории в Веллингтоне вместе с коллегами Доном Ридом и Стивеном Линдсеем из Викторианского университета провели исследование178, которое показало, что каждый второй участник эксперимента способен вспомнить детали полета на воздушном шаре – события, которого с ним никогда не случалось, – если ему покажут сфабрикованную на компьютере фотографию, на которой он якобы запечатлен в корзине воздушного шара, и попросят вспомнить упомянутое событие.
Другое исследование, проведенное в 2004 г. Стивеном Линдсеем и его коллегами из Викторианского университета179, показало, что даже редактировать фотографии не обязательно. Ученые попросили половину участников вспомнить три события, пережитые в детстве, в то время как остальные делали то же самое, но глядя на реальные изображения своих бывших одноклассников. Затем участников просили вспомнить упомянутые события. Два из них имели место в реальной жизни (информацию о них заранее предоставили родители участников), а третье событие никогда не происходило – оно было выдумано организаторами эксперимента.
Из тех, кого просто попросили рассказать о выдуманном событии, 45 % описали ложные воспоминания, а из тех, кого просили представить произошедшее, глядя на подлинную фотографию бывшего одноклассника, целых 78,2 % сформировали ложные воспоминания. Другими словами, если участнику, который пытался представить себе выдуманное событие, показывали фотографию, возрастала вероятность того, что он вспомнит то, чего никогда не было. Эти настоящие фотографии служили основой, которую участники могли использовать для создания ложных воспоминаний, и те казались им более реалистичными.
Похоже, фотографии часто сбивают с толку нашу память, особенно когда при этом нас намеренно дезинформируют. Судя по всему, одна из причин, по которым это происходит, похожа на ту, что вызывает эффект вербального затемнения. Глядя на фотографию, мы создаем новое воспоминание об изображенном на нем событии, которое может перемешаться с воспоминанием о том, как все происходило (или не происходило) на самом деле. Позднее, думая об этом событии, мы, возможно, не сможем различить воспоминания об увиденном на фотографии и о произошедшем в реальности, мы даже можем полностью подменить сохранившийся визуальный образ. Наши воспоминания – как эмоциональные, так и обыденные, как вербальные, так и визуальные, – очень легко подделать.


Дебрифинг стресса критических ситуаций

Учитывая все вышесказанное, как следует поступать, когда человек переживает крайне стрессовые события? Давайте подумаем. Что следует делать, если человек только что пережил крушение поезда или стал свидетелем теракта? В таких случаях мы часто не уверены, как стоит поступить, – мы хотим выразить свою поддержку, но боимся причинить этому человеку дополнительные страдания, заставляя его заново переживать болезненные воспоминания.


Специалисты, работающие с людьми, пострадавшими от подобных трагедий, могут использовать метод под названием «дебрифинг стресса критических ситуаций», чтобы помочь человеку пережить тяжелое событие. Эта процедура была впервые опробована в 1983 г. исследователем Джефри Митчеллом из Мэрилендского университета180, и ее часто называют первой психологической помощью. Это поэтапная процедура, которую проводят психологи, прошедшие специальную подготовку по оказанию помощи в кризисной ситуации. Сам по себе этот метод довольно прост и основан на представлении о том, что человек, недавно переживший крайне эмоциональное событие, испытывает необходимость в том, чтобы поделиться с кем-нибудь своими переживаниями. Во время так называемой стадии отдачи человек пытается внутренне осознать, что с ним случилось, и начинает искать людей, которым довелось пройти через похожие испытания.
Для проведения дебрифинга стресса критических ситуаций пострадавших собирают в группы из нескольких человек спустя 24–72 часа после случившегося. Каждому предлагают поделиться своей версией произошедшего. Цель дебрифинга – дать человеку возможность перейти от пересказа сухих фактов, от как можно менее детального пересказа событий к подробному описанию того, о чем он думал во время кризисной ситуации. Это постепенный процесс, которым руководит обученный специалист и в ходе которого раскрываются детали и последствия произошедшего. Участников также просят сфокусироваться на собственных реакциях и симптомах, им могут задать вопросы следующего характера: «Что в произошедшем вы бы назвали самым болезненным лично для вас?» В конце участникам рассказывают, как люди, оказавшиеся в похожей ситуации, обычно находят способ оправиться от пережитого опыта. Дебрифинг выглядит как продуманный способ помощи, и, разумеется, используется из лучших побуждений. Однако я вынуждена сказать, что категорически не согласна с особенностями проведения этой процедуры от начала и до конца. Очевидно, что ее придумал человек, не имеющий отношения к изучению памяти. Начнем с того, что восстановление событий в группе создает идеальные условия для смешения воспоминаний разных людей – хорошо это или плохо. Из-за эффекта вербального затемнения как наши собственные, так и чужие описания произошедшего могут стать постоянной частью наших воспоминаний об этом событии. Каждое новое описание, услышанное от другого человека, способно изменить наши собственные воспоминания.
Не я одна испытываю беспокойство по этому поводу. Согласно обзору академической литературы по этой теме, опубликованному в 2003 г. Грантом Девилли и Питером Коттоном из Мельбурнского университета181, методы, используемые во время дебрифинга стресса критических ситуаций, могут иметь крайне негативный эффект и даже служить причиной викарной (вторичной) травматизации. Викарная травматизация возникает, когда кто-то рассказывает человеку о произошедшем событии и впоследствии у него проявляются неблагоприятные симптомы, говорящие о наличии психологической травмы. Давайте представим, что как человек А, так и человек Б присутствовали при трагическом событии, но А видел кровавые подробности, которых Б удалось избежать. Во время групповой сессии А описывает эти подробности и тот страшный эффект, который они на него оказали. После этого, думая об этом событии, Б будет представлять не только собственные воспоминания, но и страшные детали, упомянутые А. Б чувствовал бы себя намного лучше, не обладая дополнительными фрагментами воспоминаний, полученными от А.
Более того, подобный подход может сделать и без того тяжелую ситуацию катастрофичной. Не все одинаково реагируют на так называемые потенциально травматические переживания. Потенциально травматическим называется переживание события, которое рассматривается как крайне негативное и ставящее под угрозу жизнь человека. Это может быть, к примеру, теракт или природная катастрофа. Но не бывает событий, которые неизменно вызывали бы у всех психологическую травму, – событие становится травматическим только тогда, когда переживший его человек страдает от серьезных психологических последствий.
Число людей, подвергшихся травматическим переживаниям, разное в разных странах. По словам исследователя Дина Килпатрика и его коллег из Университета Южной Каролины182, почти 90 % американцев в какой-то момент испытывают потенциально травматические переживания. Ученые обнаружили, что 8,3 % испытывающих эти переживания выказывают достаточно сильные симптомы для того, чтобы в какой-то момент им можно было поставить диагноз «посттравматическое стрессовое расстройство». Основываясь на результатах, полученных специалистами из разных стран, можно сделать вывод, что лишь 1 из 10 людей, испытывающих потенциально травматические переживания, страдает от долгосрочных клинически значимых последствий.
Итак, несмотря на то что у некоторых людей потенциально травматические переживания могут перерасти в полноценное посттравматическое стрессовое расстройство, другие могут почти никак не отреагировать, а некоторые и вовсе почувствуют, что пережитый опыт многое им дал и сделал их сильнее. Однако, насаждая представление о том, что у каждого, кто пережил определенное событие, возникает или должна возникнуть серьезная ответная реакция, специалисты, проводящие дебрифинг стресса критических ситуаций, искусственно уравнивают реакции людей и рискуют сделать их воспоминания и переживания более негативными, чем они могли бы быть.
Если человек идет на дебрифинг, пережив тяжелое событие, которое тем не менее не слишком тяжело сказалось на его собственной психике, неужели он в этом признается, сидя в кругу заплаканных и, очевидно, испытывающих сильные страдания людей? Возможно, он наоборот изменит свой взгляд на произошедшее, решив, что он должен реагировать более эмоционально. В результате этот человек может изменить свои воспоминания и поверить, что ему сложнее пережить эту ситуацию, чем это было на самом деле. В конечном счете ему действительно может стать сложнее справиться с произошедшим. Спрашивая человека, насколько ужасным было случившееся с ним событие, или о том, как оно на него повлияло, мы демонстрируем ему определенные ожидания, которые сложно проигнорировать. Мы пытаемся помочь, но на самом деле лишь усугубляем проблему.
Разумеется, подобные групповые сессии также могут нежелательным образом сказываться на содержании свидетельских показаний, если они важны для полиции. Дело в том, что при групповом обсуждении создаются благоприятные условия для того, чтобы возник эффект смешения свидетельских показаний, описанный в следующей главе. Воспоминания разных людей смешиваются, и свидетель может усвоить описанные другими членами группы недостоверные детали, из которых потом вырастают ложные воспоминания.
На самом деле решить эту проблему довольно просто. Если кто-то из ваших знакомых испытывал потенциально травматические переживания, дайте этому человеку понять, что вы готовы оказать ему поддержку, если она понадобится. Пусть он рассказывает о случившемся тогда, когда ему захочется, но не стоит насильственно заставлять его говорить об этом. Возможно, он вообще никогда не захочет напрямую обсуждать произошедшее, считая, что это снова поставит его в положение жертвы, и в этом нет ничего плохого. То, что человек не говорит о травмировавшем его событии, не значит, что он не старается с ним справиться, как не значит и того, что он уже справился с ним. Это значит одно: он не хочет его обсуждать. Каждый по-своему справляется с последствиями трагических событий.
Все воспоминания, насколько бы эмоциональными они ни были, подвержены искажениям, будь то воспоминание о том, как вы летели (или не летели) на вертолете и попали под обстрел, или о том, как вы совершили (или не совершали) серьезное преступление, или групповое обсуждение трагических событий. В нашем мозге нет специального защищенного уголка для хранения эмоциональных воспоминаний – они ничем не отличаются от всех остальных. Если мы будем об этом помнить, мы сможем более терпимо относиться к ошибкам чужой памяти, с большим пониманием подходить к расследованию преступлений и лучше сопереживать людям, пережившим экстремальные ситуации.


8



Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   ...   19




©engime.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет