Маргарет Митчелл Унесенные ветром

подозрительность. Она осуждающе посмотрела на Скарлетт, все еще стоявшую на столе, задрав юбки выше

колен, чтобы удобнее было спрыгнуть на пол. Скарлетт была так возбуждена и с таким торжествующим видом

взглянула на Мамушку, что та сразу забеспокоилась.

    – Что это вы задумали делать с портьерами мисс Эллин? – спросила она.

    – А ты что подсматриваешь в дверную щелку? – огрызнулась Скарлетт, соскочила на пол и потянула на себя

пыльный тяжелый бархат.

    – Чего же тут подсматривать-то, – ответствовала Мамушка, готовясь к бою. – Нечего вам распоряжаться

портьерами мисс Эллин – что это вы надумали: и карниз сорвали, и портьеры в пыли валяются. Мисс Эллин, ох,

как их берегла, эти портьеры-то, и я не позволю вам такое с ними вытворять.

    Скарлетт обратила на Мамушку взгляд своих зеленых глаз – глаз, искрившихся весельем, совсем как в те

далекие дни, когда она была капризной маленькой девчушкой, о чем частенько со вздохом вспоминала

Мамушка.

    – А ну-ка, Мамушка, бегом на чердак, принеси мне оттуда ящик с выкройками! – крикнула Скарлетт,

подскочив к Мамушке и подталкивая ее к двери. – Я буду шить себе платье!

    Мамушка чуть не задохнулась от возмущения при одной мысли о том, что ее двестифунтовую тушу

заставляют куда-то подниматься, а тем более на чердак, но одновременно в ней зародилось страшное

подозрение. Она выхватила портьеру из рук Скарлетт и, словно священную реликвию, прижала к своей

монументальной отвислой груди.

    – Уж не из портьер ли мисс Эллин собрались вы шить себе платье? Нет, тому не бывать, пока я хоть капельку

жива.

    На лице молодой хозяйки появилось было выражение, которое Мамушка описала бы так: «Уперлась как

бык». Но оно тут же сменилось улыбкой, а этому Мамушке уже трудно было противостоять. Однако на сей раз

старуха не попалась на удочку. Она смекнула, что мисс Скарлетт заулыбалась лишь затем, чтобы обвести ее

вокруг пальца, и преисполнилась решимости не отступать.

    – Не надо быть такой скупердяйкой. Мамушка. Я собираюсь в Атланту подзанять денег, и мне для этого

нужно новое платье.

    – Не нужно вам никаких новых платьев. Нет сейчас таких леди, которые в новых платьях ходят. Они носят

старые и очень даже этим гордятся. С чего бы это дочке мисс Эллин одеваться иначе – даже когда она в старом

ходит, все должны ее уважать, точно она в шелках.

    Упрямое выражение вновь появилось на лице Скарлетт. «Господи Иисусе, вот чудно-то: чем старше мисс

Скарлетт становится, тем больше на мистера Джералда походит, а на мисс Эллин – меньше и меньше!»

    – Вот что. Мамушка, ты, конечно, знаешь про письмо тети Питти. А она пишет, что мисс Фэнни Элсинг

выходит замуж в эту субботу, и я, конечно, хочу поехать на свадьбу, а для этого мне нужно новое платье.

    – Да это платье, которое на вас сейчас, нисколечко подвенечному платью мисс Фэнни не уступит. Мисс

Питти писала, что Элсинги совсем обеднели.

    – Но мне необходимо новое платье! Мамушка, ты же не знаешь, как нам нужны деньги. Налоги…

    – Все я про налоги знаю, мэм, да только…

    – Знаешь?

    – Так ведь господь бог наделил меня ушами, чтоб слышать, верно? Ну, а мистер Уилл двери-то никогда не

закрывает.

    И как это Мамушка умудряется всегда все слышать? Просто удивительно, подумала Скарлетт: этакая грузная

туша, топает так, что пол трясется, а когда хочет подслушать, подкрадывается тихо, как дикая кошка.

    – Ну, раз ты все слышала, значит, слышала и то, как Джонас Уилкерсон и эта его Эмми…

    – Да уж, мэм, слышала, – сказала Мамушка, сверкнув глазами.

    – Так не будь упрямой, как мул. Мамушка. Неужели ты не понимаешь, что мне необходимо поехать в

Атланту и добыть денег, чтоб заплатить налог? И денег надо немало. Я должна это сделать! – И она ударила

кулачком о кулачок. – Ей-богу, Мамушка, они выкинут всех нас на улицу, а куда мы тогда пойдем? Неужели ты

станешь препираться со мной из-за каких-то маминых портьер, когда эта дрянь Эмми Слэттери, которая убила

маму, строит планы, как бы переехать в наш дом и спать на маминой постели?!

    Мамушка перенесла тяжесть своего могучего тела с одной ноги на другую, точно слон на отдыхе. Она смутно

чувствовала, что ее хотят провести.

    – Да нет, мэм, не хочу я видеть эту дрянь в доме мисс Эллин или чтоб всех нас выставили на улицу, да ведь

только… – И она вдруг впилась в Скарлетт осуждающим взглядом: – От кого это вы деньги-то получать

собираетесь, что вам вдруг понадобилось новое платье?

    – А это, – сказала несколько ошарашенная Скарлетт, – это уж мое дело.

    Мамушка пронзительно посмотрела на нее – как в прежние времена, когда Скарлетт была маленькая и тщетно

пыталась оправдать свои проступки. Казалось, Мамушка без труда читала в ее мыслях, и Скарлетт невольно

опустила глаза, впервые почувствовав укол совести из-за своей затеи.

    – Так, значит, вам понадобилось новое распрекрасное платье, чтобы денег занять. Что-то тут не то. Да и

почему-то вы не хотите сказать, откуда деньги-то брать задумали.

    – Я вообще не желаю ничего об этом говорить, – возмутилась Скарлетт. – Это мое дело. Отдашь ты мне

портьеру и поможешь сшить платье?

    – Да, мэм, – еле слышно произнесла Мамушка, сдаваясь столь внезапно, что Скарлетт сразу заподозрила

неладное. – Я помогу вам сшить платье, а из атласной подкладки, должно, сделаем вам нижнюю юбочку и

панталоны кружевом обошьем. – И с ехидной улыбочкой она протянула портьеру Скарлетт. – А мисс Мелли

тоже едет с вами в Тланту, мисс Скарлетт?

    – Нет, – отрезала Скарлетт, начиная понимать, что ее ждет. – Я еду одна.

    – Это вы так думаете, – решительно заявила Мамушка, – да только никуда вы в таком новом платье одна не

поедете. Я с вами поеду. Да уж, мэм, и не отстану от вас ни на шаг.

    На мгновение Скарлетт представила себе, как она поедет в Атланту и станет разговаривать с Реттом в

присутствии насупленной Мамушки, которая как огромный черный страж будет неотступно следовать за ней.

Она снова улыбнулась и положила руку Мамушке на плечо.

    – Мамушка, милая. Какая ты хорошая, что хочешь поехать со мной и помочь мне. Но как же наши-то здесь

без тебя обойдутся? Ведь ты у нас в Таре сейчас самая главная.

    – Ну уж! – промолвила Мамушка. – Не заговаривайте мне зубы-то, мисс Скарлетт. Я ведь знаю вас с той

поры, как первую пеленку под вас подложила. Раз я сказала, что поеду с вами в Тланту, значит, поеду, и дело с

концом. Да мисс Эллин в гробу перевернется, ежели вы одна-то поедете: ведь в городе-то полным-полно янки и

этих вольных ниггеров, да и вообще кого там только нет.

    – Но я же остановлюсь у тети Питтипэт, – теряя терпение, сказала Скарлетт.

    – Мисс Питти очень даже хорошая женщина, и она, конечно, думает, что все-то видит, но дальше своего носа

не видит ничего, – заявила Мамушка, повернулась с величественным видом, как бы ставя на этом точку, и

вышла в холл. А через минуту стены задрожали от ее крика: – Присей, лапочка! Сбегай-ка наверх и принеси

сюда с чердака швейный ящичек мисс Скарлетт с выкройками. Да прихвати пару острых ножниц – и побыстрее,

чтоб нам не ждать тут всю ночь.

    «Ну и попала я в историю! – подумала удрученная Скарлетт. – Ведь это все равно что взять с собой

сторожевого пса, а то и похуже».

    После ужина Скарлетт и Мамушка разложили выкройки на столе, в то время как Сьюлин и Кэррин быстро

содрали с портьер атласную подкладку, а Мелани, вымыв щетку для волос, принялась чистить бархат. Джералд,

Уилл и Эшли сидели, курили и с улыбкой глядели на эту женскую возню. Радостное возбуждение, исходившее

от Скарлетт, овладело всеми, – возбуждение, природу которого никто из них не мог бы объяснить. Щеки у

Скарлетт раскраснелись, глаза жестко поблескивали, она то и дело смеялась. И все радовались ее смеху – ведь

уже несколько месяцев никто не слышал его. А особенно приятно это было Джералду. Помолодевшими глазами

он следил за ее передвижениями по комнате, и всякий раз, как она проходила мимо, ласково похлопывал ее по

боку. Девушки разволновались, точно готовились на бал: отдирали подкладку и резали бархат с таким рвением,

словно собирались шить себе бальные платья.

    Скарлетт едет в Атланту, чтобы занять денег или в крайнем случае заложить Тару. Ну, и что тут такого

страшного, если даже придется заложить? Скарлетт сказала, что они без труда выкупят Тару из урожая

будущего года – продадут хлопок, расплатятся, и у них еще деньги останутся; она сказала это так уверенно, что

никому и в голову не пришло спорить с ней. А когда ее спросили, у кого она собирается брать в долг, она

ответила: «Любопытному нос прищемили», – ответила так игриво, что все рассмеялись и принялись

подшучивать и дразнить ее: завела-де себе дружка-миллионера.

    – Не иначе как у Ретта Батлера, – лукаво заметила Мелани, и все рассмеялись еще громче, настолько нелепым

показалось им это предположение, ибо все знали, что Скарлетт ненавидит Ретта и если вспоминает о нем, то не

иначе как об «этом подлеце Ретте Батлере».

    Но Скарлетт не рассмеялась, и Эшли, засмеявшийся было, умолк, заметив, какой настороженный взгляд

бросила на Скарлетт Мамушка.

    Сьюлин, заразившись царившим в комнате единодушием, расщедрилась и принесла свой воротничок из

ирландских кружев, хотя и несколько поношенный, но все еще прелестный, а Кэррин стала уговаривать

Скарлетт надеть в Атланту ее туфли – это была лучшая пара обуви во всей Таре. Мелани упросила Мамушку не

выкидывать бархатные обрезки – она обтянет ими каркас прохудившейся шляпки, и все так и покатились со

смеху, когда она заявила, что старому петуху придется, видно, расстаться со своими роскошными,

черно-зелеными с золотом перьями, если он не удерет на болото.

    Скарлетт смотрела на стремительно двигавшиеся пальцы, слышала взрывы смеха и со скрытой горечью и

презрением поглядывала на окружающих.

    «Ничего они не понимают – ни что происходит со мной, ни с ними самими, ни со всем Югом. Они все еще

думают, будто ничего страшного не может с ними случиться, потому что они – это они: О'Хара, Уилксы,

Гамильтоны. Даже черномазые – и те так думают. Какие же они все идиоты! Никогда ничего не поймут! Будут

думать и жить, как думали и жили всегда, и ничто не способно их изменить. Пусть Мелли ходит в лохмотьях,

собирает хлопок и даже помогла мне убить человека – ничто не в силах ее изменить. Такой она навеки останется

– застенчивой, благовоспитанной миссис Уилкс, идеальной леди! И пусть Эшли видел смерть, и воевал, и был

ранен, и сидел в тюрьме, и вернулся в разоренный дом – он останется тем же джентльменом, каким был, когда

владел Двенадцатью Дубами. Вот Уилл – тот другой. Он знает, что такое жизнь на самом деле, но Уиллу и

терять-то было особенно нечего. Ну, а что до Сьюлин и Кэррин – они считают, что все это временно. Они не

меняются, не приспосабливаются к новым условиям жизни, потому что думают: это скоро пройдет. Они

считают, что господь бог сотворит чудо – для их и только их блага. Ну, а никаких чудес не будет. Если кто и

сотворит здесь чудо, так это я, когда окручу Ретта Батлера… А они не изменятся. Возможно, они и не могут

измениться. Я – единственная, кто здесь изменился… да и я не изменилась бы, если б жизнь не заставила».

    Наконец Мамушка выставила мужчин из столовой и закрыла за ними дверь, чтобы можно было начать

примерку. Порк повел Джералда наверх спать, а Эшли с Уиллом остались одни при свете ламп в парадной

гостиной. Некоторое время оба молчали – Уилл лишь безмятежно жевал табак, словно животное – жвачку.

Однако лицо его было отнюдь не безмятежным.

    – Эта поездка в Атланту, – негромко произнес он наконец, – не нравится мне она. Совсем не нравится.

    Эшли бросил на него быстрый взгляд и тут же отвел глаза; он ничего не сказал – лишь подумал: не возникло

ли у Уилла того же страшного подозрения, какое мучило его. Да нет, не может быть. Уилл же не знает, что

произошло днем во фруктовом саду и до какого отчаяния дошла Скарлетт. Не мог Уилл заметить и того, как

изменилось лицо Мамушки при упоминании о Ретте Батлере, да и вообще Уилл ничего не знает ни про деньги

Ретта, ни про то, какая у него скверная репутация. Во всяком случае, Эшли казалось, что Уилл не может этого

знать; правда, с тех пор как Эшли поселился в Таре, он заметил, что и Уилл и Мамушка знают много такого, о

чем никто им не говорил, – они просто чувствуют, когда и что происходит. А в воздухе сейчас было что-то

зловещее – какая именно беда нависла над ними, Эшли не знал, но понимал, что спасти от нее Скарлетт он не в

силах. Взгляды их за весь этот вечер ни разу не встретились, однако ее жесткая бурлящая веселость пугала его.

Терзавшее его подозрение было слишком ужасно – он не мог даже высказать его вслух. Не имеет он права так ее

оскорбить – спросив напрямик. Он крепко сжал кулаки. Нет у него такого права: сегодня днем он утратил все

права на нее, навсегда. И теперь уже не в состоянии ей помочь. Да и никто не в состоянии. Тут он подумал о

Мамушке, о том, с какой мрачной решимостью она резала бархатные портьеры, и на душе у него стало чуть

легче. Мамушка уж позаботится о Скарлетт, независимо от того, хочет этого Скарлетт или нет.

    «А виноват во всем я, – в отчаянии подумал он. – Я толкнул ее на это».

    Он вспомнил, как она, распрямив плечи, уходила от него из фруктового сада, вспомнил, как упрямо была

вскинута ее голова. И всем сердцем потянулся к ней, раздираемый сознанием своей беспомощности, снедаемый

восхищением перед нею. Он знал, что в ее словаре нет такого выражения: «бесстрашный воитель», – знал, что

она непонимающе посмотрела бы на него, если бы он сказал, что не встречал более бесстрашного воителя. Знал

Эшли и то, что сказки он ей, как много в ее поступках истинного бесстрашия, она бы его не поняла. Он знал, что

она умеет смотреть жизни в лицо, упорно борется, преодолевая встающие на пути препятствия, штурмует их

решительно, не думая о возможности поражения, и продолжает бороться, даже когда поражения не избежать.

    Но за эти четыре года он встречал и других людей, которые отказывались признать поражение, – людей,

весело шедших навстречу собственной гибели, ибо это были бесстрашные люди. И, однако, они тоже терпели

поражение.

    И сейчас, глядя на Уилла, сидевшего напротив него в полутемной гостиной, Эшли думал, что действительно

никогда еще не встречал человека более отважного, чем Скарлетт О'Хара, решившая завоевать мир с помощью

платья из бархатных портьер своей матери и перьев, выдранных из петушиного хвоста.

   

   

    

     Глава XXXIII

    

    Холодный ветер дул не переставая, над головой неслись черно-серые, как сланец, облака, когда Скарлетт и

Мамушка сошли на следующий день с поезда в Атланте. Со времени пожара вокзал так еще и не отстроили, и

они шагали по золе и грязи, покрывавшей обгорелые развалины. По привычке Скарлетт окинула взглядом

площадь, выискивая коляску тети Питти с дядюшкой Питером на козлах, ибо они всегда встречали ее, когда она

в войну приезжала в Атланту из Тары. Но она тут же спохватилась и презрительно фыркнула, поражаясь

собственной рассеянности. Как же мог Питер ее встречать, когда она не предупредила тетю Питти о своем

приезде, а кроме того, Скарлетт вспомнила, что в одном из своих писем тетушка сетовала на то, что пала их

лошадка, которую Питер «приобрел» в Мейконе, когда они по окончании войны возвращались в Атланту.

    Скарлетт внимательно оглядывала вытоптанную, изрытую колеями площадку перед вокзалом, выискивая, нет

ли экипажа кого-нибудь из друзей или знакомых, кто мог бы подвезти ее до дома тети Питти, но на нее

смотрели чужие черные и белые лица. Наверное, ни у кого из ее старых друзей и не осталось теперь колясок,

если то, что писала тетя Питти, – правда. Времена настали такие тяжелые, что даже челядь трудно было держать

и кормить, не говоря уже о животных. Большинство друзей тети Питти, как и она сама, ходили теперь пешком.

    Два-три фургона грузились у товарных вагонов; кроме них, стояло несколько забрызганных грязью бричек с

какими-то отпетыми парнями на козлах, да еще карета и коляска, в которой сидела хорошо одетая женщина и

офицер-янки. При виде его мундира Скарлетт чуть не задохнулась: хотя тетя Питти писала, что в Атланте стоит

гарнизон и на улицах полно солдат, вид синего мундира несказанно поразил и испугал Скарлетт. Ей вдруг

показалось, что все еще идет война и что этот человек сейчас накинется на нее, ограбит, оскорбит.

    Народу на платформе почти не было, и Скарлетт вспомнилось то утро в 1862 году, когда она, юная вдова,

приехала в Атланту, вся в черном крепе, злясь на себя за нудный траур. Перед ней словно ожил тот день:

шумная толпа, фургоны, коляски, санитарные повозки, кучера ругаются, кричат, знакомые окликают друг друга.

Она вздохнула с тоской: где оно, то веселое возбуждение, которое царило в первые дни войны; подумала о том,

какой путь предстоит ей проделать до дома тети Питти пешком, и снова вздохнула. Правда, она надеялась, что

на Персиковой улице встретит кого-нибудь из знакомых, кто подвезет их с Мамушкой.

    Пока она стояла так, озираясь по сторонам, светлокожий негр средних лет, сидевший на козлах кареты,

подъехал к ней и, перегнувшись, спросил:

    – Коляску, леди? Два куска – отвезу куда хотите в Тланте.

    Мамушка бросила на него испепеляющий взгляд.

    – Наемный экипаж?! – возмутилась она. – Да ты что, ниггер, не видишь, кто мы?

    Мамушка, конечно, была из деревни, но, во-первых, она не всегда жила в деревне, а, во-вторых, знала, что ни

одна добродетельная женщина никогда не поедет в наемном экипаже, тем более в карете без сопровождающего

родственника-мужчины. Даже присутствие прислуги-негритянки не могло спасти положение. И Мамушка

свирепо посмотрела на Скарлетт, которая явно колебалась, с вожделением глядя на карету.

    – Пошли отсюда, мисс Скарлетт! Наемный экипаж, да еще вольный ниггер! Нечего сказать, хорошо мы будем

выглядеть!

    – Никакой я не вольный ниггер, – возмутился кучер. – Я человек старой мисс Тэлбет, и карета эта ее, а езжу я

в ней, чтоб для нас заработать.

    – Это что еще за мисс Тэлбет?

    – Мисс Сьюзен Тэлбет из Милледжвилла. Мы все сюда перебрались, как старого хозяина убили.

    – Вы ее знаете, мисс Скарлетт?

    – Нет, – с сожалением отозвалась Скарлетт. – Я очень мало кого знаю из Милледжвилла.

    – Тогда мы пойдем пешком, – решительно заявила Мамушка. – Езжай, ниггер, езжай.

    Она подхватила саквояж, в котором хранилось новое бархатное платье Скарлетт, ее чепец и ночная рубашка,

сунула под мышку аккуратный узелок с собственными пожитками и повела Скарлетт по мокрой угольной пыли,

устилавшей площадь. Скарлетт, хоть и предпочла бы ехать в экипаже, не стала спорить с Мамушкой, так как не

хотела вызывать ее недовольство. Со вчерашнего дня, когда Мамушка застала свою любимицу в гостиной с

бархатными портьерами в руках, из глаз ее не исчезало настороженное выражение, которое было совсем не по

душе Скарлетт. Нелегко будет укрыться от ее бдительного ока, и Скарлетт решила до поры до времени без

крайней надобности не подогревать боевого духа Мамушки.

    Они шли но узкому тротуару в направлении Персиковой улицы, и Скарлетт с грустью и болью в душе видела,

как изменилась, опустела Атланта – она помнила совсем другой город. Они прошли мимо того места, где

раньше стояла гостиница «Атланта», в которой, бывало, жили Ретт и дядя Пспри, – от элегантного дома остался

лишь почерневший остов. Склады, тянувшиеся прежде вдоль железнодорожных путей на добрые четверть мили

и хранившие толпы «сенного снаряжения, так и не были восстановлены нить прямоугольники фундаментов

уныло чернели под сумрачным небом. Железнодорожная колея без этих зданий и без сгоревшего депо,

скрывавших ее от глаз, выглядела голой и беззащитной. Где-то среди этих развалин, неразличимые в общем

хаосе, лежали остатки ее склада, унаследованного от Чарлза вместе с землей. Налог за участок в прошлом году

заплатил дядя Генри. Со временем деньги придется ему вернуть. Об этом тоже надо помнить.

    Но вот они свернули на Персиковую улицу, Скарлетт посмотрела в напряжении Пяти Углов и даже

вскрикнула от ужаса. Хотя Фрэнк и говорил ей, что город сожжен, она не представляла себе такого полного

опустошения. В ее памяти любимый город по-прежнему был густо застроен красивыми элегантными домами и

общественными зданиями. А сейчас и персиковая улица лежала перед ней такая пустынная, настолько

лишенная знакомых примет, что Скарлетт казалось – она видит ее впервые. Эта грязная улица, по которой она

тысячу раз проезжала во время войны, вдоль которой, побрав голову в плечи, бежала гонимая страхом но время

осады, когда вокруг рвались снаряды, эта улица, которую она в последний раз видела в спешке, в волнении и

лихорадке отступления, – эта улица выглядела сейчас настолько чужой, что слезы подступили к глазам

Скарлетт.

    Хотя немало новых зданий выросло за год, истекший с той поры, как солдаты Германа покинули горящий

город, а конфедераты вернулись, у Пяти Углов все еще были пустые участки, где среди мусора, сухостоя и

сорняков высились горы битого, опаленного огнем кирпича. Кое-где, правда, сохранились остатки домов,

которые она помнила, – кирпичные стены без крыш, зияющие пустотой оконные проемы, сквозь которые глядел

серый свет дня, одиноко торчащие трубы. Время от времени взгляд Скарлетт с удовольствием обнаруживал

знакомый магазинчик, более или менее уцелевший от снарядов и огня и теперь восстановленный, – новая

кирпичная кладка ярко-красным пятном выделялась на почерневших старых стенах. С фасадов новых

магазинов, из окон новых контор ее приветствовали имена людей, которых она знала, но куда чаще встречались

имена незнакомые – десятки неизвестных врачей, адвокатов, торговцев хлопком. Когда-то она знала почти всех

в Атланте, и вид такого множества неизвестных имен нагнал на нее уныние. Но она тут же воспряла духом при

виде новых зданий, выросших вдоль улицы.

    Десятки новых зданий, и среди них – даже трехэтажные! Повсюду шло строительство: глядя вдоль улицы и

пытаясь привыкнуть к виду новой Атланты, Скарлетт слышала столь приятный уху стук молотков и визг пил,

видела леса и людей, карабкавшихся вверх по лестницам с грузом кирпича на плечах. Она смотрела на

жүктеу/скачать 1,87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: