Маргарет Митчелл Унесенные ветром

визитом в отель «Нейшнл»; не исключила и миссис Элсинг, хотя та была с ней предельно холодна. Пригласила

Скарлетт и миссис Мид и миссис Уайтинг, зная, что они не любят ее и она поставит их в сложное положение:

ведь надетьто им на столь изысканный вечер будет нечего. Дело в том, что новоселье у Скарлетт, или

«толкучка», как это было модно тогда называть – полуприем-полубал, – намного превосходило все светские

развлечения, когда-либо виденные в Атланте.

    В тот вечер и в доме и на верандах, над которыми натянули полотно, полно было гостей – они пили ее пунш

из шампанского, и поглощали ее пирожки и устрицы под майонезом, и танцевали под музыку оркестра,

тщательно замаскированного пальмами и каучуковыми деревьями. Но не было здесь тех, кого Ретт называл

«старой гвардией», никого, кроме Мелани и Эшли, тети Питти и дяди Генри, доктора Мида с супругой и

дедушки Мерриуэзера.

    Многие из «старой гвардии» решили было пойти на «толкучку», хоть им и не очень хотелось. Одни приняли

приглашение из уважения к Мелани, другие – потому что считали себя обязанными Ретту жизнью, своей

собственной или жизнью своих близких. Но за два дня до приема по Атланте прошел слух, что к Скарлетт

приглашен губернатор Баллок. И «старая гвардия» тотчас поспешила высказать свое порицание: на Скарлетт

посыпались карточки с выражением сожаления и вежливым отказом присутствовать на празднестве. А

небольшая группа старых друзей, которые все же пришли, тотчас отбыла, весьма решительно, хоть и смущенно,

как только губернатор вступил в дом.

    Скарлетт была столь поражена и взбешена этими оскорблениями, что праздник уже нисколько не радовал ее.

Эту изысканную «толкучку» она с такой любовью продумала, а старых друзей, которые могли бы оценить

прием, пришло совсем мало и ни одного не пришло старого врага! Когда последний гость отбыл на заре домой,

она бы, наверное, закричала и заплакала, если бы не боялась, что Ретт разразится хохотом, если бы не боялась

прочесть в его смеющихся черных глазах: «А ведь я тебе говорил», пусть даже он бы и не произнес ни слова.

Поэтому она кое-как подавила гнев и изобразила безразличие.

    Она позволила себе взорваться лишь на другое утро при Мелани.

    – Ты оскорбила меня, Мелли Уилкс, и сделала так, что Эшли и все другие оскорбили меня! Ты же знаешь, они

никогда не ушли бы «Рак рано домой, если бы не ты. А я все видела! Я как раз вела к тебе губернатора Баллока,

когда ты, точно заяц, кинулась вон из дома!

    – Я не верила… я просто не могла поверить, что он будет у тебя, – с удрученным видом проговорила Мелани.

– Хотя все вокруг говорили…

    – Все? Так, значит, все мололи языком и судачили обо мне? – с яростью воскликнула Скарлетт. – Ты что же,

хочешь сказать, что если б знала, что губернатор будет у меня, ты бы тоже не пришла?

    – Да, – тихо произнесла Мелани, глядя в пол. – Дорогая моя, я просто не могла бы прийти.

    – Чтоб им сгореть! Значит, ты тоже оскорбила бы меня, как все прочие?

    – О, не порицай меня! – воскликнула Мелли с искренним огорчением. – Я вовсе не хотела тебя оскорбить. Ты

мне все равно как сестра, дорогая моя, ты же вдова моего Чарли, и я…

    Она робко положила руку на – плечо Скарлетт, но Скарлетт сбросила ее, от души жалея, что не может

наорать на Мелли, как в свое время орал в гневе Джералд. А Мелани спокойно выдержала ее гнев. Распрямив

худенькие плечики, она смотрела в сверкающие зеленые глаза Скарлетт, и, по мере того как бежали секунды,

она все больше преисполнялась чувства собственного достоинства, столь не вязавшегося с ее по-детски

наивным личиком и детской фигуркой.

    – Мне очень жаль, если я обидела тебя, моя дорогая, но я не считаю возможным встречаться ни с

губернатором Баллоком, ни с кем-либо из республиканцев или этих подлипал. Я не стану встречаться с ними ни

в твоем доме, ни в чьем-либо другом. Нет, даже если бы мне пришлось… пришлось. – Мелани отчаянно

подыскивала самое сильное слово, – …даже если бы мне пришлось проявить грубость.

    – Ты что, осуждаешь моих друзей?

    – Нет, дорогая, но это твои друзья, а не мои.

    – Значит, ты осуждаешь меня за то, что я пригласила к себе в дом губернатора?

    Хоть и загнанная в угол, Мелани твердо встретила взгляд Скарлетт.

    – Дорогая моя, все, что ты делаешь, ты делаешь всегда с достаточно вескими основаниями, и я люблю тебя и

верю тебе, и не мне тебя осуждать. Да и никому другому я не позволю осуждать тебя при мне. Но, Скарлетт! –

Слова внезапно вырвались стремительным потоком, подгоняя друг друга, – резкие слова, а в тихом голосе

зазвучала неукротимая ненависть. – Неужели ты можешь забыть, сколько горя эти люди причинили нам?

Неужели можешь забыть, что дорогой наш Чарли мертв, а у Эшли подорвано здоровье и Двенадцать Дубов

сожжены? Ах, Скарлетт, ты же не можешь забыть того ужасного человека со шкатулкой твоей матушки в руках,

которого ты тогда застрелила! Ты не можешь забыть солдат Шермана в Таре и как они грабили – украли даже

твое белье! И хотели все сжечь и даже забрать саблю моего отца! Ах, Скарлетт, ведь это же люди, которые

грабили нас, и мучили, и морили голодом, а ты пригласила их на свой прием! Тех самых, что грабят нас, не

дают нашим мужчинам голосовать и теперь поставили чернокожих командовать нами! Я не могу этого забыть.

И не забуду. И не позволю, чтобы мой Бо забыл. Я и внукам моим внушу ненависть к этим людям, и детям моих

внуков, если господь позволит, чтобы я столько прожила! Да как же можешь ты, Скарлетт, такое забыть?!

    Мелани умолкла, переводя дух, а Скарлетт смотрела на нее во все глаза, и гнев ее постепенно утихал – до того

она была потрясена дрожавшим от возмущения голосом Мелани.

    – Ты что, считаешь, что я совсем уж идиотка? – бросила она. – Конечно, я все помню! Но это уже в прошлом,

Мелли. От нас зависит попытаться извлечь из жизни как можно больше – вот это я и стараюсь делать.

Губернатор Баллок и некоторые милые люди из числа республиканцев могут оказать нам немалую помощь, если

найти к ним верный подход.

    – Среди республиканцев нет милых людей, – отрезала Мелани. – И мне не нужна их помощь. И я не

собираюсь извлекать из жизни как можно больше… если дело упирается в янки.

    – Силы небесные, Мелли, зачем так злиться?

    – О! – воскликнула Мелли, засовестившись. – До чего же я разошлась! Скарлетт, я вовсе не хотела оскорбить

твои чувства или осудить тебя. Каждый человек думает по-своему, и каждый имеет право на свое мнение. Я же

люблю тебя, дорогая моя, и ты знаешь, что я тебя люблю и ничто никогда не заставит меня изменить моим

чувствам. И ты тоже по-прежнему меня любишь, верно? Я не вызвала у тебя ненависти, нет? Скарлетт, я просто

не выдержу, если что-то встанет между нами, – в конце-то концов, мы столько вместе вынесли! Скажи же, что

все в порядке.

    – Чепуха все это, Мелли, и ни к чему устраивать такую бурю в стакане воды – пробурчала Скарлетт, но не

сбросила с талии обнявшей ее руки.

    – Ну вот, теперь все снова хорошо, – с довольным видом заметила Мелани и добавила мягко: – Я хочу, что бы

мы снова бывали друг у друга – как всегда, дорогая. Ты только говори, в какие дни республиканцы и подлипалы

приходят к тебе, и я в эти дни буду сидеть дома.

    – Мне глубоко безразлично, придешь ты ко мне или нет, – заявила Скарлетт и, вдруг собравшись домой, по

спешно надела шляпку И тут – словно бальзам пролился на ее уязвленное тщеславие – увидела, как огорчилась

Мелани,

    Недели, последовавшие за первым приемом, оказались нелегкими, и Скарлетт не так-то просто было делать

вид, будто ей глубоко безразлично общественное мнение. Когда никто из старых друзей, кроме Мелани, тети

Питти, дяди Генри и Эшли, не появился больше у нее и она не получила приглашения ни на один из скромных

приемов, которые они устраивали, – это вызвало у нее искреннее удивление и огорчение. Разве она не сделала

все, чтобы забыть прошлые обиды и показать этим людям, что не питает к ним зла за их сплетни и

подкусывания? Не могут же они не знать, что она, как и они, вовсе не любит губернатора Баллока. но

обстоятельства требуют любезно относиться к нему. Идиоты! Если бы все постарались любезно вести себя –

республиканцами. Джорджия очень быстро вышла бы и своего тяжелого положения.

    Скарлетт не поняла тогда, что одним ударом навсегда разорвала ту тонкую нить, которая еще связывала ее с

былыми днями, с былыми друзьями. Даже влияния Мелани было недостаточно, чтобы вновь связать эту нить. К

тому же Мелани, растерянная, глубоко огорченная, хоть и по-прежнему преданная Скарлетт, и не пыталась ее

связать. Даже если бы Скарлетт захотела вернуться к былым традициям, былым друзьям, теперь путь назад для

нее уже был заказан. Город обратил к ней высеченное из гранита лицо. Ненависть, окружавшая правление

Баллока, окружила и ее, – ненависть, в которой было мало кипения страстей, но зато много холодной

непримиримости! Скарлетт перешла на сторону врага и теперь, несмотря на свое происхождение и семейные

связи, попала в категорию перевертышей, поборников прав негров, предателей, республиканцев и – подлипал.

    Помучившись немного, Скарлетт почувствовала, что напускное безразличие сменяется у нее безразличием

подлинным. Она никогда подолгу не задумывалась над причудами человеческого поведения и никогда не

позволяла себе подолгу унывать, если что-то не получалось. Вскоре она перестала тревожиться по поводу того,

что думают о ней Мерриуэзеры, Элсинги, Уайтинги, Боннеллы, Миды и прочие. Главное, что Мелани заходила

к ней и приводила с собой Эшли, а Эшли интересовал Скарлетт превыше всего. Найдутся и другие люди в

Атланте, которые станут посещать ее вечера, другие люди, гораздо более близкие ей по своим вкусам, чем эти

ограниченные старые курицы. Да стоит ей захотеть, и дом ее наполнится гостями, и эти гости будут куда лучше

одеты, чем чопорные, нетерпимые старые дуры, которые с таким неодобрением относятся к ней.

    Все это были новички в Атланте. Одни знали Ретта, другие участвовали вместе с ним в каких-то

таинственных аферах, о которых он говорил: «дела, моя кошечка». Были тут и супружеские пары, с которыми

Скарлетт познакомилась, когда жила в отеле «Нейшнл», а также чиновники губернатора Баллока.

    Общество, в котором вращалась теперь Скарлетт, было весьма пестрым. Некие Гелерты, побывавшие уже в

десятке разных штатов и, судя по всему, поспешно покидавшие каждый, когда выяснялось, в каких

мошенничествах они были замешаны; некие Коннингтоны, неплохо нажившиеся в Бюро вольных людей одного

отдаленного штата за счет невежественных черных, чьи интересы они, судя по всему, должны были защищать;

Дилы, продававшие сапоги на картонной подошве правительству конфедератов и вынужденные потом провести

последний год войны в Европе; Хандоны, на которых были заведены досье полицией многих городов и которые

тем не менее с успехом не раз получали контракты от штата; Караханы, заложившие основу своего состояния в

игорном доме, а теперь рассчитывавшие на более крупный куш, затеяв на бумаге строительство

несуществующей железной дороги на деньги штата; Флэгерти, закупившие в 1861 году соль по центу за фунт и

нажившие состояние, продавая ее в 1863 году по пятьдесят центов за фунт; и Барты, владевшие самым крупным

домом терпимости в северной столице во время войны, а сейчас вращавшиеся в высших кругах

«саквояжников».

    Такими друзьями окружила себя теперь Скарлетт, но среди тех, кто посещал ее большие приемы, были и

люди интеллигентные, утонченные, многие – из превосходных семей. Помимо сливок «саквояжников», в

Атланту переселялись с Севера и люди более солидные, привлеченные городом, в котором не прекращалась

бурная деловая жизнь в этот период восстановления и переустройства. Богатые семьи янки посылали своих

сыновей на Юг для освоения новых мест, а офицеры-янки после выхода в отставку навсегда поселялись в

городе, которым они с таким трудом сумели овладеть. Чужие в чужом городе, они поначалу охотно принимали

приглашения на роскошные балы богатой и гостеприимной миссис Батлер, но очень скоро покинули круг ее

друзей. Это были в общем-то люди порядочные, и им достаточно было короткого знакомства с

«саквояжниками» и их нравами, чтобы относиться к ним так же, как уроженцы Джорджии. Многие из этих

пришельцев стали демократами и в большей мере южанами, чем сами южане.

    Другие переселенцы остались среди друзей Скарлетт только потому, что их нигде больше не принимали. Они

бы охотно предпочли тихие гостиные «старой гвардии», но «старая гвардия» не желала с ними знаться. К числу

таких людей относились наставницы-янки, отправившиеся на Юг, горя желанием просветить негров, а также

подлипалы, родившиеся добрыми демократами, но перешедшие на сторону республиканцев после поражения.

    Трудно сказать, кого больше ненавидели коренные горожане – непрактичных наставниц-янки или подлипал,

но, пожалуй, последние перетягивали чашу весов. Наставниц можно было сбросить со счета: «Ну, чего можно

ждать от этих янки, которые обожают негров? Они, конечно, считают, что негры ничуть не хуже их самих!» А

вот тем уроженцам Джорджии, которые стали республиканцами выгоды ради, уже не было оправдания.

    «Мы ведь смирились с голодом. Вы тоже могли бы смириться», – так считала «старая гвардия». Многие же

бывшие солдаты Конфедерации, видевшие, как страдают люди, сознавая, что их семьи нуждаются, куда

терпимее относились к бывшим товарищам по оружию, сменившим политические симпатии, чтобы прокормить

семью. Но ни одна дама из «старой гвардии» не могла этого простить-то была неумолимая и непреклонная сила,

являвшаяся опорой определенного порядка вещей. Идеи Правого Дела были для них сейчас важнее и дороже,

чем в пору его торжества. Эти идеи превратились в фетиш. Все связанное с ними было священно – могилы тех,

кто отдал Делу жизнь; поля сражений; разодранные знамена, висящие в холлах крест-накрест сабли; выцветшие

письма с фронта; ветераны. «Старая гвардия» не оказывала помощи бывшим врагам, не проявляла к ним

сочувствия и не давала им приюта, а теперь к этим врагам причислили и Скарлетт.

    В разношерстном обществе, образовавшемся под влиянием политической обстановки, всех объединяло лишь

одно. Деньги. У многих до войны ни разу не было и двадцати пяти долларов в кармане, и теперь они пустились

в такое расточительство, какое Атланта еще не знала.

    С приходом к власти республиканцев город вступил в эру неслыханного мотовства и бахвальства своим

богатством, когда внешняя благопристойность поведения лишь слабо прикрывала пороки и пошлость. Никогда

еще граница между очень богатыми и очень бедными не пролегала так четко. Те, кто был наверху, нимало не

заботились о тех, кому меньше повезло в жизни. Исключение составляли лишь негры. Вот им старались дать

что получше. Хорошие школы, и жилища, и одежду, и развлечения, ибо негры представляли собой

политическую силу и каждый негритянский голос был на учете. Что же до недавно обедневших жителей

Атланты, они могли падать на улице от голода – недавно разбогатевшим республиканцам было все равно.

    На волне этой пошлости победоносно плыла и Скарлетт, молодая жена Ретта, прочно обеспеченная его

деньгами, ослепительно хорошенькая в своих красивых нарядах. Настали времена, отвечавшие духу Скарлетт, –

времена разнузданной, кричащей безвкусицы, пышно разодетых женщин, пышно обставленных домов,

изобилия драгоценностей, лошадей, еды, виски Когда Скарлетт – что случалось нечасто – задумывалась над

этим, она понимала, что ни одна из ее новых знакомых не могла бы называться «леди» по строгим критериям

Эллин. Но она уже не раз нарушала принципы Эллин после того далекого дня, когда, стоя в гостиной Тары,

решила стать любовницей Ретта, и нельзя сказать, чтобы теперь ее часто мучила из-за этого совесть.

    Возможно, эти ее новые друзья и не были, строго говоря, леди и джентльменами, но, как и с новоорлеанскими

друзьями Ретта, с ними было так весело! Намного веселее, чем со смиренными, богобоязненными

поклонниками Шекспира – ее прежними друзьями в Атланте. А если не считать краткого медового месяца, она

ведь так давно не веселилась. И так давно не чувствовала себя в безопасности. Теперь же, когда она познала это

чувство, ей хотелось танцевать, играть, вдоволь есть и пить, одеваться в шелка и атлас, спать на пуховой

постели, сидеть на мягких диванах. И всему этому она отдавала дань. Поощряемая снисходительностью Ретта, –

а он только забавлялся, глядя на нее, – освободившись от запретов, сковывавших ее в юности, освободившись

даже от недавно владевшего ею страха перед бедностью, она позволяла себе роскошь, о которой давно мечтала,

– роскошь поступать так, как хочется, и посылать к черту всех, кому это не по душе.

    Она познала приятное опьянение, какое бывает у того, кто своим образом жизни бросает откровенный вызов

благопристойному обществу, – у игрока, мошенника, политического авантюриста, – словом, у всех, кто

процветает за счет хитрости и изворотливости ума. Она говорила и делала что хотела и скоро в своей наглости

переступила все границы.

    Она, не задумываясь, дерзила своим новым друзьям – республиканцам и подлипалам, но ни с кем не

держалась так грубо или так вызывающе, как с гарнизонными офицерами-янки и их семьями. Из всей

разнородной массы, прихлынувшей в Атланту, она не желала терпеть и принимать у себя лишь военных. Она

даже всячески изощрялась, чтобы попренебрежительнее обойтись с ними. Не одна Мелани не могла забыть, что

значил синий мундир. Этот мундир с золотыми пуговицами всегда воскрешал в памяти Скарлетт страхи,

пережитые во время осады, ужасы бегства, грабежи и пожары, страшную бедность и невероятно тяжелый труд в

Таре. Теперь, став богатой, сознавая, что ей многое позволено благодаря дружбе с губернатором и разными

влиятельными республиканцами, она могла вести себя резко и грубо с любым синим мундиром, который

встречался на ее пути. И она была резка и груба.

    Однажды Ретт как бы между прочим заметил, что большинство мужчин, которые приходят к ней в гости, еще

совсем недавно носили те же синие мундиры, но она возразила, что янки для нее лишь тогда янки, когда на них

синий мундир. Ретт сказал: «Последовательность – редкая драгоценность», – и пожал плечами.

    Ненавидя синие мундиры, Скарлетт любила задирать тех, кто их носил, и получала тем большее

удовольствие, чем больше озадачивала своим поведением янки. Офицеры гарнизона и их семьи имели право

удивляться, ибо это были, как правило, спокойные, воспитанные люди, которые жили одиноко во враждебном

краю, жаждали вернуться к себе на Север и немного стыдились того, что вынуждены поддерживать правление

всяких подонков, – словом, это были люди куда более достойные, чем те, с кем общалась Скарлетт. Жен

офицеров, естественно, озадачивало то, что ослепительная миссис Батлер пригрела у себя эту вульгарную

жүктеу/скачать 1,87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: