Маргарет Митчелл Унесенные ветром

    – Неверно поняла? Я все прекрасно понимаю. – Она снова попыталась отнять у него руки. – Отпустите меня и

убирайтесь отсюда. В жизни не видала такого бестактного человека. Я же…

    – Не кричите, – сказал он. – Я предлагаю вам руку и сердце. Может быть, для большей убедительности мне

встать на колени?

    Она лишь выдохнула: «О!» – и с размаху села на диван.

    Раскрыв рот, она смотрела на него и думала, что это, может, коньяк играет с ней злую шутку, и совсем

некстати вдруг вспомнила его насмешливое: «Моя дорогая, я не из тех, кто женится». Либо она пьяна, либо Ретт

рехнулся. Но он не производил впечатления сумасшедшего. Тон у него был спокойный, словно он говорил с ней

о погоде и его мягкий, тягучий голос звучал в ее ушах как всегда ровно.

    – Я всю жизнь стремился завладеть вами, Скарлетт, с того первого дня, как увидел вас в Двенадцати Дубах

когда вы швырнули в угол вазу и чертыхнулись неподобающим даме образом. Я всю жизнь стремился так или

иначе завладеть вами. Но как только у вас с Фрэнком завелись небольшие денежки, я понял, что вы уже больше

не придете ко мне и не попросите взаймы на весьма интересных условиях. Значит, как я понимаю, выход один –

надо на вас жениться.

    – Ретт Батлер, это еще одна ваша мерзкая шуточка?

    – Я раскрываю вам душу, а вы полны подозрений! Нет, Скарлетт, это bona fide[30] честное предложение.

Признаю, появление у вас в подобное время не свидетельствует о том, что я такой уж тактичный человек, но

есть веская причина, объясняющая мою невоспитанность. Завтра утром я уезжаю надолго и боюсь, отложи я

этот разговор до своего возвращения, вы еще возьмете да выскочите замуж за другого, у кого водятся деньжата.

Вот я и подумал: почему бы ей не выйти за меня – у меня ведь есть деньги! Право же, Скарлетт, я не могу

провести всю жизнь, гоняясь за вами в ожидании, когда удастся втиснуться между двух мужей.

    Это была не шутка. Сомнений быть не могло. У Скарлетт пересохло в горле, когда до нее дошел смысл его

слов; она глотнула и посмотрела Ретту в глаза, пытаясь найти разгадку. Глаза его искрились смехом, но было в

самой глубине и что-то другое – что-то, чего Скарлетт прежде никогда не видела, какой-то непонятный блеск.

Ретт сидел с непринужденным, небрежным видом, но она чувствовала, что он наблюдает за ней напряженно, как

кошка за мышиной норой. Под его спокойствием угадывалось крепко взнузданное нетерпение, и Скарлетт,

испугавшись, невольно отшатнулась от него.

    Значит, он действительно предлагает ей вступить в брак – совершает нечто невероятное. Когда-то она думала

о том, как помучила бы его, сделай он ей предложение. Когда-то она думала, что если он все же произнесет эти

слова, уж она над ним поиздевается и с удовольствием и злорадством даст почувствовать свою власть. И вот он

произнес эти слова, а у нее и желания не возникло осуществить свое намерение, ибо сейчас он был в ее власти

не больше, чем всегда. Хозяином положения по-прежнему был он, а она, Скарлетт, разволновалась, как

девчонка, которой впервые сделали предложение, и лишь краснела и заикалась.

    – Я… я никогда больше не выйду замуж.

    – О нет, выйдете. Вы рождены, чтобы быть чьей-то женой. Так почему бы не моей?

    – Но, Ретт, я… я не люблю вас.

    – Это не должно вас удерживать. Я что-то не помню, чтобы любовь играла большую роль в двух ваших

предшествующих предприятиях.

    – Да как вы смеете?! Вы же знаете, как мне дорог был Фрэнк!

    Ретт молчал.

    – Дорог! Дорог!

    – Ну, не стоит об этом спорить. Готовы ли вы подумать о моем предложении, пока я буду отсутствовать?

    – Ретт, я не люблю ничего откладывать. Я лучше скажу вам сейчас. Я скоро уеду отсюда в Тару, а с тетей

Питти останется Индия Уилкс. Я хочу уехать домой надолго, и я… я не хочу больше выходить замуж.

    – Глупости! Почему?

    – Но, видите ли… в общем, не важно. Просто не хочу выходить замуж, и все.

    – Но, бедное мое дитя, вы же ни разу еще не были по-настоящему замужем. Откуда вам знать, что это такое?

Согласен, вам не очень везло: один раз вы вышли замуж, чтобы досадить, другой раз – из-за денег. А вы

когда-нибудь думали о том, что можно выйти замуж: – ради удовольствия?

    – Удовольствия?! Не говорите глупостей! Никакого удовольствия в браке нет.

    – Нет? Почему?

    К ней вернулось некоторое спокойствие, а вместе с ним и природное свойство говорить все напрямик,

усиленное действием коньяка.

    – Это удовольствие для мужчин, хотя одному богу известно, что они тут находят. Я этого никогда не могла

понять. А женщине замужество приносит лишь бесплатную еду, прорву работы да еще необходимость мириться

с мужскими причудами. Ну, и, конечно, по ребенку в год.

    Ретт расхохотался так громко, что смех его эхом прокатился по притихшему дому, и Скарлетт услышала, как

открылась кухонная дверь.

    – Прекратите! У Мамушки уши как у рыси. Неприлично ведь смеяться так громко после… словом,

перестаньте. Вы же знаете, что это правда. Удовольствие! Че-пу-ха!

    – Я ведь уже сказал, что вам не везло, и ваши слова это подтверждают. Вы были замужем за мальчишкой и за

стариком. Да к тому же ваша матушка наверняка говорила вам, что женщина должна мириться «со всем этим»

ради счастья, которое приносит материнство. Ну, так это не так. Почему же вам не выйти замуж за отличного

молодого мужчину со скверной репутацией и умением обращаться с женщинами? Вот от такого брака вы

получите удовольствие.

    – Вы грубиян, и к тому же самовлюбленный, и я считаю, что наш разговор слишком далеко зашел. Он… он

просто стал вульгарным.

    – Но и весьма занимательным, верно? Могу поклясться, вы никогда прежде не обсуждали супружество ни с

одним мужчиной, даже с Чарлзом или Фрэнком.

    Она насупясь посмотрела на него. Слишком много Ретт знает. Интересно, подумала она, где это он выучился

всем своим знаниям насчет женщин. Сущее неприличие.

    – Не надо хмуриться. Назовите день, Скарлетт. Я не настаиваю на том, чтобы немедля вести вас под венец и

тем испортить вам репутацию. Мы выждем положенный приличием срок. Кстати, а сколько это – «положенный

приличием срок»?

    – Я ведь еще не сказала, что выйду за вас. Неприлично даже говорить о таких вещах в такое время.

    – Я же сказал вам, почему говорю об этом сейчас. Завтра я уезжаю и слишком пылко влюблен, чтобы дольше

сдерживать свою страсть. Но быть может, я чрезмерно ускорил события. – И совсем неожиданно – так, что она

даже испугалась, – соскользнул с дивана на колени и, положив руку на сердце, быстро речитативом заговорил: –

Прошу простить меня за то, что напугал вас пылкостью своих чувств, дорогая моя Скарлетт, – я хочу сказать:

дорогая моя миссис Кеннеди. От вашего внимания едва ли ускользнуло то, что с некоторых пор моя дружба к

вам переросла в более глубокое чувство – чувство более прекрасное, более чистое, более святое. Осмелюсь ли я

назвать его? Ах! Ведь это любовь придала мне такую смелость!

    – Прошу вас, встаньте, – взмолилась она. – Вы выглядите так глупо. А что, если Мамушка зайдет и увидит

вас?

    – Она будет потрясена и не поверит глазам своим, впервые увидев, что я веду себя как джентльмен, – сказал

Ретт, легко поднимаясь с пола. – Послушайте, Скарлетт, вы не дитя и не школьница, чтобы отделываться от

меня под дурацкими предлогами приличий и тому подобного. Скажите, что вы выйдете за меня замуж, когда я

вернусь, или, клянусь богом, я никуда не уеду. Я останусь здесь и каждый вечер буду появляться с гитарой под

вашим окном и распевать во весь голос серенады, и так вас скомпрометирую, что вам придется выйти за меня

замуж, чтобы спасти свою репутацию.

    – Ретт, будьте благоразумны. Я вообще ни за кого не хочу замуж.

    – Нет? Вы не говорите мне настоящей причины. Дело же не в девичьей застенчивости. Так в чем же?

    Перед ней вдруг возник образ Эшли, такого непохожего на Ретта, – она увидела его столь живо, словно он

стоял рядом: золотистые волосы его были освещены солнцем, глаза, ослепленные ярким светом, казались

сонными, и в нем было столько благородства. Вот она, причина, из-за которой Скарлетт не хотела снова

выходить замуж, хотя в общем-то не возражала бы против Ретта – ведь порой он ей даже нравился. Но она

принадлежала Эшли на веки вечные. Она никогда не принадлежала ни Чарлзу, ни Фрэнку и никогда

по-настоящему не сможет принадлежать Ретту. Каждая частица ее, почти все, что она делала, за что боролась,

чего добивалась, – все принадлежало Эшли, все делалось потому, что она любила его. Эшли и Тара – она

принадлежит им. Улыбки, смех, поцелуи, которыми она одаривала Чарлза и Фрэнка, на самом деле

принадлежали Эшли, хотя он никогда их не требовал и никогда не потребует. Просто в глубине ее души жило

стремление сохранить себя для него, хоть она и понимала, что он никогда не примет этого ее дара.

    Она не знала, что лицо ее изменилось, мечты придали чертам мягкость, – такою Ретт еще не видел ее. Он

смотрел на ее чуть раскосые зеленые глаза, широко раскрытые и мечтательные, на нежный изгиб губ, и у него

перехватило дыхание. Потом один из уголков его рта вдруг резко дернулся вниз.

    – Скарлетт О'Хара, вы просто дура! – вырвалось у него.

    И прежде чем ее мысли успели вернуться из далеких странствий, руки его обвились вокруг нее, уверенно и

крепко, как много лет тому назад на темной дороге и Тару. И нахлынула беспомощность, она почувствовала, что

сдается, почва уходит из-под ног и что-то теплое обволакивает ее, лишая воли. А бесстрастное лицо Эшли

Уилкса расплывается и тонет в пустоте. Ретт запрокинул ей голову и, прижав к своему плечу, поцеловал –

сначала нежно, потом со стремительно нарастающей страстью, заставившей ее прижаться к нему, как к своему

единственному спасению. В этом хмельном, качающемся мире его жадный рот раздвинул ее дрожащие губы, по

нервам побежал ток, будя в ней ощущения, которых она раньше не знала и не думала, что способна познать. И

прежде чем отдаться во власть закрутившего ее вихря, она поняла, что тоже целует его.

    – Перестаньте… пожалуйста, я сейчас лишусь чувств, – прошептала она, делая слабую попытку отвернуться

от него. Но он снова крепко прижал ее голову к своему плечу, и она, как в тумане, увидела его лицо. Широко

раскрытые глаза его страстно блестели, руки дрожали, так что она даже испугалась.

    – А я и хочу, чтобы вы лишились чувств. Я заставлю вас лишиться чувств. Вы многие годы не допускали,

чтобы это с вами случилось. Ведь ни один из этих дураков, которых вы знали, не целовал вас так, правда? Ваш

драгоценный Чарлз, или Фрэнк, или этот ваш дурачок Эшли…

    – Прошу вас…

    – Я сказал: ваш дурачок Эшли. Все эти джентльмены – да что они знают о женщинах? Что они знали о вас?

Вот я вас знаю.

    Его губы снова прижались к ее губам, и она сдалась без борьбы, слишком ослабев, чтобы даже отвернуть

голову, – да она и не хотела отворачиваться; сердце у нее колотилось так отчаянно, что ее всю сотрясало от его

ударов, и ей становилось страшно от силы Ретта и собственной слабости. Что он с ней сейчас сделает? Она в

самом деле лишится чувств, если он не отпустит ее. Если бы он только отпустил ее… Ах, если бы он никогда ее

не отпускал!

    – Скажите «да»! – Губы их почти соприкасались, а его глаза были так близко, что казались огромными и

заполняли все пространство. – Скажите «да», черт бы вас подрал! Или…

    Она шепнула: «Да», не успев даже подумать, точно он силой вырвал у нее это слово и она произнесла его,

сама того не желая. Но как только она его произнесла, в душе ее наступило внезапное успокоение, голова

перестала кружиться и даже чувство опьянения как будто прошло. Она пообещала выйти за него замуж, хотя

вовсе не собиралась давать такое обещание. Она сама не понимала, как это случилось, но в общем-то не жалела

о случившемся. Теперь ей казалось даже вполне естественно, что она сказала «да», – точно вмешалась некая

божественная сила и некая могучая рука уладила все ее дела, разрешила все ее проблемы.

    Ретт быстро перевел дух, услышав ее «да», и нагнулся над ней, словно хотел еще раз поцеловать; она закрыла

глаза, откинула голову. Но он отстранился от нее, и она почувствовала легкое разочарование. Странное это

было ощущение, когда он так ее целовал – странное и волнующее.

    Какое-то время Ретт сидел неподвижно – ее голова покоилась у него на плече, и она почувствовала, как,

словно подчиняясь внутреннему усилию, дрожь в его руках стала проходить. Потом он слегка отодвинулся и

посмотрел на нее сверху вниз. Она открыла глаза и увидела, что пугавший ее пламень в его лице погас. Но

встретиться с ним взглядом она почему-то не могла и в нарастающем смятении опустила глаза.

    – Вы сказали это осознанно? – спросил он очень спокойно. – Вы не хотите взять свое слово назад?

    – Нет.

    – Вы так сказали не потому, что я… как же это говорят?.. «выбил у вас почву из-под ног» моей… м-м… моим

пылом?

    Она не могла ответить, ибо не знала, что сказать, и не могла встретиться с ним взглядом. Он взял ее за

подбородок и приподнял ей голову.

    – Я говорил вам как-то, что могу снести от вас что угодно, кроме лжи, и сейчас я хочу знать правду. Так

почему вы сказали «да»?

    Слова по-прежнему», не шли у нее с языка, но самообладание начинало возвращаться – она продолжала

смотреть вниз, лишь уголки губ чуть приподнялись в улыбке.

    – Посмотрите на меня. Из-за моих денег?

    – Как можно говорить такое, Ретт! Что за вопрос!

    – Посмотрите на меня и не увиливайте. Я не Чарлз, и не Фрэнк, и не какой-нибудь лоботряс из ваших краев,

которого можно обмануть хлопаньем ресниц. Так из-за моих денег?

    – Ну… частично – да.

    – Частично?

    Казалось, это его не раздосадовало. Он быстро перевел дух и усилием воли погасил желание, засветившееся

было в его глазах, когда она это произнесла, – желание, которое так смутило ее.

    – Видите ли, – беспомощно проговорила она, – деньги – они ведь никогда не лишние, вы это знаете, Ретт, а

бог свидетель, Фрэнк оставил мне не так уж много. Ну и потом… вы же знаете, Ретт, мы понимаем друг друга.

И вы единственный из всех знакомых мне мужчин, кто способен услышать правду от женщины, а ведь приятно

иметь мужа, который не считает тебя полной идиоткой и не хочет, чтобы ты ему врала… и кроме того… ну,

словом, вы мне нравитесь.

    – Нравлюсь?

    – Видите ли, – капризным тоном заявила она, – если бы я сказала, что влюблена в вас по уши, то соврала бы, а

главное, вы бы знали, что я вру.

    – Мне порой кажется, вы слишком далеко заходите в своем стремлении говорить правду, моя кошечка. Не

кажется ли вам, что в данную минуту лучше было бы сказать: «Я люблю вас, Ретт», даже если это ложь и даже

если вы вовсе этого не чувствуете?

    Куда он клонит, подумала она, все больше и больше запутываясь. Вид у него был такой странный – он был

взволнован, раздосадован и в то же время явно подтрунивал над ней. Он выпустил ее из объятий и глубоко

засунул обе руки в карманы брюк – она заметила, что они были сжаты в кулаки.

    «Даже если я потеряю на этом мужа, – все равно буду говорить правду», – мрачно подумала она, чувствуя,

как закипает у нее кровь, что случалось всегда, когда он изводил ее.

    – Ретт, это было бы ложью, да и вообще зачем нам нужны все эти глупости? Как я вам и сказала, вы мне

нравитесь. Вы прекрасно понимаете, что это значит. Вы как-то сказали мне, что не любите меня, но у нас с вами

много общего. Мы с вами оба изрядные мошенники, сказали вы тогда…

    – О боже! – прошептал он, отворачиваясь от нее. – Чтобы так попасться в собственную ловушку!

    – Что вы сказали?

    – Ничего. – Он посмотрел на нее и рассмеялся, но это был неприятный смех. – Так назначайте день, моя

дорогая. – Он снова рассмеялся, нагнулся и поцеловал ее руки.

    Ей сразу стало легче оттого, что настроение его изменилось и к нему вроде бы вернулся

благодушно-шутливый тон, а потому улыбнулась и она. Он поиграл ее рукой и с усмешкой посмотрел на нее.

    – Вам никогда не приходилось читать в романах о том, как поначалу безразличная – жена влюбляется в

собственного мужа?

    – Вы же знаете, Ретт, что я не читаю романов, – сказала она и, подлаживаясь под его тон, добавила: – А кроме

того, в свое время вы говорили, что когда муж и жена любят друг друга, – это очень дурной тон.

    – Похоже, я в свое время наговорил вам черт знает сколько всяких глупостей, – неожиданно резко произнес

он и поднялся.

    – Не чертыхайтесь.

    – Придется вам к этому привыкать и самой начать чертыхаться. Придется вам мириться и с моими дурными

привычками. Это часть платы за то… что я вам нравлюсь и что мои денежки попадут в ваши прелестные лапки.

    – Ну, не надо так злиться только потому, что я не стала лгать и не дала вам повода для самодовольства. Вы-то

ведь тоже не влюблены в меня, верно? Так почему же я должна быть в вас влюблена?

    – Нет, дорогая моя, я в вас не влюблен – как и вы в меня, но если бы даже и был влюблен, то вы были бы

последним человеком, которому я бы в этом признался. Храни господь того, кто действительно полюбит вас.

Вы разобьете ему сердце, моя милая, жестокая дикая кошечка, которая до того беззаботна и так уверена в себе,

что даже и не пытается убрать коготки.

    Он рывком поднял ее на ноги и снова поцеловал. Но на этот раз тубы его были другие, ибо, казалось, он не

думал о том, что причиняет ей боль, а наоборот – хотел причинить боль, хотел ее обидеть. Губы его скользнули

по ее шее и ниже, ниже, пока не коснулись тафты, прикрывавшей грудь, и там прижались таким долгим, таким

горячим поцелуем, что его дыхание опалило ей кожу. Она высвободила руки и уперлась ему в грудь, отталкивая

его, оскорбленная в своей скромности.

    – Вы не должны так! Да как вы смеете!

    – Сердце у вас стучит, как у зайца, – насмешливо произнес он. – Если бы я был человеком самодовольным, я

бы сказал: когда тебе просто кто-то нравится, так оно не стучит. Пригладьте свои взъерошенные перышки. И не

стройте из себя девственницу. Скажите лучше, что привезти вам из Англии. Кольцо? Какое бы вам хотелось?

    Она заколебалась между желанием благосклонно ответить на его вопрос и чисто женским стремлением

продолжить сцену гнева и возмущения.

    – О-о… кольцо с бриллиантом… только, пожалуйста, Ретт, купите с большущим-пребольшущим.

    – Чтобы вы могли совать его под нос своим обедневшим друзьям и говорить: «Видите, какую рыбку я

поймала». Прекрасно, вы получите кольцо с большим бриллиантом, таким большим, что вашим менее

удачливым подругам останется в утешение лишь перешептываться о том, как это вульгарно – носить такие

большие камни.

    И он вдруг решительно направился к дверям; она в растерянности за ним последовала.

    – Что случилось? Куда вы?

    – К себе – укладываться.

    – Да, но…

    – Что – но?

    – Ничего. Надеюсь, путешествие ваше будет приятным.

    – Благодарю вас.

    Он раздвинул двери и вышел в холл. Скарлетт следовала за ним, несколько растерянная, слегка

разочарованная этой неожиданной развязкой. Он надел накидку, взял шляпу и перчатки.

    – Я напишу вам. Сообщите мне, если передумаете.

    – И вы не…

    – Что? – Ему, казалось, не терпелось уйти.

    – И вы не поцелуете меня на прощание? – прошептала она, заботясь о том, чтобы никто в доме не услышал.

    – А вам не кажется, что для одного вечера было достаточно поцелуев? – ответил он и с усмешкой посмотрел

на нее сверху вниз. – Подумать только, такая скромная, хорошо воспитанная молодая женщина… Я же говорил

вам, что вы получите удовольствие, верно?

    – Нет, вы просто невыносимы! – воскликнула она в гневе, уже не заботясь о том, услышит Мамушка или нет.

– И я ничуть не буду жалеть, если вы не вернетесь.

    Она повернулась и, взмахнув юбкой, ринулась к лестнице: она была уверена, что вот сейчас почувствует его

теплую руку на своем плече и он ее остановит. Но вместо этого он распахнул дверь на улицу, и холодный

воздух ворвался в холл.

    – Я все же вернусь, – сказал он и вышел, а она так и осталась на нижней ступеньке, глядя на захлопнувшуюся

дверь.

    Кольцо, которое Ретт привез из Англии, было действительно с большим бриллиантом, таким большим, что

Скарлетт стеснялась его носить. Она любила броские дорогие украшения, но сейчас у нее возникло неприятное

чувство, что все сочтут это кольцо вульгарным и будут правы. В центре кольца сидел бриллианта четыре карата,

а вокруг него – изумруды. Кольцо закрывало ей всю фалангу и казалось, оттягивало руку своей тяжестью.

Скарлетт подозревала, что Ретту стоило немалого труда заказать такое кольцо, и он попросил сделать его как

можно более броским из желания уязвить ее.

    Пока Ретт не вернулся в Атланту и на пальце ее не появилось кольца, Скарлетт никому, даже родным, не

говорила о своих намерениях; когда же она объявила о своей помолвке, в городе разразилась буря сплетен. Со

времени истории с ку-клукс-кланом Ретт и Скарлетт были самым непопулярными горожанами после янки и

«саквояжников». Все неодобрительно относились к Скарлетт еще с того далекого дня, когда она перестала

носить траур по Чарлзу Гамильтону. Неодобрение усилилось, когда она так не по-женски взялась управлять

лесопилками; забыв о скромности, появлялась беременная на людях и позволяла себе многое другое. Но когда

она стала причиной смерти Фрэнка и Томми и из-за нее теперь висела на волоске жизнь десятка других людей,

неприязнь переросла во всеобщее осуждение.

    Что же до Ретта, то он вызвал ненависть всего города спекуляциями во время войны и не стал милее своим

согражданам, вступив в деловые контакты с республиканцами, когда война кончилась. Однако наибольшую

волну ненависти, как ни странно, вызвал он у дам Атланты тем, что спас жизнь нескольким выдающимся ее

горожанам.

    Не потому, разумеется, что дамы не хотели, чтобы их мужья остались живы. Просто они были возмущены,

жүктеу/скачать 1,87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: