Моя борьба

мне, что это должно повести к ослаблению габсбургского режима, который я так
ненавидел. Я был твердо уверен, что придунайская монархия не может держаться
иначе, как жертвуя интересами австрийских немцев. Я знал, что даже ценой
медленной славянизации немцев Австрии все-таки еще не гарантировано создание
действительно жизнеспособного государства по той простой причине, что сама
государственность славянского элемента находится под большим сомнением.
Именно ввиду всего этого я и приветствовал все то, что по моему мнению должно
было вести к краху невозможного, попирающего интересы 10 миллионов немцев,
обреченного на смерть государства. Чем больше национальная грызня и борьба
различных языков разгоралась и разъедала австрийский парламент, тем ближе был
час будущего распада этого вавилонского государства, а тем самым приближался и
час освобождения моего австро-немецкого народа. Только так в тогдашних
условиях рисовался мне путь присоединения австрийских немцев к Германии.
Таким образом эта деятельность социал-демократии не была мне антипатичной.
Кроме того я был еще тогда достаточно неопытен и глуп, чтобы думать, что социал-
демократия заботится об улучшении материального положения рабочих. И это
конечно в моем представлении говорило больше за нее нежели против нее. Что меня
тогда более всего отталкивало от социал-демократии, так это ее враждебное
отношение к борьбе за немецкие интересы, ее унизительное выслуживание перед
славянскими «товарищами», которые охотно принимали практические уступки
лебезивших перед ними австрийских с.-д., но вместе с тем третировали их свысока,
как того впрочем вполне заслуживали эти навязчивые попрошайки.
Когда мне было 17 лет, слово «марксизм» мне было мало знакомо, слова же
«социал-демократия» и «социализм» казались мне одинаковыми понятиями. И тут
понадобились тяжелые удары судьбы, чтобы у меня открылись глаза на этот
неслыханный обман народа.
До тех пор я наблюдал социал-демократическую партию только как зритель во
время массовых демонстраций. Я еще не имел ни малейшего представления о
действительном направлении умов ее сторонников, я не понимал еще сути ее
учения. Только теперь я сразу пришел в соприкосновение с ней и смог близко
познакомиться с продуктами ее воспитания и ее «миросозерцания». То, что при
другой обстановке потребовало бы, может быть, десятилетий, я теперь получил в
несколько месяцев. Я понял, что за фразами о социальной добродетели и любви к
ближнему кроется настоящая чума, от заразы, которой надо как можно скорей
освободить землю под страхом того, что иначе земля легко может стать свободной
от человечества.
Мое первое столкновение с социал-демократами произошло на постройке, где я
работал.
Уже с самого начала отношения сложились очень невесело. Одежда моя была
еще в относительном порядке, язык мой был вежлив и все мое поведение
сдержанно. Я все еще так сильно был погружен в самого себя, что мало думал об
окружающем. Я искал работы только для того, чтобы не умереть голодной смертью
и иметь возможность, хотя бы медленно и постепенно, продолжать свое
образование. Может быть я еще долго не думал бы о своем окружении, если бы уже

на третий или на четвертый день не произошло событие, которое сразу же заставило
меня занять позицию: меня пригласили вступить в организацию.
Мои сведения о профессиональной организации в те времена были равны нулю.
Я ничего не мог бы тогда сказать ни о целесообразности, ни о нецелесообразности
ее существования. Но так как мне сказали, что вступить в организацию я обязан, то
я предложение отклонил. Свой ответ я мотивировал тем, что вопроса я пока не
понимаю, но принудить себя к какому бы то ни было шагу я не позволю. Вероятно
благодаря первой половине моей мотивировки меня не выбросили с постройки
сразу. Вероятно надеялись на то, что через несколько дней меня удастся
переубедить или запугать. В обоих случаях они основательно ошиблись. Прошли
еще две недели, и теперь я бы не мог себя заставить вступить в профсоюз, даже если
бы этого захотел. В течение этих двух недель я достаточно близко познакомился с
моим окружением. Теперь никакая сила в мире не могла бы принудить меня
вступить в организацию, представителей которой я за это время увидел в столь
неблагоприятном свете.
Первые дни мне было тяжело.
В обеденный час часть рабочих уходила в ближайшие трактирчики, а другая
оставалась на постройке и там съедала свой скудный обед. Это были женатые
рабочие, которым их жены приносили сюда в ветхой посуде жидкий обед. К концу
недели эта вторая часть становилась все больше; почему? это я понял лишь
впоследствии. Тогда начинались политические споры.
Я в сторонке выпивал свою бутылку молока и съедал свой кусок хлеба.
Осторожно изучая свое окружение, я раздумывал над своей несчастной судьбой.
Тем не менее того, что я слышал, было более чем достаточно. Частенько мне
казалось, что эти господа нарочно собираются поближе ко мне, чтобы заставить
меня высказать то или другое мнение. То, что я слышал кругом, могло меня только
раздражить до последней степени. Они отвергали и проклинали все: нацию как
изобретение капиталистических «классов» — как часто приходилось мне слышать
это слово; отечество как орудие буржуазии для эксплуатации рабочих; авторитет
законов как средство угнетения пролетариата; школу как учреждение,
воспитывающее рабов, а также и рабовладельцев; религию как средство обмана
обреченного на эксплуатацию народа; мораль как символ глупого, овечьего
терпения и т. д. Словом в их устах не оставалось ничего чистого и святого; все,
буквально все они вываливали в ужасной грязи.
Сначала я пытался молчать, но в конце концов молчать больше нельзя было. Я
начал высказываться, начал возражать. Тут мне прежде всего пришлось убедиться в
том, что пока я сам не приобрел достаточных знаний и не овладел спорными
вопросами, переубедить кого бы то ни было совершенно безнадежно. Тогда я начал
рыться в тех источниках, откуда они черпали свою сомнительную мудрость. Я стал
читать книгу за книгой, брошюру за брошюрой.
Но на постройке споры становились все горячей. С каждым днем я выступал все
лучше, ибо теперь имел уже больше сведений об их собственной науке, чем мои
противники. Но очень скоро наступил день, когда мои противники применили то

испытанное средство, которое конечно легче всего побеждает разум: террор
насилия. Некоторые из руководителей моих противников поставили предо мной на
выбор: либо немедленно покинуть постройку добровольно, либо они меня сбросят
оттуда. Так как я был совершенно один, и сопротивление было безнадежно, я
предпочел избрать первое и ушел с постройки умудренный опытом.
Я ушел полный омерзения, но вместе с тем все это происшествие настолько
меня захватило, что для меня стало совершенно невозможным просто забыть все
это. Нет, этого я так не оставлю. Первое чувство возмущения скоро вновь сменилось
упрямым желанием дальнейшей борьбы. Я решился несмотря ни на что опять пойти
на другую постройку. К этому решению меня побудила еще и нужда. Прошло
несколько недель, я израсходовал все свои скудные запасы, и безжалостный голод
толкал к действию. Хотя и против воли я должен был идти на постройку. Игра
повторилась снова. Финал был такой же как и в первый раз.
Помню, что во мне, происходила внутренняя борьба: разве это в самом деле
люди, разве достойны они принадлежать к великому народу?
Мучительный вопрос! Ибо если ответить на этот вопрос утвердительно, тогда
борьба за народность просто не стоит труда и тех жертв, которые лучшим людям
приходится приносить за таких негодяев. Если же ответить на этот вопрос
отрицательно, тогда окажется, что наш народ слишком уж беден людьми.
В те дни мне казалось, что эта масса людей, которых нельзя даже причислить к
сынам народа, угрожающе возрастает, как лавина, и это вызывало во мне тяжелое
беспокойное чувство.
С совсем другими чувствами наблюдал я теперь массовую демонстрацию
венских рабочих, происходившую по какому-то поводу в эти дни. В течение двух
часов я стоял и наблюдал, затаив дыхание, этого бесконечных размеров
человеческого червя, который в течение двух часов ползал перед моими глазами.
Подавленный этим зрелищем, я наконец покинул площадь и отправился домой. По
дороге я в окне табачной лавочки увидел «Рабочую газету» — центральный орган
старой австрийской социал-демократии. В одном дешевеньком народном кафе, где я
часто бывал, чтобы читать газеты, этот орган также всегда лежал на столе. Но до
сих пор я никак не мог заставить себя подержать в руках более чем 1–2 минуты эту
гнусную газету, весь тон которой действовал на меня, как духовный купорос.
Теперь под тягостным впечатлением, вынесенным от демонстрации, какой-то
внутренний голос заставил меня купить газету и начать ее основательно читать.
Вечером я принял меры, чтобы обеспечить себе получение этой газеты. И несмотря
на вспышки гнева и негодования, стал теперь регулярно вникать в эту
концентрированную ложь.
Чтение ежедневной социал-демократической прессы более чем знакомство с ее
теоретической литературой позволило мне понять ход идей социал-демократии и ее
внутреннюю сущность.
В самом деле, какая большая разница между этой прессой и чисто теоретической
литературой социал-демократии, где встретишь море фраз о свободе, красоте и
«достоинстве», где нет конца словам о гуманности и морали, — и все это с видом

пророков, и все это скотски-грубым языком ежедневной с.-д. прессы, работающей
при помощи самой низкой клеветы и самой виртуозной, чудовищной лжи.
Теоретическая пресса имеет в виду глупеньких святош из рядов средней и высшей
«интеллигенции», ежедневная печать — массу.
Мне лично углубление в эту литературу и прессу принесло еще более прочное
сознание привязанности к моему народу.
То, что раньше приводило к непроходимой пропасти, теперь стало поводом к
еще большей любви.
При наличии этой чудовищной работы по отравлению мозгов только дурак
может осуждать тех, кто падает жертвой этого околпачивания. Чем более в течение
ближайших годов я приобретал идейную самостоятельность, тем более росло во мне
понимание внутренних причин успеха социал-демократии. Теперь я понял все
значение, какое имеет в устах социал-демократии ее скотски грубое требование к
рабочим выписывать только красные газеты, посещать только красные собрания,
читать только красные книги. Практические результаты этого нетерпимого учения я
видел теперь своими глазами с полной ясностью.
Психика 
широких 
масс 
совершенно 
невосприимчива 
к 
слабому 
и
половинчатому. Душевное восприятие женщины менее доступно аргументам
абстрактного разума, чем не поддающимся определению инстинктивным
стремлениям к дополняющей ее силе. Женщина гораздо охотнее покорится
сильному, чем сама станет покорять себе слабого. Да и масса больше любит
властелина, чем того, кто у нее чего-либо просит. Масса чувствует себя более
удовлетворенной таким учением, которое не терпит рядом с собой никакого
другого, нежели допущением различных либеральных вольностей. Большею частью
масса не знает, что ей делать с либеральными свободами, и даже чувствует себя при
этом покинутой. На бесстыдство ее духовного терроризирования со стороны
социал-демократии масса реагирует так же мало, как и на возмутительное
злоупотребление ее человеческим правом и свободой. Она не имеет ни малейшего
представления о внутреннем безумии всего учения, она видит только беспощадную
силу и скотски грубое выражение этой силы, перед которой она в конце концов
пасует.

жүктеу/скачать 3,18 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: