Не навреди. Истории о жизни, смерти и нейрохирургии

Полагаю,  подобные  сцены  редко  можно  увидеть  в  современном  мире,
где  люди  умирают  в  обезличенных  больницах  или  хосписах.  Да,  там  за
умирающими  ухаживают  заботливые  врачи,  но  стоит  им  только
отвернуться  –  и  заботливое  выражение  исчезает  с  лица  подобно  улыбкам
гостиничных портье (как и у меня на работе).
Умирать всегда нелегко, как бы мы к этому ни относились. Наши тела
ни  за  что  не  отпустят  нас  просто  так,  без  мучений.  Нельзя  просто  сказать
несколько  многозначительных  слов  заплаканным  родным,  а  затем
испустить  последний  вздох.  Если  смерть  не  наступает  моментально,  как
бывает,  например,  при  удушье  или  во  время  комы,  то  вы  начинаете
постепенно  чахнуть:  плоть  усыхает,  кожа  и  глаза  становятся  темно-
желтыми,  если  отказывает  печень,  голос  слабеет,  а  перед  самым  концом
сил не остается даже на то, чтобы поднять веки, – вы неподвижно лежите
на  смертном  одре,  и  только  ваше  судорожное  дыхание  напоминает  о  том,
что вы еще здесь. Постепенно вас становится не узнать – во всяком случае,
лицо  утрачивает  черты,  которые  были  присущи  только  ему  и  которые
отличали  его  от  других.  Все,  что  остается,  –  это  кожа,  очерчивающая
очертания  черепа.  Теперь  вы  выглядите  так  же,  как  и  остальные  пожилые
люди  с  вытянутыми,  иссушенными  лицами,  неотличимые  друг  от  друга  в
своих  больничных  пижамах.  Я  повидал  много  таких  стариков,  когда
работал  интерном:  тогда  меня  часто  вызывали  в  палату  ранним  утром,
чтобы  констатировать  их  смерть,  что  я  и  делал,  преодолев  длинные
пустынные больничные коридоры.
К  моменту  смерти  маму  было  не  узнать.  Последний  раз  я  видел  ее
утром в день смерти, перед тем как отправиться на работу. Я провел ночь в
доме  родителей  на  полу  отцовского  кабинета,  смежного  с  их  спальней.
Через  открытую  дверь  я  отчетливо  слышал  скрипучее  мамино  дыхание.
Когда  я  зашел  к  ней  в  четыре  утра  и  предложил  дать  воды  или  морфина,
она покачала головой. По ее виду можно было бы запросто подумать, что
она  мертва,  если  бы  не  тяжелое,  прерывистое  дыхание.  Прежде  чем
окончательно  уйти,  я  сказал  маме  (ее  предсмертной  маске),  держа  ее  за
руку:  «Ты  еще  здесь».  Она  медленно,  почти  незаметно  кивнула.  Я  не
помню, как взглянул на маму в последний раз тем утром, да это и не имело
значения. Я уже успел с ней многократно попрощаться.
Вскоре  после  полудня  (я  сидел  на  очередном  занудном  собрании)  мне
позвонила  сестра:  несколькими  минутами  ранее  мамы  не  стало.  Сестра
рассказала,  что  мамино  дыхание  становилось  все  более  поверхностным,
пока  наконец  родные,  собравшиеся  вокруг  ее  кровати,  не  осознали,  к
своему легкому удивлению, что она умерла.

Я  не  чувствовал  необходимости  прощаться  с  ее  телом:  теперь  оно,
насколько  я  мог  судить,  превратилось  в  бессмысленную  оболочку.  Я
говорю «тело», однако с тем же успехом мог бы говорить и о мозге. Сидя у
маминой кровати, я частенько об этом размышлял: о том, как миллионы и
миллионы  нервных  клеток  с  бесчисленными  соединениями  между  собой,
из которых состоял мамин мозг, ее «Я», растворяются и уходят в небытие.
Я  вспоминаю,  как  она  выглядела  тем  утром:  с  ввалившимися  щеками,  с
изможденным  выражением  лица,  неспособная  двигаться  и  говорить,  не  в
состоянии даже открыть глаза – и тем не менее она качнула головой, когда
я  предложил  ей  попить.  Внутри  умирающего,  разрушенного  тела,
захваченного  раковыми  клетками,  все  еще  оставалась  личность.  Она  была
еще  здесь,  хотя  и  отказывалась  даже  от  воды,  явно  не  желая  больше
оттягивать смерть. А теперь все эти нервные клетки мертвы, и моей мамы –
которая  в  каком-то  смысле  представляла  собой  сложную  и  запутанную
систему,  состоявшую  из  миллионов  взаимодействующих  нейронов,  –  не
стало.  Тот  удивительный  факт,  что  грубая  материя  может  порождать
сознание  и  способность  к  восприятию,  в  неврологии  называется  загадкой
перцептивного связывания, к объяснению которой никто пока и близко не
подступился.  Когда  мама  лежала  при  смерти,  я  с  необычайной  силой
ощущал,  что  ее  настоящая  личность  по-прежнему  скрывается  где-то
глубоко под предсмертной маской.
Какой  должна  быть  хорошая  смерть?  Безболезненной,  само  собой,  но
смерть  включает  много  аспектов,  только  одним  из  которых  является
физическая  боль.  Полагаю,  как  и  большинство  врачей,  я  видел  смерть  во
всех ее многочисленных проявлениях и могу с уверенностью сказать: моей
маме  действительно  повезло.  Размышляя  о  собственной  смерти  (чего
стараюсь  всячески  избегать,  и  это  естественно),  я  надеюсь  на  быстрый  и
безболезненный  конец,  например,  от  сердечного  приступа  или  инсульта,
причем  желательно  во  сне.  Вместе  с  тем  я  прекрасно  понимаю,  что  мне
вовсе  не  обязательно  так  повезет.  Мне  точно  так  же  может  не
посчастливиться  –  и  какое-то  время  придется  прожить  без  малейшей
надежды  на  будущее,  когда  останется  лишь  оглядываться  на  прожитые
дни.  Мама  верила  в  некую  жизнь  после  смерти,  однако  я  придерживаюсь
иных  взглядов.  Если  я  не  умру  мгновенно,  то  для  меня  единственным
утешением  станет  моя  последняя  оценка  собственной  жизни.  И  хочется
верить,  что  перед  смертью  у  меня,  как  и  у  мамы,  не  останется  никаких
сожалений.  Когда  мама  была  при  смерти,  она  то  и  дело  теряла  сознание,
но, приходя в себя, говорила – иногда на своем родном немецком языке:
–  Я  прожила  потрясающую  жизнь.  Мы  уже  сказали  все,  что  только

можно было сказать.

жүктеу/скачать 1,27 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: