и наклоняется к ней поближе, чтобы тронуть ее колено — так нежно и так
польщенно. А когда он начинает мне рассказывать о своем первом
впечатлении о маме как о красотке, о «сладкой штучке», я понимаю, что мы
словно очутились посреди странного, благодушного и какого-то
«треугольного» флирта: как будто Питер, после стольких лет, по-прежнему
заигрывает с моей мамой и для него почему-то очень важно, чтобы я
оказалась тому свидетелем.
Затем мама с Питером отвозят меня на расчищенную стройплощадку
на Ламберт-стрит, где некогда стоял их первый дом. Тот самый, где Питер
на кухне варил в большом мусорном баке пиво и три бочонка упрятал под
половицами. Один из них взорвался. Вспоминают, как однажды к ним на
ужин пришла семейная пара, и после угощения жена сказала: «Если вы не
возражаете, мой муж сейчас возьмется за десерт», и ее муж принялся
прямо за столом сосать ей грудь. Судя по всему, это была самая
кульминация анекдота о том, как двух начинающих хиппи заставили
почувствовать себя ханжами.
Мама указывает на здание, где она добыла себе первые
противозачаточные таблетки и где врач пристыдила ее за то, что она их
принимает. Потом меня приводят к дому на Кнэпп-стрит, где они жили, уже
поженившись, с разросшейся сливой на заднем дворе и грецким орехом
перед фасадом. Мама готовила там чечевицу с черносливом, а Питер
регулярно просматривал газетные страницы с купонами, чтобы покупать по
дешевке нерасфасованные картофельные чипсы. Мама писала там
дипломную работу по средневековому английскому эпическому роману
«Хэвелок-датчанин», а Питер устроился продавать пылесосы с доставкой
на дом — но решительно уволился после того, как его вынудили забрать
пылесос у матери-одиночки с шестью детьми, не сумевшей вовремя внести
платеж. За это моя мама его так любила.
Достарыңызбен бөлісу: