О чем мы молчим с моей матерью. 16 очень личных историй, которые знакомы многим

Пожалуйста, не надо.
Я даю ей слово.
Я не буду ничего предпринимать.
Я никогда ничего не предпринимаю.
Билл Риверз умрет в 2002-м. Но я узнаю об этом лишь спустя годы.
За год до смерти Эрики (ей восемьдесят четыре, а мне пятьдесят семь)
я задаю ей личный вопрос. Лучше бы я этого не делала.
— Ты так часто говорила о Билле Риверзе, — говорю я. Мама, сидящая
в инвалидном кресле, смотрит на меня с оживлением. — Он подарил тебе
картину. Вас связывала потрясающая… дружба. Я часто о вас размышляла.
Мама ждет. Она все так же красива, как когда-то, только теперь ее
волосы выглядят скорее седыми, чем посеребренными сединой, и она стала
полнее. Под свитером у нее прячется зонд для кормления, а под шарфом —
трахеостома
[37]
.
Делаю глубокий вдох.
— Мам, а вы с Биллом были любовниками?
Я могу спросить это, потому что попросила ее сиделку оставить нас
наедине. Маме теперь нужна помощь. В спальне дремлет отец, его
собственное инвалидное кресло стоит рядом.
Мама подбирается и бросает на меня оскорбленный взгляд.
— Как тебе только в голову пришло спрашивать у меня такое.
Отец умирает в мае 2014-го, а мама — спустя семь недель после него,
сразу же после экстатического припадка, во время которого она признаётся
в следующем (я успела сделать несколько лихорадочные записи):
— Передай своим друзьям. Я принимаю чудо, которое снисходит на
меня. Я принимаю чудо, которое снисходит на меня. Я принимаю боль с
благодарностью. Я самая счастливая женщина в мире. — Она делает паузу.
А потом продолжает: — Я думаю, одна из самых гадких вещей в жизни —
это циничное поведение.
История о Билле Риверзе, рассказанная моей мамой, подошла к концу.
Но моя история о Билле Риверзе, которая разыгрывается у меня в
голове, подобно мелодраме, еще не закончена. У нее два возможных конца.
Представьте себе.
1949 год. Торговцы продают на улицах города рыбу и свежую
кукурузу, тут же можно купить костюм с двумя парами брюк.
Билл Риверз сообщает маме, что едет в Париж.
Она догадывается об этом. Но ничего не отвечает.
Он говорит ей: «Поехали со мной, Эрика? Это же Париж. Нас ждет
настоящая магия. Я буду рисовать, а ты учиться в Сорбонне — будешь

изучать все, что захочешь».
Но она молчит. Ее голубые глаза сейчас скорее как океан, чем как
небосвод.
«Поехали со мной в Париж, — говорит он. — Выходи за меня».
Мама аккуратно спрашивает: «А там это законно?»
Он наклоняет голову и смотрит внимательно на маму. «Это законно в
Англии», — отвечает он.
Есть лодка.
В долгой, звенящей тишине, в которой она борется с собой, чтобы не
обнять его в ту же самую секунду, она спрашивает: «А как быть с детьми?»
И когда он уходит, у нее такое чувство, что перед ней разверзлась
могила.
Или же он не делает ей предложения руки и сердца.
А просто говорит ей, что едет в Париж.
Она догадывается об этом. Но ничего не отвечает.
«Я буду безумно скучать по тебе, Эрика, — говорит он. — Обещай, что
будешь писать мне».
Мама кивает. «Безумно» не отражает того, через что ей пришлось
пройти за эти два года. Она молчит.
Он говорит: «Приходи на причал проводить меня в следующую
субботу».
Мама отвечает, взвешивая каждое слово: «Боюсь, это невозможно».
Он смотрит на нее, ничего не понимая. И вдруг до него доходит смысл
сказанного. Он кивает и целует ее в лоб.
И когда он уходит, у нее такое чувство, что перед ней разверзлась
могила.
В моей мелодраме о Билле Риверзе и для картины находится место.
Мама, которой двадцать один или двадцать два года, модель, муза. На
портрете она сидит. Обнаженная.
Хейвуд Билл Риверз — настоящий художник. Потому что картина
просто потрясающая — ее мотивы перекликаются с орнаментами
покрывал, которые делались женщинами в его семье, — она выставлена в
оконном проеме Студенческой лиги искусств, и прохожим, снующим по
Пятьдесят седьмой Уэст-стрит, она тоже видна. Конечно же, маме не
интересно узнать, кто написал эту картину. Она и так это знает.
Они ходят в бары, где художники встречаются с мыслителями своего
времени. Становятся достаточно близки, чтобы дать друг другу ласковые
прозвища. И однажды Билл Риверз дарит ей портрет.
Возможно, два-три года спустя после того, как ушел тот корабль, один

общий друг говорит ей, что Билл Риверз живет в Париже, женат, и не
просто женат, а на белой женщине, на женщине, у которой было то, что моя
мама бы восхищенно назвала храбростью.
Эта женщина учится в Сорбонне, у нее есть ребенок, может, два, и она
дружит с теми самыми художниками-экспатами, с которыми мама ерничала
в свое время в Нью-Йорке…
Мама идет домой, в переулок Минетта-Лейн, и долго стоит перед
портретом женщины. Она говорит ей: «Твою жизнь теперь проживает
Бетти Джо Риверз».
* * *
«Эрика!»
Голос Билла Риверза в тот день пронзает сердце моей мамы насквозь.
«Эрика, — говорит он (она думает, что он так говорит). — Скажи мне,
как ты распорядилась своим блестящим умом?
Ты сделала правильный выбор?
Ты вышла замуж за правильного парня?
Ты бы стала учиться в Сорбонне, Эрика? Смеяться с писателями в Les
Deux Magots?
Зарыла ли ты в землю свой потрясающий талант острослова или
написала книгу?
Удалось ли тебе побродить по Парижу?
Что бы ты думала, если бы твоей дочерью была чудесная темнокожая
малышка?
Кого бы ты любила, Эрика?
Кем бы ты была?»
В 2001 году по маминой просьбе я прячу три коробки с чеками на
возмещение расходов на медицинское обслуживание в нашем гараже в
Санта-Монике. Она предполагает, там чеков тысяч на десять долларов.
Когда же мы задумали переезжать в 2007 году, коробок в гараже не
оказалось. Мои родители сейчас живут в Брентвуде, довольно близко,
поэтому я спрашиваю маму, не она ли их взяла.
Она делает в воздухе неопределенный жест рукой. Рассеялись как
дым.

* * *
Мой муж вдруг обнаруживает, что одна из картин Хейвуда Билла
Риверза, ранняя работа в фигуративной манере, — сельская церковь с
детально изображенным хором в нише — была продана с аукциона как

жүктеу/скачать 1,3 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: