О чем мы молчим с моей матерью. 16 очень личных историй, которые знакомы многим

материнства в Западной Африке. Ее отдых на пенсии вылился в работу
служителем 
Епископальной 
церкви 
и 
реализацию 
программ
организованного церковью питания после школы детей из малоимущих
слоев.
Оба их жизненных пути могут заставить почувствовать себя
опустошенным, ущербным, а еще более — испытать определенное чувство
вины. Что, мол, я сделал, чтобы спасти наш современный мир? Их обоих
множество раз арестовывали, когда они протестовали против войн,
перебоев в заработной плате, против ядерного вооружения. Только моя
мама занималась этим в церковном облачении и всякий раз, возвращаясь
из-за решетки, находила на своем сотовом сообщение от волнующейся
дочери.
Спустя пятьдесят лет в их близости столько противоречий, столько
расколов — и столько всего юношеского. Близость по духу после развода,
возможно, обходится недешево, но она очень глубока. Потому и глубока,
что за нее дорого заплачено. Обоим известно, кто из них кем был и кто как
изменился, и оба несут в себе все свои прошлые версии. И Питер не раз
мне повторяет:
— Несмотря на все свои прочие отношения, я никогда не переставал
любить твою мать.
* * *
В Портленде, побывав возле их дома на Кнэпп-стрит, мы направляемся
на митинг к Инженерному корпусу армии США. Питер несет два флага:
один — флаг мира, другой — флаг Земли. Сейчас февраль, еще не затихли
отголоски 
протестов 
индейцев 
резервации 
Стэндинг-Рок 
против
строительства нефтепровода под рекой Миссури, вблизи их исконных
земель. На данный момент большинство из «защитников воды» уже
выпущены на волю, остальных в ближайший месяц тоже должны
освободить. Инженерный корпус армии США предоставил разрешение на
прокладывание трубопровода. Вот против чего мы и идем к нему
протестовать.
Выясняется, что административные службы Инженерного корпуса
расположены в очень солидном бизнес-центре позади торгового комплекса,
напротив небольшого палаточного городка для бездомных. Однако
признаков какого-либо митинга нигде не наблюдается: ни на парковке у
бизнес-центра, ни в просторном вестибюле внутри. За стойкой видим лишь

одинокого охранника. Он вежливо справляется у нас:
— Чем могу быть вам полезен?
Я в полной растерянности. Чувствую абсурдность ситуации. Питер
спрашивает у охранника, как попасть в Инженерный корпус. Тот
направляет нас на четвертый этаж.
Что-то во мне еще ожидает увидеть хотя бы крохотное подобие
митинга на четвертом этаже, однако там не оказывается ничего такого —
или, вернее, мы сами и являемся крохотным подобием митинга на
четвертом этаже. Кроме нас там лишь приветливого вида секретарша за
стойкой в приемной.
Двери лифта снова открываются, и мы видим все того же охранника из
вестибюля.
— Я решил вас все же проводить, — говорит он. — А то вид у вас
какой-то… озадаченный.
— Мы и в самом деле озадачены, — отвечает ему Питер. — А еще у
нас с собой послание, адресованное Инженерному корпусу армии.
Явись я туда сама по себе, я бы уже оказалась за дверью — возможно,
отчасти испытывая облегчение, что митинг все же не состоится, что вместо
этого мы можем еще несколько часов пообщаться друг с другом, пойти
куда-нибудь выпить кофе. Однако Питер заявляет секретарше:
— Мы хотели бы переговорить с кем-нибудь о том, что происходит у
резервации Стэндинг-Рок.
Она просит немного подождать и исчезает в целом лабиринте офисных
кабинок. Через несколько мгновений, к величайшему моему удивлению, в
приемной появляется полковник при полной форме и зовет нас за собой.
Он хочет разоблачить наш блеф. Но вот в чем дело: Питер нисколько не
блефует. Таков он в действии — ни малейшей неловкости, само упорство.
Полковник приводит нас в комнату для совещаний со стеклянными
стенами, где садится во главе длинного овального стола. Питер
пристраивается рядом с ним, устанавливая принесенные с собой флаг
Земли и флаг мира подле себя, на вращающееся кожаное кресло, как будто
усаживая послушных детей.
Позднее я узнаю из интернета, что этот полковник побывал и в Ираке,
и в Афганистане. При близком рассмотрении его идеально сидящая,
выглаженная до малейшей складочки форма еще более впечатляет.
К нам вскоре присоединяется гораздо более молодой человек в
серовато-зеленом флисовом жилете.
— Это Джейсон, — представляет его полковник. — Один из наших
юристов.

Джейсон выдавливает застенчивую улыбку.
Далее Питер принимается чеканно, выразительно и на удивление
конкретно излагать, что именно его беспокоит в связи с прокладыванием
нефтепровода вблизи резервации Стэндинг-Рок. Когда Джейсон начинает
отвечать что-то на своем формально-юридическом языке, полковник его
обрывает.
— Сколько сокращений! — возмущается он. — Какое-то прямо
нагромождение букв!
Далее полковник берет чистый лист бумаги и принимается рисовать
карту: вот река Миссури, вот уже существующая полоса отчуждения, вот
исконные земли индейских племен Стэндинг-Рок. Что-то не похоже, чтобы
Инженерный корпус прокладывал там трубопровод, замечает он. Он просто
предоставляет разрешение. Мама тут же вспоминает некий подписанный
Обамой указ, который пришлось отменить. Питер уверенно ее
поддерживает. Похоже, ему известно каждое судебное решение, которое
только имелось в этом деле. Я храню молчание. Меня немало впечатляет
компетентность в вопросе и Питера, и мамы, и я испытываю некое
облегчение. Я ожидала обычной акции протеста, где я могла бы, толком
ничего не ведая, довольная собой, анонимно скандировать какие-то
лозунги, но здесь я встречаю нечто совсем иное. Что-то вроде викторины.
А что я на самом деле знаю о резервации Стэндинг-Рок? Явно
недостаточно, чтобы битый час обсуждать это с полковником.
В продолжение разговора становится ясно, что юрист и полковник
глядят на это дело с совершенно разных сторон. В то время как полковник
— преданный своему ведомству функционер, упрямо гнущий нужную
линию, Джейсон производит впечатление глубоко колеблющегося,
взволнованного человека. На юридическом факультете он специально
изучал племенное индейское право. Может статься, он пошел сюда
работать, чтобы иметь возможность реформировать систему изнутри. Или,
по крайней мере, такая история о нем сложилась у меня в голове. Вот он
сидит передо мной в своем флисовом жилете в главном офисе
Инженерного корпуса, отстаивая прокладывание труб через индейские
земли. И у него при этом вид совершенно убитого горем человека. У
полковника и взгляд, и поза совсем иные: мол, ну и что вы от меня хотите?
Похоже, его немало раздражают наши нескончаемые вопросы насчет «их
земель». В какой-то момент он даже повышает голос:
— Мы вообще все тут на их земле! Прямо вот здесь! Тут все вокруг —
это их земли.
На этом мы с Питером понимающе переглядываемся: «Вот именно!»

Полковник сообщает нам, что Инженерный корпус сделал более чем
достаточно, ведя переговоры с племенем. Они проявили должную
заботливость и осмотрительность. И тут я наконец набираюсь смелости
тоже подать голос:
— Да, но ведь племя-то с вами не согласилось.
— Равно как и еще три сотни других племен, — подхватывает Питер.
Джейсон тогда отсылает нас к Земельному соглашению с индейцами
сиу в форте Ларами от 1868 года и к созданному этим прецеденту.
— Вы как угодно можете относиться к соглашению 1868 года, —
говорит он. — И я могу как угодно относиться к соглашению 1868 года…
— А лично вы как относитесь к соглашению 1868 года? — прерываю я
Джейсона.
— Это была трагедия.
Несколько мгновений стоит тишина. Все мы согласны с этой истиной.
Я все жду, что Джейсон и полковник наконец посмотрят на часы.
Полковник повторяет, что они твердо держатся каждой буквы закона.
— Я вовсе не считаю, что вы, ребята, как-то нарушаете закон, —
говорю я. — Я считаю, что законы и так нарушены.
В тот момент, когда я это произношу, мои слова звучат заносчиво и
самоуверенно, как будто я стибрила фразу из документальной хроники об
активистах шестидесятых. Но когда Питер восклицает: «Да!» — я
вспыхиваю от гордости. Я довольна, что сумела впечатлить его, этого
активиста-радикала. А еще я сознаю, что изображаю и копирую свою мать,
которая хотела быть достойной его пятьдесят лет назад.

жүктеу/скачать 1,3 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: