Отношений Иосифа Сталина с Надеждой Аллилуевой или другими женщинами из его окружения. Она, может быть, и является интересной и даже животрепещущей, но к ней мы обращаться не будем
жүктеу/скачать 1,45 Mb.
|
KnigoLit.com-stalin-i-zhenschiny (1)
| Глава 9
Короткий век коммун Однако, как нам хорошо известно, всеобщей коллективизации быта в СССР так и не состоялось. Попытки создания бытовых коммун так и остались разрозненными попытками, которые просуществовали недолго и уже в середине 1930-х годов пошли на спад, почти полностью исчезнув к концу десятилетия. Пожалуй, единственными следами коллективизации быта остались только коммунальные квартиры и общежития коридорного типа (в котором двери жилых комнат выходят в общий коридор). Уже после войны, когда началось массовое жилищное строительство, эти рудименты былого приступа к коммунизму постепенно вытеснялись на периферию быта. Этот интересный вопрос был обойден вниманием исследователей советской культуры. В советской литературе о коллективизации быта почти ничего не говорилось, и даже термин такой, как называли поход за коллективный быт в начале 1930-х годов, не употреблялся. Некоторый интерес к коммунам возник уже в наши дни, но получил сильную идеологическую окраску. К примеру, коллективизация быта объяснялась с помощью ссылок на темные замыслы власти, которая якобы не хотела тратить ресурсы на улучшение бытовых условий рабочих101. Мол, власти нужно было загнать рабочих в бараки и коммуналки, чтобы их легче было контролировать. В книге «Кладбище соцгородов: градостроительная политика в СССР (1928–1932 гг.)» совершенно не рассматривается происхождение идеи коллективизации быта, концепция Юрия Ларина называется «болезненно-фантастическими проектами»102, и вообще, в разделе о быте у них много противоречий и неясностей. Но если мы обратимся к оригинальным трудам сторонников коллективизации быта, то увидим, что у них были свои сильные аргументы, которые и вывели идею на уровень государственной политики. В значительной части эта аргументация была связана с положением женщин. С первым аргументом мы уже знакомы. Это освобождение женщин из домашнего хозяйства для участия в производстве и в общественной жизни. Этот принцип, в то время выражаемый лозунгом освобождения женщин от кухонного рабства, высказывался с самых первых лет советской власти. Конечно, первые попытки были очень скромными, но все же некоторое облегчение женского домашнего труда было достигнуто уже в самом начале 1920-х годов, когда в быту получил широкое распространение примус, работавший на жидком топливе. В 1921 году Советскую Россию терзал жестокий топливный кризис, остро не хватало дров и угля, приходилось экономить на всем, в том числе и на топливе для домовых нужд. Летом 1921 года в Госплане РСФСР при составлении плана топливоснабжения республики было решено сделать ставку на нефть, которая добывалась легче, чем уголь в разрушенных шахтах Донбасса, стоила дешевле и годилась для железных дорог и промышленности. «Все для нефти!» – лозунг решения топливного кризиса103. Нефть быстро проникла в бытовое хозяйство, поскольку в 1922 году Первый государственный меднообрабатывающий завод развернул широкое производство примусов, заправляемых керосином. Примус в значительной степени избавил женщин от перетаскивания дров и угля, в особенности в городах. Но это некоторое облегчение, конечно, «кухонного рабства» не разрушало. Фабрики-кухни, общественные столовые, прачечные, ясли и детские сады виделись средством полной ликвидации подчинения женщин домашнему хозяйству. Но это все была, так скажем, теория. Второй аргумент в пользу коллективизации быта состоял в том, что в конце 1920-х годов коллективизация быта фактически началась и была связана с введением непрерывки104. Непрерывка – это переход на непрерывное производство на предприятиях, в учреждениях, введенный декретом СНК СССР 26 августа 1929 года, перед самым началом первой пятилетки, и потребовавший реформы календаря. Вместо семидневной недели с фиксированным выходным – воскресеньем, вводились пятидневные недели. Это привело к тому, что вместо 52 выходных вводилось 72 выходных. Но при этом рабочие каждого предприятия делились на группы, обозначаемые цветами (желтый, розовый, красный, фиолетовый, зеленый), которые получали выходной день в один из дней пятидневки. Столь замысловатая система вызвала резкие изменения в быту рабочих. Если раньше в воскресенье фабрика запиралась на замок, то теперь она работала каждый день. Интенсивность использования оборудования заметно выросла. Для того чтобы подменять рабочих, ушедших в выходной день, в бригадах вводились сменные или «скользящие» рабочие, которые не имели своего станка и работали по очереди на всех. Они обладали более высокой квалификацией, поскольку должны были заменить каждого в бригаде, но из-за постоянного перехода с места на место, на сдельной оплате получали меньше. Рабочие тогда создавали один из прототипов коллективизации быта – производственную коммуну, когда заработок всех кидался в кучу и делился поровну на всех. В Москве уже в 1930 году возникло несколько сотен производственных коммун, в которых было от 5 до 80 человек, как правило, одинаковой профессии и одного тарифного разряда оплаты труда105. Далее, в бытовом отношении непрерывка, введенная только на фабриках и заводах, была крайне неудобной, поскольку советские учреждения, больницы, торговля, культурные учреждения работали по старой семидневной неделе. Супруги, работавшие на разных предприятиях, получали выходные в разные дни. Быт от этого заметно усложнился, и ответом на это стало создание бытовых коммун. В такой коммуне люди объединялись для решения бытовых вопросов. В них готовили пищу на всех, нанимая кухарку или выделяя безработную женщину, отводили комнату под ясли и собирали в ней детей под присмотром наемной сиделки или по очереди. В СССР в 1930 году, по данным Ларина, было около 50 тысяч членов бытовых и производственных коммун, в том числе в Москве было около 100 бытовых коммун на 50–60 человек, а в Ленинграде – 110 рабочих и студенческих коммун с общим населением в 10 тысяч человек106. Вот в этом ответе на неудобства непрерывки Ларин и увидел средство коллективизации быта. Он стал убеждать, что таким образом можно быстро и дешево создать городские коммуны, не затрачивая на это больших средств. Если строительство жилья и обслуживающих его культурно-бытовых объектов обошлось бы, по мнению Ларина, в 10–12 млрд рублей (это чуть меньше, чем вся сумма капитальных вложений в промышленность по плану первой пятилетки), то создание бытовых коммун потребовало бы небольших затрат, связанных только с перепланировкой жилищ и выделением комнат под общие кухни, столовые, ясли, прачечные. Ларин особенно напирал на реформу кухонь. На каждые три жилые комнаты приходилось по одной кухне, которые занимали около 30 млн кв. метров. Если часть кухонь сделать коллективными, то остальные можно переделать в жилые комнаты и обеспечить жильем около миллиона человек. Впрочем, бытовые коммуны создавались не только подобным импровизированным порядком. В 1929–1930 годах в Москве был построен экспериментальный дом-коммуна по ул. Орджоникидзе по проекту Ивана Николаева. Радикальность этого проекта состояла в функциональном разделении здания, делившегося на спальный корпус с 1008 спальными кабинами, санитарный корпус с санузлами, душевыми, помещениями для зарядки и общественный корпус со столовой, спортзалом и библиотекой. Это был настоящий бытовой конвейер. Здание сохранилось и по сей день, рядом с посольством США в Москве, но оно в 1968 году было сильно реконструировано и утратило первоначальную планировку. Таким образом, предложение Ларина вовсе не было «болезненно-фантастическим проектом». Напротив, оно опиралось на уже возникшую бытовую практику. И оно обещало колоссальную экономию средств на улучшение бытовых условий. Но в широких масштабах его концепция коллективизации быта реализована не была. Первая причина состояла в том, что, как это ни странно, бытовые коммуны столкнулись с законодательными и административными ограничениями и запретами. ЖАКТы (жилищно-арендные кооперативные товарищества), которые с 1920 года арендовали у местных Советов жилые дома и управляли ими, с 1930 года потеряли право на аренду и управление жилыми домами, и оно перешло в ведение коммунальных отделов Советов, а с 1931 года в ведение отделов Наркомата коммунального хозяйства. Они крайне неохотно шли на перепланировку жилья и выделение комнат под коллективные нужды. За самовольную перепланировку членов коммуны даже привлекали к суду. Далее, одной из главных забот бытовых коммун было отоваривание хлебных карточек. Но, когда представитель коммуны заявлялся в магазин с 50 карточками членов коммуны, его часто задерживали по подозрению в спекуляции. Ларин и его сторонники призывали ввести особые правила для бытовых коммун и организовать доставку продуктов им на дом, но безуспешно. Вторая причина состояла в том, что век непрерывки был очень коротким. Уже в ноябре 1931 года СНК СССР декретировал переход к прерывной шестидневной неделе с фиксированными выходными днями, которые приходились на 6, 12, 18, 24 и 30-е число каждого месяца (вместо 30 февраля выходным днем было 1 марта). Это разрешило многочисленные трудности, связанные с непрерывкой, и подорвало в корне создание и развитие бытовых коммун. В них просто отпала необходимость. Более жизненной оказалась коллективизация быта с помощью общественного питания, включавшего в себя фабрики-кухни и общественные столовые. Эта форма также зародилась на практике. Раньше рабочие питались самостоятельно, приносили с собой еду из дома. Это было неудобно, и питание одних рабочих резко отличалось от питания других рабочих, что сказывалось на производительности труда. Особенно это касалось работниц, которым приходилось готовить пищу и для себя на работу, и для семьи. Поэтому многие фабрики пришли к необходимости завести свои учреждения общепита и соответственно обслуживающие их фабрики-кухни. В начале 1920-х годов появилось также товарищество «Народное питание» (или «Нарпит»). Первая фабрика-кухня появилась в Иваново-Вознесенске 29 марта 1925 года. Оснащенная германским оборудованием, она смогла готовить до 5 тысяч обедов в день и обеспечить питанием четверть рабочих Иваново-Вознесенска. Опыт оказался удачным, готовка на фабрике-кухне экономила продукты и топливо, время на приготовление обеда сократилось до 2,4 минуты против 35 минут в семьях. Вскоре появились статистические данные, показавшие, что на заводах, обслуживаемых фабриками-кухнями, производительность труда рабочих выше, чем на заводах с неорганизованным питанием. Нарком здравоохранения СССР Н.А. Семашко назвал эту систему «бомбой, брошенной в старый быт». Общественные столовые стали расти как на дрожжах, и к 1928 году сеть их увеличилась до 1000, с суммарной мощностью 650 тысяч обедов в день107. Председатель товарищества «Нарпит» А.Б. Халатов выдвинул идею распространить общественное питание не только на фабрики и заводы, но и на весь быт и требовал строить жилые дома без индивидуальных кухонь. Это, по его подсчетам, должно было экономить до 15 % строительной сметы108. Халатов вынашивал также идеи грандиозных пищевых комбинатов, которые должны были перерабатывать все виды пищевых продуктов и освободить трудящихся от забот о хлебе насущном и горячем обеде совершенно. Надо отметить, что в развитии общепита был и милитаристский аспект. Халатов отмечал, что фабрика-кухня имела оборонное значение, как одна из опор организации питания в красноармейских частях и в тылу109. Таким образом, общественное питание и бытовые коммуны сошлись в предложении о ликвидации индивидуальных кухонь. Сторонникам такого подхода кое-чего удалось добиться, и в начале 1930-х годов некоторые жилые дома действительно были построены без кухонь или с очень маленькими кухнями. Но от этого вскоре отказались, и в советской жилищной архитектуре снова утвердилась квартирная планировка с индивидуальными кухнями и санузлами в каждой квартире. Фабрики-кухни трансформировались в крупные общественные или ведомственные столовые с механизированными кухнями, а от идей пищевых комбинатов остались хлебозаводы, молокозаводы и мясокомбинаты, которые работали порознь и в общий комплекс, как правило, не объединялись. Фактический отказ от продолжения коллективизации быта в СССР всегда был загадкой. В принципе ничто не мешало продолжать политику в этом же направлении, особенно в конце 1930-х годов, когда с хозяйственными ресурсами стало получше, появилась возможность достаточно масштабного жилищного и коммунального строительства. Тем более что в начале 1932 года был завершен Генеральный план электрификации СССР, разработанный особой комиссией под руководством первого заместителя председателя Госплана СССР Г.И. Ломова. План на 10–15 лет разрабатывал перспективы развития советской электроэнергетики, и в его работах было уделено внимание электрификации быта. В этом плане предполагалось довести расход электроэнергии на коммунально-бытовые нужды с 2,4 млрд кВтч в 1933 году до 9 млрд кВтч в 1937 году, и до 86,4 млрд кВтч по истечении 15 лет, что давало бы на жителя 575 кВтч. В 1931 году в Москве душевое потребление электроэнергии составляло 78 кВтч 110. В подсчетах планового потребления электроэнергии в быту плановики делали попытки учесть не только освещение, водопровод, но и расход энергии на приготовление пищи, стирку, сушку и глажку белья. Подсчеты эти были более чем приблизительными, поскольку бытовых электроприборов в СССР тогда почти не было и статистику собрать было очень трудно. Казалось бы, можно было собрать всю плановую волю, объединить накопленный опыт бытовых коммун, экспериментального дома-коммуны и других коммунальных домов, общепита, электрификации быта и развития теплофикации (то есть создания системы центрального отопления, которая началась с экспериментальных объектов в 1929 году), да и выработать план всеобщей коллективизации быта в СССР на длительную перспективу. Это было реальностью. В конце 1930-х годов вырабатывались методы индустриального, поточного домостроения, разрабатывались первые проекты быстросборных панельных и блочных домов, потенциал которых был реализован уже после войны. Однако все надежды на построение светлого коммунального будущего с полным освобождением женщин от кухонного рабства были перечеркнуты коллективизацией. жүктеу/скачать 1,45 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|