7
— шли, изготовившись, предвкушая, с расширившимися зрачками. Сердце Тома билось
часто-часто, и земля жгла его босые пятки.
— Ну, Том, сейчас наша очередь, не зевай!
По углам огороженной площадки стояло четверо полицейских — четверо мужчин с
желтым шнурком на запястьях, знаком их власти над остальными. Они должны были следить
за тем, чтобы не бросали камней.
— Это для того, — уже напоследок объяснил Григсби, — чтобы каждому досталось плюнуть
по разку, понял, Том? Ну, давай!
Том замер перед картиной, глядя на нее.
— Ну, плюй же!
У мальчишки пересохло во рту.
— Том, давай! Живее!
— Но, — медленно произнес Том, — она же красивая!
— Ладно, я плюну за тебя!
Плевок Григсби блеснул в лучах солнца. Женщина на картине улыбалась таинственно-
печально, и Том, отвечая на её взгляд, чувствовал, как колотится его сердце, а в ушах будто
звучала музыка.
— Она красивая, — повторил он.
— Иди уж, пока полиция…
— Внимание!
Очередь притихла. Только что они бранили Тома — стал, как пень! — а теперь все
повернулись к верховому.
— Как её звать, сэр? — тихо спросил Том.
— Картину-то? Кажется, «Мона Лиза»… Точно: «Мона Лиза».
— Слушайте объявление, — сказал верховой. — Власти постановили, что сегодня в полдень
портрет на площади будет передан в руки здешних жителей, дабы они могли принять
участие в уничтожении…
Том и ахнуть не успел, как толпа, крича, толкаясь, мечась, понесла его к картине.
Резкий звук рвущегося холста… Полицейские бросились наутек. Толпа выла, и руки клевали
портрет, словно голодные птицы. Том почувствовал, как его буквально швырнули сквозь
разбитую раму. Слепо подражая остальным, он вытянул руку, схватил клочок лоснящегося
холста, дёрнул и упал, а толчки и пинки вышибли его из толпы на волю. Весь в ссадинах,
одежда разорвана, он смотрел, как старухи жевали куски холста, как мужчины разламывали
раму, поддавали ногой жёсткие лоскуты, рвали их в мелкие-мелкие клочья…
Достарыңызбен бөлісу: