Просто шла по небу ночь, она уйдет, настанет день, снова уйдет, снова настанет день и ночь, и так без конца и вовеки…» [26, с. 242].
Автор рассматривает творение и существование Степи в контексте Божественного
замысла:
210
«Моргая темными веждами ночей, падают в вечность дни, но времени здесь нет... Оно остановилось от времени творенья, оно не старит никого, не умерщвляет, не рождает. Изредка на белых ковылях мелькнет тень высоко парящего орла, но орел тоже от времен творенья... И убогие, редко посеянные на равнине кустики, и рыскающие по степи седые волки, и двугорбые верблюды, то поднимающие, то лениво опускающие книзу птичьи головы, и даже редкие остроголовые люди-всадники – все это старое, от времен шести дней творенья... Как почил Господь в седьмой день от дел Своих, так и здесь все уснуло долгим, безгрешным сном...» [27, с. 263].
Собственно говоря, время, как таковое, и начинает свой отсчет после сотворения мира.
Однако длительность существования Степи настолько необъятна для человеческого разума и
так всевластна, что доминирует здесь над течением физического времени. Поэтому «времени
здесь нет» [27, с. 263]. Есть только бесконечность и тысячелетняя вечность степного бытия:
«Степи от времен Авраама и Исаака не живут, но грезят» [4, с. 122],
«Нет, степь, древняя колыбель предков от времени праотца Ибрагима, не должна предать его и его род» [4, с. 123]
, «Острый конус Кызыл-Таса, как вековечный степной царь на троне, на сотню верст вокруг видит плоские равнины» [28, с. 53],
«Многие тысячелетия записаны на гранитных стенах Кызыл-таса» [28, с. 53],
«Многие из них садились на вершину красного утеса, величаво охранявшего извечный покой степной равнины...» [28, с. 64],
