Богач, бедняк

— В кино.
— Ну и как?
— Полное дерьмо.
Братья молча лежали в темноте. Рудольф отодвинулся дальше от
Тома. Он считал, что неприлично спать в одной кровати с братом. В
комнате было холодно. Рудольф всегда распахивал настежь окно по
ночам, и с реки долетали холодные порывы холодного ветра. Если
существует хоть какое-то правило, Рудольф обязательно сделает все
как положено. Он спал в пижаме. Дважды в неделю у них регулярно
возникал по этому поводу спор.
Рудольф потянул носом:
— Скажи мне, Бога ради, где тебя носило? От тебя разит, как от
дикого зверя. Чем ты занимался?
— Ничем, — сказал Том. — Что я могу поделать, если от меня
разит?
Не будь он моим братом, я бы вытряхнул из него все кишки,
подумал Том.
Вот если бы у него сейчас были деньги! Он пошел бы к Алисе, она
живет в доме за вокзалом. Там он, заплатив пять долларов, потерял
свою девственность, и теперь, когда были деньги, наведывался к ней.
Это случилось летом. Он работал на землечерпалке на реке и сказал
отцу, что ему платят десять долларов в неделю, хотя на самом деле
платили больше. А эта девушка по имени Флоренс из Виргинии? На
самом деле она была не девушкой, а крупной смуглой женщиной и
позволила ему навестить ее дважды за те же деньги — пять долларов.
Ему тогда исполнилось четырнадцать, и он был как спелая вишенка,
которую жаль сорвать в одну ночь. Он ничего не сказал Рудольфу. Брат
до сих пор оставался девственником, в этом Том не сомневался. О, его
брат, конечно, был выше секса, или ждал встречи с кинозвездой, а
может, он просто педик? Бог его знает. Однажды Том обо всем ему
скажет в лицо и посмотрит, какое выражение появится у его братца!
Тоже мне сказанул: «дикий зверь»! Ну что ж, если они все о нем такого
мнения, он и станет диким зверем.
Том, закрыв глаза, попытался представить залитое кровью лицо
солдата, стоящего на одном колене на мостовой. Он представил себе
эту картину, но уже не испытал удовольствия.

Его вдруг начала бить дрожь. В комнате было холодно, но он
дрожал не от озноба.
V
Гретхен сидела перед небольшим зеркалом на ее туалетном
столике, прислоненном к стене. Правда, это был не туалетный, а
кухонный стол, она купила его у старьевщика за два доллара и
перекрасила в розовый цвет. На чистом полотенце аккуратно
разложены баночки с косметикой, три маленьких флакончика с
духами, набор инструментов для маникюра и щетка для волос с
серебряной пластинкой наверху, подаренная ей, когда ей исполнилось
восемнадцать лет. Она сидела в старом халатике. Теплая, мягкая
фланель, прикасаясь к ее коже, создавала привычное чувство
домашнего уюта, когда она возвращалась поздно вечером с холодной
улицы. Гретхен набрасывала его перед тем, как забраться в постель,
еще когда была девочкой. И сегодня вечером ей хотелось того же
комфорта.
Она вытерла лицо салфеткой «клинекс». Какая у нее белоснежная
кожа! Она унаследовала ее от матери, и голубые, с фиолетовым
отливом глаза тоже. А от отца — черные прямые жесткие волосы.
«Гретхен, ты очень красивая девушка», — часто говорила ей мать.
Такой же красавицей она была и сама, когда ей было столько же лет,
сколько Гретхен. Она постоянно напоминала дочери следить за собой и
не поддаваться увяданию, как это произошло с ней. Именно слово
«увядание» говорила ей мать. Замужество немедленно приводит к
увяданию. Порча происходит из-за прикосновения к телу девушки
мужчины. Мать, правда, не читала ей никаких нотаций по поводу того,
как вести себя с мужчинами, так как была уверена в целомудрии
дочери (добродетели, так она говорила), но тем не менее использовала
все свое влияние и заставляла дочь носить свободные платья,
скрывающие фигуру. «Зачем самой нарываться на неприятности? —
частенько повторяла мать. — Придет время, и глазом моргнуть не
успеешь, как они на тебя свалятся».
Однажды мать призналась, что в молодости хотела уйти в
монастырь. Вспоминая слова матери, Гретхен всегда чувствовала
острую боль. Ведь у монахинь не бывает дочерей. А она, Гретхен,
живет на белом свете девятнадцать лет, и вот сейчас холодной

мартовской ночью в середине двадцатого столетия сидит перед
зеркалом 
только 
потому, 
что 
матери 
удалось 
избежать
предназначенной ей судьбы.
Но после того, что сегодня вечером случилось с ней, горько
размышляла Гретхен, она и сама, пожалуй, ушла бы в монастырь. Если
бы верила в Бога!
После работы она, как обычно, пошла в военный госпиталь,
расположенный на окраине их городка. Госпиталь был переполнен
солдатами, выздоравливающими от ранений, полученных на войне в
Европе. Гретхен приходила в госпиталь по вечерам, пять раз в неделю,
разносила раненым книги, журналы, угощала жареными пирожками,
читала письма незрячим солдатам, писала письма тем, у кого были
повреждены руки. Она была добровольцем. Ей не платили, но она
была горда, что приносит хоть какую-то пользу своей стране. Ей
нравились ее дежурства. Солдаты были такими покладистыми, такими
послушными, такими благодарными и вели себя как дети. В госпитале
не было похотливых мужских взглядов и приставаний, с чем ей
приходилось сталкиваться ежедневно у себя на работе. Конечно,
некоторые медсестры и девушки-добровольцы не отказывали себе в
легкой интрижке с врачами или легкоранеными офицерами, но Гретхен
очень быстро дала понять, что она не позволит себе ничего подобного.
Чтобы не поддаваться соблазну, Гретхен старалась дежурить в самых
переполненных палатах, где невозможно было оставаться наедине с
раненым больше, чем на несколько секунд. Она всегда была
дружелюбна, никогда не задирала нос и с удовольствием беседовала со
всеми солдатами, но она не допускала и мысли о том, что кто-нибудь
осмелится прикоснуться к ней. Она, конечно, иногда целовалась с
мальчиками — на вечеринках, в машинах после танцев, но их
неуклюжие объятия казались ей абсолютно бессмысленными,
негигиеничными и даже смешными.
Она никогда не проявляла особого интереса к парням в школе и
открыто презирала девчонок, сходивших с ума по знаменитым
футболистам, национальным героям и тем ребятам, у которых были
свои автомобили. Все это она считала глупостью. Правда, иногда она
задумывалась об одном человеке, об учителе английского, мистере
Поллаке, для нее уже старика, с седой взъерошенной копной волос,
которому было лет пятьдесят. У него был низкий, как у истинного

джентльмена, голос, и он любил вслух читать в классе Шекспира:
«Завтра, завтра, завтра, — а дни ползут, и вот уже в книге жизни
читаем мы последний слог…»
[4]
. Она представляла себя в его
объятиях, представляла, как он, этот поэтически настроенный,
печальный человек, нежно ее ласкает. Но он был женат, и у него была
дочь, ее ровесница. Кроме того, он никогда не помнил имен своих
учеников и учениц. Ну, это ее девичьи грезы… И она постаралась
забыть о них.
Гретхен не сомневалась, с ней непременно произойдет что-то по-
настоящему великое, необычное, но только не в этот год и не в этом
заштатном городке. Уж в этом она была целиком уверена.
Когда Гретхен шла по коридорам госпиталя в сером халате, она
чувствовала себя нужной и незаменимой, и, как мать, она в меру своих
возможностей старалась восполнить хотя бы частично то, что эти
мужественные, страдающие от ран солдаты утратили ради
благополучия своей родины.
Свет в палатах был пригашен, и все раненые должны бы лежать в
своих кроватях. Гретхен, как обычно, подошла к койке молодого
солдата по имени Тэлбот Хьюз, чтобы сказать ему несколько
ободряющих слов. Он был ранен в горло и не мог говорить. И он был
моложе всех в палате и больше других вызывал к себе жалость.
Гретхен хотелось верить, что прикосновения ее руки, улыбка,
несколько слов, даже пожелания «спокойной ночи» достаточно, чтобы
сделать долгие часы до рассвета менее болезненными для этого совсем
еще мальчишки, раненого. Она прошла в общий зал — комнату
отдыха, где раненые читали или писали письма, играли в карты или
шашки, слушали проигрыватель, аккуратно разложила журналы на
столе, убрала шахматную доску, сложила шашки в коробку, выбросила
в мусорное ведро две бутылки из-под кока-колы.
Ей нравились эти поздние вечера. Она чувствовала себя настоящей
хозяйкой, и она понимала, что в этот вечерний час молодые ребята
спят на своих госпитальных койках во всех палатах главного корпуса,
в теплом и уютном блоке. Молодые ребята, которые избежали смерти и
покончили, хотя бы временно, с этой ужасной войной, молодые ребята,
которые тихо выздоравливают здесь, стараясь позабыть, позабыть
навсегда о своих страхах, о предсмертных агониях умирающих

товарищей, молодые ребята, для которых каждый день пребывания
здесь приближал их к миру и родному дому.
Прожив всю свою жизнь в тесноте с родителями, она ценила этот
общий зал, окрашенный в приятный для глаз зеленоватый цвет, с
удобными стульями, он давал Гретхен чувство, что она хозяйка
собственного элегантного дома и наводит в нем порядок после веселой
вечеринки, когда все гости разошлись по домам. Она, мурлыча что-то
себе под нос, заканчивала наводить порядок и уже собиралась
выключить свет, когда в зал, прихрамывая, вошел высокий молодой
негр в темно-бордовом халате, надетом поверх пижамы.
— Добрый вечер, мисс Джордах, — вежливо поздоровался он с
ней. Его звали Арнольд. Он уже давно лечился в госпитале, и Гретхен
хорошо его знала. В их блоке находилось только два негра, обычно они
постоянно были вместе, и впервые она увидела Арнольда одного. Она
всегда с особой симпатией относилась к Арнольду. Он воевал во
Франции. Ему раздробило ногу, когда немецкий снаряд угодил в его
грузовик. Он был родом из Сент-Луиса, он рассказал, что закончил
среднюю школу, что у него в семье одиннадцать братьев и сестер.
Арнольд много читал и всегда при чтении надевал очки. У нее
сложилось впечатление, что он читал все подряд, без разбора:
комиксы, журналы, пьесы Шекспира. Она же считала, что он очень
начитанный и созрел для хорошей литературы. У Арнольда был вид
«книжного червя» — блестящего, одинокого студента-африканца, с
армейскими незатейливыми очками на носу. Иногда она приносила
хорошие книги из дома, из библиотеки брата Рудольфа или из
городской 
публичной 
библиотеки. 
Арнольд 
быстро, 
почти
молниеносно их прочитывал и всегда возвращал в срок, точно в таком
же опрятном состоянии, в каком и получил от нее, но никогда не
высказывал своего мнения о прочитанном.
Гретхен казалось, что он молчит из скромности, ему не хотелось
показывать себя интеллектуалом перед другими солдатами. Она сама
много читала, но вот уже два года руководствовалась в своих
литературных вкусах мнением учителя-католика мистера Поллака.
Поэтому в последнее время она приносила ему такие различные по
жанрам книги: «Тэсс из рода Д'Эрбервиллей», поэмы Эдны Сент-
Винсент Миллей, Руперта Брука и «По эту сторону рая» Скотта
Фитцджералда.

Увидев его, она приветливо улыбнулась.
— Добрый вечер, Арнольд! Вам что-нибудь нужно?
— Н-нет. Просто брожу по госпиталю. Заснуть не могу. Увидел у
вас свет и подумал: почему бы не навестить очаровательную
маленькую мисс Джордах, убить время. — Он улыбнулся. Какие у него
белоснежные ровные зубы. В отличие от других раненых, которые
называли ее по имени: «Гретхен», Арнольд всегда звал ее по фамилии.
У него был акцент типичного сельского фермера из штата Алабамы.
Гретхен знала: чтобы спасти от ампутации его ногу, Арнольду сделали
две или три операции, и она была уверена, что глубокие морщины
вокруг рта — следствие мучительных страданий. Высокий, очень
изможденный и очень черный человек в просторном халате.
— Я собралась уходить и хотела выключить свет, — сказала
Гретхен. Следующий автобус отходил минут через пятнадцать, и она
не хотела его пропустить.
Оттолкнувшись здоровой ногой, Арнольд подскочил и сел на стол.
— Вам никогда не понять, какое удовольствие испытывает человек,
когда, посмотрев вниз, видит две здоровые ноги, — сказал Арнольд. —
Идите, идите, мисс Джордах, наверняка какой-нибудь молодой человек
ждет вас возле госпиталя, и я не хочу, чтобы вы опоздали к нему на
свидание из-за меня. Не надо его расстраивать напрасно!
— Никто меня не ждет, — ответила Гретхен. Ей стало стыдно за то,
что хотела выпроводить этого парня, чтобы успеть к автобусу. — Нет, я
никуда не спешу.
Арнольд, вытащив из кармана пачку сигарет, предложил ей
закурить.
— Нет, благодарю вас, — покачала она головой. — Я не курю.
Он твердой, не дрожащей рукой зажег сигарету и, глядя на
струящийся дымок, сузил глаза. Движения у него были медленные,
выверенные. До призыва в армию, учась в школе в Сент-Луисе, он
играл в футбол.
— Вот, — рассказывал он ей, — в одно мгновение здоровый
спортсмен превратился в калеку. — Арнольд похлопал ладонью по
столу рядом с собой. — Садитесь, мисс Джордах, посидите немного
рядом со мной. Вы наверняка устали — весь вечер на ногах.
— Не беспокойтесь. На работе я целый день сижу. — Но она все же
села на стол рядом с ним, только чтобы он не подумал, что она

торопится уйти домой.
— У вас такие красивые ноги, — сказал Арнольд.
Гретхен посмотрела на свои дешевые коричневые туфли на низком
каблуке.
— Вполне нормальные, — скромно сказала она. Но в душе Гретхен
считала, что у нее действительно очень красивые ноги, узкие, не
длинные, с тонкими стройными лодыжками.
— В армии я стал настоящим экспертом по ногам, — сказал
Арнольд таким тоном и так естественно, как другой сказал бы: «В
армии я научился чинить радиоаппаратуру»; или: «В армии я узнал все
о карточных играх». В его голосе не было никакого сострадания к себе,
и Гретхен стало жалко этого неуклюжего, тихого парня.
— У вас все будет в порядке, — поспешно сказала она ему. —
Медсестры говорили, что врачи сотворили чудо с вашей ногой.
— Да, — фыркнул Арнольд. — Прошу вас, ни с кем не спорьте по
поводу того, что старик Арнольд в скором времени многого добьется.
— Сколько вам лет, Арнольд?
— Двадцать два. А вам?
— Девятнадцать.
— Прекрасный возраст, — широко улыбнулся он.
— Да, вы правы! Если бы не война!
— А я не жалуюсь, — сказал он, затягиваясь сигаретой. —
Благодаря войне я уехал из Сент-Луиса. Эта война сделала из меня
настоящего мужчину. — В его голосе явно звучала скрытая
насмешка. — Я уже больше не глупый деревенский парень. Теперь мне
известны правила взрослой игры. Я повидал множество интересных
мест, познакомился с многими интересными людьми. Вы бывали в
Корнуолле, мисс Джордах?
— Это в Англии? Нет, не приходилось.
— Джордах… — задумчиво произнес Арнольд. — Ваша семья из
этих мест?
— Нет. Из Германии. Мой отец родом из Германии. Во время
Первой мировой войны он служил в немецкой армии. Его, как и вас,
ранило в ногу.
— Ну и как, врачи отремонтировали его? — фыркнул Арнольд. —
Ваш отец бегает?

— Он немного прихрамывает, — осторожно сказала Гретхен, чтобы
не задеть чувства Арнольда. — Но хромота, кажется, ему почти совсем
не мешает, — поспешно добавила она.
— Да, Корнуолл, — Арнольд, сидя на столе, задумчиво
раскачивался взад и вперед. Казалось, ему уже давно надоели все эти
разговоры о раненых, о войнах. — Там, в Англии, растут пальмы, в
этих маленьких старинных городках, по сравнению с которыми Сент-
Луис выглядит так, словно его построили только позавчера. Там —
большие, широкие пляжи. Да, да, Англия, одним словом. Какие
приятные там люди. Гостеприимные. Приглашают к себе домой на
воскресный обед. Они на самом деле удивляли меня. Мне всегда
казалось, что англичане спесивы, высокомерны. Таково было обычное
мнение в тех кругах, в которых мне приходилось общаться в Сент-
Луисе, когда я там жил.
Гретхен чувствовала, что он над ней подшучивает, правда,
беззлобно, с легкой иронией, проскальзывавшей в его вежливых
фразах.
— Люди должны больше узнавать друг о друге, — сказала она
твердо, но ей не понравилось то, что она сказала. Она сама себе
показалась напыщенной, но Гретхен тут же быстро избавилась от этого
неприятного чувства. Она вдруг осознала, что ее беспокоит и
тревожит, заставляет защищаться — его мягкий, с южноамериканским
акцентом, лениво звучащий голос.
— Конечно, должны, — согласился он с ней. — Конечно. — Он,
опершись на руки, повернулся к ней лицом. — Ну что, например, я
должен узнать о вас, мисс Джордах?
— Обо мне? — от удивления она тихо рассмеялась. — Ничего. Кто
я такая? Всего лишь девушка-секретарша в маленьком офисе, в
маленьком городке, которая нигде, кроме своего городка, не бывала и
которая вряд ли куда-то уедет из этого городка.
— Нет, я с вами не согласен, мисс Джордах, — серьезным тоном
возразил Арнольд. — Я с вами категорически не согласен. Я видел
много девушек. Но впервые вижу девушку, которую ждет большое
будущее. Вас ждет большое будущее. У вас есть особый стиль
поведения, самообладание. Могу поспорить, половина лечащихся
здесь парней не раздумывая предложили бы вам руку и сердце, если
бы вы только подали знак, намек, что одобряете их поведение.

— Пока я не собираюсь замуж.
— Конечно нет, о чем разговор, — кивнув, спокойно отозвался
Арнольд. — Какой смысл спешить? Но такой красивой девушке не
надо быть затворницей. — Он загасил сигарету в пепельнице на столе,
полез в карман своего халата, вытащил другую из пачки, но не
зажег. — В Корнуолле у меня была девушка. Мы с ней встречались
целых три месяца, — сказал он. — Самая красивая, самая веселая,
самая любящая девушка, о которой только может мечтать любой
мужчина. Она, правда, была замужем, но нас это не тревожило. Ее муж
еще в 1939 году уехал в Африку, и, по-моему, она даже забыла, как он
выглядит. Мы вместе ходили в пабы, и, когда я получал
увольнительную, она готовила дома для меня обед, а потом мы
страстно занимались любовью, чувствуя себя так, будто мы — Адам и
Ева в райском саду. — Он помолчал, задумчиво разглядывая белый
потолок большой пустой комнаты. — Там, в Корнуолле, я стал
человеком, — продолжал он. — Да, армия действительно сделала из
меня мужчину, из меня, маленького неприметного Арнольда Симмса
из Сент-Луиса, но увы, наступил тот печальный день, когда наша часть
получила приказ отправиться на фронт. — Он замолчал, по-видимому
вспоминая тот маленький уютный курортный городок с пальмами,
веселую, жизнерадостную, нежную девушку, забывшую про своего
мужа.
Гретхен сидела молча, стараясь не двигаться. Она всегда приходила
в смущение, когда говорили о сексе в ее присутствии. И не потому, что
она до сих пор девственница, это, так сказать, ее добровольный выбор,
и выбор сознательный, ее смущала неспособность без смущения
воспринимать секс и все, что связано с интимными делами, даже во
время разговоров в кругу своих знакомых девушек. Пытаясь
разобраться в причинах такой реакции, Гретхен поняла, что в таком ее
отношении к сексу виноваты прежде всего родители. Их спальню от ее
комнаты отделял лишь узкий коридорчик. В пять утра она слышала
медленные, грузные шаги отца, медленно поднимающегося по
лестнице, его низкий, охрипший пропитый голос, его уговоры,
протесты и жалобное стенание ерзавшей по кровати матери, а потом
шумную возню. Отец силой добивался своего. А утром невыносимо
было смотреть на мать, на непроницаемое лицо-маску мученицы.

И вот сегодня, поздно вечером, в этом уснувшем госпитальном
корпусе Гретхен впервые говорила о сексе с посторонним мужчиной,
чего она никогда прежде себе не позволяла ни с одним человеком. Ее
насильно, против ее воли, превращали в свидетели полового акта,
пусть даже призрачного, но все равно полового акта, который она
всегда стремилась вытеснить из своего сознания. Адам и Ева в раю.
Два сплетенных человеческих тела: белое и черное. Она не хотела
думать об этом, но ничего не могла с собою поделать. Но в
откровенности этого парня был заложен определенный тайный смысл,
определенная цель, ее никак нельзя было принять за ностальгические,
навеянные ночью воспоминания солдата, вернувшегося с войны. Нет, в
этом мелодичном, плавном шепоте была скрыта какая-то цель. Она
догадывалась, что такой целью является она, Гретхен, но она гнала от
себя эту мысль.
— После ранения я написал ей письмо, — продолжал Арнольд. —
Но ответа не получил. Может, вернулся муж. И вот с тех пор я не был
близок ни с одной женщиной. Я ведь был ранен в самом начале войны
и с тех пор лежу в госпитале. Впервые я вышел из него погулять в
прошлую субботу. Нам с Биллом дали увольнительную на весь
день… — (Билл был его приятелем, вторым чернокожим американцем
в их палате.) — Но что делать двум цветным парням в этой долине?
Это вам не Корнуолл, можете мне поверить. Подумать только,
направить меня в единственный, наверное, в Соединенных Штатах
госпиталь, расположенный в городке, в котором нет ни одного
цветного! Мы выпили по паре кружек пива на рынке, проехали на
автобусе до речной пристани — нам сказали, что в верхней части
городка живет негритянская семья. Но там никакой семьи не
оказалось, кроме старика негра из Южной Каролины, который живет
один в доме у самой реки, а вся его семья давно оттуда уехала, и,
скорее всего, он давно позабыл об их существовании. Мы угостили его
пивом, наговорили всякой чуши о наших великих подвигах на войне,
как мы там храбро сражались, и пообещали приехать на рыбалку, когда
получим увольнительную.
— Скоро вас выпишут из госпиталя, вы вернетесь домой и
обязательно встретите красивую девушку и снова будете счастливы,
как тогда, в Корнуолле. Я уверена в этом, — сказала Гретхен,
посмотрев на часы. Она вдруг почувствовала, что говорит фальшиво,

неискренне, каким-то чужим голосом, и ей стало стыдно. Но ей надо
как можно скорее уходить отсюда.
— Уже очень поздно, Арнольд. Я с удовольствием поболтала с
вами, но мне пора… — Она хотела встать, но он крепко сжал ее руку.
— Еще совсем не поздно, мисс Джордах, — сказал Арнольд. —
Если быть откровенным, я давно ждал подходящего случая, чтобы
поговорить с вами наедине.
— Арнольд, я опаздываю на автобус. Я…
— Мы с Биллом часто говорим о вас. — Арнольд не выпускал ее
руки. — И мы решили, в следующую субботу, когда пойдем в
увольнительную, пригласить вас погулять вместе с нами и немного
развлечься.
— Вы с вашим другом очень любезны, — сухо сказала Гретхен. И
этот тон ей давался с трудом. — Но по субботам обычно я ужасно
занята.
— Мы, конечно, понимаем, что в этом городе девушке неприлично
показываться в компании двух чернокожих, — продолжал Арнольд
своим ровным тоном, в котором не было ни угрозы, ни злости, — люди
здесь к этому не привыкли, к тому же мы простые солдаты…
— Все это не имеет никакого отношения…
— Садитесь на рейс двенадцать тридцать на автобус, следующий
до пристани, — продолжал Арнольд, словно и не заметил ее
протестов. — Мы приедем туда раньше, дадим старику пять долларов,
пусть купит себе бутылку и сходит в кино. Мы привезем что-нибудь
вкусненького и приготовим обед для нас троих. С трамвайной
остановки повернете налево, пройдете прямо по дороге четверть мили,
к самой реке, и увидите дом старика — он один стоит на берегу. Там
нет ни души. Никто нам не помешает. Мы прекрасно проведем время.
— Я спешу домой, Арнольд, — громко сказала Гретхен. Она знала,
что не закричит, не позовет на помощь, это сделать ей не позволит
стыд, но она должна убедить его, что закричит, что способна позвать
на помощь.
— Вкусная еда, пара стаканчиков легкого вина, — улыбаясь,
продолжал нашептывать Арнольд, не выпуская ее руки. — Мы ведь
так давно не были дома, мисс Джордах, не забывайте…
— Я сейчас закричу, — с трудом проговорила Гретхен. Как он себе
такое позволяет? Такой вежливый, такой дружелюбный, и вдруг… Она

презирала себя за неумение разбираться в людях.
— Мы такого высокого мнения о вас, мисс Джордах, — Билл и я. С
того самого дня, когда я впервые вас увидел, я больше ни о ком другом
и не могу думать. Билл говорит, что испытывает точно такие же
чувства…
— По-моему, вы оба сошли с ума. Я доложу обо всем
полковнику. — Гретхен хотела освободить руку, но не смогла. К тому
же, если кто-нибудь сейчас случайно заглянет в зал и увидит ее
сидящую на столе с Арнольдом, придется давать объяснения, и это
объяснение будет не из приятных.
— Так вот, — так же невозмутимо продолжал Арнольд. — Мы с
Биллом очень высокого мнения о вас, и мы готовы заплатить вам за
этот день. За время службы у нас накопились деньги, и у меня, и у
Билла, к тому же мне постоянно везло в игре в кости. Слушайте меня
внимательно, мисс Джордах. У нас на двоих — восемьсот долларов, и
мы готовы их вам заплатить. Всего за один денек, проведенный вместе
с нами в доме на берегу реки… — Он отпустил ее руку и соскочил со
стола, удачно приземлившись на здоровую ногу. Он прихрамывая
пошел к двери, и его крупная фигура казалась такой неуклюжей в этом
темном, с развевающимися полами бордовом халате. — Не нужно
сейчас говорить ни «да», ни «нет», мисс Джордах, — с прежней
вежливостью сказал он. — Подумайте хорошенько. До субботы еще
два дня. Мы будем на пристани с одиннадцати утра. Приезжайте в
любое время, как только освободитесь от домашних дел. Мы будем
ждать. — Прихрамывая, он дошел до двери, стараясь идти прямо, не
придерживаясь за стену, и вышел из зала.
Гретхен сидела в оцепенении. До нее доносился приглушенный гул
машины. Раньше она как-то не прислушивалась к уличному шуму.
Потом дотронулась рукой до локтя, за который еще совсем недавно ее
крепко держал Арнольд. Потом соскочила со стола, машинально
выключила свет, чтобы никто, случайно заглянув в зал, не увидел ее
покрасневшего от стыда лица. Прислонилась к стене, постояла,
поднесла к пылающим щекам ладони, словно пытаясь спрятать
румянец от постороннего взгляда. Потом торопливо прошла в
раздевалку, переоделась и бегом направилась к автобусной остановке.

Гретхен сидела перед туалетным столиком, вытирая остатки
дневного крема с бледной, в прожилках, тонкой кожи лица под
распухшими глазами. Перед ней выстроились баночки и флаконы с
названиями законодателей моды и красоты от Вулворта, «Хейзл
Бишоп», Коти. «Мы страстно занимались с ней любовью, как будто мы
Адам и Ева в райском саду», — стучало у нее в голове.
Нет, нельзя об этом думать. Нельзя! Она завтра же зайдет к
полковнику и попросит перевести ее на дежурства в другой блок
госпиталя. Сюда она просто не может вернуться.
Она встала, сбросила с себя халат и несколько секунд стояла
обнаженная, разглядывая себя в мягком свете настольной лампы. В
зеркале отражались ее высокие, полные, белые, как сметана, груди, а
розовые соски бесстыдно торчали вперед. Внизу — темный, таящий в
себе опасность пушистый треугольник, ясно очерченный внутренними
краями ее бледноватых пышных бедер.
Что же мне делать, что мне делать? — лихорадочно думала она.
Надев ночную рубашку, она выключила свет и легла в холодную
постель. Оставалось только надеяться, что сегодня ночью отец не
предпримет свою атаку на мать. Слишком много для одной ночи. Она
этого не вынесет.
Каждые полчаса автобус отправлялся по маршруту до Олбани. В
субботу в нем будет полно солдат, получивших увольнительные на
уик-энд. Целые толпы веселых молодых людей. Вот она покупает себе
билет на конечной остановке, садится, поворачивается к окну и
всматривается в далекую серую реку, вот она выходит на остановке у
пристани, стоит там одна, перед заправочной станцией; под ее
высокими каблуками шуршит гравий на неровной дороге, от нее
пахнет духами, вот она идет, вот заброшенный, небеленый каркасный
домик на берегу реки, вот она видит двух чернокожих со стаканами в
руках; они молча смотрят на нее, как палачи на жертву, ожидают ее,
эти две фигуры фатума, они, уверенные в себе, даже не поднимаются
ей навстречу, а их позорная плата лежит в карманах; они ждут ее,
заранее зная, что она придет, придет непременно, чтобы отдаться им,
чтобы удовлетворить свое любопытство и похоть, заранее зная, что
они будут заниматься с ней сексом одновременно и вдвоем.
Вытащив из-под головы подушку, она засунула ее между ног,
затолкав поглубже ударами кулаков.

жүктеу/скачать 4,7 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: