ЛЮБОВНАЯ ИСТОРИЯ: ФИНАЛ 1978-1979

А тем временем в Дареме, Северная Каролина, Ли предприняла реши­тельные шаги. Она окончательно разорвала свои отношения с бывшим воз­любленным.

Прошлым летом Джеральду наконец-то удалось убедить Ларри продать ему ферму, которую они так долго арендовали. Ферма стояла пустой на протяжении последних трех лет. Джеральд перевез туда свои вещи и всту­пил в права собственности, хотя сделка все еще не была оформлена юриди­чески. В апреле 1978 года Джеральд отправился в Лангедок со своим лич­ным помощником, Джоном Хартли, чтобы закончить очередную книгу — сборник веселых историй под названием «Пикник и прочие безобразия».

Ферма называлась «Мазе», но чаще ее называли просто Мас. Это был каменный деревенский дом, покрытый белой штукатуркой, укрывшийся между лесистых холмов. Вокруг дома свободно росли дикие травы — шал­фей, тимьян и дикая лаванда. Проселочная дорога приводила к каменной лестнице, которая заканчивалась на открытой террасе. Слева стоял скром­ный домик. Несколько лет спустя Джеральд перепланировал дом, но до этого он состоял из маленькой, с низкими потолками гостиной с камином. Слева находилась спальня, а справа крохотная столовая, откуда можно было попасть на удобную кухню. В задней стороне дома было еще три маленькие комнатки. Именно здесь Ларри написал лучшие страницы «Алек­сандрийского квартета». Здесь Джеральд и Джеки провели несколько заме­чательных лет, когда Джеральд работал над своими книгами и телевизион­ными сценариями, не отвлекаясь на повседневные заботы, связанные с зоопарком.

Джеральд очень любил это место. Ему, как и Ларри, жизнь в Лангедоке напоминала детство, проведенное на Корфу. Ларри вообще считал Ланге­док Аттикой. Южная Франция имела два существенных преимущества — сюда было гораздо легче добраться, а местная кухня была еще лучше, чем греческая. Джеки никогда не любила эту ферму, к тому же они с Ларри были не стишком близки. Но Джеральд надеялся, что Ли не только полю­бит этот дом, но сумеет здесь полюбить и его. Он писал ей:
«Мой бедный маленький домик пришел в полное запустение. Те, кто поселился в нем после меня, совершенно о нем не заботились. Сейчас он напоминает мне бедного сироту, которого никто не любит. Мы с Джоном и Арлетт (приходящая экономка, живущая в соседней деревушке) при­нялись за работу. С помощью полироли, щеток и швабр отмыли все до зер­кального блеска. Сейчас в камине потрескивают сосновые поленья. Огонь отбрасывает теплые отблески на наши щеки и заставляет радостно заго­раться глаза. Как я тебе уже говорил, дому нужен, фигурально выражаясь, новый наряд. Я перекрасил нашу ванную и спальню, маленькую гостиную, кладовку и кухню. Потом я переделал винный погреб. Теперь у нас есть за­мечательное место, чтобы посидеть (летом мы и жили, и обедали именно там). Осталось его только перекрасить и устроить в нем бассейн. Слово «бассейн» звучит очень сильно, но здесь действительно есть бассейн, доста­точно большой, чтобы нырнуть, сделать несколько гребков и охладиться от палящего солнца.

Сегодня я первый день на диете. Уже двенадцать часов, а я всего лишь выпил стакан апельсинового сока и две чашки кофе. Как я хочу быть стройным!

Теперь я с тобой прощаюсь. Я люблю тебя, я хочу тебя, я скучаю без тебя. Ты мне нужна. Единственная радость, которую я нахожу в пребыва­нии здесь, в том, что я делаю все это для тебя.

Береги себя,

Дж.».
В Ниме, ближайшем к ферме городке, Джеральд заказал мебель и дру­гие домашние принадлежности, в том числе и огромную двуспальную кро­вать. Он подробно описывал все свои действия Ли, приложив даже буклет мебельной фирмы.
«Пустой Мазе, Холодная улица, Надежда, округ Любви 27 апреля 1978
Дорогая Макджордж,
спешно отправляю тебе цветные фотографии того, чем можно заниматься на нашей новой кровати. Бог мой! Разум мутится. Пожалуйста, внима­тельно прочитай инструкции. Не хочу, чтобы в последний момент ты вы­глядела невеждой. Если кровать в течение года развалится (так мне без тени улыбки заявили в магазине), мы можем получить новую.

Я очень одинок и мечтаю только о том, чтобы ты и эта чертова кровать побыстрее прибыли сюда, чтобы ты лежала на ней, а я мог войти в комна­ту, скользнуть под одеяло и...

Я люблю тебя (и в постели и вне ее).

Дж.».
Брачное ложе было заказано и оплачено. Теперь Джеральд начал ду­мать о свадьбе. Он уже познакомился с родителями Ли, Хэлом и Харриет Макджордж, и получил письмо от ее матери, в котором она приглашала его в Мемфис. Время отъезда приближалось. Джеральд очень надеялся на то, что будущий пятидесятитрехлетний зять понравится родителям Ли. Он собирался прибыть в Штаты в середине мая. Ли одобрила его планы. В конце апреля она писала Джеральду из Университета Дьюка:

С любовью,

Ли».
2 мая Джеральд пишет Ли:
«Как бы я хотел быть там с тобой и всегда!

Любимая моя Макджордж, сегодня наконец-то вышло солнце после двух дней проливного дождя. Небо прояснилось, и все в мире прекрасно за исключением того, что тебя здесь нет. Утром ездил на рынок. Мне ужасно хочется тебе все это показать: здесь просто великолепно. Рынок настолько прекрасен, что ты прибавишь пару фунтов, просто прогулявшись по нему и усладившись зрелищем этих экзотических продуктов. Знаешь ли ты, что во Франции существует пятьсот сортов сыра? Подумать только, что я по­пробовал всего лишь тридцать пять! Ох, Макджордж, я собираюсь раскор­мить тебя, как страсбургскую гусыню, потому что я не хочу, чтобы ты опускала ноги на пол. Может быть, я просто прикую тебя к кровати. Или нас обоих. А может быть, мы с тобой и парочкой головок сыра заберемся в постель и запрем дверь. Надеюсь, ты внимательно ознакомилась с инст­рукцией к кровати. ВАЖНОЕ ЗАМЕЧАНИЕ: не вздумай практиковаться в этом с кем-нибудь, кроме меня. Я не буду возражать, если ты окажешься не слишком опытной».

«Патио, где мы летом и живем, и обедаем, затеняется виноградом, рас­кинувшимся на бамбуковых опорах. Полые стебли бамбука ужасно при­влекают самых глупых, но и самых красивых насекомых — пчел-плотни­ков. Они жужжат вокруг меня, исследуют бамбуковые опоры, спаривают­ся в воздухе (довольно безвкусный способ!) и всячески готовятся к тому великому моменту, когда можно будет устроить гнездо в бамбуке.

Прилетели первые удоды. Они внимательно обследовали холм за на­шим домом, где обычно гнездятся. Кукушки тоже прилетели, и теперь весьма соблазнительно кукуют в долине. Смешно, но все остальные птицы замолкают, как только заслышат кукушек. Даже соловей и тот умолкает на мгновение. Если бы ты слышала местных соловьев, то поняла бы, что они готовы весь день и всю ночь заливаться, как безумная поп-группа. Но должен признать, что обстановка здесь весьма романтичная. Вчера было такое полнолуние, что можно было читать при свете луны. А вокруг дома заливались не меньше четырех соловьев...

Дорогая Макджордж, мне пора заканчивать это письмо, которое и так уже по своим размерам приближается к Библии. Тебе это кажется глу­пым? Детским? Смешным? Да, я такой. Скоро я буду в Америке, и ты пе­рестанешь быть для меня всего лишь голосом на другом конце телефонного провода. Пока я не прилетел, мучаясь от любви и морской болезни, хочу, чтобы ты подумала: если ты не дашь мне окончательного положительного ответа, я просто сойду с ума».

После 7 мая Джеральд вернулся на Джерси. Его уже ждала телеграм­ма: «Добро пожаловать домой Юпитер Встречу тебя через десять дней Твоя обезьянка». Через пару недель Джеральд вылетел в Штаты, встретился в Дареме с Ли и вместе с ней отправился в Мемфис к ее родителям. Родите­ли Ли уже успели смириться со столь необычным выбором своей дочери. Они видели фотографию Джеральда и даже прочли его книги. Но все рав­но, по возрасту он был гораздо ближе к ним, чем к их дочери.

В Мемфисе Джеральд изо всех сил старался быть обаятельным — скромным, почтительным, вежливым, внимательным, добрым. Его анг­лийский акцент, ирландское обаяние, греческие манеры и космополитиче­ская жизнь были способны очаровать кого угодно. Устоять перед ним было невозможно. Разница в возрасте его не беспокоит, заявил он родителям Ли, вот разве что разница культур... Но он глубоко любит их дочь и, чтобы это доказать (с этими словами он полез в карман), он хочет подарить ей это обручальное кольцо с жемчугом и гранатами, специально для нее зака­занное в Индии. Теперь Ли была обручена. Настало время поговорить о свадьбе. Они хотят устроить пышную свадьбу и небольшой прием или на­оборот, шумную вечеринку и скромную свадьбу? Первый вариант обойдет­ся дешевле, так как гостей можно будет принять дома. Второй потребует больших расходов, но зато связан с меньшими хлопотами. Все закрути­лось. Все было очень торжественно и весело.

Сладостное путешествие с Ли по южной Франции доставило удовольст­вие обоим, хотя и по-разному, как писал Джеральд в письме своей сестре Маргарет:

основателя и президента

Фонда исследований сексуального поведения бельянок (белок и обезьянок)
Моя дорогая,
я без тебя вот уже два дня и чертовски скучаю. Было очень приятно вер­нуться на Джерси и увидеть всех, кто там родился. Но, дорогая, здесь так пусто без тебя... Я никогда не понимал, как много значит для меня не толь­ко твое присутствие, но даже звук твоего прекрасного голоса. Если бы я мог поговорить с Данте, я бы посоветовал ему добавить еще одну пытку в его «Ад» — обходиться без Макджордж. Меня словно лишили всех чувств, оставив одну только боль. Просыпаться утром и не видеть рядом с собой твоего восхитительного лица, не иметь возможности прижать тебя к себе — все это причиняет мне физическую боль и погружает меня в глу­бочайшую печаль... Не могу передать, какое удовольствие доставило мне наше пребывание во Франции, как сладко было изо дня в день видеть тебя, видеть твою радость, представлять себе, что мы уже женаты...

Ты стала для меня всем и останешься всем до последнего моего дня. Если бы я потерял тебя сейчас — не важно, по какой причине, — то жизнь потеряла бы для меня всякий смысл. Я говорю тебе все это, чтобы ты по­пыталась понять мое безумное поведение — ты ведь так добра и разумна. Знаю, жить со мной нелегко, порой даже очень тяжело, тебе будет на что жаловаться. Но надеюсь, моя глубокая любовь к тебе в сочетании с други­ми, более материальными преимуществами сможет перевесить мои недос­татки. Должен предупредить тебя, что я не оставлю камня на камне, пытаясь исполнить безумную по своей сложности задачу и заставить тебя полю­бить меня. Я преисполнен решимости!

А теперь расскажу тебе о зоопарке. Он просто великолепен. Клетка для розовых голубей получилась замечательной, и птицам она понравилась. Они очень красивы, особенно в лучах восходящего солнца, но так глупы, что не заслуживают выживания. А как приятно было войти в павильон рептилий и увидеть маленьких черепашек (и новые яйца!) и крохотных сцинков Телфэйра... Потом мы отправились посмотреть на летучих мы­шей. Дорогая, как прекрасно устроили мы павильон ночных животных! Я чувствовал себя настоящим триумфатором, когда видел всех этих дете­нышей, которые летали вокруг меня, пищали и резвились. Я словно увидел всех их на воле. Сейчас у нас достаточно гекконов Гюнтера и сцинков Тел­фэйра, чтобы мы могли расселить их повсюду (даже в Бронксе!). Очень скоро количество крыланов тоже будет достаточным. Хорошо размножа­ются и розовые голуби. Кто сказал, что разведение диких животных в не­воле не имеет будущего???? Кто сказал, что Даррелл — идиот???? Кто сказал, что у него ничего не выйдет?????? Надо признаться, что так гово­рили многие. Хи-хи-хи!

А теперь самые приятные новости: мы собираемся возвратить первый вид в среду естественного обитания. Как ты знаешь, лысый ибис в Средние века был широко распространен в Европе. Теперь мы можем выпустить наших птиц на волю. Нас часто спрашивают, какой вид мы вернули в при­роду, и мы были вынуждены честно отвечать: «Никакой». Но теперь, я на­деюсь, нас ждет триумфальный успех, и лысый ибис после пятисот лет от­сутствия снова поселится в Европе».

Джеральд начал сосредоточенно обдумывать свой брак. Ли должна была стать не только его женой, но и взять на себя серьезные обязанности в Фонде. Она как никто подходила для этой роли. Обо всем этом он напи­сал ей в письме, датированном 21 толя:

Ты знаешь, как я скучаю без тебя. Наша постель по размерам прибли­жается к Сахаре, но холодно в ней, как в ледяных просторах Арктики. Мне нужен телескоп, чтобы увидеть другой ее край, но смотреть не имеет ника­кого смысла — ведь все равно тебя здесь нет. Я не смогу увидеть твое пре­красное лицо, твои голубые глаза, изгиб твоих восхитительных губ, твои темные волосы, твои ушки, похожие на маленькие съедобные розовые гри­бы. Это только поверх одеяла. А под ним я не вижу твоего прекрасного тела, твоих длинных ног и изящных ступней, твоих изумительных рук... Поскольку нет смысла продолжать разыскивать тебя в постели, я повора­чиваюсь и смотрю на твое соблазнительное личико, улыбающееся мне с фотографии, которая стоит на столике у изголовья.

Я очень сильно люблю тебя. Без тебя я ужасно одинок. Днем еще ниче­го (довольно плохо, но не слишком плохо), потому что у меня масса дел и я постоянно занят. Но когда наступает вечер и я остаюсь один на один с ду­рацким телевизором, то начинаю вспоминать наши вечера в Мазе... Пом­нишь, как мы сидели у камина, пили вино, пели и болтали? При этих вос­поминаниях меня пронзает боль. Я выключаю телевизор и включаю проиг­рыватель — слушаю нашу любимую музыку («Канон» Пахебеля и записи Хаджидакиса). Я включаю проигрыватель на полную громкость (навер­ное, служители считают, что я свихнулся), а потом отправляюсь спать. Я не могу уснуть. Я поднимаюсь, принимаю таблетку, но это чертово ле­карство никак не начинает действовать. Я зажигаю свет и вижу тебя, как ты улыбаешься мне со столика у изголовья кровати. Я принимаю еще одну таблетку и начинаю читать какую-нибудь идиотскую книгу, пока она не подействует. Иногда по ночам, когда мне не удается заснуть, я погружаюсь в черные мысли (к счастью, они длятся всего лишь мгновение). Тогда я ду­маю, что лучше было бы мне никогда тебя не встречать или хотя бы не влюбляться в тебя. Почему я не смог влюбиться в тебя чуть-чуть? Почему эта многоцветная волна радости и боли накрыла меня с головой? Я беско­нечно люблю тебя!

Ну достаточно об этом».

Начнем с того, что я люблю тебя так глубоко и страстно, как никогда не любил никого в своей жизни. Может быть, это тебя удивляет, но и меня удивляет не меньше. Но, спешу добавить, не потому, что ты не заслужива­ешь любви. Совсем нет. Это оттого, что я поклялся себе больше не влюб­ляться ни в одну из женщин. Во-вторых, я никогда не испытывал прежде ничего подобного, и сила моих чувств меня пугает. В-третьих, я никогда не думал, что другой человек может полностью проникнуть в мои мысли и сны, затмив все вокруг. В-четвертых, я никогда не думал, что человек — даже влюбленный человек — может быть так глубоко поглощен другим че­ловеком, что даже минута, проведенная в одиночестве, будет казаться ему целым веком. В-пятых, я никогда не надеялся и не мечтал, что смогу найти все мне необходимое в одном человеке. Я не идиот, чтобы верить в подоб­ную чушь. Но в тебе я нашел все, о чем мечтал: ты красива, весела, щедра, добра, восхитительно женственна, сексуальна, очень разумна и соблазни­тельно глупа. Я не мечтаю ни о чем, кроме того, чтобы быть с тобой, слу­шать тебя и смотреть на тебя, спорить с тобой, смеяться с тобой, показы­вать тебе мир и делить его с тобой, наслаждаться сокровищами твоего вос­хитительного ума, ласкать твое прекрасное тело, помогать тебе, защищать тебя, служить тебе и давать тебе подзатыльники, когда мне будет казаться, что ты не права... Не будет преувеличением сказать, что я — единствен­ный человек в истории, которому удалось найти клад на другом конце ра­дуги.

Но, несмотря на все вышесказанное, давай поговорим о деталях. Не хочу тебя пугать, но... У меня есть пара недостатков. Незначительных, спешу добавить. Например, меня считают очень властным. Я поступаю так из самых лучших побуждений (все тираны так говорят!), но порой могу обидеть окружающих, не подумав. Ты должна будешь предупреждать меня, дорогая, потому что в браке подобное поведение нетерпимо.

Теперь о втором недостатке. Это не столько изъян моего характера, как порождение обстоятельств. Дорогая, я хочу, чтобы ты была независимой, и сделаю все для этого. Но ты должна согласиться с тем, что я тоже имею право на независимость... Я хочу сказать, что ты не должна обижаться, если порой к тебе будут относиться просто как к моей жене. Всегда помни, что ты теряешь одно, зато приобретаешь другое. Я сумел добиться опреде­ленной известности, поэтому иногда ты будешь жить в моей тени. Ничто так не огорчает меня, как это обстоятельство, но тебе придется с этим при­мириться.

Третий (и весьма существенный) недостаток: ревность. Не думаю (бла­годарение богу), что ты представляешь себе, что такое это чувство. Я знаю, что ты ревновала к жене и ребенку Линкольна, но такую ревность я назы­ваю нормальной. К глубокому сожалению, я ревнив совершенно иначе. Во мне живет настоящий монстр, который лишает меня чувства юмора и здра­вого смысла. Во мне пробуждается мистер Хайд, бесцеремонно отталки­вающий доктора Джекила в сторону. Мой Хайд сильнее здравого смысла, и, как бы я ни пытался, мне с ним не справиться. Я отлично знаю, что во мне живет это чудовище, и умею его контролировать. Если его ничто не разбудит, все будет в порядке. Но тут я встретил тебя и почувствовал, что мой монстр пробуждается. А когда ты рассказала мне о Линкольне и прислала то ужасное письмо, он обрел силу. Я стал жестоким, злым, глупым, нелогичным. Тебе никогда не понять, как разрушительна ревность сама по себе. Это физическая боль, словно ты выпил кислоту или проглотил горя­. чий уголь. Это самое ужасное из чувств. Ты не можешь помочь мне, и ни­кто не может. Я не могу с этим справиться, как бы ни пытался. Я не хочу, чтобы во время нашей свадьбы в церкви присутствовали твои бывшие при­ятели. В день нашей свадьбы мы с тобой должны быть счастливы, а я не смогу быть счастливым, если в церкви будет полно твоих бывших. Вступая с тобой в брак, я не думаю о прошлом — только о будущем. Я не хочу, что­бы мое прошлое омрачало наше будущее. Но и твое прошлое должно ос­таться позади. Помни, что я ревную тебя, потому что люблю. Нельзя рев­новать к тому, к чему ты безразличен. Ладно, о ревности хватит. А теперь я расскажу тебе...»
И после этого идет замечательное стихотворение в прозе, восхититель­ная, торжественная картина мира, который Джеральд воспринимал всем своим существом.
«Я видел тысячи закатов и восходов: на земле, когда солнце заливало золотистым светом леса и горы; на море, когда кровавый апельсин погру­жался или выныривал из разноцветных облаков над бескрайним океаном. Я видел тысячи лун: осенние луны, напоминавшие золотые монеты, зим­ние луны, белоснежные, словно лед, молодые луны, похожие на перья ле­бедят.

Я видел моря — разноцветные, словно шелк, и ярко-голубые, как груд­ка зимородка, прозрачные, как стекло, и темные, мрачные, покрытые пе­ной, бушующие и непокорные.

Я ощущал на лице ветер, прилетевший с Южного полюса, тоскливый и рыдающий, как потерявшийся ребенок. Я чувствовал ветер, нежный и тё­плый, как дыхание возлюбленной. Морской бриз приносил мне запах соли и гниющих водорослей. Ветер тропического леса был пронизан ароматами леса, запахом миллионов цветов. В моей жизни были и шторма, безжало­стно терзающие океан, и нежные, тихие ветерки, ласкающие кожу, как лапка котенка.

Я знал тишину: холодную земную тишину на дне только что вырытого колодца; безжалостную, каменную тишину глубокой пещеры: горячую, одурманивающую полуденную тишину, когда все замерло и погрузилось в молчание под палящими лучами солнца; тишину, наступающую, когда за­канчивается великая музыка.

Я слышал пронзительные крики летних цикад, которые буквально про­никают в твои кости. Я слышал кваканье древесных лягушек, сложное, словно кантата Баха. Я видел миллионы изумрудных светлячков, перелетающих с ветки на ветку. Я слышал крики кеа над серыми ледниками. Они переругивались, спеша к морю, как старики. Я слышал хриплые крики сов. Я слышал, как морские котики соблазняют своих гладких, золотистых подруг, слышал сухое стаккато гремучих змей, пронзительный писк лету­чих мышей и властные грудные звуки, издаваемые горделивыми лесными оленями. Я слышал, как волки воют на луну зимой, как медведи заставля­ют лес содрогаться от своего рева. Я слышал писк, ворчание и мурлыканье тысяч разноцветных рыбок на коралловых рифах.

Я видел сверкающих колибри над малиновыми цветами. Они жужжа­ли, как целый рой пчел. Я видел летучих рыб, стремительно проносящихся над синими волнами как серебристые стрелы. Входя в воду, они оставляли за собой дрожащую серебряную линию. Я видел, как колпицы летят до­мой, словно малиновые полотнища, проносящиеся в небе. Я видел китов, черных, как деготь, всплывающих среди васильково-синего моря и выпус­кающих версальские фонтаны с каждым выдохом. Я видел бабочек, пор­хающих между цветов под лучами жаркого солнца. Я видел тигров, ярост­но спаривающихся среди высокой травы. На меня набрасывался разъярен­ный ворон, черный и блестящий, словно копыто дьявола. Я лежал в теплой, словно парное молоко, и нежной, как шелк, воде, а вокруг меня резвились дельфины. Я видел тысячи животных и тысячи замечательных мест... но —

Все это я сделал без тебя. Это моя беда.

Все это я хочу сделать с тобой. Это моя радость.

Все это я с радостью бы отдал за одно мгновение рядом с тобой, за твою улыбку, твой голос, твои глаза, твои волосы, губы, тело, за твой удиви­тельный, живой разум, открывать сокровища которого доставляет мне та­кую радость».
В этот момент Джеральда стала мучить ужасная мысль, которая не ос­тавляла его в течение нескольких дней. Он глубоко любил Ли, но в то же время боялся, что со временем она изменится и станет другим человеком. Она любила поесть почти так же, как и он, но во что его превратило не­умеренное обжорство? Хотя Ли по-прежнему оставалась такой же гибкой, как и в тот день, когда он впервые ее увидел, внутри каждой тоненькой де­вушки живет толстуха и поджидает момента, когда сможет выбраться на­ружу. Этого не должно было случиться. Джеральд изучил все возможные диеты. Наиболее жесткой была диета клиники Майо — только грейпфру­ты, морковь, отварной салат, вода, чай без молока, безалкогольные напит­ки. Тогда он отправил Ли длинное письмо, в котором описывал все ужасы тучности. Вместе с письмом он отправил и собственное стихотворение, на­званное «Ода пище».
Ли Вильсон Макджордж

Сказала: «Я люблю поесть,

Я кругла, как шар,

У меня нет талии,

А мои груди

Имеют весьма впечатляющий вид:

Одна мысль о них ужасает —

Они похожи на кабачки,

А мои ноги

Похожи на винные бочонки,

И каждое мое колено

Говорит о моих грехах.

Я могу быть тучной,

Как дюжина страсбургских гусынь —

Но, скажу не тая,

По-прежнему я

Чертовски сексуальна.

Одно только угнетает меня:

Если я стану толще,

То с ужасом пойму,

Что нету места в постели для меня.
Теперь Джеральд мог заняться более сложной проблемой — самим со­бой. Как он должен выглядеть на предстоящей брачной церемонии? Что ему надеть? Какую роль играть? Во время последнего приезда в Штаты он сфотографировался в студии, реклама которой гласила: «Подождите — и получите исторический портрет». Фотограф запечатлел его в виде джент­льмена с Миссисипи, в котелке, с тросточкой, в сюртуке, ярком жилете, с золотой цепочкой и в пышном галстуке. Джеральд счел подобный вид вполне подходящим для того, чтобы венчаться с молодой женой в чопор­ном Мемфисе. Он отправил фотографию терпеливым родителям Ли.
«Дорогие родители,
чтобы не напугать вас на людях, я решил отправить вам свою фотогра­фию. В таком виде я намерен вступить в брак с вашей дочерью. Я знаю, что в Америке одеваются именно так, я видел много фильмов. Посылаю вам эту фотографию, чтобы вы не беспокоились, что в церкви я буду вы­глядеть неподобающим образом. Мой портной сказал, что никогда еще не видел меня таким ослепительным. Сообщите мне свое мнение».
Но Джеральд не перестал обдумывать свой внешний вид на свадьбе. По­хоже, он немного переборщил с костюмом. 25 августа он пишет отцу Ли:
«Я рад, Хэл, что Вы оценили мое стремление выглядеть во время свадь­бы самым приличным образом. Хочу успокоить вас: я приготовил костюм, сшитый в точности по Вашим указаниям с одним крохотным дополнением. На спине у меня будет пришито большое сердце, на котором блестками бу­дет вышито «Я люблю Ли». Надеюсь, Вы одобрите эту идею».
По-прежнему не было никаких известий относительно развода.
«Моя жена подписала во Франции все необходимые бумаги, но не успе­ла заверить один документ у нотариуса, поэтому ей отослали все обратно для нового оформления. Как только все будет сделано, бракоразводный процесс начнется. К сожалению, не могу сообщить вам точную дату. По­верьте, это мучает меня не меньше, чем вас обоих. Я понимаю, что вам нужно проделать большую подготовительную работу. Заверяю, что как только я узнаю дату, тут же сообщу вам».
В конце августа Ли снова прилетела на Джерси по пути на Мадагаскар, где она должна была принять участие в конференции по лемурам. Дже­ральд сопровождал ее. Он сочинил еще одно стихотворение и собственно­ручно нарисовал иллюстрации к нему.

Раньше Джеральд никогда не бывал на Мадагаскаре, но в будущем дея­тельность его Фонда будет тесно связана с этим островом. Они с Ли прове­ли на Мадагаскаре десять дней, а затем вернулись на Джерси, откуда долж­ны были лететь в Штаты. Джерри предстояла очередная поездка по делам Фонда, а Ли нужно было закончить диссертацию, защита которой была на­значена на ноябрь.

Лекции Джеральда, как всегда, прошли с успехом. Билеты на них были распроданы задолго до его приезда. В прессе появились серьезные, боль­шие статьи. Правда, Джеральд всегда умел удивить журналистов, что заме­тила шустрая репортерша из «Чикаго сан-тайме».
«Еще не пробило десяти, но Джеральд Даррелл встретил нас с бутыл­кой пива в руке. «Хотите? — дружелюбно предложил он. — У меня во рту после вчерашнего, словно в нечищеной клетке попугая».

Даррелл, писатель, зоолог, специалист по охране окружающей среды, напоминает очаровательного, дородного британского джентльмена. Его се­дые волосы и борода аккуратно подстрижены. На нем костюм безукориз­ненного покроя. Он вежлив и дружелюбен. Но в его мальчишеских голу­бых глазах то и дело загорается веселая искорка, а вокруг глаз собрались морщинки, говорящие о том, что этот человек любит посмеяться. Даррелл отличается независимостью мышления, живет в свое удовольствие и может позволить себе пиво в 9.45 утра, если ему этого хочется».

Через несколько дней Джеральд был в Филадельфии. В полном одино­честве он сидел в ресторане «Сад» и грустил. После современного Чикаго старомодность культурной столицы Америки настроила его на классиче­ский лад.

К этому моменту бракоразводный процесс Джеральда заметно продви­нулся. По иронии судьбы, именно он тормозил развод в течение первых двух лет после ухода Джеки, игнорируя все просьбы и требования и отка­зываясь приходить на судебные заседания. Теперь он страстно желал по­скорее завершить это дело и назначить дату свадьбы. 1 октября Ли написа­ла Кейт Уэллер на Джерси:

«Джерри очень подавлен из-за всего этого. Он считает, что подобная ситуация наносит вред моей и его репутации — боится, что мне надоест це­лый год считаться его любовницей. Что ж... Мне бы не наскучило провести тысячу лет в его обществе. Зачем мне покидать его, если нам так хорошо вместе и нужно столько сделать, что на это не хватит даже двух жизней! Я говорила ему все это, но он по-прежнему подавлен и напуган. Очень прошу Вас, успокойте его на мой счет... Будьте предельно искренни...

Новые требования Джеки меня беспокоят. Кейт, я беспокоюсь не из-за отсрочки свадьбы, а из-за того, как это повлияет на состояние Джерри. Я бы очень хотела что-нибудь сделать, чтобы успокоить его».
Перед возвращением на Джерси Джеральд вместе с Ли на несколько дней отправились в Канаду, где она торжественно кормила касатку в ван­куверском аквариуме — во второй раз она предстала перед публикой как жена Джеральда. Из Ванкувера Джеральд и Ли поездом поехали в Калга­ри. Всю дорогу Ли работала над своей диссертацией.

Вернувшись на Джерси, Джеральд с головой погрузился в повседнев­ные заботы, связанные с Фондом и зоопарком, а также в литературную ра­боту. Когда работа над диссертацией начала угнетать Ли сверх всякой меры, он писал ей длинные письма на нескольких листах, иллюстрирован­ные, как средневековый манускрипт, чтобы поднять ее дух и вдохновить на дальнейшие успехи.

Джеральд очень хотел показать Ли Маврикий — эти сказочные горы, зеленые поля сахарного тростника, прохладные горные леса, ущелья и водо­пады, падающие с тысяч футов, как шелковые ленты. И, конечно, рифы — «посудную лавку», где кораллы напоминали тарелки и кубки, «оле­нье кладбище» и «цветник», спокойный, залитый солнцем, сверкающий.

Помимо подтверждения своей любви Джеральд сообщал невесте раз­личные новости из своей жизни. Американцы собирались снимать телеви­зионный сериал, посвященный его жизни («оставив за рамками все мои сексуальные похождения»). В зоопарке полным ходом шло строительство подготовительного, обучающего центра. При некотором везении он мог бы открыться уже в следующем августе. Джеральд уже начал подумывать о том, кто бы мог открыть центр. «Может быть, президент Соединенных Штатов? — спрашивал он у Ли. — Полагаю, твоя диссертация произведет на него огромное впечатление». Но самые главные новости Джеральд при­берег на конец.

Дорогая, так радостно видеть, когда мои мечты воплощаются в реаль­ность. Ты даже не представляешь, какое это счастье. Но ничего, скоро мы будем работать вместе. Мы отловим зверей, привезем их сюда, скрестим, и ты поймешь, что я имею в виду. Это удивительное ощущение! Ради него можно вытерпеть годы тяжелой работы, без которой невозможно ни одно достижение. Но наша работа требует огромного терпения...»

В ноябре 1978 года Ли наконец-то закончила работу над своей диссер­тацией по общению животных — «Исследование роли шумов в канале об­щения на основании анализа звуков, издаваемых лесными животными». Она представила диссертацию на рассмотрение, и 22 ноября ей сообщили, что ей присуждена докторская степень. Защита проходила три часа, в ко­миссию входили восемь профессоров, а Джеральд маялся за дверями. После защиты Ли с Джеральдом вылетели на Джерси, чтобы отметить Рождество. Ли впервые праздновала Рождество вдали от дома. На праздники к Дже­ральду прилетел Лоуренс, который остался во Франции в полном одиноче­стве. «Я провожу Рождество на Джерси в зоопарке моего брата, — писал Лоуренс Генри Миллеру. — Здесь, как всегда, полно снега, но раздающие­ся вокруг звуки напоминают мне тропический лес. Картина сюрреалисти­ческая! По ночам рычат львы, на рассвете раздаются дикие птичьи вопли и уханье шимпанзе. Это очень странный остров. Порой он вызывает у меня приступы клаустрофобии».

Джеральд и Ли собирались встретить Новый год в испанском замке у Флер Коулз. Богатая и талантливая американка Флер Коулз была необыч­ным человеком. Она писала, рисовала, редактировала, издавала книги, за­нималась благотворительностью, держала салон. Флер была знакома с ог­ромным множеством знаменитостей. Флер и ее муж Том подружились с Джеральдом, когда она поддержала его во время дворцового переворота 1973 года. Накануне Нового года Флер позвонила Джеральду и предупре­дила: «Поскольку вы еще не женаты, я поселю вас в отдельных комнатах, чтобы слуги не болтали». На это Джеральд ответил: «Что ж, в таком случае мы не приедем».

Флер Коулз отступила, и 27 декабря Ли и Джеральд прилетели в Мад­рид, а оттуда направились в восхитительный замок неподалеку от Трухи­льо, построенный римлянами, переделанный маврами, разрушенный напо­леоновской армией и восстановленный Флер и Томом. Коулзы устроили у себя великолепный мавританский садик и галерею между двумя уцелевши­ми мавританскими башнями. Испанские замки, английское поместье на Джерси, поездки через Скалистые горы — Джеральд сдержал свое обеща­ние: жизнь Ли изменилась самым кардинальным образом. Но, помимо это­го, в ней появилось и совершенно иное. Ли вспоминала:
«Той весной мы путешествовали по Центральной Америке и странам Карибского бассейна — Коста-Рике, Панаме, Антигуа, Монтсеррат. А по­том нам сообщили, что Джерри наконец-то получил развод, и мы верну­лись в Мемфис за десять дней до свадьбы. Моей матери пришлось взять на себя все заботы. Джерри пригласил уйму народу — свою сестру Маргарет, Джереми Маллинсона с женой, Джона Хартли с женой, Сэма и Кейт Уэллер, Дэвида Хьюза, Питера Гроуза с женой и всех руководителей нашего американского Фонда. Все эти люди провели в Мемфисе три-четыре дня, и мы все очень веселились. Родственники Марго Рокфеллер устроили боль­шое барбекю у бассейна, пару вечеринок организована я, несколько — мои друзья и друзья моей матери, даже Джерри и то устроил собственную вече­ринку. В Америке принято, чтобы жених проводил так называемый «репе­тиционный обед». Если свадьба проходит в церкви, то репетиционный обед устраивается после репетиции церемонии за день до настоящей свадьбы. Но в этом случае такое было невозможно, поскольку я принадлежу к епи­скопальной церкви, американскому аналогу англиканской, и священник не позволил мне обвенчаться. Он сказал: «Мистер Даррелл разведен, поэтому мы не можем вас обвенчать». Меня это не беспокоило, потому что я уже давно перестала быть религиозным человеком, но моя мама ужасно рассер­дилась. Так или иначе, мы решили провести церемонию в нашем саду, а репетиционный обед Джерри провел на старинном пароходе. Он пригласил всех гостей, и мы спустились по Миссисипи. Я надела свое платье в стиле доброго старого Юга — пышные юбки на кринолине, облегающий корсет, а Джерри выбрал полосатый пиджак, соломенную шляпу, пышный галстук и лаковые ботинки, позаимствованные у моего отца. На корабле был ор­кестр, шампанское лилось рекой, а Джереми Маллинсон, шафер Джерри, произнес речь. Ему приходилось перекрикивать шум двигателей, к тому же из-за его английского акцента никто не понял, что он сказал. Но все оста­лись в полном восторге, начали открывать новые бутылки, оркестр гря­нул... Тем вечером на Миссисипи был особенно красивый закат. Все прошло просто великолепно...

На следующее утро Джерри поднялся очень рано. Наша свадьба состоя­лась 24 мая 1979 года. С утра шел дождь, но затем небо прояснилось. В тот год в Мемфисе весна запоздала, и в нашем саду вовсю цвели кизил и аза­лии. Цветы были повсюду. Это была восхитительная церемония. Джерри, по обычаю, не позволяли подниматься наверх до самого последнего момен­та, поэтому мой брат прихватил с собой упаковку пива и спустился к нему, чтобы скрасить ожидание. В пять тридцать мы вышли из дома, чтобы со­вершить церемонию. Флейтист и арфистка заиграли «Канон» Пахебеля, а потом эстафету у них принял старый негр Мозес, отлично игравший на пианино. Мы поженились на газоне под цветущими кизиловыми деревья­ми. Совершал церемонию судья, старый друг моих родителей. Потом выне­сли огромный торт, все стали читать приветственные телеграммы и танце­вать. Вечером я переоделась, нас осыпали рисом, и мы уехали в отель воз­ле аэропорта, потому что на следующее утро нам предстояло очень рано улетать в Англию. Мы обещали Питеру Буллу, что будем присутствовать на его благотворительном пикнике. Прямо из аэропорта мы кинулись на это мероприятие. Питер беседовал с маркизом Бата. Когда он нас увидел, то сказал: «О, о, о... Сейчас я заплачу...» Наконец-то мы с Джерри стали мужем и женой. И мы намеревались жить долго и счастливо».

Брак означал для Ли начало новой удивительной жизни рядом с удиви­тельным человеком. Для Джеральда эта свадьба стала возрождением, об­новлением, возвращением к жизни и к работе в зоопарке и в Фонде.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
СНОВА В ПУТИ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
РАЗВИТИЕ ЗООПАРКА: 1979-1980\
Жизнь Джеральда и Ли изменилась, хотя для каждого из них по-разно­му. Для Джеральда брак с Ли означал не просто перемены в жизни, это было настоящее спасение. Его близкий друг и коллега Джереми Маллинсон ни минуты в этом не сомневался: «Ли, вне всякого сомнения, стала спаси­тельницей Джерри. Я думаю, что, если бы не она, он бы умер гораздо рань­ше. Он быстрым шагом шел к своей кончине. Если бы не этот брак, он бы совершал медленное самоубийство. Но теперь он мечтал только о жизни — о жизни с Ли». Как замечал Питер Олни: «Ли стала спасением для Джер­ри, а он был апофеозом ее жизни». По мнению Олни, Джеральду крупно повезло, что он нашел Ли: «Она оказала огромное и благотворное влияние на его жизнь. Благодаря ей он прожил на десять лет больше».

Семейная жизнь давалась Ли сложнее, чем Джеральду. Он уже был женат и прекрасно знал, чего можно ожидать. Ли же переехала с амери­канского Юга на английский остров, сменила зоологический факультет на зоопарк, карьеру на реальную работу, безвестность на известность, спокой­ную, размеренную жизнь на кочевую. Треть года они с Джеральдом прово­дили в поездках по всему миру, собирая деньга для Фонда, читая лекции и собирая животных, вторую треть они проводили в Мазе на юге Франции, а последнюю — в Джерсийском зоопарке. Джеральд вел привычный для себя образ жизни. Он просыпался с банкой пива и засыпал с бокалом брен­ди. Никаких возражений он не принимал. «Мой доктор говорит, что я не заслужил такого замечательного сердца, печени и состояния здоровья», — постоянно повторял он. Ли приходилось с этим смиряться.

Джеральд очень гордился своей молодой женой и не переставал удив­ляться своему счастью. «Он был неотделим от нее, — вспоминал близкий Друг семьи Дарреллов. — Но и она не покидала его ни на минуту. Несмот­ря на разницу в возрасте и различия культур, это был брак, заключенный на небесах». Хотя Джеральд редко оценивал людей по ученым степеням и премиям, Ли явилась исключением. Он очень высоко оценил ее диссерта­цию, так, словно это была его собственная работа. Он постоянно поддер­живал ее и помогал ей в научной работе. Сестре Джеральда Маргарет ино­гда казалось, что он слишком опекает свою молодую жену. «Не возводи ее на пьедестал, — предостерегала она. — Не пытайся заставить ее стать та­кой, какой она быть не может. Она не редкое и нежное растение. Относись к ней как к нормальной, красивой, молодой жене. И не более того!» Снача­ла друзья Даррелла удивлялись, как молодая и красивая девушка может уживаться с этим грузным мужчиной, который уже перешагнул за пятьде­сят. «Ли была серьезной девушкой с серьезными намерениями, — вспоми­нала Флер Коулз. — Ей повезло — она встретила нужного мужчину в нуж­ный момент своей жизни. И наоборот».

В одном отношении Ли оказалась совершенством. Женившись на столь молодой женщине, Джеральд терзался сомнениями, насколько долго его хватит. Особенно они усиливались, когда он видел ее в обществе молодых мужчин. Несколько раз эти сомнения выливались во вспышки неконтроли­руемой ярости и ревности. Джеральд постоянно говорил о своей любви и преданности.

Квартира в поместье Огр претерпела серьезные изменения, после того как в нее въехала новая хозяйка. Джеральд сломал стену, разделявшую две небольшие комнаты, и получилась просторная, светлая гостиная. Очень украсил эту комнату белоснежный ковер, по которому были разбро­саны желтые и оранжевые коврики. Вклад Джеральда в обстановку квар­тиры ограничивался его книгами, которые занимали две стены в гостиной (здесь разместились книги для чтения — зоологическая библиотека пере­ехала в его кабинет на первый этаж). Здесь же Ли поместила его коллек­цию скульптуры, посвященную животным. Эти статуэтки были привезены из самых разных стран и изготовлены практически изо всех известных че­ловеку материалов — от глины и дерева до стекла и железа. На стенах кра­совались викторианские открытки с изображением пышных обнаженных красоток, обрамленные в позолоченные рамки. В комнате стало светло, просторно, но непосвященного она ставила в тупик. «Я помню, как вошел в эту комнату впервые, — вспоминает Саймон Хикс, секретарь Фонда. — Мне никогда не доводилось видеть ничего подобного. Я просто не понимал, где я нахожусь. Люди не знали, как себя здесь вести. Джерри мог расправ­ляться с ними, как его душе было угодно».

В этой гостиной Джеральд принимал журналистов, зоологов, директо­ров зоопарков, биологов, специалистов по охране окружающей среды, ар­хитекторов, издателей. Он никогда не упускал возможности упомянуть о своем зоопарке и Фонде. Когда он был на Джерси, то писал за кухонным столом, хотя большую часть своих книг Джеральд написал во Франции. На кухне он встречался с сотрудниками зоопарка за рюмкой-другой в конце рабочего дня.

«Джеральд Даррелл — страстный человек, — писал журналист из ка­надского журнала «Маклин». — Огромная гостиная его дома на Джерси украшена безделушками, но все в доме пронизано присутствием самого хо­зяина, удобно устроившегося в красном плюшевом кресле. Даррелл может свободно и страстно говорить на любую тему от поэзии до кулинарии. От политики до музыки. Но под этой свободой скрывается горечь человека, посвятившего свою жизнь спасению животных, гнев тучной Кассандры». Веселый, вспыльчивый, разговорчивый Даррелл был мечтой любого жур­налиста. Но было бы ошибкой считать, что это и есть его подлинное лицо. Джеральд был чувствительным, непредсказуемым человеком, чья любовь к миру носила отнюдь не биологический характер.

Джеральд много смеялся, но его настроение могло измениться в мгно­вение ока. Он приходил в бешенство, когда его спрашивали, какая польза человечеству от сохранения вымирающих животных. «Какое высокоме­рие, — возмущался он. — Разве нет у животных права существовать в этом мире, не будучи полезными человеку? С момента появления Библии мы пребываем в твердом убеждении, что все вокруг существует только для нас. Господь велел Адаму и Еве населять землю и с уважением относиться ко всем живым тварям. Эту заповедь человечество нарушает чересчур усердно».

Поражал визитеров не только вид самой гостиной, но и вид из окон. Джеральд и Ли жили над магазином, в самом центре работающего зоопар­ка. В гостиной Джеральд мог обратить внимание гостя, потягивающего джин, на то, как по газону во весь опор несется лошадь Пржевальского. Из столовой открывался вид на вольер с венценосными журавлями. «Скром­ность заставляет меня умолчать о том, что можно было увидеть из окна ванной, — писал он, — когда сервалы начинали свои любовные стоны, из­нывая от любви и похоти. Однако самое ужасное ожидало вас в кухне. Стоило вам оторвать глаза от стола, и перед вами появлялась клетка целе­бесских обезьян, черных и блестящих, как антрацит, с ярко-красными зад­ницами, напоминающими сердечки на открытках-валентинках. Эти обезь­яны предавались таким оргиям, на которых покраснели бы даже самые распущенные римские императоры. Наблюдение за таким спектаклем мог­ло привести в смущение любого, кто решился бы разделить с нами обед».

Ли приходилось не только привыкать к семейной жизни в столь не­обычной обстановке. Она должна была приспособиться к необычной нату­ре своего мужа. Веселый, энергичный, но весьма вспыльчивый гений, он не ценил свой талант. Он любил засиживаться с друзьями за столом далеко за полночь. Джеральд всегда больше интересовался другими людьми, чем самим собой.

Список любимых вещей, составленный им по просьбе одного из журна­лов, дает ключ не только к пониманию его собственной натуры, но и при­чин, по которым он стал именно таким человеком. Любимым животным (по своей женственности) Даррелла была самка жирафа: «Она так граци­озна, у нее такие большие, блестящие глаза с длинными, густыми ресница­ми. Красивее самки жирафа животного не существует. Если в мире суще­ствует реинкарнация, то человеку не придется жаловаться, когда он вер­нется на эту землю в виде самца жирафа». Любимой его рептилией была летучая змея с Дальнего Востока, любимым ядовитым животным — ядови­тая амазонская лягушка. Ни одно животное не может сравниться в любо­пытстве с нарвалом, ничье мясо не сравнится с мясом северного оленя, предпочтительно в копченом виде — «но об этом лучше не рассказывать чувствительным натурам, а также детям под Рождество».

Удивительным образом подлинная натура Джеральда Даррелла рас­крылась в телевизионной передаче «Зодиак и К°». Астролог, графолог и хи­романт должны были составить портрет гостя студии, имя которого они уз­навали только в конце программы. Им сообщали только пол, дату рожде­ния, предоставляли образец почерка и отпечаток ладони. Джеральд всегда интересовался паранормальными явлениями, поэтому он с удовольствием принял участие в шоу. Однако невероятная точность предсказателей пора­зила даже его.

Приняв во внимание, что гость родился в день, когда солнце находи­лось в знаке Козерога, а луна в Близнецах, астролог сообщил, что он очень честолюбив, готов к риску, устойчив к стрессам и напряженности, но под­вержен срывам. Это очень веселый человек, гибкий, проницательный, хит­рый и упрямый. Он очень поэтичен и романтичен, хороший рассказчик, обладающий высоким интеллектом. Если бы он родился вечером, то мог бы стать художником, поэтом или архитектором. Если он рожден ночью, то должен был бы стать журналистом или репортером. Ему нравится опас­ность, связанная с его профессией, и он смог бы продать мороженое эски­мосам — «даже если бы для этого ему пришлось встать на голову».

Графолог описал гостя не менее впечатляюще: «У пишущего очень сильная личность, хотя порой он подвержен перепадам настроения, вы­званных ощущениями неполноценности и превосходства. Это чувствитель­ный человек, его мучает суета повседневной жизни. Он нуждается в обще­стве других людей, только так он может стать самим собой. Он практичен и проницателен. Его проницательность вызвана к жизни его культурой, практичность заставляет его доминировать над людьми, чтобы не быть по­давленным ими. Он обладает хорошей интуицией, наблюдательностью и созидательными способностями».

Заключение хироманта оказалось столь же точным, как и два других. Гость любит проводить время вне дома, он любит природу, жизнь, обла­дает задатками лидера и глубоким чувством справедливости. Он очень чес­толюбив, самодостаточен и эмоционален. Логика и прагматичность ему чу­жды. Он фаталист. Он обладает чувством юмора, порой грубоватым. Он обладает даром понимать язык животных и ход вещей в природе. «В на­стоящее время этот джентльмен начинает ощущать застой в своей карье­ре, — закончил хиромант. — Разрыв в линии судьбы говорит о том, что в течение ближайших нескольких лет он может изменить свою работу».

Возвращение Джеральда в мир, связанное с его браком с Ли, как в зер­кале отразилось в его писательской деятельности. Фелисити Брайан стала его литературным агентом вскоре после свадьбы. В издательском мире го­ворили, что Даррелл «исписался» и переживает сложный момент в личной жизни. Его первая серьезная книга о животных «Ковчег на острове», осно­ванная на телевизионном сериале под тем же названием и рассказываю­щая о современном зоопарке на Джерси, стала коммерческой катастрофой по меркам Даррелла, хотя рецензии на нее были весьма благоприятными. «Почитатели Даррелла, — писала газета «Йоркшир пост», — с облегчени­ем узнают, что, несмотря на новый подход к литературному творчеству, поток забавных историй у автора не иссяк. Некоторые из них оказываются даже смешнее, чем раньше». «Дейли телеграф» писала о новой книге с не меньшим энтузиазмом: «Он по-прежнему остается веселым, энергичным, несентиментальным и сострадающим человеком. Его последняя книга только укрепляет его репутацию».

Проблема заключалась в том, что Джеральд писал «Ковчег на острове» в тот момент, когда рушился его первый брак. Книга вышла в 1976 году, когда Джеки его оставила. Может быть, из-за того, что она была написана в несчастливый период, может быть, потому, что в ней не рассказывалось о жизни животных легко и весело, как раньше, публика отнеслась к новой книге прохладно. Доходы от продажи были мизерными. В 1976 году Дже­ральд переживал самые тяжелые времена в своей писательской деятельно­сти. Питер Гроуз назвал этот год «катастрофическим», хотя две следующие книги несколько поправили положение. «Золотые крыланы и розовые го­луби», посвященная экспедиции на Маврикий, и «Сад богов», последняя часть трилогии о Корфу, были встречены с большим энтузиазмом.

Джеральд решил совместить свои поездки в Соединенные Штаты по поручению Фонда с рекламой своих книг. «Сад богов» пошел в Штатах на «ура», хотя сам автор относился к этой книге более чем скептически. «Это третья книга о нашей жизни, — писал он Ларри, — и, похоже, последняя. Я устал от твоих сравнений». В «Майами геральд» писали: «Книга просто замечательная — автор остроумен, весел, наблюдателен, счастлив». «Бостон глоуб» шла еще дальше: «Это лучшая часть трилогии, написанная го­раздо лучше своих предшественниц. Все части идеальны по форме и содер­жанию, язык богат и образен. Читатель снова погружается в восхититель­ную атмосферу. Здесь столько замечательных историй, так много веселья, столько точных наблюдений природы и человека, что не устаешь пора­жаться мастерству автора». Но некоторые критики встретили «Сад богов» скептически. Как мог автор запомнить столько деталей и воспроизвести их спустя сорок лет после описываемых им событий? Как он мог написать три книги о пяти годах, проведенных на Корфу, и до сих пор не наскучить чи­тателю и не повториться? «Должен признать, — писал критик из «Вашинг­тон пост», — что это первая из книг о Корфу, над которой я не смеялся вслух, хотя мне было очевидно, что от меня этого ждали».

Положение Джеральда в писательском мире оставалось шатким. Его последняя рукопись «Пикник и прочие безобразия» не вызвала восторга у редактора, Филиппа Зиглера. Он говорил Питеру Гроузу:

«Книга вполне в духе Джерри, она веселая и живая, но я слишком вы­соко ценю и его самого, и его писательский дар, чтобы утверждать, что считаю это произведение первоклассным. Разумеется, мы ее издадим, но должен признать, что рекламировать ее будет нелегко. Очень печально ви­деть, как снижаются продажи книг Джерри. Я очень надеюсь, что следую­щая его книга позволит нам развернуть широкую рекламную кампанию. Это должен быть рассказ об экспедиции за каким-нибудь удивительным зверем, хотя мне самому ничего, кроме панды, на ум не приходит».

В свете сложившейся ситуации Фелисити Брайан летела на Джерси, не испытывая уверенности в будущем. Но с момента первой же встречи с про­славленным автором в его квартире на Джерси она была очарована этим энергичным, обаятельным человеком, радующимся жизни и буквально фон­танирующим новыми идеями. В следующий визит в поместье Огр Фелиси­ти взяла с собой своего четырехлетнего сына и была поражена тем, как ре­бенок и Джеральд быстро нашли общий язык. «Определение, которое Дес­монд Моррис дал Дэвиду Эттенборо — «любопытный четырнадцатилетний мальчишка», — вполне применимо и к Джерри, — писала она. — В своих лучших книгах он просто неподражаем, а его язык великолепен». Фелисити предложила Джеральду новую идею — написать книгу, которая попра­вит его пошатнувшиеся дела. Она должна была называться «Натуралист-любитель», а возможности продаж открьшались самые широкие. Высока была вероятность того, что телевидение решит снять по ней сериал. Дже­ральд снова был на коне. По продажам книга «Натуралист-любитель» пре­взошла все, написанное им ранее, в том числе и «Мою семью и других зве­рей».

Тем временем Фонд рос и креп, несмотря на сильное противодействие официальных зоологических кругов. Разведение животных в неволе стало считаться самым эффективным способом спасения видов, которым угро­жает уничтожение. Еще в 1965 году на конференции Зоологического об­щества Лондона доктор Эрнст Ланг из Базельского зоопарка заявил: «Что­бы спасти вымирающих животных, недостаточно только содержать и раз­водить их в зоопарках. Должна быть возможность вернуть их в среду естественного обитания, хотя бы в рамках заповедников и национальных парков. Мы считаем, что подобная схема вполне осуществима. Зоопарки готовы оказать помощь Международному союзу охраны природы в этой сложной задаче при условии, что к ним будут прислушиваться и с ними со­трудничать».

Но прошло более десяти лет, пока эта идея была воплощена в жизнь. На второй Всемирной конференции по разведению диких животных в не­воле, проходившей в Лондонском зоопарке в июле 1976 года, председа­тель, лорд Цукерман, высказал серьезные сомнения по теме конференции в весьма откровенных выражениях. Это была последняя попытка старой гвардии остановить приход нового.

Речь лорда Цукермана на закрытии конференции была четкой и недву­смысленной. Ничто происходящее в мире зоопарков не могло поколебать его позицию. Ничто из сказанного на конференции ни на дюйм не сдвину­ло его с собственной точки зрения. В душе он оставался все тем же довоен­ным «аппаратчиком». Целью зоологии, по его мнению, было удовлетворе­ние интересов науки, а не животных. «Виды всегда исчезали, — заявил он. — Всегда будут существовать редкие животные». Если вы хотите со­хранить оставшиеся виды в тех местах, где они обитают, вам придется уничтожить вид «человек разумный». И поскольку это невозможно, спасать животных от вымирания — абсолютно бессмысленная и никому не нужная задача.

Более того, продолжал лорд Цукерман, некоторые животные не заслу­живают, чтобы их спасали. Некоторые из них являются вредными. Осо­бенно обезьяны. А что уж говорить о москитах! «Человек может влиять на процесс биологического отбора, — признавал Цукерман, — но и помимо этого влияния всегда будет существовать отбор и эволюция». Биологи при­знавали справедливость такой позиции, но разве можно не возвысить голос против того, что следовало бы назвать настоящим холокостом живой при­роды? Сохранение вымирающих животных теоретически может быть со­циально полезным, продолжал лорд Цукерман, но практически эта цель совершенно недостижима. Невозможно остановить рост численности насе­ления и затормозить прогресс. Цена этого шага будет слишком высокой. Откуда взять деньга? Люди могут выстраиваться в очереди, чтобы послу­шать, как цирковые котики играют на рожках Пятую симфонию Бетхове­на, но правительства не собираются тратить крупные суммы на помощь вымирающим животным, владельцы которых извлекают из них прибыль.

Аудитория буквально утратила дар речи. А лорд Цукерман продолжал свое выступление. Всемирный Фонд охраны природы полон сентименталь­ных сторонников охраны окружающей среды и экстремистов. Что будет, если тропические леса Суматры будут уничтожены? Это произойдет пото­му, что люди хотят улучшить свою жизнь, — и имеем ли мы право мешать им в этом? «В заключение позвольте мне сказать, — завершил свою речь человек, именовавший себя «ветераном природоохранного движения», — что мы пытаемся осуществить весьма дорогостоящий проект... С ним нуж­но тщательно разобраться. Прежде чем мы это сделаем, вряд ли нам удаст­ся получить какие-то средства на разведение диких животных в неволе. Мы должны помнить, что в этой стране не существует законов, препятст­вующих кому угодно, даже любому невеже, заводить собственные зоопар­ки... Специалисты по охране окружающей среды не должны изображать из себя бога, идеализм должен быть заменен сугубым реализмом».

Многим делегатам показалось удивительным, что президент Общества охраны животных так мало заинтересован в охране животных, а секретарь Зоологического общества Лондона совершенно не верит в возможность со­хранения исчезающих животных в зоопарках. Саймон Хикс сидел рядом с Джеральдом во время знаменитой речи лорда Цукермана. «Я был поражен услышанным, — вспоминал он. — Перед нами выступал директор нацио­нального зоопарка, принимавший у себя специалистов по охране живот­ных, и он говорил о том, что зоопарки совершенно бессильны. Кровь бро­силась Джерри в лицо от ярости и гнева. Я помню, как он сказал: «Ты ви­дишь? Ты видишь, что они делают? Почему эти надутые идиоты не понимают?!» Питер Олни, куратор отдела птиц Лондонского зоопарка, си­дел с другой стороны от Джеральда. «Это было ужасно, — вспоминал он. — Я заливался краской от стыда. Большинство присутствовавших были поражены. Лорд Цукерман всегда был очень высокомерным, слож­ным человеком. Его отношение к будущему зоопарков и их роли в спасе­нии вымирающих животных было абсолютно неправильным. Через не­сколько дней я разговаривал с ним, и он спросил меня: «Вы считаете, я пе­регнул палку?» Я ответил: «Да. Вы зашли слишком далеко. Сейчас нельзя придерживаться такой точки зрения». Он сказал: «Я считал, что должен все высказать, а, кроме меня, на это никто не решился бы». Джерри, разу­меется, был в ярости».

Сам Джеральд признавал, что вымирание животных — это естествен­ный факт. Девяносто пять процентов животных, существовавших в мо­мент зарождения жизни на Земле, уже не существуют. Но предыдущие волны вымирания были вызваны естественными причинами — астрофизи­ческими катастрофами и эволюционными изменениями в течение длитель­ных периодов времени. Сегодня же обстановка изменилась. Один живот­ный вид (Homo sapiens) целенаправленно уничтожал другие виды, причем за короткий временной промежуток. «Вымирание является частью эволю­ции и происходит постоянно, — признавал Джеральд. — Но человечество вызывает искусственное вымирание, связанное с перенаселенностью. Че­ловек представляет опасность для среды естествешюго обитания живот­ных. Человечество продолжает вести себя так, словно ему предоставится новый мир, после того как он использует и разрушит этот. Но это не так». В отличие от естественного вымирания, искусственное можно замедлить и, теоретически, даже остановить. Преступно даже не пытаться возместить ущерб, причиненный природе человеком.

Лорд Цукерман был не единственным противником разведения диких животных, которым грозило вымирание, в неволе. Это было очень дорого­стоящим делом. К тому же существовали сомнения в том, что животные, рожденные в неволе, смогут выжить в среде естественного обитания. Были и такие, кто считал, что животному лучше погибнуть в природе, чем быть спасенным от вымирания в неволе. Когда американские экологи попроси­ли у японского правительства разрешения вывезти шесть последних хохла­тых ибисов с острова Садо, чтобы размножить их в зарубежных зоопарках, местное население воспротивилось, заявляя, что они предпочитают, чтобы их птицы вымерли свободными.

Саймон Хикс, недавно пришедший на работу в Джерсийский Фонд, был поражен той ролью, которую взял на себя зоопарк.
«Я начал понимать, что Джерсийский зоопарк не является обыкновен­ным зоопарком. Я решил, что мне нужно лучше разобраться в идеях Джер­ри. Я задал ему два вопроса. Первый: если бы не было видов, которым грозило бы уничтожение, создал ли бы он свой зоопарк? Ответ был отрица­тельным. Второй вопрос: если бы не существовало необходимости допус­кать публику в ваш зоопарк, был ли бы он открыт для посещения? И снова ответ был отрицательным. Это самая удивительная позиция в зоологи­ческом мире. Джеральд считал, что зоопарк не является зрелищным заве­дением, это научное учреждение, призванное спасти животных от уничтожения и предоставить им безопасное убежище.

Разумеется, Джерри отличался нетривиальностью мышления. Столь же нетрадиционно организован он свой зоопарк. У него никогда не было плана. Он делал то, что приходило ему в голову. Он мог внезапно сказать: «А почему бы нам, трам-та-та-там, не сделать того-то и того-то?» Это был гений, обладающий детской ясностью мышления, понимающий, что нужно сделать, хотя и не всегда представляющий себе, как именно».

Нужда и финансовые кризисы остались в прошлом. «Ситуация начала меняться с 1975 года, — вспоминал Робин Рамболл, почетный казначей Фонда. — С этого времени к нам стали поступать крупные пожертвования, в зоопарк приезжали известные люди. Мы смогли наконец забыть о посто­янной нужде и сосредоточиться на создании эффективного Фонда. Зоо­парк стал самой крупной достопримечательностью острова. За год мы зара­батывали более миллиона фунтов».

Джерсийский Фонд стал основателем Специальной группы по разведе­нию диких животных в неволе. В 1980 году состоялось второе заседание этой организации, на которое были приглашены ведущие специалисты по охране окружающей среды и директора зоопарков изо всех стран мира. «Наша работа получила всемирное признание, — с гордостью заявлял Джеральд. — Теперь зоопарки проводят программу разведения животных в неволе, и многие природоохранные организации обращаются к нам за консультацией».

Зоопарк был штаб-квартирой и «витриной» Фонда, убежищем и запо­ведником для вымирающих животных. Здесь содержались животные, су­ществование которых в природе находилось под угрозой, в том числе фа­зан Эдварда (почти исчезнувший в среде естественного обитания), ямай­ский боа и золотой крылан с острова Родригеса (в природе осталось всего 130 особей), золотой львиный тамарин из Бразилии (осталось 350 особей) и многие другие. Программа разведения животных в неволе успешно осу­ществлялась. Настало время переходить ко второму этапу операции: созда­вать жизнеспособные колонии этих животных в среде естественного обита­ния. Стало ясно, что, поскольку в других странах нет специалистов, спо­собных справиться с такой сложной задачей, на Джерси нужно создать подготовительный центр — Джеральд называл его «мини-университе­том», — где студенты из разных стран могли бы знакомиться с технологией разведения животных в неволе и содержания зоопарков. Джеральд хотел создать крупный, специально построенный для этой цели комплекс, но хотя средства поступали из Америки и из Англии, он все же не мог создать столь грандиозное строение на территории зоопарка.

И снова ему улыбнулась удача. Местная жительница, миссис Бойзард, дважды в неделю приходила убираться в квартире Даррелла. Ее дочь Бетти работала в Фонде с момента окончания школы. В тот момент она работала в бухгалтерии и часто приходила поболтать с матерью. Однажды миссис Бойзард случайно обмолвилась: «Я слышала, Леонард дю Фе выставил на продажу свой дом». «Бетти с трудом удалось сохранить самообладание, — вспоминал Джеральд. — Леонард дю Фе был нашим ближайшим соседом, посланным нам самой судьбой. Его собственность на Джерси принадлежа­ла семье дю Фе вечно (примерно пятьсот лет). Его поля граничили с на­шим зоопарком. Его дом находился в двух минутах ходьбы от поместья. Фактически, это были три дома, объединенные в один. Даже в самых сме­лых мечтах нам не приходило в голову, что Леонард решит расстаться с фамильным домом. Бетти ворвалась в офис и сообщила нам потрясающую новость».

Рядом с зоопарком был уже готовый подготовительный центр — древ­ний гранитный дом. Джон Хартли немедленно позвонил Джеральду в Мем­фис. Джеральд попросил, чтобы Джон связался с Леонардом. 30 ноября 1979 года, после долгих переговоров и утрясаний сделки и приведения ее в соответствие с законами Джерси, дом Леонарда дю Фе перешел к Фонду. «Сказать, что мы были счастливы, значит ничего не сказать, — вспоминал Джеральд. — Вместо массивного кирпичного здания, где мы собирались разместить Подготовительный центр, у нас появился элегантный, краси­вый старинный джерсийский особняк с подсобными строениями и восемью акрами земли. Как только мы вступили в права собственности, мы тут же начали реконструкцию».

Постепенно имение семьи дю Фе превратилось во впечатляющий Меж­дународный подготовительный центр с квартирами для преподавателей и студентов, залами для лекций, небольшим музеем, выставкой картин и фо­тографий, кинозалом и элегантной мемориальной библиотекой сэра Уилья­ма Коллинза, который вплоть до своей смерти присылал Фонду экземпля­ры всех книг по зоологии и естественной истории, выходивших в его издательстве. Сэр Коллинз позаботился и о том, чтобы эта традиция не прервалась с его смертью.

Первым преподавателем Фонда стал доктор Дэвид Во, отобранный на эту должность не только благодаря своей степени по биологии, но и из-за своей способности общаться с людьми различных национальностей тактич­но и с симпатией. Сначала он должен был разработать программу подго­товки в такой области, которой прежде никто не занимался. Первым сту­дентом стал Юсуф Мантру, будущий директор первого национального пар­ка на Маврикии. Он прибыл, когда Центр еще не был готов, и поселился в павильоне рептилий. Сегодня на Джерси проходят подготовку более тыся­чи студентов из ста стран мира. Эти мужчины и женщины с гордостью на­зывают себя «армией Джеральда Даррелла». «Я никогда не думал, что ус­пею увидеть при жизни этот мини-университет, — писал Джеральд, — но сейчас я играю в крокет со студентами из Бразилии, Мексики, Либерии, Индии и Китая, и они любезно позволяют мне выигрывать, чтобы мне было чем гордиться. Эти люди самых разных национальностей прекрасно находят общий язык. Их объединяет общая цель — спасение животных, которым грозит вымирание».

Создание Международного подготовительного центра по разведению животных в неволе и охране окружающей среды явилось величайшим жизненным достижением Джеральда Даррелла. Это уникальное учебное заведение, благодаря которому остров Джерси стал известен во всем мире. Десмонд Моррис замечал:

«Здесь собрались специалисты по охране окружающей среды, который спорят друг с другом и учатся. Джерри учит людей сохранять природу их родных стран. Без этого выживание человечества невозможно. Во многих нестабильных странах в моменты политических переворотов, когда все идет кувырком, животных убивают и поедают. Нужно воспитывать в лю­дях уважительное отношение к природе, к животному миру. Создание это­го учебного центра — величайшее достижение Джерри».

Так человек, не имеющий никакого формального образования, сумел создать Джерсийский зоопарк и Фонд охраны дикой природы, превратил свой зоопарк из обычного зверинца в Международный центр, на основе ко­торого функционирует крупнейшее учебное заведение в области охраны природы. Но идеи Джеральда никогда не смогли бы воплотиться в реаль­ность без помощи его друзей и коллег — в том числе обеих его жен и «ре­бят», как он называл сотрудников своего зоопарка. Они стали его предан­ными апостолами, беззаветно любящими свое дело и человека, создавшего этот удивительный мир. Джеральд полностью доверял этим людям, считал их талантливыми, целеустремленными и готовыми решить любую пробле­му. «Я доверяю им настолько, что даже их промахи кажутся мне достиже­ниями, — говорил Джеральд Дэвиду Хьюзу. — Я верю им абсолютно. Если я завтра умру, то мое дело будет продолжаться. Конечно, они будут сожа­леть об утрате такого талантливого сборщика пожертвований, но очень скоро поймут, что делать дальше». Джеральд играл в своем зоопарке роль почтенного патриарха, но всегда очень внимательно прислушивался к мне­нию своих сотрудников. Было принято, чтобы «ребята» около пяти часов вечера приходили к Джеральду пропустить по кружечке пива. «Они пре­красно умеют управиться с зоопарком в мое отсутствие, — признавал Дже­ральд. — Но как только я возвращаюсь, они говорят себе: «Этот старикан, пожалуй, заскучает, если мы не позволим ему чем-нибудь заняться». По­этому они приходят ко мне и рассказывают обо всех своих проблемах».

Джон Хартли — спокойный, веселый, прирожденный дипломат — в течение многих лет был секретарем Фонда, а затем стал личным помощ­ником Джеральда. Это случилось в 1976 году. Он знал Даррелла лучше, чем кто бы то ни было другой. «Джерри был всегда полон новыми идея­ми, — вспоминал он. — У него была удивительная интуиция. Но он всегда нуждался в людях, которые могли бы сказать: «Черт побери, какая хоро­шая идея! Попробую-ка я воплотить ее в жизнь». Джерри не был исполни­телем, он никогда не мог управлять чем бы то ни было. Он был мыслите­лем, за которым мы следовали. Он был таким замечательным и вдохновен­ным пророком, что мы могли бы пойти за ним на край света. Он был волшебником. По вечерам мы всегда расходились от него с улыбкой. Мы чувствовали, что общались с человеком, не похожим ни на кого другого. Это был живой, блестящий, невероятно веселый человек, свободный дух, которому было под силу все, что угодно. Он очень много думал. Джеральд проводил много времени за кухонным столом с блокнотом и ручкой, что-то обдумывая и записывая. Быть рядом с ним — это был подарок судьбы. Мы стали участниками великого дела».

Джереми Маллинсон — высокий, стройный, энергичный и веселый — провел в зоопарке столько же времени, сколько и сам Даррелл. Будучи зоо­логическим директором Фонда, он отвечал за повседневную деятельность зоопарка. Джеральд всегда считал, что Джереми ему послало само небо. Джереми же, со своей стороны, был бесконечно признателен мистеру Ди (так он называл своего наставника в первые годы работы на Джерси), ко­торый сформировал его как личность и придал его жизни смысл. «Джерри был отличным слушателем, — вспоминал он. — У него были такие краси­вые голубые глаза. Когда он смотрел на тебя, тебе становилось совершенно ясно, о чем он думает. Он всегда был готов поддержать тех, кому доверял, кем бы ни были эти люди. Даже если вы совершали ошибки, он считал, что на них вы научитесь на будущее. Он имел чутье на людей и отлично умел вербовать себе сторонников. Джеральд никогда не оценивал людей по фор­мальным признакам. Он был очень скромным, застенчивым человеком, но рядом с друзьями, когда он мог позволить себе расслабиться, Джеральд становился очень добрым и приветливым. Он мог обнять и расцеловать че­ловека, что очень не свойственно для англичанина. Он не придавал значе­ния условностям. «Если ты любишь человека, — говорил он, — скажи ему об этом». Хотя мы с ним были совершенно разными, Джерри заражал меня своей философией и целеустремленностью. Я учился у него всему. Он был способен вдохновить людей в любом уголке земли».

Джеральд часто критиковал человечество и деструктивную роль чело­века в жизни нашей планеты, за что его считали мизантропом. На самом деле, Джеральд осуждал поведение человечества в целом, а не отдельных людей. «У нас есть эта ужасная, оскорбительная привычка, — говорил он Дэвиду Хьюзу, — рассматривать животных покровительственно, словно это низшая форма жизни с далекой планеты. Но мы все являемся предста­вителями животного царства, мы все млекопитающие. Образовательная система, политика, социальные устои, даже наука воспитывают в человеке эту пугающую концепцию превосходства, равенства богу. Человеку следо­вало бы осознать, что в действительности он является Франкенштейном».

Саймон Хикс, новый секретарь Фонда, был ярким, энергичным и пре­данным делу человеком. Он рассматривал свою работу не только как честь и радость, но и как служение — «служение господу в сохранении творений его». В молодости Джерри представлялся ему героем, но окончательное просветление на него снизошло, когда, находясь в Африке, он провел два дня в Кении с Джорджем Адамсоном и его львами. После этого он не пред­ставлял себе жизни без животных. В Джерсийском зоопарке он начал ра­ботать начальником отряда добровольцев, которые рыли пруды, строили мостики, валили и сажали деревья. Энтузиазм и эффективность, с которой молодой человек руководил своими подчиненными, произвели на Джераль­да глубокое впечатление. Он решил, что Саймона ему посылает само небо. Пригласив его на Джерси, чтобы оценить состояние зоопарка, Джеральд предложил ему работать в Фонде. «Я не смог устоять перед соблазном вне­сти свой вклад в дело охраны окружающей среды», — вспоминал Саймон. Он приехал 1 апреля 1976 года — этот день стал началом его работы с вы­дающимся человеком.

«Для Джерри люди всегда были такими же представителями животного царства, как и звери, — считает Саймон. — Поэтому он искал хорошие об­разчики этого вида. В его книгах люди — животные, и животные — люди. Вот почему читатели так любят его книги, вот откуда это замечательное название «Моя семья и другие звери». Джерри относился к людям, как ре­бенок. Они казались ему персонажами огромной книги, большей, чем сама жизнь, обладающими уникальными качествами и всегда очень смешными. Если вам посчастливилось достаточно долго пробыть рядом с Джерри, вы начинали относиться к людям точно так же. Те, кого вы видели всего лишь мельком, внезапно превращались в необычных и интересных людей.

Он не только любил людей, но и живо интересовался ими. Беседуя с Джерри, вы начинали ощущать себя столь же интересным, как и он сам. Он удивительно умел слушать и очень редко говорил о себе. Он превосход­но владел речью, его сравнения всегда были точны и неожиданны. Однаж­ды за обедом во Франции, когда нам подали фасоль, я сказал: «Мне очень нравится эта фасоль. Она замечательно скрипит на зубах». Джеральд мгно­венно отреагировал: «Да, это напоминает мне скрип снега под сапогами». Действительно, эти звуки были очень похожи. Он всегда считал живую природу волшебством. Он стал охранять природу, потому что ему была противна сама мысль о том, что мир может утратить эту магию».

Большая часть ветеринарной работы в зоопарке проводилась в неболь­шой больнице. Но для серьезных операций на крупных животных прибы­вала целая бригада хирургов из Джерсийской больницы со всем необходи­мым оборудованием и помощниками. В особо сложных случаях операцион­ную охранял полицейский с пистолетом наготове. С самого начала существования зоопарка местный врач доктор Хантер частенько консуль­тировал животных. Его подход заключался в следующем — предупредить болезнь гораздо легче, чем ее потом лечить. «Если животные содержатся надлежащим образом, — считал Тони Оллчерч, — если их правильно кор­мят, заботятся о них по-человечески, то болезни, несчастные случаи и травмы случаются крайне редко».

В этой работе были и свои трудности. В отличие от домашних живот­ных, которые понимают, что ветеринар хочет им помочь, дикие животные рассматривают ветеринара как смертельного врага. Приходится их усып­лять, связывать, надевать на них намордники. «Труднее всего было преодо­леть неприятие ветеринара пациентом, — вспоминал Тони Оллчерч. — Очень тяжело было обследовать и лечить животных, которые норовили укусить меня или сбежать, которых приходилось связывать и даже усып­лять. Когда Гамбар, наш орангутан, видел меня, он немедленно впадал в ярость, а наш горилла Джамбо бросался на стекло своей клетки и дубасил по нему, когда я проходил мимо. Мне хотелось считать себя ангелом мило­сердия, но, похоже, для своих пациентов я был ангелом смерти».

Зоопарк и Фонд открыли для Тони Оллчерча целый новый мир. «Я чув­ствовал, что сижу на вулкане, — вспоминал он. — Энергия Даррелла била во всех направлениях. У меня не было ни минутки свободного времени, по­стоянно возникали новые проблемы, ставились новые цели. И все это было творением рук Джеральда Даррелла. Я люблю очень немногих, но этот че­ловек как никто другой заслуживал любви. У меня немного героев, но Джер­ри однозначно был героем. С годами я понял, насколько прав он был».

Джеральд подбирал персонал, руководствуясь интуицией, а не дипло­мами. И, как правило, он не ошибался. Промахи случались крайне редко. Как только он понимал, что новый человек настроен на другую волну, что у него нет той инициативы и независимости мышления, на которые он рас­считывал, он увольнял его. Среди оставшихся был Филипп Коффи. Он пришел в зоопарк в 1967 году, когда ему был двадцать один год. Это был первый дипломированный ученый, который находился под впечатлением идей Джеральда Даррелла и Боба Мартина. Впоследствии он возглавил об­разовательный отдел зоопарка. Коффи проработал в зоопарке около три­дцати лет. «Так долго я сумел проработать на одном месте, — вспоминал он, — только благодаря Джеральду Дарреллу, его идеям, его этике, его са­моотверженности. Почему наш зоопарк так динамично развивался? Пото­му что он никогда не застаивался, потому что Джеральд Даррелл никогда не стоял на месте. Он с радостью узнавал о ваших проблемах и о ваших идеях. Он умел слушать и был рад поговорить на любую тему, узнать ваше мнение и соображения по важным вопросам».

И только один аспект жизни Джеральда оставался неприятно постоян­ным. К 1980 году он так же много пил и уже на протяжении долгого вре­мени. Алкоголь стал частью образа жизни этого веселого, щедрого, инте­ресного человека. Однако в течение рабочего дня он был настолько сосре­доточен и энергичен, что коллеги порой даже не замечали, что он пьян. Других же он не стеснялся и не пытался скрыть, что навеселе. Когда Фи­липп Коффи пришел на собеседование относительно приема на работу (а было это довольно рано), он с изумлением увидел, что его будущий ра­ботодатель завтракает полпинтой «Гиннесса». Джеральд очень легко отно­сился к собственному пьянству. Люди должны принимать его таким, каков он есть. И большинство действительно принимало. Только самые близкие пытались убедить его бросить пить.

Постоянные поездки в Америку угнетали Джеральда. Иногда он не мог заставить себя добраться до Лондонского аэропорта, так велик был его ужас перед полетом. «Сама его физиология противилась одной только идее полета, — вспоминал Саймон Хикс. — Это заболевание носило, по моему мнению, чисто психосоматический характер. Физическая реакция был на­лицо — он по-настоящему заболевал». Когда он отправлялся в Америку че­рез Атлантику, что он обычно и делал, то часто пропускал несколько бока­лов перед тем, как выйти на сцену. К удивлению окружающих, стоило ему оказаться на сцене, как он становился спокойным, уверенным, обаятель­ным — и совершенно трезвым.

В течение первых двух лет брака Ли безуспешно пыталась отучить мужа от алкоголя, убеждая его в том, что это всего лишь вопрос силы воли. «Порой он бросал пить, — вспоминала она. — В первые годы нашего брака мне удавалось убедить его не пить по полгода. К тому же его призывали и медики. Они советовали ему сократить потребление алкоголя или вообще отказаться от этой вредной привычки. Но потом он снова начинал пить. Алкоголизм лишает человека способности общаться и исполнять социаль­ные функции — но у Джерри все было не так. Он вырос в атмосфере пьян­ства. Его семья пила вино на Корфу, когда он был маленьким, а мама все­гда любила пропустить рюмочку-другую — пьянство было ее образом жиз­ни. Алкоголь возвращал Джерри радость жизни. Хорошее вино и хорошая пища были жизненными удовольствиями, от которых он не хотел отказы­ваться. Но очень часто Джерри пил, чтобы избавиться от глубокого отчая­ния и депрессии, а позднее и для того, чтобы заглушить физическую боль».

Джеральд и Ли с первых же дней совместной жизни с головой окуну­лись в съемки телевизионных фильмов и программ. Фильм «На грани ис­чезновения» был снят на Би-би-си в 1979 году. Это был документальный фильм, призывающий человечество позаботиться о мире, в котором оно живет, и о животных, живущих в этом мире рядом с людьми. Джеральд рассказал о той работе по разведению диких животных в неволе, которая проводилась в Джерсийском зоопарке и в Парке диких животных в Сан-Диего. Вместе с Ли он отправился в Мексику, чтобы снова попытаться поймать вулканических кроликов и привезти их на Джерси. Эта экспеди­ция оказалась более удачной, чем поездка 1968 года. Даже удалось полу­чить потомство, но вскоре колония погибла. «На грани исчезновения» вы­шла в эфир на первом канале Би-би-си 6 июля 1980 года и была хорошо встречена критикой. «Даррелл только что перенес небольшой сердечный приступ, — писал Ричард Норт в «Радио тайме». — Это первый сигнал. Ему нужно больше заниматься физическими упражнениями. «Мне нужно похудеть», — говорит он. В его руке поблескивает массивный бокал с брен­ди. У него голубые, как Эгейское море, глаза. Это мужчина, которому предстоит еще много сделать, хотя ему уже пятьдесят пять. Но теперь Дар­реллу придется немного притормозить. «Как ужасно, — переживает он. — Это случилось именно сейчас, когда я решил, что бессмертен».

Сердечный приступ случился с ним в такси, когда он ехал в Джерсий­ский аэропорт. Лучшим лекарством от всех болезней была, конечно, Фран­ция. Через три дня после демонстрации программы Джеральд и Ли уехали в Мазе. На этот раз с ними поехали сестра Ли Харриет и ее родители. Вскоре к ним присоединились многочисленные соседи и друзья, в том чис­ле известный скульптор Элизабет Фринк, скрипач Иегуди Менухин с же­ной, художник Тони Дэниелс и писатель Дэвид Хыоз. Солнце, ароматы французского Юга, вино и роскошная кухня, долгие неторопливые прогул­ки с друзьями сделали свое дело. Джеральд снова почувствовал себя здоро­вым, снова ощутил вкус к жизни.

— У меня есть идея. Этим утром мы встречаемся с министром. Я соби­раюсь предложить ему организовать специальный курс для жителей Мав­рикия, которые захотят принять участие в нашей программе подготовки специалистов».

Хартли буквально подавился своим кофе. Он никогда не слышал о по­добной программе. Ее попросту не существовало.

— В какой программе? — переспросил он.

— Хартли, — жестко отрезал Джеральд, — знаешь, в чем твоя пробле­ма? Ты всегда хочешь знать все детали!

«Мне стало ясно, — продолжает Хартли, — что Джеральду в очередной раз пришла в голову гениальная идея. Но в тот момент у нас не было про­граммы, никто не мог прочитать этот курс, нам было негде разместить сту­дентов, и так далее, и тому подобное...»

Но предложение было сделано, министр его принял, и весной 1977 года Джеральд вместе с Джоном Хартли, своей сестрой Маргарет и американ­ской приятельницей Трип отправился на Маврикий. Выбор был сделан, и местный учитель по имени Юсуф Мангру стал первым студентом Подгото­вительного центра Джерси.

Во время поездки на Маврикий Джеральд собирался поймать на Круг­лом острове редких боа — довольно рискованное предприятие. Экспедиция разбила палаточный лагерь. И тут Джеральд стал свидетелем наиболее уди­вительного природного явления, какое ему когда-либо доводилось видеть.

Их были сотни. Они порхали и чирикали над нашими палатками, про­изводя такой шум, что мы с трудом слышали друг друга. Мало этого, птен­цы, обладая весьма ограниченными умственными способностями, решили, что наша палатка — отличное место для гнезда, специально устроенное для них. Чирикая и вереща, они стали пытаться проникнуть под брезент, заби­вались под наши кровати, гадили повсюду с искренней непринужденно­стью, и распространяли вокруг себя ужасный рыбный запах».

Рано утром экспедиция поднялась на самую высокую точку острова. Там Джеральд сумел в полной мере оценить катастрофическую деграда­цию Круглого острова. Там, где растительности не было, плодородная поч­ва смывалась в море, оставляя вместо себя лишь скалы и валуны. Ночью прошел дождь и размыл твердый туф, который теперь напоминал коричне­вое болото. Остров умирал. Джеральд был в ужасе: «Глядя на эту кошмар­ную картину, я понимал, что на моих глазах погибает целый уникальный миниатюрный мир, чудо эволюции. Этот уникальный кусочек земли умень­шался с каждым днем. Я увидел в миниатюре то, что человек делает со своей планетой. Миллионы видов исчезают, не получая даже малейшей по­мощи».

Последний день на Круглом острове был омрачен паникой. Вертолет не смог прилететь вовремя, и путешественникам показалось, что они останут­ся на этом замечательном, но крайне негостеприимном кусочке суши на­всегда. Более всего беспокоился местный житель, сопровождавший Дар-релла в этой поездке. Молодой представитель Министерства лесов, Зозо, никогда не был на Маврикии раньше. Мрачный Зозо сидел под пальмой. Джеральд решил развеять его тоску.

— Зозо, — позвал он.

— Что, мистер Джерри? — откликнулся Зозо из-под широких полей своей шляпы, которая, по замечанию Джеральда, делала его похожим на огромный зеленый гриб.

— Похоже, вертолет не торопится спасать нас.

— Похоже на то, — согласился несчастный Зозо.

— Что ж, — дружелюбно произнес Джеральд. — Полагаю, ты должен знать, что после общего голосования мы решили съесть тебя, как только кончится пища.

Но все закончилось хорошо. Вертолет прилетел, Зозо был спасен, Дже­ральд, Джон и Маргарет вернулись на Маврикий со своими драгоценными гекконами и сцинками, спасенными за компанию. «Мы поднимались все выше и выше, — вспоминал Джеральд. — Остров исчезал в бирюзово-синем море. Я твердо решил сделать все, что в моих силах, чтобы спасти его». И это решение стало началом великого предприятия.

Пока Джеральд находился в Америке, занимаясь сбором средств для своего Фонда (в этот момент он и встретился с Ли), Джон Хартли стал фактическим координатором операции на Маврикии. Он немедленно вер­нулся на остров, чтобы поймать розовых голубей и начать программу по их разведению на Джерси. Через месяц он вернулся с восемью птицами. Три из них остались на Маврикии, а пять голубей Джои привез на Джерси. По рекомендации Джерсийского Фонда правительство Маврикия организова­ло заповедник, который теперь носит имя Джеральда Даррелла, где стало осуществлять собственную программу спасения птиц и разведения диких птиц в неволе. В 1983 году Международный Совет по сохранению птиц от­правил в этот заповедник молодого биолога Карла Джонса. Именно Джер­сийский Фонд финансировал эту поездку и осуществление всей программы в целом. «Этот проект стал решающим в судьбе Фонда, — вспоминал Джон Хартли. — Это был наш первый серьезный зарубежный проект, который должен был осуществляться в течение нескольких лет. На примере Маври­кия мы очень многому научились. Несомненно, что это был наиболее ус­пешный проект по охране окружающей среды в мире».

Карл Джонс находился под глубоким впечатлением личности Джераль­да Даррелла. «Он воспринимал мир очень просто, — вспоминает Джонс. — Он знал, что разведение в неволе — единственный способ сохранить нахо­дящихся под угрозой вымирания животных. Но он шел дальше. Он считал, что мы должны иметь возможность возвратить разведенных в неволе жи­вотных в среду естественного обитания. Он был великим провидцем. Охра­на окружающей среды включает в себя вопросы сознания животных и их право существовать в рамках определенной экосистемы. Джерри живо ин­тересовался всем этим. Он знал, что мы должны шагать в ногу со време­нем. Он был великим мыслителем и великим человеком. И он всегда гулял сам по себе. Он не входил ни в какие комитеты и не участвовал в интригах и сварах, кипевших в среде природоохранных организаций. Его интересо­вали не крупные, находящиеся на виду животные, на которых можно за­работать деньги. Он обучал местное население и осуществлял свои проекты в реальности».

Для Джеральда и Ли 80-е годы были связаны с рядом успешных меж­дународных телевизионных проектов, посвященных естественной истории и охране окружающей среды. В связи с этим они исколесили весь земной шар. Организатором и вдохновителем этого проекта был канадский продю­сер В. Патерсон Фернс, с которым Джеральд уже работал над тринадцати­серийным фильмом «Ковчег на острове» еще в 1975 году. Теперь Фернс возглавлял кинокомпанию «Примедиа», располагавшуюся в Торонто. Дже­ральд и Пат Фернс сняли пять документальных фильмов (в четырех из них принимала участие Ли) и шестьдесят пять программ для телевидения а также создали шесть книг. Стоимость проекта росла по мере роста амби­ций участников. Съемки проходили в самых экзотических уголках мира. В 1980 году на экраны вышел тринадцатисерийный фильм «Ковчег в пути». Каждая последующая серия становилась дороже предыдущих. Ко­гда они заканчивали пятую серию, ее стоимость равнялась стоимости всех предыдущих.

В начале 1980 года Пат Фернс предложил Джеральду снять телевизи­онный сериал «Ковчег в пути». Руководитель нового канала британского телевидения Джереми Айзек заинтересовался сотрудничеством со столь за­метной фигурой в области охраны окружающей среды. Помимо финанси­рования нового проекта Айзек приобрел права на предыдущий фильм —

«Ковчег на острове». «Ковчег в пути» должен был стать логическим продол­жением «Ковчега на острове». В новом фильме Джеральд рассказывал о своих взглядах на охрану окружающей среды и о планах по разведению ди­ких животных в неволе, а также о зарубежных проектах Джерсийского зоопарка. Основой для фильма стала экспедиция на Маврикий и спасение уникальных видов местной фауны — то есть книга «Золотые крыланы и розовые голуби». Съемки предполагалось проводить на Маврикии, острове, очень богатом животными, но находящемся под угрозой экологической ка­тастрофы.

Пат Фернс предложил Ли и Джеральду сниматься в новом фильме вме­сте, так как Джеральд знал Маврикий, а Ли была хорошо знакома с приро­дой Мадагаскара, где планировалось снимать следующие серии фильма. Фернс почувствовал, что идея сняться в документальном фильме очень привлекла Ли. Джеральда предстоящие съемки совершенно не беспокоили. «Я работал с известнейшими телевизионными звездами нашего време­ни, — вспоминал Фернс, — но Джерри превосходил их всех. Он был не­легким человеком, но перед камерой держался совершенно естественно и уверенно. Он был прекрасным рассказчиком. Он любил увлекать аудито­рию, держа в руке бокал с бренди или поглаживая лемура на нлече. Его книги показывают, что он блестяще владел языком. Его сравнения и мета­форы всегда были точны и образны. Он умел перевести их на язык телеви­дения. Его фильмы не менее увлекательны и веселы, чем его книги, но ни­что и никогда не могло отвлечь его от основной темы».

До сотрудничества с Патом Фернсом телевизионная карьера Джераль­да складывалась не слишком удачно. Долгая, напряженная работа над до­кументальным фильмом, язвительность режиссеров, сложность съемок уг­нетали его, делали напряженным и неестественным, лишали обычного юмора и обаяния. Но с Патом Фернсом все было иначе. «Ковчег в пути» стал настоящим открытием. «Этот фильм настолько полон жизни и на­столько душевен, — писал один из критиков, — что у зрителя создается впечатление личного присутствия». Поэтому Джеральд с энтузиазмом от­несся к перспективе дальнейшей работы с Фернсом.

«В новом фильме, — писал Джеральд, — мы собираемся показать не только наши успехи по разведению диких животных в неволе, но и спаса­тельные операции во всех уголках мира. Мы также хотели рассказать о на­шей работе с правительствами разных стран по спасению местных видов животных и о подготовке жителей этих стран на Джерси к сложной задаче спасения и разведения животных в неволе». Съемки должны были прохо­дить на Маврикии, Родригесе и Круглом острове, где Джерсийский фонд уже успешно сотрудничал с правительством. Далее съемочная группа соби­ралась посетить Мадагаскар, чтобы на месте ознакомиться с ситуацией на этом острове.

В конце осени 1980 года Джеральд и Ли встретились с Патом Фернсом в Торонто, откуда отправились в поездку по Соединенным Штатам с целью сбора средств для Фонда. В конце января 1981 года Пат Фернс (исполни­тельный продюсер), Майкл Малтби (режиссер) и Паула Квигли (продю­сер ) на три дня прилетели на Джерси, чтобы провести окончательные пе­реговоры. Примерно через неделю Джон Хартли и съемочная группа выле­тели на Маврикий и приступили к съемкам. Ковчег тронулся в путь.

Естественно, длительные съемки не обходились без трений и стычек — талантливые и темпераментные люди попадали в самые непредсказуемые ситуации. Австралийская группа не смогла прибыть вовремя из-за забас­товки летчиков, Джеральд и режиссер начали нервничать, но расписание съемок удалось соблюсти. Съемки были проведены во всех ключевых мес­тах острова — в лесу розовых голубей, в заповеднике Черной реки, в ущельях. Десять дней группа провела на Родригесе.

В конце марта съемочная группа перебралась на Мадагаскар — стран­ный, необычный остров со своими весьма серьезными проблемами. Распо­ложенный у восточного побережья Африки, Мадагаскар в два с половиной раза превосходил по своим размерам Великобританию. Этот остров напо­минает материк. Он обладает уникальной флорой и фауной. 90 процентов животных и растений не встречается нигде, кроме этого острова. Все мада­гаскарские хамелеоны (две трети видов, встречающихся в мире) и почти половина птиц совершенно уникальны. Из примерно четырехсот видов рептилий и амфибий лишь двенадцать обитают в других местах. Восемьде­сят процентов растений Мадагаскара не встречаются нигде больше. Здесь сохранились уникальные виды баобабов. На Мадагаскаре растет восемь ви­дов баобабов, тогда как во всей Африке встречается только один. Двадцать четыре вида лемуров представляют собой совершенно уникальную ветвь эволюции. Некоторые из них по размерам сравнимы с пятилетним ребен­ком, а другие могут спокойно уместиться в кофейной чашке. Здесь можно увидеть мокриц размером с мяч для гольфа и бабочек больше испанского веера. Этот остров был настоящей сокровищницей природы — но восемь­десят процентов территории острова были совершенно бесплодными.

«Самая серьезная проблема, связанная с охраной окружающей среды, заключается в том, что Мадагаскар, это уникальное хранилище эволюци­онных знаний, постепенно превращается в бесплодную пустыню, — писал Даррелл. — Восемьдесят процентов лесов уже уничтожено. Сохранение этого Эдема, этого заповедника естественной истории, должно являться ос­новным приоритетом для любой природоохранной организации. Мадага­скар располагает наибольшим количеством редчайших животных, находя­щихся на грани вымирания». От красоты этого острова захватывало дух, здесь тесно переплелись настоящее и прошлое, и здесь же шла ожесточен­ная борьба между развивающейся культурой и хрупкой природой.

Вскоре после прилета на Мадагаскар съемочная группа отправилась в уникальный заповедник Беренти в южной части острова. Для натуралиста Беренти обладал магической притягательностью. На 450 акрах леса, со­стоящего из гигантских тамариндовых деревьев, жили многочисленные виды лемуров — кольцехвостые лемуры, мышиные лемуры, ночные лепи-лемуры и сифаки — примитивные приматы, которых во всем мире давно вытеснили обезьяны. На Мадагаскаре они сохранились благодаря отсутст­вию обезьян. С первыми лучами рассвета Джеральд, Ли и остальные члены съемочной группы отправились в лес. В конце дня Джеральд диктовал свои впечатления на диктофон.

Кошачьи лемуры, напротив, очень напоминают павианов. Они носятся повсюду, словно собаки, или важно расхаживают, задрав свои полосатые хвосты. Когда стая из двадцати-тридцати таких лемуров шествует по лес­ной тропинке, кажется, что перед вами шагает средневековая процессия с хоругвями.

Местные животные настолько привыкли к постоянному присутствию человека, что воспринимают вас как часть пейзажа. Они не обращают на вас никакого внимания, спешат по своим делам буквально по вашим ногам. Мы видели много замечательных животных. Пока я диктовал, около тридцати кошачьих лемуров прошли перед домом, а сейчас передо мной появилась сифака, и я не могу удержаться от смеха, наблюдая за ее комич­ными передвижениями».
Из Беренти на рассыпающемся «Лендровере» они направились в госу­дарственный природный заповедник, располагавшийся в трех часах езды возле маленькой деревушки, которая называлась Хазофотси. Заповедник был создан, чтобы сохранить уникальные сосновые леса, где росли встре­чающиеся только на Мадагаскаре деревья вида Didereacae. Более всего эти деревья напоминали гигантские кактусы, усеянные устрашающего вида иг­лами. Здесь обитали самые красивые из всех мадагаскарских лемуров — сифаки Верро. Нежно-палевые зверьки с черными спинками, черными мордочками и огромными золотистыми глазами сновали по своему колюче­му миру совершенно спокойно. Они прыгали и приземлялись на ветках ди­дерей без малейшего труда. Джеральда и других членов съемочной группы эти зверьки совершенно очаровали. Вот что сохранила магнитная пленка: «Как только я увидел Колючий Лес, я сразу же подумал, что наши шансы снять здесь что-нибудь весьма невелики. Мы довольно далеко заехали в лес по дорогам, подобных которым я никогда не видел. Они напоминали русла высохших рек, погибших лет двадцать назад».

Этой ночью они спали под открытым небом. «Южный Крест горел в небе, как огромный канделябр». Разбудила их утренняя роса. «Я посмотрел на Ли, — вспоминал Джеральд. — Она лежала рядом со мной, похожая на картины прерафаэлитов. Ее волосы, словно паутинка, покрывали крохот­ные капельки росы».

Звукозаписывающая аппаратура и камера на треножнике весили, на­верное, тонну. Тащить их через Колючий Лес было нелегко. Но в конце пути их ждало вознаграждение. Они увидели мадагаскарский закат. Сгу­стились странные сине-зеленые сумерки, и тут же словно по мановению волшебной палочки возникли удивительные животные. Пятифутовая по­лосатая змея, «похожая на оживший школьный галстук»; паук размером с кастрюлю, который плел внушительную паутину, способную удержать даже мелких птичек; мокрица или многоножка больше бильярдного шара; «шипящий» таракан цвета красного дерева размером с лимон, который из­давал пронзительные звенящие звуки, когда его трогали палочкой.

Съемочная группа провела в Беренти и в Колючем Лесу в общей слож­ности две недели. Оттуда они двинулись в Анкарафантсику, крупнейший заповедник Мадагаскара. К сожалению, из-за огнево-подсечного метода земледелия две трети этого заповедника были уничтожены. Затем последо­вали две недели съемок в лесном заповеднике Ампихороа, а потом экскур­сия на маленький тропический островок Нози-Комба. Этот остров лежит к северо-западу от Мадагаскара и славится местными лемурами — черными или макао. Местные жители считают этих животных священными, благо­даря чему им удалось сохраниться. Эти лемуры были на удивление ручны­ми — ручными настолько, что порой они сидели прямо на камере, а их хвосты заслоняли объектив.

Последним пунктом путешествия был Перинет, лесной заповедник, созданный специально для крупнейших и самых впечатляющих малагасий­ских лемуров, индри. Размером с пятилетнего ребенка, эти напоминающие панд создания были раскрашены черным и белым. У них были огромные белые уши и крупные, блестящие, золотистые глаза. «Это аристократы сре­ди лемуров, — писал Джеральд. — Они и ведут себя, как положено ари­стократам. Индри редко поднимаются раньше десяти часов и остаются в постели до четырех часов дня. Когда же они наконец поднимаются, то на­чинают оглашать окрестности пением». Джеральд, Ли и остальные члены съемочной группы отправились в лес, чтобы снять этих удивительных соз­даний и послушать их пение. Джеральд вспоминал:

«Итак, мы вошли в лес. И хотя мы хорошо слышали пение индри, но ни один зверек нам не попался. Я решил, что их замечательное пение очень напоминает подводные записи голосов китов. Это очень нежный, му­зыкальный и красивый плач. Наконец нам удалось поймать несколько инд­ри и записать их голоса. Потом мы включили сделанную запись. Когда пе­ние умолкло, мы подумали, что не хотим тишины. И в этот самый момент с ближайшего к нам дерева раздалось сильное пение, почти перекрывшее все звуки леса. Голос зверька был настолько силен и богат, что поразил нас до глубины души. Оказалось, что вокруг нас сидит целая стая индри, которых мы просто не заметили. Это замечательные животные, с огромными пуши­стыми ушами, напоминающие медведей коала. А довольно странные ман­даринового цвета глаза следят за вами довольно внимательно. Этот маниа­кальный взгляд способен напугать. Но на самом деле это самые мирные и нежные животные, каких только можно себе представить. Более всего меня удивляло, что эти довольно грузные зверьки могут ловко прыгать с ветки на ветку. Они прыгают, как кенгуру, и при этом практически не производят шума. Целая стая индри может пройти совсем близко от вас, и в лучшем случае вы услышите легкий шорох. Они обладают способностью двигаться почти бесшумно».

В начале мая съемки на Мадагаскаре были закончены. Британский по­сол устроил прощальный ужин в честь Джеральда и Ли, на котором при­сутствовали видные малагасийские политики. За время пребывания на острове Джеральд и Ли успели встретиться с несколькими министрами, а также переговорить со своим мадагаскарским ангелом-хранителем, про­фессором Роланом Альбиньяком, французским зоологом, работавшим здесь по поручению французской исследовательской организации. Вместе им удалось убедить малагасийские власти допустить на остров иностран­ных специалистов по охране окружающей среды. В 1983 году на Джерси была подписана международная конвенция по спасению Мадагаскара.

В середине мая Джеральд, Ли и большая часть съемочной группы вер­нулись на Маврикий, чтобы снять то, что они не успели во время первого визита на остров. Режиссер Майкл Малтби покинул группу. На Нози-Ком­ба он повздорил с Джеральдом, и его место занял Алистер Браун. После трех с половиной месяцев напряженной работы, связанной с постоянными переездами, эмоциональное состояние Джеральда ухудшилось. Он часто поддавался вспышкам неконтролируемого гнева.

В течение первых двух лет брака Джеральд постоянно опасался, что какой-нибудь молодой красавчик уведет у него Ли. Его ревность особенно обострилась в период съемок «Ковчега в пути». Вспоминает продюсер филь­ма Паула Квигли: «Съемочная группа по большей части состояла из моло­дых, красивых, мужественных парней. Когда мы отправлялись в лес, нас всегда сопровождали два-три красивых молодых человека». Ревность бук­вально лишала Джеральда рассудка. Его ссора с режиссером произошла именно из-за беспочвенных подозрений. На Маврикии случился настоя­щий кризис. Паула Квигли вспоминает:

«Мы снимали особое событие — танцы сега. Съемки проводились но­чью. Мы взяли с собой фонари, еду и напитки, чтобы переночевать в лесу. Предстоящая ночь беспокоила Джерри. Он сидел, как огромный Будда, а все вокруг поклонялись ему. Внезапно Джону Хартли пришла в голову от­личная идея. На Мадагаскаре его научили местному танцу — танцу кроко­дила. Почему бы Джону и Ли не станцевать танец крокодила у костра? Ре­жиссеру эта мысль пришлась по душе. Джон и Ли вышли к костру, заигра­ла музыка, и они стали танцевать танец крокодила, подергиваясь почти у земли — имитируя движения крокодила. В их танце не было ничего сексу­ального, чистый фольклор, но Джерри почему-то вышел из себя. Он вско­чил, принялся кричать, ругаться. Он был воплощение первобытной ревно­сти. Естественно, музыка умолкла, наступила полная тишина. Джон отсту­пил в тень, а Ли подошла в мужу и увела его в лес, подальше от костра. Все члены съемочной группы стояли молча, совершенно потрясенные».

На следующее утро съемочная группа собралась в отеле в назначенное время, но Джеральд не появился. Паула поднялась к нему в номер. Дже­ральд был глубоко расстроен тем, что повел себя так непрофессионально и сорвал съемку. В тот день он был особенно вежлив и внимателен к членам группы, но ни словом не обмолвился о странных событиях предыдущей ночи. Джон Хартли попросил, чтобы Паула купила ему билет в Англию. Паула рассказала об этом Джеральду, и он извинился перед Джоном са­мым сердечным и искренним образом.

Во время съемок «Ковчега в пути» у Паулы существовали серьезные со­мнения в том, что брак Джеральда и Ли окажется долговечным. Но через год все стало проще. Впоследствии Джеральд стал спокойнее относиться к молодой жене. Паула научилась справляться со вспышками гнева и ревно­сти. Она заботилась о том, чтобы у Джеральда и Ли всегда был один номер и старалась не оставлять Ли в обществе молодых мужчин.

Джеральд и Ли вернулись на Джерси. В течение трех недель снимались сцены в зоопарке, которые должны были предварять каждую серию филь­ма. А лето они смогли провести так, как им этого хотелось. На Джерси Джеральд изо всех сил пытался быть светским человеком. У него было не­сколько друзей вне зоопарка. По своей природе Джеральд был застенчи­вым человеком. Несмотря на то что его известность и мировая слава выну­ждали его общаться с богатыми и знаменитыми, он предпочитал их обще­ство в неформальной обстановке. Формальные ситуации он выдерживал только с помощью солидных возлияний. Порой Джеральд поддавался со­блазну и устраивал пышные вечеринки. Примером такой вечеринки может служить его свадьба в Мемфисе. Лето 1981 года он собирался провести почти так же.

Все началось с посещения оперы в Глиндборне, самого лучшего малень­кого оперного театра в мире. Этот театр расположился в очаровательном деревенском доме посреди большого сада в Сассексе. Джеральд хотел, что­бы Ли выглядела как принцесса. Еще до свадьбы, путешествуя по Индии, он купил для нее несколько красивых сари. На Джерси он нашел портного, который сумел сотворить из этого материала совершенно сказочный наряд. «В этом платье с вечерней прической, — писал он родителям Ли, — она выглядела, как королева Голливуда. Мне завидовали все мужчины, со­бравшиеся в Глиндборне. Не было ни одной женщины, которая могла бы сравниться с Ли в красоте».

У Глиндборна была еще одна особенность, которая всегда восхищала Джеральда. Обладая удивительным даром видеть невообразимое, он был убежден, что этот театр — идеальная модель для его зоопарка. «Я был оча­рован этим местом, — писал он. — Мне всегда хотелось, чтобы наш зоо­парк на Джерси был таким же маленьким, но совершенным, как Глиндборн. Рад, что мне удалось найти нечто подобное».

Следующим пунктом программы был прием в саду Букингемского двор­ца — «очень скромное мероприятие, на которое собирается всего три тыся­чи гостей». Затем они с Ли отправились на премьеру пьесы Ноэля Кауарда в Вест-Энде, где познакомились с актрисой, игравшей главную роль, Ди­ной Шеридан. Эта встреча оказалась тем более приятной, что Джеральд и Дина оказались давними поклонниками друг друга. Через несколько дней Джеральд и Ли уехали во Францию, чтобы немного передохнуть. Они про­вели в Лангедоке три месяца. Обоим нужен был отдых, к тому же оба ра­ботали над своими книгами.

В конце 1981 года в Британии была опубликована новая книга Дже­ральда «Птица-пересмешник». Через несколько месяцев она увидела свет и в Соединенных Штатах. Эта книга была совершенно не похожа на своих предшественниц. Джеральд написал «политическую книгу», но история ее публикации оказалась не из легких. Он писал своим родственникам в Мемфис:

«Расскажу вам о том, что со мной случилось. Примерно десять дней на­зад я получил гранки моего нового романа (предварительной верстки я не видел). К своему ужасу, я обнаружил, что они отдали мою книгу како­му-то неграмотному неопытному редактору, который практически ее пере­писал. Я немедленно бросился к издателю, благо в тот момент я находился в Лондоне, и потребовал приостановления публикации. В результате руко­водитель фирмы вылетел на Джерси, чтобы мы могли просмотреть каждую страницу книги и привести ее в первоначальный вид — чудовищная зада­ча, которой я сейчас и занимаюсь. Я не могу позволить, чтобы подобный бред выходил под моим именем».
Выход книги был задержан, но увидела свет она в том виде, в каком ее хотел видеть автор.

Это была моралистская, предостерегающая история на тему охраны ок­ружающей среды, в которой Джеральд высмеял некоторых специалистов, кочующих с конференции на конференцию. Кое-кто узнал в этой книге себя. События разворачивались на вымышленном острове Зенкали (Мав­рикии), где обитает редкая, вымирающая птица-пересмешник и растет не менее редкое дерево омбу. Герой книги, прирожденный охранитель приро­ды, Питер Фоксглоув обнаружил, что четыре сотни деревьев омбу и пятна­дцать пар пересмешников сохранились в долине, которая в результате строительства гидроэлектростанции будет затоплена. Коварный план пре­вратить Зенкали в военную базу с глубоководным портом и собственной электростанцией угрожает существованию редких птиц и растений. В кон­це концов всем становится ясно, что экономика острова зависит от пти­цы-пересмешника. Опираясь на помощь правителя острова, Кинги, и нескольких весьма эксцентричных жителей, Фоксглоув срывает коварные планы и спасает островной рай.

«Птица-пересмешник» была остроумной и, по меркам Джеральда, весь­ма амбициозной. Однако, хотя критика встретила его новое произведение довольно благожелательно, интерес публики к этой книге был гораздо сла­бее, чем к его предыдущим произведениям.

Джеральд развернул широкую рекламную кампанию в связи с выходом своей новой книги. 6 декабря он произнес речь после благотворительного обеда в галерее «Европа» в Саттоне. 9 декабря его пригласили на обед, уст­раиваемый лондонской газетой «Ивнинг стандарт» в центре Барбикен. Его имя по-прежнему собирало толпы, поэтому на всех мероприятиях с его участием никогда не было свободных мест.

Перед наступлением Нового, 1982 года Джеральд отправил отчет своим родственникам в Мемфис. Он получил очередную премию за охрану окру­жающей среды. Принц Нидерландов Бернхард удостоил его ордена Золото­го Ковчега. Демонстрация «Ковчега в пути» проходила с успехом, «вероят­но, благодаря тому факту, что у нас была настоящая секс-бомба — Ли, умеющая обращаться даже с животными, не говоря уж обо всем осталь­ном». В следующем году в Соединенных Штатах должна была выйти книга по этому сериалу. 1981 год был для Джеральда очень напряженным, и он не мог дождаться, когда ему удастся расслабиться — «с помощью пары «Кровавых Мэри» или, еще лучше, целых шести».
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
НАТУРАЛИСТ-ЛЮБИТЕЛЬ: 1982-1984
Джеральду Дарреллу более не удавалось постоянно общаться со своими любимыми животными. У него больше не было животных дома, а о зверях в зоопарке заботились сотрудники. Он стал другим. Теперь Джеральд вы­рабатывал стратегию и тактику работы Фонда, собирал средства, вопло­щал в жизнь новые идеи. Он стал проповедником, кампании в защиту жи­вотных отнимали все его время и силы. Он был абсолютно убежден в том, что любая жизнь священна и неприкосновенна, что все живые существа имеют право на жизнь, что священный дар жизни не может быть отнят по соображениям политики или религии.

Даже в среднем возрасте Джеральд сохранил свежесть восприятия и энтузиазм мальчишки, каким он был на Корфу. Во Франции, вдали от своего профессионального, супернаучного зоопарка, он снова превращался в натуралиста-любителя. «Даррелл любит всех животных, даже ос и моски­тов, — писала журналистка Линн Барбер после посещения дома Джераль­да во Франции. — Как мальчишка, которым он остается, несмотря на се­дые волосы и бороду, он постоянно пополняет собственный зверинец». В эти дни Джеральд собрал небольшую коллекцию мелких животных, ко­торых Ли любезно разместила на террасе дома. Здесь были черви, скорпио­ны, богомолы, крупный зеленый сверчок, палочник, осы, спасенные от утопления в бассейне. Но все эти создания обретали свободу, когда подхо­дило время возвращения на Джерси.

Хотя Джеральд Даррелл был ведущим специалистом по охране окру­жающей среды, в душе он по-прежнему оставался натуралистом-любите­лем. Любителем, потому что он, как Дарвин и Фабр, не имел специального образования — любой школьник, пришедший в Джерсийский зоопарк, формально был более образованным, чем директор этого заведения, а уж консультативный комитет Фонда рядом с ним казался настоящим сбори­щем Аристотелей. Даррелл оставался любителем, потому что в современ­ном мире биология перешла на качественно иной уровень — возникла мо­лекулярная биохимия и эволюционная биология. Новозеландская газета так написала о нем: «Любовь Даррелла к диким животным является дви­жущей силой его жизни. Природа стала его профессией, но как натуралист он остается настоящим любителем — человеком, занимающимся своей ра­ботой из любви».

В это время был осуществлен специальный проект, над которым супру­ги работали совместно. Работа растянулась на два года. Книгу «Натуралист-любитель: классический практический путеводитель по миру природы» придумал молодой издатель Джосс Пирсон, сотрудник фирмы «Дорлинг Киндерсли». Идея заключалась в том, чтобы создать иллюстрированную книгу, которая могла бы послужить практическим руководством для нату­ралистов-любителей во всем мире. Из нее можно было почерпнуть сведе­ния об обитателях садов, прудов и лесов, об их привычках и о том, как за ними наблюдать. С самого начала стало ясно, что эта книга станет настоя­щим бестселлером, но для этого нужно было известное имя, способное при­влечь внимание читателей. Джосс Пирсон сразу же подумал о Джеральде Даррелле. Выбор был очевиден: Даррелл был не только знаменитым писа­телем, пишущим о природе, но и идеальным читателем подобной литерату­ры — настоящим натуралистом-любителем.

С самого начала стало ясно, что Джеральд и Ли должны работать над книгой вместе. Проект очень понравился обоим. Во-первых, они являлись специалистами в этой области, а кроме того, Джеральд получал возмож­ность обратиться к тем своим читателям, на которых он возлагал наибольшие надежды в будущем, — к молодежи. Его книга была призвана воспи­тывать молодежь во всех концах света в духе уважения к миру живой при­роды. Хотя предложенный аванс в 30 тысяч фунтов, по меркам Даррелла, был довольно скромным, его соблазнил предполагаемый минимальный ти­раж. Книга должна была выйти тиражом в 160 тысяч экземпляров (в кон­це концов тираж оказался в десять раз больше). Процент роялти Дарреллу предложили гораздо более высокий, чем это было принято в «Дорлинг Кин­дерсли». В ходе работы предполагалось создать телевизионный сериал по книге. Работать над ним должен был молодой английский режиссер Джо­натан Харрис, близкий друг Джеральда и Ли.

Джосс Пирсон разработал формат и дизайн будущей книги, предложил структуру, с которой Джеральд сразу же согласился, однако Ли боролась, отстаивая собственное мнение до конца. Книга делилась на двенадцать ос­новных экосистем от тропических лесов до морей и океанов, от лугов и жи­вых изгородей до пустынь и тундры. Везде есть своя флора и фауна, до­стойная описания и изучения. Натуралисту-любителю, где бы он ни нахо­дился, скучать не приходится, он везде сможет найти интересные объекты для наблюдения.

Это была замечательная, вдохновенная книга, проникнутая чувством изумления и преклонения перед жизнью во всех ее формах. В предисловий «Как стать натуралистом» Джеральд писал:

«Всю свою жизнь я удивлялся, почему люди смотрят на животных и растения и говорят: «Ну разве это не отвратительно?» Я считаю, что истин­ный натуралист должен воспринимать природу объективно. Ни одно живое существо не может быть отвратительным. Может быть, вам и не захочется взять в постель гремучую змею или крапиву. Возможно, вы сочтете раздра­жающим (как это показалось и мне) набег гигантских улиток на вашу па­латку. Но эти существа имеют такое же право на существование в этом мире, как и человек... Натуралисту повезло в двух отношениях. Во-пер­вых, он наслаждается миром, раскинувшимся вокруг него. Во-вторых, он может заниматься своим хобби в любом уголке земли и в любое время... Его одинаково трогают огромные стада на африканских равнинах и скром­ные уховертки в собственном саду».

«Почерк у Джерри был ужасный — настоящие каракули, но я научи­лась его разбирать. Большую часть книги он диктовал. Так же поступала и Ли. Работая над «Натуралистом-любителем», я стенографировала их дик­товку, а потом печатала текст. Затем они правили его, и я все перепечаты­вала. Работы было выше головы. Джеральд всегда диктовал свои книги, как правило, по наитию, не пользуясь записями. Диктуя, он говорил все быстрее и быстрее, словно ощущая прилив вдохновения. Как правило, он диктовал мне лично, но иногда присылал магнитофонные ленты, чтобы я перепечатала. Я часто начинала смеяться, не в силах сдержаться. Его прежняя секретарша говорила мне, что часто краснела, когда ей приходи­лось стенографировать и печатать книги Даррелла. Может быть, я была более взрослой, но меня никогда не шокировало то, что я печатала, хотя порой я думала: «Как же мне застенографировать это слово?» Джеральд никогда не был грубым или невежливым со мной, и я его очень любила. Он был замечательным человеком, ценившим работу других людей. Иногда я находила на своем столе цветы. А когда он улетел во Францию, то оставил мне на пишущей машинке записку, в которой крупными буквами было на­писано: «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!» Но Ли была для него настоящим кумиром; же­нившись на ней, он больше никогда не флиртовал с другими женщинами».

Мысль о предстоящей поездке в Соединенные Штаты приводила Дже­ральда в ужас. Во время подготовки к отъезду у него всегда возникали раз­личные психосоматические заболевания. Перед другой поездкой он свалил­ся с жестокой простудой, а потом впал в депрессию, так что Ли пришлось оставить его в Англии и вылететь в Штаты одной. «Это может показаться удивительным, но Джеральд был очень неуверенным человеком, — вспо­минал Саймон Хикс. — Он был невероятно противоречив. Он мог казаться совершенно спокойным, расслабленным, совершенным космополитом. И в то же время он буквально заболевал от перспективы быть приглашенным к лейтенант -губернатору или к нашей сиятельной покровительнице. Он не­навидел экспромты и импровизации, он всегда хотел быть готовым. Дже­ральд никогда не произносил речей экспромтом, предварительно их не от­репетировав, даже если ему предстояло выступать перед детьми. Все на Джерси знали, что перспектива лететь в Америку полностью выбивает его из колеи».

2 апреля Джеральд и Ли вернулись на Джерси. Джеральд написал Ала­ну Томасу, что он, «если и окончательно не исцелился, то по крайней мере весьма приблизился к выздоровлению». Он чувствовал себя достаточно хо­рошо, чтобы принять приглашение от королевы на торжественный обед в честь президента Камеруна в Виндзорском замке, который должен был со­стояться 23 апреля. Джеральда очень веселило то, что его с женой пригла­сили на столь важное мероприятие благодаря паре юмористических книг, которые он написал о своих приключениях в джунглях Камеруна в дале­кой молодости, когда ему даже не удавалось свести концы с концами. Но меню обеда его очень порадовало, причем не только изысканные блюда, но и не менее роскошные вина.

В конце апреля Пат Фернс и Паула Квигли прилетели из Торонто, что­бы обсудить планы создания телевизионного сериала по «Натуралисту-лю­бителю». Этот проект заинтересовал канадскую телевизионную компанию и четвертый канал британского телевидения. Четвертый канал рассматри­вал проект Даррелла как свой ответ на очень популярную программу Би-би-си с Дэвидом Эттенборо. Джеральд должен был показать мир приро­ды совершенно иначе — доступным и открытым для изучения. Образ весе­лого, с мальчишеским задором в глазах Джеральда привлекал и трогал зри­телей.

Планы Пата Фернса не ограничивались одним «Натуралистом-любите­лем». В начале июня он заговорил о грандиозном проекте «Даррелл в Рос­сии». Джеральду и Ли предстояли годы напряженной работы. Съемки шли с середины 1982 года до середины 1984.

12 июля 1982 года, за несколько дней до начала показа «Ковчега в пути» по Би-би-си, Джеральд и Ли отправились па остров Анст, входящий в груп­пу Шетландских островов. Здесь должны были начаться съемки «Натура­листа-любителя». Режиссером стал Джонатан Харрис, «мрачный и посто­янно сердитый, красивый демонической красотой в духе Хитклифа из «Грозового перевала».

Первые кадры дались Джеральду довольно нелегко. Шестисотфутовые скалы Германеса дали приют огромной колонии морских птиц. Режиссер решил провести целый день, снимая птиц на скалах и каменистых берегах. Проблема заключалась в том, что всю свою жизнь Джеральд страдал от сильного головокружения — полет на самолете и то повергал его в панику. А теперь ему предстояло сниматься на Германесе. По сценарию он должен был пройти но горной тропе от берега до самой вершины. Позднее Дже­ральд вспоминал:

«Вскоре мы подошли к самому краю обрыва. В шестистах футах под нами огромные синие волны прокладывали себе путь между скалами в ту­чах брызг, напоминавших клумбы белых хризантем. Воздух был наполнен шумом прибоя и криками бесчисленных тысяч морских птиц, которые сно­вали между скалами подобно снежной буре. Их количество поражало. Сот­ни и сотни олуш, моевок, глупышей, длиннохвостых бакланов, гагарок, чаек, поморников и десятки тысяч тупиков!

— А теперь мы спустимся со скалы, — сказал Джонатан Харрис.

— Где? — спросил я.

— Да вот здесь, — ответил Джонатан, указывая на обрыв, по моему мнению, практически отвесно спускавшийся к берегу моря с шестисотфу­товой высоты.

Мне не раз в самых различных уголках Земли доводилось испытывать страх, но спуск с этой скалы по силе ощущений значительно превосходил все мои прежние опыты. Остальные члены съемочной группы спускались по едва различимой тропе так, словно перед ними была широкая, ровная дорога. Я же сползал на животе, отчаянно цепляясь за пучки травы и мел­ких растений, крохотными шажками продвигаясь вперед и изо всех сил стараясь не смотреть вниз на почти отвесную скалу. Руки и ноги у меня дрожали, я обливался потом. Это было ужасное зрелище, я стыдился сам себя, но ничего не мог с собой поделать. Страх высоты излечить невозмож­но. Когда я добрался до берега, мои ноги дрожали так сильно, что мне при­шлось десять минут посидеть, прежде чем я смог идти. Не сдерживаясь в выражениях, я высказал Джонатану все, что я думаю о нем и о его предках, а также предложил несколько — к сожалению, неисполнимых на практике — действий, которые он мог бы произвести над собой.

— Что ж, ты отлично спустился, — невозмутимо ответил он. — А те­перь подумаем о том, как будем подниматься».
Впоследствии Джеральд говорил, что эта скача отнята у него десять лет жизни. «Когда Джерри впадал в ярость, это было совсем не смешно, — вспоминал Джонатан Харрис. — На Шетландских островах он буквально вышел из себя. Во второй раз это случилось, когда Ли сплавлялась на пло­ту по кипящей реке Вай. Я сделал несколько дублей. Джерри все это время был очень напряжен. Когда я предложил снять еще один дубль, у него пря­мо крыша поехала. В ярости он напоминал извергающийся Везувий».

Но Джонатан полюбил Джеральда с первого взгляда. «Он понравился мне сразу же, — вспоминал он. — Он не всегда был милым и приятным. Очень часто он впадал в ярость и тогда мог говорить ужасные вещи, но в нем было обаяние, которому невозможно было противиться. И хотя мой отец был жив, я часто видел в нем отца. Джеральд ужасно гордился Ли, своей очаровательной молодой женой. В телевидении он был не слишком силен, это была не его вотчина. Но это его не беспокоило. Многие считали, что Джерри снимается на телевидении только для того, чтобы заработать деньги на жизнь и любимую работу. Но это было не так. Джерри был твор­ческим человеком, ему нужна была публика, он хотел показать себя. Ему очень нравилась возможность донести свои мысли до миллионов телезрите­лей, многие из которых не читали его книг. Но телевизионные боссы нико­гда не считали его первоклассной звездой. Во-первых, он был очень слаб. Работать с ним можно было всего четыре часа в день. Он любил устраивать перерывы и долгую сиесту (к радости остальных членов съемочной груп­пы), а потом съемки продолжались до вечера. Самым сложным в нашей работе было снимать животных, а потом монтировать эти кадры в сцены с участием людей. Когда я начинал ворчать по поводу того, что животные слишком непредсказуемы, Джеральд всегда отвечал: «Животные не подпи­сывали контракт).

В конце июля Джеральд и Ли вернулись на Джерси вместе со всей съе­мочной группой, чтобы закончить фильм, съемки которого были начаты на Шетлендских островах. С 9 августа по 2 сентября они были в Замбии, вы­езжая на пару дней в Зимбабве. В Замбии Джеральд снова увидел гиппо­потамов в естественных условиях. «У них восхитительные розовые задни­цы, как у епископов, — вспоминал Джеральд. — Гиппопотамы невероятно стыдливы и вечно отворачиваются от вас, выставляя напоказ свои огром­ные задницы. А потом они припускаются бежать на цыпочках, как упитан­ные дамы в обтягивающих юбках, пытающиеся догнать отправляющийся автобус. Я никогда не думал, что бегемоты так очаровательны».

13 августа, пока Джеральд был за границей, его непутевый брат Лесли, называвший себя гражданским инженером, но на самом деле работавший швейцаром в доме возле Марбл-Арч, умер от сердечного приступа в пабе неподалеку от дома в Ноттинг-Хилл. Ему было шестьдесят пять лет. Никто из семьи не присутствовал на похоронах. Джеральд находился в Замбии, Маргарет, иногда навещавшая Лесли и Дорис в Лондоне, приходила в себя после тяжелой операции. Оплакивали несчастного Лесли только его верная, многострадальная жена Дорис и ее сын, Майкл Холл, который по-прежне­му жил в Кении. Мария Кондос, всегда любившая Лесли и родившая ему сына много лет назад, теперь жила в собственном мире — она страдала бо­лезнью Альцгеймера.

Как только Дарреллы вернулись из Африки, они тут же занялись съем­ками «Натуралиста-любителя», которые продолжались до начала декабря. В середине сентября съемочная группа отправилась в Арль снимать болота Камарга. Конец октября был посвящен съемкам фильма о лесах, которые проходили в районе Нью-Форест. В начале ноября должна была сниматься программа о пустынях, но начало съемок пришлось отложить, так как Джеральду был нужен отдых. Дарреллы вернулись на Джерси. 1 ноября 1982 года Дэвид Нивен написал Джеральду из Швейцарии: «Умоляю тебя только об одном: не перегружайся. Могу заявить тебе с полной ответствен­ностью, что если резинку слишком растянуть, она уже никогда не будет прежней! P.S. Как там мой волосатый крестник?»

К этому моменту книга, по которой снимался сериал, уже вышла в Британии в издательстве «Хэмиш Хэмилтон». Джеральд не мог представить себе лучшего критика, чем Тео Стефанидес, который и вдохновил его на написание этой книги. Он отправил своему старому наставнику подписан­ный экземпляр «Натуралиста-любителя». Тео, который теперь жил в доме своей бывшей жены в Килбурне, был глубоко тронут. «Замечательный день! — записал он в своем дневнике. — Как бы мне хотелось иметь такую книгу, когда я впервые очутился на Корфу в возрасте семи лет!»

Книга и в самом деле получилась замечательной. Она была переведена на множество языков. Ею можно было пользоваться и на Карибских остро­вах, и в тундре. Критика встретила «Натуралиста-любителя» восторженно. «Прелесть этой книги в том, — писал тринидадский журналист, — что вам не нужно тащиться в Эль-Тукухе, или переходить вброд болота Карони, Наривы и Оропуче, или продираться через тропические леса, чтобы позна­комиться с природой Тринидада и Тобаго... Читать эту книгу легко, написа­на она очень увлекательно... Мы все — молодежь, люди среднего возраста и старики — должны больше узнать о природе. Это особенно важно сейчас, когда лесные пожары, причиной которых становится человек, наносят огром­ный ущерб тростниковым зарослям и лесам, покрывающим холмы нашей страны». На другом конце Земли, в Южной Африке, «Натуралиста-любителя» назвали «книгой, которая должна быть в любой библиотеке». На севере «Айриш таймс» назвала эту книгу прекрасным средством, способ­ным устранить постыдное пренебрежение естественной историей родной страны в ирландских школах. «Даррелл путешествует по всему миру. Он внимательно смотрит и слушает. В этой книге он раскрывается перед чита­телем как натуралист и как специалист по охране окружающей среды... «Натуралист-любитель» открывает читателю новый, удивительный мир, который завораживает и детей, и взрослых. Умение удивляться чудесам живой природы — величайший дар жизни!» Пятнадцать лет спустя, когда было продано полтора миллиона экземпляров этой книги, а число читате­лей, взявших ее в библиотеке, исчислялось несколькими миллионами, она по-прежнему оставалась «лучшим подарком» во всем мире.

20 ноября Джеральд и Ли отправились в Панаму снимать программу о рифах и тропических лесах. Этот фильм должен был стать последним в этом году. Даже перелет не смог омрачить радости Джеральда от новой встречи с тропиками. Он мечтал снова увидеть ярких колибри, огромных бабочек и вдохнуть «влажный, ароматный горячий воздух, подобный аро­мату сливового пирога, только что вынутого из печки, который сразу же говорит вам о том, что вы попали в самый богатый район Земли».

Режиссером этого фильма стал Алистер Браун, работавший с Джераль­дом и Ли над «Ковчегом в пути». Съемки значительно осложнились, так как Алистер обладал весьма удивительной манерой общения. Он говорил в телеграфном стиле, бросая полуфразы, никак не связанные между собой.

— Долетели? — сказал он Джеральду при первой встрече. — Хорошо. Я думаю... вы знаете... Сначала Сан-Блас. Рифы... или нет... леса, рыбы похожи на птиц, только без крыльев. Вы так не думаете? Итак, острова... прелестно... вы не... посмотрим, когда доберемся. А потом мы отправимся на Барро-Колорадо, да?

Продюсеру фильма, Пауле Квигли, пришлось переводить. Как и во время съемок «Ковчега в пути», Паула оставалась движущей силой всего процесса. Джеральд называл ее «Квиггерс». Это была «стройная, малень­кая женщина, с копной темных кудрявых волос, курносым носом, словно у пекинеса, любопытными глазами, которые могли быть сразу и голубыми и зелеными, длинными ресницами, подобные которым есть только у жира­фов, приятным, женственным сопрано, способным достигать невероятной громкости, что очень выручало нас, поскольку в бюджете съемочной груп­пы расходы на мегафон не были предусмотрены».

— Дорогой, Алистер говорит, — объяснила Паула, — что если мы по­пытаемся сравнить рифы с лесами, то он считает, что рифы снимать гораз­до труднее, так как это подводные съемки. Поэтому он предлагает, чтобы мы сначала отправились на острова Сан-Блас. Хорошо?

Если Германес был концом света, то крохотные острова Сан-Блас пред­ставлялись Джеральду земным раем. Он вспоминал:

«Я никогда не смогу привыкнуть к тому удивительному моменту, когда входишь в воду и опускаешь лицо в глубины тропического моря. Маска — это волшебная дверь: благодаря ей ты без малейших усилий попадаешь в магическую страну невероятной красоты... Опускаясь под воду, тебе при­ходится выучить новый язык. Ты постоянно спрашиваешь себя, почему эта рыба лежит на боку? А почему вон та встала на голову? Что так отчаянно защищает эта маленькая рыбка, и почему другая, как уличная девка, бес­стыдно пристает ко всем другим рыбам?»

Съемки проходили с приключениями. Черные обезьяны-ревуны отча­янно защищали свою территорию. Как только съемочная группа приблизи­лась, обезьяны подняли страшный шум. «У нас было впечатление, словно мы стоим в пустом бассейне и слушаем хор Советской Армии, каждый уча­стник которого поет собственную песню, причем на монгольском языке». Когда это не, сработало, обезьяны принялись обстреливать людей экскре­ментами и ветками. Муравьи-листорезы отреагировали на появление съе­мочной группы с не меньшей яростью. Когда режиссер и местный охотник попытались преградить им путь, муравьи вообразили, что их ноги — это деревья, поползли по ним и пытались вцепиться в самые нежные части тела, считая, что это плоды леса.

Джеральд выступил в этом фильме от лица всех обитателей волшебного мира тропиков. Сорок три тысячи квадратных миль тропического леса уничтожаются ежегодно. Животные и растения исчезают раньше, чем их удается определить. Через восемьдесят пять лет на Земле может вообще не остаться тропических лесов. Огромная, самовосстанавливающаяся сокро­вищница человечества будет утрачена навсегда. Климат и природные усло­вия целой планеты претерпят катастрофические изменения. «Мы ведем себя, как жадные, злобные и самовлюбленные дети, — говорил Джеральд миллионам телезрителей. — Это касается всех, вне зависимости от цвета кожи, вероисповедания или политических убеждений. Если мы будем про­должать вести себя подобным образом, то наши дети никогда не увидят этот самый удивительный и важный в биологическом смысле регион нашей планеты. Тропические леса исчезнут, и никто больше не воспользуется его благами».

Больше полугода Дарреллы непрерывно переезжали с места на место. 19 декабря они покинули Панаму и отправились в Филадельфию. Здесь им предстояло провести ряд деловых встреч в дочерней организации Джерсий­ского Фонда — в Американском Фонде охраны дикой природы. На Рожде­ство Дарреллы приехали в Мемфис, к родителям Ли. Именно здесь Дже­ральд узнал, что его удостоили великой чести — он стал кавалером ордена Британской Империи за свои заслуги в области охраны окружающей среды.

Уже в середине января Джеральд и Ли снова участвовали в съемках. На этот раз снималась программа о хвойных лесах Манитобы. В феврале им удалось немного передохнуть, вернуться на Джерси и заняться делами зоопарка и Фонда. Здесь Джеральд подписал соглашение с правительством Мадагаскара относительно осуществления природоохранных мер на этом острове. А кроме этого, в Букингемском дворце ему был торжественно вру­чен орден.

1—2 февраля 1983 года на Джерси проходила конференция по вопросу Мадагаскара. На ней присутствовали видные биологи и экологи из Авст­рии, Англии, Франции, Мадагаскара, Швейцарии и Соединенных Штатов. Председательствовали на конференции Ли и мадам Берта Ракотосамима­нана, директор института научных исследований Мадагаскара. Джеральд был очень горд тем, что его жене доверили такое ответственное дело. «Я никогда не думал, — писал он родителям Ли 7 февраля, — что женился на плоде любви Адольфа Гитлера и Боадицеи. С самого начала она управ­ляла конференцией железной рукой, а все участники беспрекословно под­чинялись ее диктату».

«Суть встречи заключалась в том, — объяснял Джеральд, — что Мада­гаскар привлекает множество иностранных ученых. И все они бросились к столу мадам Берты с просьбой разрешить им поработать на острове. Она не в состоянии понять, чья работа будет полезна для острова, а чья нет. В ре­зультате в течение последних семи лет она отказывала практически всем, что очень беспокоило научный мир и не шло на пользу природе Мадагаска­ра. Мы решили устроить эту конференцию с тем, чтобы наконец добиться практических решений».
«Это был настоящий триумф нашего Фонда и лично Ли. Все эти уче­ные, а также ряд международных организаций в течение десяти лет безус­пешно пытались добиться хотя бы незначительных сдвигов в этой области, а тут за двадцать четыре часа ситуация сдвинулась с мертвой точки. Это было настоящим чудом! Мадам Берта привезла с собой соглашение между Фондом и правительством Мадагаскара, которое мы подписали. Теперь у нас есть карт-бланш на то, чтобы ловить на Мадагаскаре животных и при­возить их на Джерси с целью создания жизнеспособных колоний. По этому соглашению мы обязаны ежегодно готовить в нашем центре двух малага­сийцев. Это огромный успех, который всех нас очень радует!»
15 февраля 1983 года Джеральд получил свой орден в Букингемском дворце. Он был бесконечно горд, хотя постоянно подшучивал над собой. «Орден Британской Империи представляет собой красивый маленький крест, сделанный из золота, — писал он родителям Ли. — Так что, когда наступит черный день, мы с Ли сможем его продать...»

После торжественного приема во дворце Джеральд с Ли отправились на ленч к лорду Крайтону, одному из руководителей Джерсийского Фонда. Джеральд был удивлен количеством гостей, собравшихся возле ресторана. Среди них был Эмон Эндрюс, популярный телеведущий, создатель про­граммы «Это ваша жизнь». Джеральд писал родителям Ли о том, что на этом ленче собрались все, кого он не видел в течение девяноста лет. Вместо небольшого обеда его отвезли на студию Би-би-си, заперли в маленькой комнатке, накормили сандвичами и напоили шампанским.

А потом началось настоящее шоу. На сцене появились секретарша Джеральда Джоан Портер, Кейт Уэллер, Джереми Маллинсон, Саймон Хикс, Шеи Маллет и Бетти Бойзард. Из Новой Зеландии прилетел Брайан Белл, а с Маврикия — Вахаб Овадалли и Юсуф Мангру. Всем присутст­вующим показали интервью с Ларри, который не смог присутствовать, так как снимался в другом фильме. Приглашена была и воспитательница Дже­ральда в детском саду, мисс Сквайрс («ей было уже восемьдесят семь, но выглядела она так, словно переживет всех нас»), Май Цеттерлинг, Дина Шеридан, сэр Питер Скотт, Маргарет и ее сын. Показали даже небольшой фрагмент интервью с Теодором Стефанидесом, который тоже не смог при­сутствовать из-за нездоровья.

А может быть, это была простая уловка. Джеральд был потрясен, когда настоящий Тео вышел на сцену — хрупкий, старый, но по-прежнему изы­сканно одетый и остроумный. Это было настоящее воссоединение учителя и ученика. Джеральд и Тео обнялись, как два старых друга, дружба кото­рых длилась более полувека. Они понимали, что эта встреча может ока­заться последней — так и оказалось. Джеральд взял Тео под руку, подвел его к камере и отсалютовал ему в знак триумфа и любви.

Настало время возвращаться к «Натуралисту-любителю». Следующие полгода Джеральд и Ли провели в дороге, переезжая с одного континента на другой. В марте они снимались в заповеднике Умфолози в Южной Аф­рике, в апреле — уже в пустыне Сонора в Аризоне, в мае съемки прохо­дили в Нью-Йорке («самом грязном, отвратительном, замусоренном, пре­красном и замечательном городе мира»). В Нью-Йорке Джеральд показы­вал своим зрителям природу города, кладбища, пустыря, городской улицы, трущоб, поля для гольфа и обычной квартиры. В июне съемки перемести­лись в Англию, где основное внимание было уделено прудам, рекам и жи­вым изгородям. Оттуда Дарреллы уехали на Корфу, чтобы снять програм­му о садах. Дальше их путь лежал в Канаду, где они провели июль, август и начало сентября. В Торонто шел монтаж отснятых серий, а съемочная группа отправилась в горы, снимать хвойные леса Канады.

«Съемки «Натуралиста-любителя» были очень сложными, — вспомина­ла Паула Квигли. — Но я думаю, что Джерри получил удовольствие от этих полутора лет (и я в этом убеждена, потому что именно я доставала для него виски!). У нас была великолепная, очень контактная съемочная группа. Джерри знал, что он хорошо получился, а съемки животных вооб­ще были первоклассными. К Ли относились очень серьезно (в «Ковчеге в пути» ей отводилась лишь второстепенная роль). Мы все уважали ее зна­ния и с почтением относились к миссис Даррелл. Думаю, он знал, что смо­жет написать об этих съемках чертовски увлекательную книгу».

Самым счастливым моментом съемок были дни, проведенные на Кор­фу. Джеральд впервые вернулся на остров своего детства после нервного срыва 1968 года. «На Корфу Джерри был совершенно замечательным. Он снова вернулся в свое детство», — вспоминала Паула Квигли. Многие сце­ны снимались поблизости от белоснежно-белого дома в Пераме. Дом стал не белым, он облез и потрескался. Но на террасе этого дома Джеральд вдохновенно рассказал о радостях, доступных любому натуралисту-люби­телю. Потом он показал расписных черепашек-террапинов в своем люби­мом пруду, поймал ящерицу в оливковой роще, плавал на лодке вдоль по­бережья, объяснял, как разводить мучных червей, показывал обитателей морских отмелей, рассматривал каплю воды под старинным медным мик­роскопом, которым он пользовался на Корфу в детстве, и всячески расхва­ливал запущенные сады, похожие на тот, что окружал белоснежно-белый дом.

Куда бы он ни отправился, везде его встречали, как вернувшегося по­сле разлуки родственника. «Люди обнимали его, — вспоминала Паула. — Они знали его много лет назад и были счастливы, что он вернулся. Это было невероятно. Я не понимала, как много людей связывают свое благо­получие с его книгами. Они верили, что только ему обязаны тем, что име­ют. Однажды мы отправились в загородный ресторан на торжественный обед, устроенный в честь Джерри корфиотской семьей, с которой он был давно знаком. После обеда мы отправились на прогулку, как вдруг мужчи­на примерно того же возраста, что и Джерри, вышел из-за дома и целеуст­ремленно направился к нему, полагая, что тот не узнает его. Но Джерри узнал его — они дружили в детстве. Мужчины обнялись и заговорили по-гречески. Грек был глубоко растроган тем, что Джерри его узнал. Это было очень трогательно!»

Снимая свой фильм, Джеральд и Ли исколесили полмира. Они проеха­ли сорок девять тысяч миль и использовали при этом почти все виды транс­порта, доступные человеку. Только в Англии они летали на воздушном шаре, плавали на весельной лодке, ездили на велосипеде и паровозе, и даже ходили по воде на специальных лыжах, «придуманных каким-то бе­зумным изобретателем». («Если все закончится благополучно, — писал Джеральд, — мне придется изменить свое второе имя с «Малькольма» на «Оливера», чтобы мои инициалы более соответствовали моим способностям и моей деятельности (GOD — по-английски означает «бог»).

В Нью-Йорке съемочной группе пришлось столкнуться с весьма опас­ным человеком. Джеральд рассказал об этой встрече с присущим ему чув­ством юмора.

Чтобы показать, как быстро природа берет свое, съемочная группа от­правилась на грязный, загаженный пустырь на углу 87-й улицы. С собой они привезли вишневые ветви с живыми гусеницами коконопрядов — ос­новных вредителей в Соединенных Штатах, но, по мнению Джеральда, «не менее интересных созданий, чем сами люди». Помощники любовно размес­тили гусениц на ветках вишневого деревца, отчаянно боровшегося за жизнь в центре города. Тут они заметили, что за их действиями вниматель­но следит местная жительница.

— Что это вы тут делаете? — спросила женщина, безжалостно втисну­тая в тесный джинсовый костюм.

— Мы снимаем фильм о городской природе, — объяснила Паула. — Мы хотим показать, что даже в таком большом городе, как Нью-Йорк, можно найти уголок живой природы.

— Затем вы и притащили сюда этих клопов?

— Да, — приветливо ответила Паула. — Они называются коконопря­дами.

— Здесь их раньше не было, — заметила женщина. — Вы их принесли.

— Да, — согласилась Паула. — Раньше их здесь не было, и нам при­шлось принести их для съемок.

— Если их здесь не было, какого черта вы их притащили?

— Для фильма, — отрезал Алистер Браун, пытавшийся сосредоточить­ся на том, будет ли лучше, если заставить гусениц ползти справа налево, или все же предпочтительнее, чтобы они ползли слева направо.

— Это обман! — возмутилась женщина, выходя из апатии. — Вы при­тащили их, хотя они здесь не живут. Это обман! Вы притащили этих кло­пов специально!

— Конечно, мы сделали это специально, — раздраженно откликнулся Алистер. — Если бы мы их не притащили, нам нечего было бы здесь сни­мать.

— Это обман, — гнула свое женщина. — Это неправда!

— Понимаете, мадам, — решил взять на себя роль миротворца Дже­ральд, — 90% фильмов о живой природе, снятых на студии Диснея, это обман. Любые съемки — это мошенничество.

— Уолт Дисней — не мошенник, — убежденно возразила женщина. — Уолт Дисней американец. А вот вы мошенники, да еще пытаетесь обмануть американцев.

— У нас есть разрешение мэрии, — сказала Паула.

— А есть ли у вас разрешение ассоциации 87-й улицы? — Дама разду­лась, словно индейка.

К этому времени вокруг съемочной группы уже собрались другие жите­ли 87-й улицы. Они кричали, что не потерпят мошенничества. И не потер­пят паршивых клопов на своей улице. Уже стемнело, и съемочной группе пришлось собрать оборудование и убрать коконопрядов в фургон. «Каким бы досадным и неприятным ни было это происшествие, — писал Дже­ральд, — оно доставило мне искреннее удовольствие. Было приятно осоз­навать, что в этом гигантском, нахальном и равнодушном городе живут люди, которые готовы защищать свой несчастный, загаженный собаками пустырь».

В разгар съемок пришла печальная новость. Тео Стефанидес, сыграв­ший в жизни Джеральда столь важную роль, умер во сне 13 апреля 1983 года в возрасте восьмидесяти трех лет. Джеральд написал об этом Ларри: «Теодор умер — исчез еще один динозавр. Он умер спокойно. Он оставил письмо главному врачу больницы, в котором завещал свои глаза и другие органы для медицинских целей, но в постскриптуме указал, что сделать это можно будет только после того, как они будут полностью убеждены в том, что он мертв. Тео ушел без слез и жалоб, с доброй викторианской шуткой на устах».

Алан Томас написал Джеральду 19 апреля. Он присутствовал на похо­ронах от лица всех Дарреллов.
«Какая пустота образовалась в наших жизнях после его ухода. Я знал его в течение пятидесяти лет. Широта его интересов и его опыт были не сравнимы ни с одним из тех, кого я знаю. Когда мы приглашали гостей, именитые профессора интересовались его мнением об эзотерических ас­пектах классического образования, а простые рабочие слушали его беско­нечные истории. Их интересовало не то, что он знал, а то, каким он был. Он повзрослел на Корфу еще до 1914 года. Он являл собой совершенное воплощение классической культуры, сформировавшейся в спокойном, ле­нивом, дружелюбном мире, какого нам уже никогда не увидеть. Нам по­везло, что мы смогли соприкоснуться с этим миром через Тео. Именно оттуда шла его доброта, его чувство юмора, его скромность. Он был сми­ренным в том смысле этого слова, который доступен лишь великим людям. Не могу представить, Джерри, какую утрату ты понес. Успокой себя тем, что благодаря тебе Тео обрел бессмертие. Люди со всех концов Земли узна­ли и полюбили его по твоим книгам. Его полюбят даже те, кто еще не ро­дился».
В память самого важного человека в своей жизни Джеральд создал спе­циальный фонд на Джерси. Пожертвования в «Фонд Тео» использовались на посадку деревьев на территории Джерсийского Фонда, а также на обра­зование. Джеральд, как и Тео, страстно хотел, чтобы дети интересовались живой природой. Свою последнюю книгу «Натуралист-любитель» Дже­ральд посвятил человеку, указавшему ему путь в жизни: «Своему настав­нику и другу, без помощи которого я бы никогда ничего не достиг». Ли, со своей стороны, посвятила книгу своему деду, оказавшему не меньшее влияние на ее жизнь, «особенно за постройку роскошных клеток для моих животных».

9 сентября состоялся предварительный просмотр «Натуралиста-люби­теля» в Лондоне. Отзывы критиков были восторженными. «Думаю, вам удалось создать выдающийся сериал, — писал Джеральду и Ли дистрибью­тор Ричард Прайс. — Вы отлично поработали, и мне кажется, у вас полу­чился очень интересный и познавательный фильм. Убежден, что он встре­тит самый теплый прием по обе стороны Атлантики». Фильму была сужде­на еще более счастливая судьба. Он был показан в сорока странах мира, и его увидели 150 миллионов зрителей.

В Англии «Натуралист-любитель» был показан по 4-му каналу 23 сен­тября 1983 года. Как и книга, по которой он был создан, фильм получил самые восторженные отзывы критиков и журналистов. «Натуралист-люби­тель» буквально излучает самый удивительный свет — блеск глаз ребенка, открывающего для себя новый мир», — писала канадская газета «Торонто глоуб энд Мейл». «Этот сериал ненавязчиво, но твердо выступает против предубеждений — предубеждений в отношении змей, комаров, пауков, крыс — и женщин», — так отозвалась о фильме «Тайме эдьюкейшенл сапплмент». Джонатан Харрис снискал похвалы за режиссерскую работу и за прекрасное ощущение «атмосферы». «Дарреллы — первоклассные акте­ры», — писала «Санди телеграф». «Джеральд Даррелл является признан­ным главой телевизионных натуралистов», — подхватывала «Гардиан».

Пат Фернс хотел, чтобы Джеральд и Ли согласились работать над но­вым международным проектом — тринадцатисерийным сериалом «Дар­релл в России» — как можно быстрее. Основная концепция была незамы­словатой. Джеральд и Ли могли реализовать свою давнюю мечту и ознако­миться с охраной и разведением в неволе диких животных на огромных просторах Советского Союза — от ледяных пустынь Арктики до пустынь Центральной Азии.

Но хотя концепция была простой, осуществить ее оказалось нелегко. Практические трудности съемок в Советском Союзе не позволяли придер­живаться сценария и искать возможности наилучшим образом воплотить замысел в реальность. Им предстояло все решать на месте. «Я считаю, что это будет увлекательным приключением, — писал Пат Фернс Джеральду в январе 1984 года. — Это настоящее событие, и роль режиссера заключа­ется в том, чтобы отразить это событие: все успехи, все провалы, все бес­покойства и все радости. До съемок осталось очень немного времени, что­бы написать полноценный сценарий. Поэтому основная работа нам пред­стоит при монтаже. Особенное внимание придется уделить закадровому тексту. На этот раз мы будем снимать не фильм о естественной истории, но поводом для съемок будет живая природа и ваше отношение к охране при­роды во всем мире».

15 марта Джон Хартли и предполагаемый режиссер будущего сериала Джонатан Харрис (к тому времени женившийся на Пауле Квигли) отпра­вились в СССР. Русские встретили их с энтузиазмом. Им стало ясно, что имя Даррелла откроет им все двери, даже наглухо закрытые в прошлом. Но просмотр документальных фильмов, снятых советскими операторами, в Москве показал, что советские документалисты значительно уступают своим британским коллегам — и по технике съемок, и в этическом отноше­нии. Фильм, в котором волки раздирают в клочья связанного барана, ужаснул англичан. Качество советского материала было совершенно не­удовлетворительным. Стало ясно, что придется приезжать с собственной съемочной группой.

Но Джонатан Харрис не смог принять участие в проекте. Он рассорил­ся с Патом Фернсом, считая, что вмешательство советской бюрократии и недостаточное финансирование не позволят этому фильму даже прибли­зиться к «Натуралисту-любителю». «После весьма бурного выяснения отно­шений, — вспоминал Фернс, — я был вынужден попросить Харриса и Хартли уйти, чтобы мы с Джеральдом и Ли смогли обсудить идею фильма о России. К счастью, этот день оказался для меня удачным. В июле я вер­нулся в Москву для переговоров. Я считаю, что путешествие по Советско­му Союзу было самым увлекательным приключением в жизни Джерри. Не­смотря на проблемы со здоровьем, он смог увидеть ту часть света, куда и не мечтал попасть». Место Харриса занял другой канадский режиссер, Пол Ланг.

Недостаток финансирования не касался Джеральда и Ли. Фернс пред­ложил им гонорар в размере 350 тысяч канадских долларов за сериал. Книги и телевизионные фильмы, вышедшие в начале восьмидесятых го­дов, существенно поправили финансовое положение Джеральда. «В теле­визионном мире Джерри долгое время недооценивали, — вспоминала Пау­ла Квигли. — До Пата Фернса он почти не появлялся на телеэкране после древних черно-белых фильмов. Иногда его приглашали на ток-шоу с целью рекламы его книг. Но теперь каждый год он выпускал большой телевизи­онный сериал. Эти фильмы способствовали укреплению его собственной репутации и репутации его зоопарка и Фонда. Немаловажными эти филь­мы были и для Ли. Ли была очень красива перед камерой, она умела ис­пользовать свою красоту. Они с Джеральдом составляли идеальную пару. Это укрепило их отношения и предоставило Ли независимость. Разумеет­ся, Джерри заработал кучу денег на этих фильмах. Это было очень важно, потому что ему вечно не хватало средств. Деньги позволили ему отремон­тировать его французскую ферму и повидать мир, не думая постоянно об оплате счетов. Теперь он мог писать новую книгу — в материале недостат­ка он не испытывал».

Предстоящие празднества стали настоящим событием. Принцесса со­гласилась открыть Международный подготовительный центр, а кульмина­цией праздника должен был стать Фестиваль Животных. Утром торжест­венного дня состоялась церемония открытия центра, затем обед, прием и ужин в честь покровительницы Фонда принцессы Анны. А вечером прошел Фестиваль Животных. В зоопарке провели день молодняка, день матери (и бабушки), выставку картин. Местное телевидение подготовило специ­альную программу. Была изготовлена памятная марка, а местные пивова­ры сварили специальное пиво. Мероприятие носило благотворительный ха­рактер. Для ярмарки были специально сделаны гранитные додо, корзинки и скатерти с розовыми голубями, наборы рюмок и бокалов с соответствую­щей случаю символикой.

Никто из сотрудников Фонда и зоопарка ранее не принимал участия в столь масштабном мероприятии. Вся тяжесть подготовки легла на плечи секретаря Фонда, Саймона Хикса. Джеральд был занят подготовкой кон­цепции праздника и уговаривал принцессу принять в нем участие. Все де­тали следовало продумать за несколько месяцев до мероприятия. Это было связано с рядом проблем, о чем Джеральд писал Хэлу и Харриет Макд­жордж:

«Когда мы отправили свои соображения во дворец, нам немедленно по­звонил встревоженный секретарь, который сообщил, что никто из членов королевской семьи не может согласиться на мероприятие, о котором изве­щают менее чем за полгода. Секретарь сомневался, что принцесса Анна за­хочет остаться на вечер, но все же он предложил нам приехать во дворец и обсудить все с ее королевским высочеством лично. Мы начистили ботинки, вымыли шеи и отправились во дворец. Секретарь принцессы проводил нас в комнату, которую я принял за картинную галерею, но, к моей радости, в углу обнаружился письменный стол. Ее королевское высочество поздорова­лась с нами, проводила к креслам и дивану и предложила располагаться. Кроме нас, на встрече никто не присутствовал. Мы беседовали больше часа, и, хотя я был знаком с ней и прежде, у меня сложилось самое пре­красное впечатление об этой женщине. Меня просто очаровали ее неподра­жаемое чувство юмора и ум, острый, словно бритва. Она не только согла­силась со всеми нашими предложениями, но и сделала несколько полезных замечаний. К примеру, она указала нам на то, что поскольку мы, вероятно, хотели бы, чтобы она на открытии выглядела наилучшим образом, то ей будет разумно приехать за день до церемонии».

И вот торжественный день настал. 5 октября Даррелл писал:
«Принцесса Анна, ослепительно красивая и торжественная, открыла наш Подготовительный центр, а затем побеседовала с сотрудниками Цен­тра, членами американского Фонда охраны дикой природы (многие из ко­торых жертвовали деньги на постройку этого Центра), а также с первыми студентами. Затем принцесса на автомобиле доехала до зоопарка и появи­лась во внутреннем дворе, где ее прибытия уже ожидали сотни людей. Как только кортеж принцессы выехал из ворот Подготовительного центра, мы с Ли немедленно бросились к машине Джереми и помчались в поместье кратчайшей дорогой. Поэтому, когда «Роллс-Ройс» принцессы подъехал к главному дому, мы с Ли уже стояли в дверях».
Принцесса захотела осмотреть павильон, где содержались гориллы, К счастью, ни Джеральд, ни принцесса не представляли, какая суматоха творилась в павильоне приматов в рамках подготовки к сиятельному визи­ту. За четыре минуты до прибытия принцессы детеныш гориллы Мотаба ухитрился просунуть свою головку между прутьями клетки, намертво за­стрял и принялся отчаянно кричать и визжать. Заметив бедственное поло­жение своего отпрыска, его родители, Джамбо и Ненди, начали кричать еще сильнее. Джамбо решил освободить сыночка, с силой потянув его за ноги. Поняв, что таким образом может получить безголового сынка, Джамбо передумал дергать Мотабу за ноги и вместо этого подпер его снизу широченной ладонью. Смотритель павильона приматов Ричард Джон­стон-Скотт с ужасом наблюдал за тем, как колонна зонтиков неуклонно приближается к павильону, пол которого представлял собой одну огром­ную навозную кучу, так как гориллы в состоянии возбуждения всегда обильно мочатся и испражняются. Когда Джеральд узнал о произошедшем, он подумал о том, что бы он мог сказать принцессе в подобной ситуации.

«О да, — сказал бы я, — мы всегда позволяем нашим гориллам ходить по колено в экскрементах. Им это страшно нравится. А почему вон тот ма­лыш болтается на решетке, словно висельник? Да, гориллы часто так по­ступают... Это... это у них такая привычка... Да, да, очень любопытная привычка».

Но, к счастью, малыш, подпертый снизу отцовской дланью, сумел под­няться повыше, нашел более широкий просвет между прутьями, вытащил головку и спустился как раз в тот момент, когда в павильон вошли Дже­ральд и принцесса. Правда, с навозом сделать так ничего и не удалось.

«Все прошло замечательно, принцессе очень понравился наш зоо­парк, — вспоминал Джеральд. — Мы старались держаться как можно бо­лее непринужденно, и Анна оценила наши усилия по достоинству. Потом она отбыла в столицу острова на королевском «Роллсе», а у нас оказалось двадцать пять минут на то, чтобы переодеться, причесаться, помыть руки и примчаться на торжественный обед, который должен был состояться в «Отеле де Франс» в Сент-Хелльере. На обеде присутствовало 600 гостей (члены Фонда со всех концов света, местные жертвователи и т. д.). И сно­ва мы попытались свести формальности к минимуму. В конце обеда я под­нялся и произнес краткую благодарственную речь. После меня встала принцесса и, несмотря на то что я отчаянно заливался краской, произнесла весьма лестный отзыв о моей работе».

«Сегодня мы чествуем замечательного человека, — сказала принцес­са, — и его уникальную организацию. Ему удалось воплотить свою мечту в жизнь здесь, на Джерси, и во всем мире. На протяжении всей жизни он со­хранял огромную целеустремленность, чувство юмора и невероятное обая­ние. Я хочу поздравить всех, кто своими усилиями способствовал воплоще­нию этой мечты в жизнь, мечты, которая теперь стала неотъемлемой ча­стью борьбы за сохранение редких животных во всем мире. В частности, я хочу поздравить человека, который создал зоопарк и Фонд и добился все­общего уважения и всемирного признания. В знак нашей благодарности я хочу преподнести ему небольшой подарок от лица сотрудников зоопарка».

С этими словами принцесса протянула Джеральду небольшую бархат­ную коробочку. Внутри лежал серебряный спичечный коробок, а внутри коробка лежала позолоченная скорпиониха, на спине которой размести­лись крохотные скорпиончики. Это было напоминанием о самом известном случае, описанном в книге «Моя семья и другие звери». «Я был настолько изумлен и растроган этим жестом со стороны моих неграмотных, недостой­ных и жестокосердных сотрудников, — вспоминал Джеральд, — что, сев на свое место, я через голову принцессы Анны сказал нашему председате­лю, который сидел по другую сторону от высочайшей гостьи: «Какой несча­стный идиот это придумал?» Тут я заметил, что принцесса смотрит на меня, мягко говоря, с изумлением, и понял, что эта идея принадлежит ей. «Прошу меня простить, ваше королевское высочество», — пробормотал я. «Все в порядке, — успокоила меня эта замечательная женщина. — Я не понимаю по-французски». Но позже она все же сказала губернатору: «Знаете что? Этот нахальный тип обругал меня».

Вечером в огромном зале Форт-Регента в Сент-Хелльере прошел Фес­тиваль Животных. Все утро участники концерта — знаменитые и неиз­вестные, профессионалы и любители, взрослые и дети — репетировали свои роли. Теперь все было готово. Джеральд вышел на сцену в сопровож­дении двух четырехлетних дочерей-близняшек Саймона Хикса, наряжен­ных дронтами.

«Ваше королевское высочество, леди и джентльмены, — начал он. — Добро пожаловать на Фестиваль Животных. Как вы видите, я пришел в сопровождении двух вполне оперившихся дронтов. К сожалению, полу­чить потомство от этой пары вряд ли удастся. Но полагаю, вам будет инте­ресно узнать, что когда дронт, символ нашего Фонда, был обнаружен на острове Мадагаскар, эти птицы были вывезены в Индию и в Европу. Если бы в то время существовали организации, подобные Джерсийскому Фонду охраны дикой природы, дронты до сих пор жили бы рядом с нами. Сегодня мы собираемся показать вам, как другие животные, живущие на этой пла­нете рядом с человеком, воздействуют на него. Мы хотим отпраздновать то, что нам представилась возможность разделить этот мир со столь пре­красными, замечательными созданиями».

Всех растрогала заключительная часть концерта, когда Элизабет Перри исполнила скрипичную пьесу «Полет жаворонка». Нежные звуки скрипки растаяли в полной тишине. А затем раздались бурные аплодисменты.

Задуманный Джеральдом и осуществленный Саймоном Хиксом празд­ник на маленьком острове сделал бы честь любым торжествам Вест-Энда. «Принцесса Анна несколько раз говорила мне, что наш праздник ей очень понравился», — с гордостью писал Джеральд родителям Ли в Америку. Сотни гостей прислали на Джерси благодарственные письма. «Теплота и любовь, которые я ощутил этим вечером, просто незабываемы, — писал Дэвид Шеперд. — Это чудесно, чудесно — и полностью заслуженно. Гос­подь не смог бы помочь своим созданиям, если бы не было таких людей, как ты, старый хрыч. Благослови тебя бог!» Старинный приятель Джераль­да Алан Томас писал: «Никто из людей, за исключением только твоих бра­та и сестры, не следил за твоей карьерой так внимательно и любовно, как я. Мне было очень удобно наблюдать за тобой и принцессой Анной во время обеда. Я видел, что вам очень хорошо вместе, что твои шутки ее веселят. Ты поймал мой взгляд и поднял бокал в знак дружбы и любви. Не боюсь показаться сентиментальным и скажу, что в эти два дня к моим глазам час­то подступали слезы при виде твоего триумфа. Какое счастье видеть, что твои мечты наконец-то осуществились. И пусть теперь так будет всегда!»

Праздники завершились 11 октября торжественной мессой. Это было очень радостное и значительное событие. Несмотря на все веселье преды­дущих дней, присутствующие сознавали, что празднование проходит в раз­гар холокоста животного мира. Джеральд прочел выдержку из послания вождя одного из племен американских индейцев к своим подданным отно­сительно того, что индейцы уступают свои земли белым людям. Слова дав­но умершего индейского вождя глубоко тронули сердце. В 1854 году этот крик боли, это наставление из сердца пустыни осталось неуслышанным. Сейчас, 130 лет спустя, справедливость этих слов была просто поразитель­ной. Это был настоящий гимн в честь тех, кто ведет неустанную борьбу во всем мире. Вождь из Сиэттла видел тысячи гниющих бизоньих туш в пре­рии. Их подстрелили белые люди, проезжая мимо стад на поезде.

Что есть человек без зверей? Если все звери погибнут, люди умрут от духовного одиночества. То, что происходит со зверями, очень скоро про­изойдет и с людьми. Все в этом мире взаимосвязано.

Учите своих детей тому, чему мы учили своих детей. Земля — наша мать. То, что произойдет с землей, очень скоро случится и с сыновьями земли. Если человек плюет на землю, он плюет на самого себя.

Мы это знаем. Земля не принадлежит человеку — человек принадле­жит земле. Мы это знаем. Все в этом мире взаимосвязано, как кровь свя­зывает членов одной семьи. Все в мире взаимосвязано.

Что произойдет с землей, случится и с сыновьями земли. Человек не властен ткать паутину жизни. Он является лишь одной ее ниточкой. То, что он делает с паутиной, делает он и с самим собой.

Когда последний краснокожий исчезнет с лица земли и память о нем останется лишь тенью облака, скользнувшего над прерией, эти леса и сте­пи сохранят дух моего народа. Мой народ любил эту землю, как новорож­денный любит стук материнского сердца.

Если мы продадим вам нашу землю, любите ее так же, как любили ее мы. Заботьтесь о ней, как заботились о ней мы. Помните о ее прошлом, ко­гда получите ее. Приложите все свои силы, весь разум и все сердце, чтобы сохранить ее для своих детей. И любите ее, как бог любит всех нас.

Мы знаем лишь одно. Наш бог един с вашим. Эта земля принадлежит ему. Даже белый человек не сможет избежать общей судьбы. Все мы бра­тья. И все мы в руке божьей».

Через три дня он отправился на восток, в страну, занимающую шестую часть суши. Что происходит с природой в СССР? Захотят ли жители этой страны быть братьями всему миру?