Если
занимают определенную позицию,
то в соответствии с опытом науки следует применить соответствующие
средства,
чтобы эту позицию практически провести в жизнь. Эти средства, возможно, уже
сами по себе таковы, что вы считаете необходимым их отвергнуть. В таком случае
нужно выбирать между целью и неизбежными средствами ее. «Освящает» цель
эти средства или нет? Учитель должен показать вам необходимость такого
выбора. Большего он не может - пока остается учителем, а не становится
демагогом. Он может вам, конечно, сказать: если вы хотите достигнуть такой-то
цели, то вы должны принять также и соответствующие следствия, которые, как это
показывает опыт, влечет за собой деятельность по достижению этой цели.
Все эти проблемы могут возникнуть и у каждого техника, ведь он тоже часто
должен выбирать по принципу меньшего зла или относительно лучшего варианта.
Для него важно, чтобы было дано одно главное:
цель.
Но именно она, поскольку
речь идет о действительно «последних» проблемах, нам не
дана.
И тем самым
мы подошли к последнему акту, который наука, как таковая, должна осуществить
ради достижения ясности, и одновременно мы подошли к границам самой науки.
Мы можем и должны вам сказать: такие-то практические установки с
внутренней последовательностью и, следовательно, честностью можно вывести -
в соответствии с их духом - из такой-то последней мировоззренческой позиции
(может быть, из одной, может быть, из разных), а из других - нельзя. Если вы
выбираете эту установку, то вы служите, образно говоря, одному богу и
оскорбляете всех остальных богов.
Ибо если вы остаетесь верными себе, то вы
необходимо приходите к определенным последним внутренним следствиям. Это
можно сделать, по крайней мере, в принципе. Выявить связь последних установок
с их следствиями - это задача философии как социальной дисциплины и как
философской базы отдельных наук. Мы можем, если понимаем свое дело (что
332
здесь должно предполагаться), заставить индивида - или по крайней мере помочь
ему -
дать себе отчет в конечном смысле собственной деятельности.
Это мне
представляется отнюдь не маловажным даже для чисто личной жизни. Если
какому-нибудь учителю это удается, то я бы сказал, что он служит
«нравственным» силам, поскольку вносит ясность; что он тем лучше выполняет
свою задачу, чем добросовестнее будет избегать внушать слушателям свою
позицию, свою точку зрения.
То, что я вам здесь излагаю, вытекает, конечно, из главного положения, а
именно из того, что жизнь, основанная на самой себе и понимаемая из нее самой,
знает только вечную борьбу богов, знает (если не прибегать к образу) только
несовместимость наиболее принципиальных, вообще возможных жизненных
позиций и непримиримость борьбы между ними, а следовательно, необходимость
между ними
выбирать.
Заслуживает ли наука при таких условиях того, чтобы
стать чьим-то «призванием», и есть ли у нее самой какое-либо объективное
ценное «призвание» - это опять-таки ценностное суждение…
Судьба нашей эпохи, с характерной для нее рационализацией и
интеллектуализацией и прежде всего расколдованием мира, заключается в том,
что высшие благороднейшие ценности ушли из общественной сферы или в
потустороннее
царство
мистической
жизни,
или
в
братскую
близость
непосредственных отношений отдельных индивидов друг к другу. Не случайно
наше самое высокое искусство интимно, а не монументально; не случайно
сегодня только внутри узких общественных кругов, в личном общении, крайне
тихо, пианиссимо, пульсирует то, что раньше буйным пожаром, пророческим
духом проходило через большие общины и сплачивало их. Если мы попытаемся
насильственно привить вкус к монументальному искусству и «изобретем» его, то
появится нечто столь же жалкое и безобразное, как то, что мы видели во многих
памятниках последнего десятилетия. Если попытаться ввести религиозные
новообразования без нового, истинного пророчества, то возникнет нечто по
своему внутреннему смыслу подобное - только еще хуже. И пророчество с
кафедры создаст в конце концов только фантастические секты, но никогда не
создаст подлинной общности. Кто не может мужественно вынести этой судьбы
эпохи, тому надо сказать: пусть лучше он молча, без публичной рекламы, которую
обычно создают ренегаты, а тихо и просто вернется в широко и милостиво
открытые объятия древних церквей. Это ведь нетрудно. Он должен при этом так
или иначе принести в «жертву» интеллект - это неизбежно. Мы не будем его
порицать за это, если он действительно в состоянии это сделать. Ибо подобное
принесение в жертву интеллекта ради безусловной преданности религии есть все
же нечто в нравственном отношении иное, чем попытка уклониться от
обязанности быть интеллектуально добросовестным, что бывает тогда, когда не
имеют мужества дать себе ясный отчет относительно собственной конечной
позиции, а облегчают себе выполнение этой обязанности с помощью дряблого
релятивизма. Та позиция представляется мне более высокой, чем кафедральное
пророчество, не дающее себе отчета в том, что в стенах аудитории не имеет
значения никакая добродетель, кроме одной: простой интеллектуальной
честности. Но эта честность требует от нас констатировать, что сегодня
положение тех, кто ждет новых пророков и спасителей, подобно тому положению,
о котором повествуется в одном из пророчеств Исайи, - речь идет здесь о
прекрасной песне едомского сторожа времен изгнания евреев: «Кто мне кричат с
Сеира: сторож! сколько ночи? сторож! сколько ночи? Сторож отвечает:
приближается утро, но еще ночь. Если вы настоятельно спрашиваете, то
обратитесь и приходите».
333
Народ, которому это было сказано, спрашивал и ждал более двух
тысячелетий, и мы знаем его потрясающую судьбу. Из этого надо извлечь урок:
одной только тоской и ожиданием ничего не сделаешь, и нужно действовать по-
иному - нужно обратиться к своей работе и соответствовать «требованию дня» -
как человечески, так и профессионально. А требование это будет простым и
ясным, если каждый найдет своего демона и будет послушен этому демону,
ткущему нить его жизни.
Достарыңызбен бөлісу: |