Назови меня своим именем

величайшим преступлением, которое я мог совершить в жизни. Я отчаянно
хотел  дать  ему  что-нибудь.  Взять  же,  напротив,  казалось  таким  грубым,
таким  примитивным,  таким  бездушным.  И  затем  я  услышал  слова,  к
которым уже был готов. «Ты убьешь меня, если остановишься», – выдохнул
он.  Я  помнил,  что  слышал  от  него  эти  же  самые  слова  несколько  ночей
назад в другом сне, но произнеся их однажды, он был волен повторять их в
любом  моем  сне,  при  этом  ни  один  из  нас  не  знал,  был  ли  это  его  голос,
рвущийся  из  меня,  или  мое  воспоминание  об  этих  словах  оживало  в  нем.
Его  лицо,  выражая  смирение,  поощряло  тем  самым  мою  страсть,  в  нем
отражались отзывчивость и пылкость, которых я никогда прежде не видел и
не  мог  представить  ни  на  чьем  лице.  Его  образ  будет  озарять  мою  жизнь,
поддерживая  меня  в  те  дни,  когда  я  перестану  бороться,  воскрешая  мое
желание, когда я захочу, чтобы оно умерло, возвращая мне смелость, когда
страх быть отвергнутым лишит меня последнего самоуважения. Я сохраню
его образ, подобно крошечной фотографии возлюбленной, которую солдат
берет на поле битвы не только в качестве символа того хорошего, что есть в
жизни,  или  ждущего  впереди  счастья,  но  как  напоминание  о  том,  что  это
лицо никогда не простит, если он вернется назад в похоронном мешке.
Эти  слова  вынуждали  меня  испытывать  желания  и  предпринимать
шаги, которых я никогда не ожидал от себя.
Невзирая на его упорное стремление избегать меня, невзирая на тех, с
кем  он  водил  дружбу  и,  очевидно,  спал  каждую  ночь,  человек,  всецело
раскрывший мне свою сущность, лежа подо мной обнаженным, пусть даже
во сне, не мог являться кем-то другим в реальной жизни. Таким он был на
самом деле; остальное не имело значения.
Нет, он все же бывал другим – типом в красных купальных плавках.
Увидеть  его  когда-нибудь  без  купальных  плавок  –  такой  надежды  я
себе не мог позволить.
Если  на  второе  утро  после  пьяцетты  я  осмелился  настаивать  на
совместной  поездке  в  город,  хотя  он  явно  избегал  даже  разговаривать  со
мной,  то  только  потому,  что  глядя  на  него  и  видя,  как  он  бормочет  слова,
записанные в желтом блокноте, я вспоминал его другие, умоляющие слова:
«Ты  убьешь  меня,  если  остановишься».  Когда  я  подарил  ему  книгу  в
магазине,  а  позже  купил  нам  по  мороженому,  потому  что  это  давало
возможность  побыть  вдвоем  подольше,  катя  велосипеды  по  узким,
тенистым улочкам Б., я благодарил его за дарованное мне «Ты убьешь меня,
если  остановишься».  Я  дразнил  его  и  обещал  не  заводить  разговоров,
втайне  лелея  «Ты  убьешь  меня,  если  остановишься»  –  куда  более  ценное,
чем любое его признание. Тем утром я записал все в дневник, не упомянув

только,  что  мне  это  приснилось.  Я  хотел  прочитать  это  спустя  годы  и
поверить,  пускай  на  миг,  что  он  в  самом  деле  произнес  эти  умоляющие
слова.  Я  хотел  сохранить  тот  прерывистый  выдох,  который  преследовал
меня затем несколько дней, наводя на мысль, что если бы каждую ночь до
конца жизни он был таким в моих снах, я променял бы свою жизнь на сны
и не думал больше ни о чем.
Когда  мы  катили  вниз  по  склону  мимо  моего  места,  мимо  оливковых
рощиц  и  подсолнухов,  удивленно  глядящих  нам  вслед,  мимо  приморских
сосен, мимо двух старых железнодорожных вагонов, оставшихся без колес
несколько десятилетий назад, но все еще с королевским гербом Савойского
дома  на  обшивке,  мимо  вереницы  торгующих  цыган,  вопящих  нам
вдогонку,  потому  что  мы  чуть  не  зацепили  велосипедами  их  дочерей,  я
обернулся к нему и прокричал: «Убей меня, если я остановлюсь».
Я  произнес  это,  чтобы  ощутить  его  слова  у  себя  на  языке,
распробовать  их,  прежде  чем  спрячу  в  свой  тайник,  подобно  тому  как
пастухи, выгоняющие овец пощипать травку в теплую погоду, загоняют их
в  укрытие,  когда  холодает.  Выкрикнув  эти  слова,  я  облек  их  плотью  и  дал
им долгую жизнь, как если бы они теперь жили своей собственной жизнью,
более  долгой  и  звучной,  неподвластной  никому,  как  живет  эхо,
отразившееся от скал Б. и тонущее где-то в морской дали, где лодка Шелли
разбилась в грозу. Я отдавал Оливеру то, что принадлежало ему, возвращал
ему его слова, втайне желая, чтобы он повторил их мне снова, как в моем
сне, потому что теперь была его очередь произнести их.
За обедом – ни слова. После обеда он сел в тени в саду, чтобы, как он
объявил  перед  кофе,  наверстать  два  рабочих  дня.  Нет,  он  не  собирается  в
город  сегодня.  Может,  завтра.  И  никакого  покера.  Потом  он  поднялся  к
себе.
Пару дней назад его ступня на моей. Теперь – даже ни взгляда.
Ближе к ужину он спустился выпить.
– Мне будет не хватать всего этого, миссис П. – сказал он. Его волосы
блестели  после  душа,  весь  его  облик  излучал  свет.  Мать  улыбнулась: 

жүктеу/скачать 1,05 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: