племени.
Когда я написала Питеру с вежливой и осторожной просьбой дать мне
почитать его роман, он, как показалось, с большой радостью мне его
выслал, несмотря на то что у него имелась только пара-тройка экземпляров
рукописи. Я с нетерпением ждала посылки: с одной стороны, ожидая, что
его роман подтвердит мои мифические представления о мамином прошлом,
с другой — жаждая увидеть, как он вдохнет дыхание в этот миф и наделит
его исключительностью.
Роман прибыл ко мне в виде разрозненных страниц, вложенных в
малиновую папку, — немного размытая фотокопия оригинальной
машинописной рукописи. Нумерация страниц местами прыгала — как
отголосок последних авторских переделок, — и большинство листов были
усеяны убористой правкой от руки. В сцене, где несколько друзей курят
марихуану, макая пальцы
ног в жидкость для стирки, реплики были
старательно вымараны.
Держа эту рукопись, я чувствовала, будто мне в руки попала бесценная
контрабанда или будто я читаю письма, которые мне совсем не
предназначались. Книгу я одолела за один день. Я словно с маминого плеча
наблюдала, как передо мною разворачиваются таинственные, призрачные,
неизвестные мне дни ее далекой жизни, начиная с той первой
наркотической эйфории в Тильден-парке. Я была в ту пору крохотным
безбилетником, еще только прячущимся в ее яичниках. Недочеловеком,
случайно оказавшимся там за компанию.
Первые главы романа навевают ощущение настоящего рая. Шейла с
Питером едут на психоделически раскрашенном пикапе по илистым
отмелям
под Эмеривиллем, потягивая апельсиновый сок, приправленный
«кислотой». Они направляются в театр «Филмор» в Сан-Франциско на
концерт Jefferson Airplane, выступающих совместно с некой группой под
названием Grateful Dead, которые не успели еще выпустить ни одного
альбома
альтернативу их тихому существованию в Портленде, где Питер трудился
на литейном заводе по производству
нержавейки в окружении рабочих,
привыкших ковырять в носу над обезжиривателем и «четвертующих»
обсыпанные пудрой пончики в комнате отдыха.
В Калифорнии жизнь молодой пары начинает вращаться вокруг того,
что Питер именует «этикой клёвости». Это нечто не выразимое словами, но
мгновенно узнаваемое. Это большая деревянная чаша с чистой травкой в
середине большого обеденного стола. Это люди, которые часто и безо
всякой иронии называют то или иное «отпадом». Это красивая девчонка по
имени Дарлин, мило воркующая с копом, который собирается ей выписать
штраф за самовольное проникновение на общественный пляж. И даже если
Питер до конца пока не понимает, в чем именно проявляется эта
«клёвость», он безошибочно распознаёт ее, когда видит. «Возможно, я и не
секу ничего в ситарах, — высказывается он на одной из вечеринок, — но
стопудово скажу, что этот чувак с ситаром знает свое дело».
Их Шангри-Ла
они на один из уик-эндов разбивают свой лагерь. Единственная на их пути
проблема — это человек с ружьем,
стерегущий проезд по частной
территории. («Рай буквально в двух шагах, а мы не в силах туда попасть!
Нам преграждает путь непрошибаемый эгоцентрист, который не позволяет
нам туда спуститься по этой паршивой скале».) К счастью, какой-то
обнаженный мужчина, стоящий на краю прибоя, рисует на песке
схематичную карту, помогающую им найти потайной путь. Наконец они
разводят большой общий костер и проводят там всю ночь напролет, под
кайфом блуждая в сумерках возле мерцающих фосфоресцентным светом
водорослей. Они устраивают шуточные похороны «старых добрых дней».
Им и в голову не приходит, что они как раз и живут в этих «старых добрых
днях», на которые однажды они захотят оглянуться и на которые решит
оглянуться чья-то дочь — словно бросая
взор через плечи их призраков,
страстно желая увидеть ту жизнь, что у них некогда была.
Достарыңызбен бөлісу: