72
отказ и от себя самого, от своей человеческой сущности и ото всех «ненужных
вещей», как считает женщина-следователь Аникеева, которой «приходится»
приняться за зыбинское дело.
Символичен их спор и ее вывод о двух типах и способах следствия: она
упоминает, что они с Зыбиным – коллеги (он
- специалист по истории, в том
числе и истории права, она – «чистый» юрист, правовед), но взгляды и
представления об истине у них радикально отличны. Зыбин вспоминает, что в
его время «
студенты юридического
факультета знали классиков, знали, кто
такой Полоний, а вас только и натаскивают: прижми, расколи, уличи,
выяви…».
Следователь же считает, что коренное отличие в том, что юридический
факультет во времена Зыбина был «
факультетом ненужных вещей – наукой о
формальностях, бумажках, процедурах. А нас учили устанавливать истину»
[8, с.74-75].
Воображаемая ночная беседа-бред героя со
Сталиным соотносится со
спором Ивана Карамазова с чертом: схож прежде всего тот ужас,
испытываемый Зыбиным при одном только предположении, что его собеседник
может окончательно восторжествовать… Вспомним, что и Иван Карамазов
мечтал об отказе жить в таком мире, где «к топчущим правду и людей сапогам»
насильника нужно «припадать как к иконе».
Еще одна параллель явно прослеживается при интерпретации образа
Зыбина: с трагической судьбой грибоедовского героя Александра Чацкого.
Горе от ума и горе уму, если он колеблет («зыблет»), потрясает веру в правоту
всего
происходящего, веры в то, что сказанное или сделанное «высоким
человеком» «не обсуждают», потому что наступили «строгие» времена.
В таком контексте Зыбин - хранитель «древностей», не только
специфически музейных, а всех культурных и нравственных «несчастных
богатств» прошлых времен и поколений. Трагедия заключается в том, что
теперь они объявлены «факультетом ненужных вещей»,
который можно и
нужно закрыть за ненадобностью и бесполезностью, а «слушателей» его
назвать обреченными донкихотами. Отсюда нотки превосходства и презрения в
голосе собеседника героя: «…Вы нам мешаете, вот и приходится вас…».
Положение Зыбина в любимой им Алма-Ате (как и автора романа)
становится трагичным: «Покойников с кладбища назад не таскают», -
философски замечает дед-столяр Середа после ареста своего сослуживца и
собутыльника. То же внушает своим подчиненным полковник Гуляев: «Кто
посидел на нашем стульчике – тому уже никогда не сидеть на другом». Но
развязка романного сюжета почти фантастична, далеко не соответствует
реалиям того времени.
Эпизод «сказочного» освобождения Зыбина
можно соотнести с другой
«сказочной» ситуацией, в которой решилась судьба Каландарашвили, реальной
исторической фигуры. Как известно, в свое время Сталин, «выполовший
миллионы человеческих судеб «садовник», проявил «высочайшую милость» к
«зеку» Каландарашвили, который обратился к нему с дерзкой просьбой –
вернуть деньги, какие он, в прошлом адвокат, когда-то потратил на ссыльного
73
Иосифа Джугашвили. Критики и исследователи романа в этой связи отмечали
некоторую «облегченность» финала и связывали с «хрущевской оттепелью», с
кардинальными изменениями в судьбе писателя.
Но, думается, не последнюю роль в счастливой развязке романа сыграла
глубокая убежденность Ю.О. Домбровского в конечной победе добра, его
неистребимый оптимизм, который и определял поведение и линию защиты его
героя Зыбина.
Он
верил в истину, которая рано или поздно восторжествует в мире,
потому что ничто на земле не исчезает и не проходит бесследно, отсюда – его
интерес ко всем наукам, изучающим то, что хранит земля (археологии,
нумизматике, палеонтологии), и его «укорененность» в мире несмотря на
призрачность, фантасмагоричность окружющей действительности.
Достарыңызбен бөлісу: