Богач, бедняк

Глава первая
1960 год
Какое приятное утро, если не считать смога, похожего на
разбавленный суп с металлическим отливом, застывшего над чашей
низины, в которой лежал Лос-Анджелес. Босая, в ночной рубашке,
Гретхен, проскользнув между шторами, вышла через открытое
высокое французское окно на террасу, посмотрела вниз на пятнистый,
освещенный солнцем город, на далекий, расстилавшийся ровным
ковром океан. Она глубоко втягивала в себя ядреный сентябрьский
воздух, пахнущий росистой травой и распускающимися цветами. Сюда
из города не доносилось ни звука, и раннюю настороженную тишину
нарушал только гвалт выводка куропаток, бродивших по лужайке
неподалеку.
Здесь куда лучше, чем в Нью-Йорке, кажется, уже в сотый раз
подумала она. Куда лучше.
Ей хотелось выпить чашечку кофе, но еще слишком рано, и Дорис,
ее горничная, не проснулась. Если заняться приготовлением кофе
самой, на кухне, то наверняка шум воды из-под крана, стук оловянного
кофейника поднимут ее с постели, и она начнет, как обычно, суетиться,
приносить свои извинения с ужасно обиженным видом за то, что ее
лишили принадлежащего ей по праву ночного отдыха. Рано будить и
Билли, тем более что у него впереди такой трудный день. Она и не
думала поднимать Колина, который сейчас спал на большой, широкой
кровати, лежа на спине и сложив на груди руки, и почему-то
недовольно морщился, словно видел во сне театральный спектакль,
который не мог одобрить.
Думая о Колине, она улыбнулась. Он спал, как обычно, в своей
излюбленной позе «важной персоны», как она однажды в шутку
заметила. У него, по ее мнению, были и другие позы: смешные, по-
детски трогательные, иногда непристойные и просто ужасные. Она все
ему наглядно, живо представила. Она проснулась от острого
солнечного луча, проникшего в спальню через щель в шторах. Ей, как
всегда, захотелось прикоснуться к нему, разжать туго сжатые руки. Но
передумала. Колин никогда не занимался с ней любовью по утрам.
«Утро предназначено только для убийц», — сказал он однажды. Он все

еще не утратил привычки жить по нью-йоркскому времени,
привыкший к ночному театральному расписанию жизни, он и никогда
не одобрял утренних репетиций в студиях, и, как он признавал сам,
был настоящим обозленным дикарем до полудня.
Гретхен направилась к фасаду дома, блаженно шлепая по влажной
утренней росе босыми ногами. Ее прозрачная хлопчатобумажная
ночная рубашка развевалась в такт ее движению. Чего ей стесняться?
Поблизости никаких соседей, а автомобили в столь ранний час здесь
редко проезжают. Во всяком случае, в Калифорнии никто не обращал
никакого внимания на то, во что ты одета. Она часто загорала
обнаженной в саду, и теперь после прошедшего лета тело у нее стало
бронзовым от загара. Там, на востоке страны, она всегда старалась
уберечься от солнечных лучей, но в Калифорнии, если ты появляешься
на людях без загара, то калифорнийцы тут же возомнят, что либо ты
болен, либо у тебя нет денег на отпуск.
Перед домом на дорожке лежала свернутая, аккуратно
перевязанная резинкой газета. Она повернула назад, к дому, на ходу
открывая газету и пробегая глазами заголовки. Фотографии Никсона и
Кеннеди — на первой полосе, и оба они, конечно, сулили всем золотые
горы. Ей стало жаль умершего Адлая Стивенсона, теперь она сильно
сомневалась в том, имеет ли моральное право такой, в сущности, еще
молодой человек, как Кеннеди, выставлять свою кандидатуру на пост
президента. Он просто очарователен, «Милашка» — так называл его
Колин. Самому ему приходилось ежедневно испытывать на себе
обаяние актеров и актрис, и такое воздействие почти всегда на нем
сказывалось отрицательно.
Она вспомнила, что нужно обратиться в избирком, чтобы получить
там открепительные талоны для себя и Колина. Они вернутся в Нью-
Йорк не раньше ноября, в самый разгар избирательной кампании, и
тогда каждый голос, отданный против Никсона, будет на вес золота.
Она больше не писала статьи для журналов, и политика ее мало
интересовала. Эпоха Маккарти принесла ей только разочарование из-за
снижения ценности индивидуального права на истину, к тому же
сильно встревожила широкую общественность из-за ограничения
свободы слова. Ее любовь к Колину, чьи политические взгляды
отличались экстравагантностью, заставила ее отказаться от прежних
воззрений и старых друзей. Колин называл себя то лишенным всякой

надежды социалистом, то нигилистом, то сторонником единого
налогообложения, то монархистом — в общем, его политические
взгляды зависели от того, с кем он в данную минуту спорил. Но в
конце концов всегда голосовал за демократов. Ни он, ни Гретхен не
участвовали в бурной политической деятельности киношной колонии:
не чествовали кандидатов, не подписывали петиций или объявлений в
газетах, не ходили на коктейли, устраиваемые для сбора денежных
средств в фонд политических кампаний. И вообще они не часто
бывали на вечеринках.
Колин пил мало, а все эти шумные попойки и бесцельный треп на
обычных голливудских сборищах действовали ему на нервы. Он не
любил флирта, так что присутствие целых полчищ красивых женщин в
домах богатых и знаменитых людей не производило на него абсолютно
никакого впечатления. После нескольких лет с чересчур общительным
Вилли Гретхен наслаждалась своим семейным очагом, тихим домом и
спокойными вечерами со своим вторым мужем.
Отказ Колина, как он однажды выразился, «ходить в общество» не
отразился, однако, на его карьере. По его твердому мнению, «только
люди без таланта играют в игры с Голливудом». Он доказал свой
талант, сделав свою первую картину, подтвердил его второй и теперь,
заканчивая свой третий фильм за пять лет, стал, по всеобщему
признанию, одним из самых блестящих режиссеров своего поколения.
Единственная неудача настигла его в Нью-Йорке, когда он вернулся
туда после завершения своей картины, чтобы поставить пьесу в театре.
Спектакль выдержал на сцене всего восемь представлений и был снят
с репертуара. После такого краха Колин исчез недели на три. Когда он
появился, то был мрачен и угрюм, стал замкнутым и большей частью
отмалчивался. Лишь спустя несколько месяцев он опять нашел в себе
силы для новой работы. Он не был человеком, умевшим переносить
неудачи, и Гретхен пришлось немало пострадать вместе с ним. Хотя
она пыталась убедить его, что пьеса сырая, не готова для постановки,
но он ее не послушал. Тем не менее он всегда советовался с ней по
любому вопросу в своей работе, требуя от нее только истины и
откровенности, и она его не подводила. Сейчас ее беспокоил один
эпизод в его новом фильме, рабочий материал которого они оба
посмотрели на студии вчера вечером. В зале никого не было кроме их
троих — Гретхен, Колина и монтажера Сэма Кори. Она чувствовала,

что в этом эпизоде что-то не так, но что именно — не могла объяснить.
После просмотра она ничего не сказала Колину, но заранее знала, что
он обязательно начнет ее пытать за завтраком. Она вошла в спальню,
где Колин все еще спал в своей излюбленной позе «важной персоны»,
пытаясь подробно, кадр за кадром, восстановить весь эпизод в памяти,
чтобы быть наготове, если он спросит у нее ее мнение.
Гретхен посмотрела на часы на ночном столике. Нет, еще слишком
рано будить его. Набросив на себя халат, она пошла в гостиную. На
столе в углу — куча книг, рукописей и рецензий на романы, вырванные
из воскресного издания «Таймс бук ревью», «Паблишерз уикли» и из
лондонских газет. Дом у них небольшой, и другого места для никогда
не уменьшающейся горы печатных материалов не было. Они оба
методически их внимательно изучали, стараясь найти в них новые
идеи для будущих фильмов. Гретхен, взяв со стола очки, села, чтобы
прочитать до конца свежую газету. Она достаточно хорошо видела в
очках Колина и поэтому не пошла в спальню за своими. Чуть
расплывчато, правда, но ничего. На театральной полосе она пробежала
рецензию из Нью-Йорка на только что поставленную новую пьесу.
Автор возносил до небес какую-то молодую актрису, о которой она
ничего прежде не слыхала. Нужно будет купить билеты на спектакль
для нее и Колина, как только они вернутся в город. В списке
кинофильмов в Беверли-Хиллз она увидала, что со следующей недели
возобновляется показ фильма Колина. Она аккуратно вырезала
заметку. Нужно показать ее Колину. В таком случае за завтраком он
будет более спокойным.
Она добралась до спортивной страницы. Интересно, какие лошади
принимают участие в скачках сегодня днем в Голливудском парке?
Колину нравились бега, и, по правде говоря, он был азартным игроком,
и они часто ходили на ипподром. В прошлый раз он выиграл
приличную сумму и купил ей подарок — брошь-веточку. Изучив
список лошадей, она поняла, что сегодня никакое украшение ей не
светит, и хотела было уже отложить газету, как вдруг увидела
фотографию двух боксеров на тренировке. Боже, подумала она, опять
всплыл! Она прочитала заголовок: «Генри Куэйлс и его спарринг-
партнер Томми Джордах на разминке в Лас-Вегасе. Матч в средней
весовой категории состоится на следующей неделе».

Гретхен ничего не слышала о своем брате Томасе после того
памятного вечера в Нью-Йорке. Она почти ничего не знала о боксе, но
вполне достаточно, чтобы понять: Томас сейчас работает в качестве
чьего-то спарринг-партнера. Выходит, после победного боя в Куинсе
удача от него отвернулась. Она аккуратно сложила газету, так чтобы
фотография не попала на глаза Колину. Она, конечно, рассказывала
ему о Томасе, так как никогда ничего от него не скрывала, но сейчас ей
не хотелось лишний раз возбуждать его любопытство: вдруг он начнет
настаивать на встрече с Томасом.
С кухни донесся шум, и она пошла в комнату Билли будить сына.
Он, скрестив ноги, сидел в своей пижаме на кровати, тихонько
перебирая струны гитары. Серьезный, белокурый, с задумчивыми
глазами, розовощекий, со слишком большим носом для еще
окончательно не сформировавшегося лица, худой, с тонкой, нежной
мальчишеской шеей, с длинными, как у жеребенка, ногами,
поглощенный своим занятием, без тени улыбки, такой дорогой и
милый.
Его чемодан с открытой крышкой — на стуле, уже аккуратно
упакован. Билли удалось, скорее всего в пику своим безалаберным
родителям, уже в его возрасте пристраститься к порядку.
Гретхен поцеловала его в макушку. Никакой реакции. Ни
враждебности, ни любви. Он взял последний аккорд.
— Ну, ты готов? — спросила она.
— Угу. — Он, выпрямив свои длинные ноги, соскочил с кровати.
Пижама расстегнута на груди. Худощавый, с длинным туловищем —
все ребра можно пересчитать, с калифорнийским летним загаром —
целые дни, проведенные на пляже, купание в пенистых волнах,
веселая компания юношей и девушек на раскаленном песке, соленые
от морской воды тела, звонкие гитары. Насколько ей известно, он все
еще девственник. Но на эту тему они никогда не говорили.
— А ты готова? — спросил он.
— Чемоданы в сборе, — ответила она. — Осталось только их
закрыть.
У Билли была почти патологическая боязнь куда-нибудь опоздать: в
школу, на поезд, на самолет, на вечеринку. Поэтому Гретхен всегда
старалась все подготовить для него не спеша, заранее.

— Что тебе приготовить на завтрак? — спросила она, намереваясь
устроить ему праздничное угощение.
— Апельсиновый сок.
— И все?
— Лучше ничего не есть. Меня рвет в самолете.
— Не забудь захватить свой драмамин.
— Да, обязательно. — Сняв пижамную куртку, он пошел в ванную
чистить зубы. После того как они переехали к Колину, Билли почему-
то наотрез отказывался появляться перед ней в голом виде. У нее на
сей счет появились две теории. Она знала, что Билли обожает Колина,
но знала и другое: Билли стал меньше любить ее за то, что они
некоторое время жили с Колином, не зарегистрировав брак. Да,
суровые, болезненные условности детства.
Гретхен пошла будить Колина. Он что-то бормотал во сне,
беспокойно ворочался в кровати.
— Ах, вся эта кровь! — вдруг отчетливо произнес он.
Что это с ним? Что он имеет в виду? Войну? Или свою картину?
Ничего сразу не понять при общении с кинорежиссером.
Она разбудила его нежным поцелуем за ухом. Он лежал тихо,
неподвижно, уставившись в потолок.
— Боже, да еще ночь! — воскликнул он.
Она поцеловала его еще раз.
— Ты что, какая ночь, давно уже утро.
Он взъерошил ей волосы. Как жаль, что она уже побывала в
комнате Билли. Когда-нибудь, как-нибудь утречком, может, в один из
государственных или религиозных праздников Колин наконец
займется с ней любовью? Чем же это утро сегодня хуже? Да,
неукротимые ритмы желания.
Он со стоном попытался подняться, но упал снова на спину.
Протянул руку.
— Ну-ка, дай несчастному руку, — сказал он. — По доброте
сердечной.
Гретхен, сжав его руку, дернула его на себя. Теперь он сидел на
краю постели, потирая глаза тыльной стороной руки, щурясь от
неприятного резкого дневного света.
— Послушай, — сказал он, отнимая руку от глаз. — Вчера на
просмотре в предпоследней части картины что-то тебе не

понравилось. Что именно? — с тревогой в голосе спросил он.
Ну вот, началось, даже не дождался завтрака, подумала она.
— Я ничего не говорила, — напомнила она ему.
— Тебе и не нужно ничего говорить. Достаточно того, как ты
начинаешь дышать.
— Не заводись, ты и так — клубок нервов, — сказала она, стараясь
уклониться от разговора. — Тем более сейчас, когда ты еще не выпил
кофе.
— Давай, выкладывай…
— Ладно. Мне действительно что-то там не понравилось, только я
никак не могла понять, что именно.
— Ну а теперь?
— Думаю, что понимаю.
— Так в чем же дело?
— Ну, это в эпизоде, когда он получает известие и считает, что по
его вине…
— Да, ты права, — нетерпеливо сказал Колин. — Это одна из
ключевых сцен в картине.
— Он у тебя ходит, ходит по дому, глядит на свое отражение то в
одно зеркало, то в другое, то в зеркало в ванной комнате, то в зеркало
во весь рост на стене кладовки, в потемневшее зеркало в гостиной, в
увеличительное зеркальце для бритья, наконец, в дождевую лужу на
крыльце…
— Сама идея довольно проста, — сказал с раздражением Колин. —
Он изучает самого себя, не побоюсь банальности, он заглядывает себе
в душу при разном освещении, с разных углов, чтобы понять… Ну и
что здесь плохого, никак не пойму. Что тебе не нравится?
— Две вещи, — спокойно сказала она. Теперь Гретхен понимала,
что эта проблема досаждала ей, досаждала подсознательно с того
момента, как они вышли из студии: в кровати до наступления сна, на
террасе, когда она смотрела вниз на подернутый смогом утренний
город, читала газету в гостиной. — Две вещи. Прежде всего, темп. Все
в твоей картине развивается стремительно, динамично, но только до
этого момента. Такая у тебя творческая манера. И вдруг неожиданно
ты резко замедляешь темп, словно хочешь сказать зрителю: вот
наступил кульминационный момент. Это слишком очевидно.

— Да, это моя манера, — сказал он, покусывая губы. — Я всегда
слишком очевиден.
— Если ты будешь сердиться, то слова от меня больше не
дождешься.
— Я уже сердит, так что продолжай. Ты сказала, тебе не нравятся
две вещи. Какая вторая?
— По-моему, у тебя перебор крупных планов, ты очень долго
показываешь его крупным планом, для того, как тебе кажется, чтобы
зритель сопереживал герою, видел, как он терзается, как его одолевают
сомнения, как он смущен…
— Ну, по крайней мере, хоть это до тебя дошло, слава богу!
— Ну, мне продолжать или пойдем завтракать?
— Следующая женщина, на которой я женюсь, конечно, не будет
такой умной, черт бы тебя подрал! Продолжай!
— Ну, ты можешь, конечно, воображать, будто эпизод показывает,
что твой герой терзается, что его одолевают сомнения, что он смущен,
но получается это навязчиво, он рисуется, постоянно доказывая всем,
как он терзается, как его одолевают сомнения, как он переживает, и
складывается впечатление, что твой красавчик просто выпендривается,
любуется собой в зеркалах, думая только об одном — удачно ли падает
свет на его глаз…
— Дрянь! — вырвалось у него. — Да ты просто стерва! Мы четыре
дня снимали этот эпизод.
— На твоем месте я бы его вырезала, — сказала она.
— Следующую картину будешь снимать ты, — угрюмо сказал
он, — а я останусь дома и займусь на кухне приготовлением обеда.
— Сам просил!
— По-моему, я к этому никогда не привыкну! — Колин соскочил с
кровати. — Я буду завтракать через пять минут. — Он тяжело
заковылял к ванной комнате. Он спал без пижамной курки, и от
простыней на его чистой мускулистой коже проступили розоватые
складки, небольшие рубцы, словно ночью кто-то стегал его. У двери
он обернулся. — Все женщины, которых я знал до тебя, в один голос
утверждали, что все сделанное мной — просто превосходно, а я,
дурак, женился на тебе.
— Они не утверждали, они просто говорили… но так не думали.
Гретхен, подойдя к нему, поцеловала его.

— Как я буду скучать по тебе, — прошептал он. — Какое
признание, просто отвратительно! — Он нарочито грубо оттолкнул ее
от себя. — А теперь ступай на кухню и проследи за тем, чтобы кофе на
самом деле был черным.
Что-то мурлыкая себе под нос, он открыл дверь в ванную комнату,
собираясь побриться. Подозрительно веселое у него настроение, столь
необычное для этого времени суток. Но она понимала: этот эпизод не
давал и ему покоя, и теперь, после разговора с ней, он тоже понял, что
именно не получалось у него, и сегодня же, сидя в монтажной,
вырежет этот эпизод из фильма и будет испытывать странное,
изуверское удовольствие от того, что выбросил псу под хвост четыре
дня напряженной работы вместе с сорока тысячами долларов
киностудии.
Они приехали в аэропорт рано, и беспокойство исчезло с лица
Билли, как только его чемоданы вместе с багажом матери оказались по
ту сторону стойки. На Билли — серый твидовый костюм, розовая
застегнутая донизу рубашка, голубой галстук, волосы аккуратно
расчесаны, кожа на подбородке чистая — никаких юношеских
прыщей. Гретхен он казался взрослым и красивым молодым
человеком, выглядевшим старше своих четырнадцати лет. Он и сейчас
уже высокий, выше ее и, конечно, Колина. Колин отвез их в аэропорт и
старался, как мог, скрыть свое нетерпение: ему хотелось поскорее
добраться до студии и приступить к работе. Когда они мчались в
аэропорт, Гретхен пришлось сильно понервничать из-за его
безрассудной манеры вождения. Но она сдерживалась, взяв себя в
руки. Это единственное, что он делает из рук вон плохо. То ехал
медленно, еле-еле волочился, думая, по-видимому, о чем-то
совершенно другом, то вдруг, словно очнувшись, начинал сильно
давить на педаль газа, вырывался вперед, оставляя позади других
водителей, и поливал их оскорблениями, когда те пытались его
обогнать. Если она, теряя терпение, принималась бранить его за
слишком опасную езду, он только рычал на нее: «Не будь типично
американской женой на все сто процентов!» Сам был уверен, что водит
машину превосходно. Он постоянно твердил, что ни разу в жизни не
попадал в дорожно-транспортное происшествие. Правда, несколько
раз его останавливали за превышение скорости, но доброжелательные

страховые агенты студии — услужливые, ценные люди, настоящие
джентльмены — смотрели снисходительно на эти случаи.
К стойке подошли другие пассажиры с багажом.
— У нас еще куча времени, — сказал Колин. — Не выпить ли по
чашке кофе?
Гретхен отлично знала, что Билли предпочел бы стоять у выхода на
посадку, чтобы оказаться в числе первых на борту самолета.
— Послушай, Колин, — сказала она. — Для чего тебе здесь так
долго ждать? Нет ничего хуже провожать и ждать.
— Нет, надо выпить кофе, — ответил он. — По-моему, я еще до
конца не проснулся.
Они пошли через весь холл к ресторану, Гретхен между мужем и
сыном, чувствуя, насколько все они, вся троица, красивы, как всем
довольны, а люди вокруг бросали на них любопытные взгляды.
Тщеславие, думала она про себя, какой все же восхитительный грех!
В ресторане они заказали по чашке кофе для себя и бутылку кока-
колы для Билли, которой он запил драмамин.
— Меня укачивало в автобусе до восемнадцати лет, — сказал
Колин, наблюдая за тем, как мальчик глотает таблетку, — потом, когда
я переспал с девушкой, все прекратилось.
Билли бросил на него быстрый, внимательный взгляд. Колин
говорил с ним, как со взрослым мужчиной. Иногда Гретхен начинала
сомневаться в правильности такого обращения. Она так и не поняла,
какие чувства питает к нему ее сын, любит ли он своего отчима,
просто терпит его или ненавидит? Билли никогда не делился с ней
своими впечатлениями. Колин не затрачивал особых усилий, чтобы
заручиться симпатиями мальчика. Иногда он бывал с ним резок,
иногда проявлял живой интерес к его учебе в школе и даже помогал
ему с заданиями, иногда бывал веселым и очаровательным, иногда —
отстраненным и далеким. Колин никогда не проявлял своего
снисходительного отношения к любой аудитории. Однако одно дело —
работа, и другое — общение с единственным ребенком матери, которая
бросила его отца, этого слишком сладострастного, темпераментного и
трудного в быту любовника.
Они с Колином, конечно, тоже ссорились, но у них никогда не
возникало разногласий по поводу Билли, к тому же Колин платил за
учебу мальчика, так как Вилли Эбботт переживал трудные времена и

не мог себе позволить таких серьезных затрат. Колин запретил Гретхен
сообщать мальчику, кто платит деньги за его учебу, но, скорее всего,
Билли и сам догадывался.
— Когда мне было столько, сколько тебе, — продолжал Колин, —
меня отправили в школу. Первую неделю я плакал. В первый же год я
ее возненавидел. На второй год я уже ее терпел. На третий — стал
редактором школьной газеты и впервые почувствовал вкус к власти,
понял, какое получаешь от этого удовольствие. Мне это очень
нравилось, хотя я боялся в этом признаться кому-нибудь, даже самому
себе. В последний год я уже плакал по другой причине: мне не
хотелось уходить из школы.
— Я не против учебы, — сказал Билли.
— Очень хорошо, — похвалил его Колин. — У тебя хорошая
школа, если такое можно сказать вообще о школе в наши дни, но, по
крайней мере, тебя научат правильно писать гладкую литературную
фразу на хорошем английском языке. Вот, держи. — Он вытащил из
кармана конверт, отдал его мальчику. — Бери и не говори матери, что в
нем, понял?
— Спасибо, — поблагодарил отчима мальчик. Сунул конверт в
боковой карман пиджака. Посмотрел на часы. — Может, нам пора
двигаться, а?
И они пошли к выходу на посадку. Билли нес в руках свою гитару.
Иногда Гретхен начинала волноваться из-за этого инструмента, как его
воспримут в респектабельной Новоанглийской пресвитерианской
школе, где будет учиться Билли. Скорее всего — никак! Они должны
быть готовы к любым выходкам четырнадцатилетних мальчишек.
Посадка в самолет уже началась, когда они подошли к выходу.
— Поднимайся в салон, Билли, — сказала Гретхен. — Я хочу
попрощаться с Колином.
Гретхен, прощаясь, внимательно посмотрела ему в лицо. На его
заостренном, тонком лице угадывались истинные, непритворные
чувства: нежность и забота, а в опасном омуте глаз под печальными,
густыми бровями отражались любовь и ласка. Нет, я сделала
правильный выбор, подумала она.
Билли, держа на плече свою гитару, как пехотинец ружье, шагал к
большому лайнеру по бетонке и тревожно улыбался, оставляя за
спиной двух отцов — родного и отчима.

— С ним все будет в порядке, — сказал Колин, глядя ему вслед.
— Будем надеяться, — вторила ему Гретхен. — В твоем пакете
деньги, не так ли?
— Несколько баксов, — небрежно бросил Колин. — На мелкие
расходы. Чтобы скрасить боль разлуки. В жизни пацана бывают такие
моменты, когда ему трудно учиться без дополнительного молочного
коктейля или последнего номера журнала «Плейбой». Вилли тебя
встретит в Айдлуайлде
[65]
?
— Да, встретит.
— Вы повезете парня в школу вместе?
— Думаю, что да.
— Ты права, — спокойно сказал Колин. — Родители обязательно
должны присутствовать вдвоем на важных церемониях для
подростков. — Он, отвернувшись от нее, посмотрел на спешащих к
трапу пассажиров. — Знаешь, когда я вижу эти красочные рекламы —
летать самолетами — с изображением широко улыбающихся
пассажиров, поднимающихся по трапу самолета, то начинаю еще четче
осознавать, в каком лживом обществе приходится нам жить. Никто
ведь особого счастья не испытывает, поднимаясь в самолет. Ты сегодня
переспишь со своим бывшим мужем Вилли?
— Колин! Ты что!
— Некоторые леди идут на это. Развод — это своего рода
возбуждающее средство.
— Пошел к черту! — в сердцах воскликнула она. Резко
повернувшись, Гретхен направилась к выходу на посадку. Он, схватив
ее за руку, остановил.
— Прости меня, — сказал он. — Я — мнительный, ничтожный,
склонный к самоуничтожению, сомневающийся в существовании
счастья человек, которому нет на этой земле прощения. — Он
печально улыбнулся, в глазах его промелькнула мольба. — Прошу тебя
только об одном: не говори обо мне с Вилли, идет?
— Не стану. — Она уже простила его за подозрение и теперь, стоя
рядом, смотрела ему прямо в глаза. Он торопливо ее поцеловал. По
радио передавали последнее приглашение на борт для запоздавших
пассажиров.
— Увидимся в Нью-Йорке через две недели, — сказал Колин. — Не
развлекайся, пока я не приеду.

— Не буду, не беспокойся, — улыбнулась Гретхен. Она быстро
поцеловала его в щеку, а он, резко повернувшись, быстро зашагал в
своей обычной манере, которая всегда заставляла ее улыбаться, —
словно шел на опасную схватку, в которой он одержит верх, станет
победителем.
Посмотрев ему вслед, она пошла через выход на посадку.
Несмотря на принятый драмамин, Билли все же вырвало, когда они
шли на посадку в аэропорту Айдлуайлд. Он постарался все сделать
поаккуратнее, в специальный мешочек для этой цели, но на лбу у него
выступили крупные капли пота, а плечи судорожно вздымались. Он
все не мог унять дрожь. Гретхен в отчаянии постукивала его по спине
и хотя, конечно, знала, что все усилия бесполезны и что приступ рвоты
ничем страшным сыну не грозит, все равно испытывала тревогу из-за
того, что не в состоянии сейчас ему помочь, оградить его от боли.
Иррациональное материнское чувство.
Приступы рвоты наконец прекратились, и Билли, аккуратно закрыв
мешочек, направился по проходу салона в туалет, чтобы выбросить его
в урну и прополоскать рот. Когда он вернулся на место, то по-
прежнему был бледен. Он вытер пот с лица и теперь, кажется, целиком
взял себя в руки. Садясь рядом с Гретхен, он печально произнес
горькие слова:
— Черт бы все побрал. Какой я, в сущности, еще ребенок.
Вилли Эбботт в солнцезащитных очках стоял в небольшой толпе
встречающих, ожидавших прилета рейсового самолета из Лос-
Анджелеса. Серый, влажный день, и Гретхен сразу, даже на
расстоянии, заметила, что он пил всю ночь накануне, а
солнцезащитные очки скрывали следы ночного кутежа и его налитые
кровью красные глаза перед ней и сыном. По крайней мере, хотя бы
раз, только сегодня, встречая сына, которого не видел столько месяцев,
он мог бы удержаться и не пить. Но Гретхен сумела преодолеть
охватившее ее раздражение. Только дружелюбие и умиротворенность
должны царить между разведенными родителями в присутствии
ребенка. Обязательное лицемерие оборванной законом любви.
Билли, увидав отца, сломя голову бросился к нему, опережая
очередь спускавшихся по трапу пассажиров. Подбежав к нему, он
обнял Вилли, поцеловал его в щеку. Гретхен нарочно замедлила шаг,

чтобы им не мешать. Отец и сын вместе, они связаны родственными
узами, сразу видно. Хотя Билли выше отца и намного красивее. Вилли
никогда таким не был. Снова Гретхен почувствовала нарастающее
раздражение 
из-за 
того, 
что 
ей 
никогда 
не 
удавалось
продемонстрировать свою генетическую причастность к сыну.
Никаких доказательств.
Вилли широко (может, бессмысленно? глупо?) улыбался, весьма
довольный сыновним проявлением любви к нему. Гретхен наконец
поравнялась с ними. Обнимая ее за плечи, Вилли сказал:
— Хелло, дорогая! — И, наклонившись, поцеловал ее в щеку. Два
поцелуя в тот же день, на двух противоположных краях большого
континента: поцелуй при расставании, поцелуй при встрече. Вилли вел
себя идеально при разводе, очень хорошо относился к Билли, и она,
конечно, была ему благодарна за милое его приветствие «хелло,
дорогая!» и за ритуальный поцелуй. Она не сказала ни слова ни о его
темных очках, ни о сильном запахе алкоголя изо рта. Он был довольно
аккуратно одет, именно в такой костюм, который требуется, чтобы
отвезти сына в школу в Новой Англии и представить директору. Она,
конечно, не позволит ему больше пить, когда они туда поедут.
Гретхен сидела в маленькой гостиной двухместного номера в отеле.
Вечерние огни Нью-Йорка светились за окнами, снизу с его улиц до
нее доносился гул, такой знакомый, такой волнующий. Как же она
была глупа! Она наивно полагала, что Билли проведет эту ночь вместе
с ней в отеле. Но когда они ехали на такси из аэропорта, Вилли сказал,
обращаясь к сыну:
— Надеюсь, ты не прочь поспать на кушетке, у меня всего одна
комната, но там есть кушетка. Правда, пара пружин лопнули, но,
думаю, в твоем возрасте ты и на ней выспишься, ничего страшного!
— Отлично! Как здорово! — воскликнул обрадованный Билли, и от
ее внимания не ускользнул восторженный тон его голоса. Он даже не
повернулся к ней, не спросил ее согласия. Но даже если бы он
попросил у нее разрешения, что она могла ему ответить?
Вилли спросил, где она собирается остановиться, и, когда она
ответила: «в «Алгонкине», он насмешливо поднял брови.
— Этот отель любит Колин, — словно оправдываясь, сказала
она. — Он недалеко от театра, и Колин тем самым экономит массу
времени, когда ходит на репетиции.

Вилли остановил машину перед отелем «Алгонкин». Она вышла.
Он не смотрел ни на нее, ни на Билли:
— Когда-то давно я с одной девушкой в баре этого отеля выпил
целую бутылку шампанского.
— Позвони мне завтра утром, — попросила его Гретхен, будто не
слыша его слов. — Как только проснешься. Мы должны быть в школе
до ланча.
Билли сидел в дальнем углу на переднем сиденье, и когда она
выходила, то не смогла поцеловать его на прощание. Швейцар
подхватил ее чемоданы. Она лишь слабо махнула рукой, невольно
разрешая ехать сыну с отцом, чтобы поужинать с ним и провести эту
ночь на его кушетке в одной с ним комнате.
При регистрации администратор передал ей записку. Перед
отъездом из Лос-Анджелеса она дала телеграмму Рудольфу и
попросила его прийти к ней, чтобы вместе поужинать. Записка была от
Рудольфа, и в ней он сообщал, что сегодня вечером занят, прийти не
сможет и позвонит ей утром.
Гретхен поднялась к себе в номер, распаковала багаж, потом
задумалась — что же ей надеть? В конце концов остановилась на
халате, потому что не знала, как распорядится сегодняшним вечером.
Все, кого она знала в Нью-Йорке, были или друзьями Вилли, или ее
бывшими любовниками, или знакомыми Колина, с которыми она
встречалась мимоходом, когда приезжала три года назад посмотреть
его спектакль, завершившийся полным провалом, и теперь ей не
хотелось никому из них звонить. Очень хотелось выпить, но не могла
же она одна спуститься в бар и пить там в одиночестве!
Так можно и напиться. Какой негодяй этот Рудольф, размышляла
она, стоя у окна и глядя на оживленную Сорок четвертую улицу, не
может уделить один вечер своей сестре, на пару часов оторваться от
своей погони за прибылью. За эти годы он дважды по делам приезжал
в Лос-Анджелес, и она всюду водила его, уделяя ему каждую
свободную минуту. Теперь, когда он еще раз приедет в Калифорнию,
мстительно пообещала Гретхен, она ему тоже оставит записку в отеле,
только куда покруче.
Гретхен чуть было не подняла трубку, чтобы позвонить Вилли.
Можно, конечно, притвориться, что беспокоится о здоровье сына, но в
любом случае Вилли мог пригласить ее поужинать вместе. Она даже

подошла к аппарату, протянула руку к трубке, но вдруг остановилась.
Нет, так не пойдет. Нужно прибегать ко всем этим женским штучкам-
дрючкам только в крайней необходимости. По крайней мере, ее сын
вполне заслужил скучный вечер в компании с отцом, не опасаясь
ревнивого взгляда матери.
Она ходила взад и вперед по старой маленькой комнате, не зная,
куда себя деть. Какой счастливой была она, когда впервые приехала в
Нью-Йорк, каким радушным, каким манящим казался ей тогда этот
громадный город.
Тогда она была молода, одинока, бедна, и он оказал ей свое
гостеприимство. Она гуляла по его улицам свободно, не испытывая ни
малейшего страха. Теперь же, когда она стала мудрее, старше, богаче,
почему-то чувствует себя здесь пленницей. Муж за тридевять земель,
сын на расстоянии нескольких кварталов, но они оба ограничивали
сейчас ее свободу, заставляли быть сдержанной. В конце концов,
почему бы ей не спуститься вниз и не пообедать в ресторане отеля?
Еще одной одинокой женщиной станет там больше, — она будет
сидеть за маленьким столиком за бутылкой вина, стараясь не слушать
чужих разговоров, и, когда у нее закружится голова от легкого
опьянения, станет долго и чересчур откровенно говорить с
метрдотелем. Боже, как все же скучно иногда чувствовать себя
женщиной!
Она вошла в спальню, достала свое самое простое платье:
непритязательный наряд черного цвета, который обошелся ей
довольно дорого, но, несмотря на это, Колин его не любил. Она
оделась, слегка подкрасила ресницы и губы и даже не пригладила
щеткой волосы. Гретхен была уже у двери, как зазвонил телефон.
Она вернулась к аппарату почти бегом. Если это Вилли, будь что
будет, но она с ними сегодня поужинает.
Но это был не Вилли. Это оказался Джонни Хит.
— Привет! — поздоровался он с ней. — Рудольф сообщил мне, что
ты здесь, а я проходил мимо. Дай, думаю, загляну, вдруг повезет.
Какой лжец, подумала она. Кто же прогуливается у отеля
«Алгонкин» вечером, без четверти девять? Но радостно воскликнула:
— Джонни, ты ли это? Какой приятный сюрприз!
— Я — внизу, — сказал он, и ей послышалось в его голосе
приятное эхо минувших лет, — и если ты еще не ужинала, то…

— Понимаешь, — неохотно произнесла она, притворяясь, что
якобы еще не знает, как ей быть, и одновременно презирая себя за эту
глупую уловку. — Я не одета и хотела заказать ужин в свой номер. К
тому же я очень устала от перелета, да еще завтра утром рано
вставать…
— Жду тебя в баре, — коротко бросил он и повесил трубку.
Ах ты самодовольный, гадкий сукин сын с Уолл-стрит, подумала
она. Потом все же сменила платье и в отместку заставила его ждать
целых двадцать минут в баре.
— Рудольф просто в отчаянье, что не может сегодня увидеться с
тобой, — сообщил Джонни Хит, глядя на нее через столик.
— Так я и поверила! — вздохнула Гретхен.
— Нет, правда. Честное слово. Я сразу почувствовал, когда
Рудольф позвонил, что он сильно расстроен. Он попросил меня
заменить его на сегодняшний вечер и объяснить тебе, почему…
— Налей мне еще вина, прошу тебя, — перебила его Гретхен.
Джонни подал знак официанту, и тот снова наполнил их бокалы.
Они сидели в маленьком французском ресторане, словно перенесясь
назад во времени, в пятидесятые годы. Здесь почти никого не было.
Как хорошо, такая скромная обстановка, подумала Гретхен. Здесь
удобно встретиться со знакомыми, приятно поужинать с замужней
женщиной, с которой у вас любовная связь. По-видимому, у Джонни
целый список подобных заведений, можно составить «Путеводитель
для бабника по злачным местам Нью-Йорка». Ему бы глянцевую
броскую обложку, и, пожалуйте, бестселлер готов. Когда они сюда
пришли, метрдотель им мило улыбнулся и посадил за столик в углу,
где никто не мог их подслушать.
— Если бы он только смог, — продолжал настойчиво обелять
приятеля Джонни, этот великолепный посредник между друзьями,
которых одолевает стресс, врагами, любовниками, кровными
родственниками, — то наверняка был бы здесь. Он так к тебе
привязан, — добавил Джонни, который никогда и ни к кому не был
привязан. — Он восхищается тобой гораздо больше, чем любой из
женщин, которых знает. Он сам мне говорил об этом.
— Скажи-ка, вам что, на самом деле больше не о чем болтать
долгими зимними вечерами? — Гретхен сделала большой глоток из
бокала. По крайней мере, из этого вечера она извлекла пользу — пьет

хорошее вино. Может, ей напиться и хорошенько выспаться перед
завтрашним серьезным испытанием? Интересно, Вилли с ее сыном
тоже ужинали в таком милом ресторанчике? А может, он прячет от
посторонних глаз своего сына, с которым когда-то жил вместе?
— По правде говоря, — сказал Джонни, — я считаю, что большую

жүктеу/скачать 4,7 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: