Глава пятая
Весна 2003-го
Тимура с Идрисом медсестра по имени Амра Адемович предупредила. Оттащила их в сторонку и сказала:
— Если покажете реакцию, даже мало, она огорчается, а я вас выгоняю.
Они стоят в конце длинного, плохо освещенного коридора в мужском крыле больницы «Вазир Акбархан». Амра сказала, что у девочки остался всего один родственник — ну или один посетитель, ее дядя, — и если бы ее поместили в женском крыле, его туда не пустили бы. И поэтому персонал определил ее в мужское, но, конечно, не в палату — неприлично девочке быть в одной комнате с чужими мужчинами, — а сюда, в конец коридора, на немужскую и неженскую территорию.
— А я-то думал, талибы ушли из города, — говорит Тимур.
— Кошмар, ну? — говорит Амра, растерянно хихикнув. За ту неделю, что Идрис пробыл в Кабуле после возвращения сюда, он обнаружил, что среди работников международных гуманитарных служб такое вот веселое отчаяние — обычное дело: им приходилось лавировать между неловкостями и причудами афганской культуры. Его смутно обижает взятое ими на себя право на жизнерадостную издевку, на снисхождение, хотя местные, судя по всему, и не замечают, а если замечают, то считают оскорблением, поэтому ему лучше тоже не замечать.
— Но вас-то пускают. Вы-то заходите, когда хотите, — возражает Тимур.
Амра выгибает бровь:
— Я не в счет. Я не афганец. Так что я ненастоящая женщина. Вы, что ли, не знаете?
Не пристыженный Тимур ухмыляется:
— Амра. Польское имя?
— Боснийское. Никакой реакции. Это больница, не зоопарк. Вы давайте обещание.
Тимур говорит:
— Я даваю обещание.
Идрис взглядывает на медсестру, забеспокоившись, что это поддразнивание, чуть дерзкое и зряшное, может ее обидеть, но, похоже, Тимура пронесло. Идрис в двоюродном брате эту способность и не любит, и завидует ей. Он всегда считал Тимура грубияном, лишенным воображения и утонченности. Он знает, что Тимур обманывает и свою жену, и налоговые службы. В Штатах у Тимура агентство ипотечной недвижимости — Идрис уверен, что он завяз по пояс в какой-то ипотечной афере. Но Тимур такой общительный, и его промахи начисто искупает веселый нрав, несокрушимое дружелюбие и обольстительная невинность, так сближающая его с людьми. Да и смазливости ему хватает — мускулистое тело, зеленые глаза, улыбка с ямочками. Идрис считает, что Тимур — взрослый мужчина с привилегиями ребенка.
— Хорошо, — говорит Амра. — Ладно. — Она отдергивает простыню, приколоченную к потолку, — импровизированную занавеску — и впускает их.
Девочка — Роши, как назвала ее Амра, сокращенное от «Рошана», — выглядит на девять, может, на десять лет. Она сидит на железной кровати спиной к стене, колени подтянуты к груди. Идрис тут же опускает взгляд. Задавливает «ох» прежде, чем тот вырвется наружу. Как и ожидается, подобная сдержанность Тимуру не по силам. Он цокает языком и все повторяет «ой-ёй-ёй!» громким болезненным шепотом. Идрис взглядывает на Тимура и не удивляется, что на глазах у него театрально дрожат слезы.
Девочка подергивается и кряхтит.
— Так, все, мы сейчас пошли, — резко говорит Амра.
Снаружи, на осыпающейся входной лестнице, медсестра вытягивает пачку красных «Мальборо» из нагрудного кармана бледно-голубой формы. Тимур, у которого слезы просохли так же быстро, как возникли, берет сигарету, прикуривает и себе, и ей. Идриса подташнивает, голова кружится. Рот пересох. Беспокоится, что сейчас его вырвет и он опозорится, подтвердит мнение Амры о нем, о них, богатых наивных беженцах, что вернулись домой потаращиться на последствия бойни, оставленные злыми бабайками.
Идрис думал, что Амра их отчитает, — во всяком случае, Тимура, — но она скорее заигрывала, нежели ругалась. Такое уж действие Тимур производил на женщин.
— Ну что, — говорит она кокетливо, — что скажешь за себя, Тимур?
В Штатах Тимур проходит под именем «Тим». Он сменил имя после 9 сентября и заявляет, что из-за этого у него дела пошли вдвое лучше. Отбросив эти две буквы, он уже сделал для своей карьеры больше, чем мог бы дипломом колледжа, сказал он Идрису, — если б Тимур окончил колледж, чего не случилось, а вот Идрис — академическое достижение семьи Башири. Но вот приехали они в Кабул, и Идрис услыхал, что брат представляется Тимуром. Вполне безобидное двурушничество — считай, необходимое. Но все равно раздражает.
— Прошу прощения за то, что там случилось, — говорит Тимур.
— Может быть, я тебя наказую.
— Полегче, котя.
Амра переводит взгляд на Идриса.
— Ну. Этот — ковбой. А ты, ты тихий, чувствительный. Ты — как это называется? — интроверт.
— Он врач, — говорит Тимур.
— А? Тебе потрясение прямо, наверное. Эта больница.
— Что с ней произошло? — спрашивает Идрис. — С Роши. Кто с ней это сотворил?
Лицо у Амры темнеет. Когда она заговаривает, в голосе слышится материнская решимость.
— Я воюю за нее. Я воюю правительство, больничную бюрократию, ублюдка нейрохирурга. Каждый шаг я воюю за нее. И я не останавливаюсь. У нее есть никто.
Идрис говорит:
— Я так понял, у нее есть дядя.
— Тоже ублюдок. — Она стряхивает с сигареты пепел. — Ну. Зачем вы сюда приезжаете, мальчики?
Тимур бросается объяснять. В общих чертах говорит правду. Что они двоюродные братья, их семьи убежали, когда пришли советские войска, они прожили год в Пакистане, а потом, в начале восьмидесятых, обустроились в Калифорнии. Что они впервые за двадцать лет вернулись на родину. Но тут он добавляет, что они приехали, чтобы «восстановить связь», «просветиться», «засвидетельствовать» последствия стольких лет войны и разрухи. Они собираются вернуться в Штаты и там, по его словам, привлечь внимание общественности и деньги, чтобы «воздать».
— Мы хотим воздать, — говорит он, выговаривая эту истрепанную фразу с такой серьезностью, что Идрису неловко.
Разумеется, Тимур не излагает подлинную причину их возвращения в Кабул: вернуть собственность, принадлежавшую их отцам, дом, в котором они с Идрисом провели первые четырнадцать лет жизни. Стоимость недвижимости сейчас взлетела до небес, поскольку сотни работников гуманитарных служб прибыли в Кабул и нуждались в жилье. Днем они съездили к дому, в котором сейчас обитала разношерстная группа измотанных солдат Северного Альянса. Уходя от дома, они встретили человека средних лет, жившего в трех домах от них, через дорогу, — пластического хирурга из Греции по имени Маркос Варварис. Он пригласил их пообедать и предложил показать больницу «Вазир Акбар-хан», где находилась контора НКО, на которую работал. Заодно позвал их на вечеринку — в тот же вечер. Они узнали про девочку, лишь прибыв в больницу, — подслушали, как двое санитаров обсуждают ее на крыльце, после чего Тимур толкнул Идриса в бок и сказал: Это надо заценить, братан.
Амре, похоже, Тимурова история скучна. Она отстреливает сигарету в сторону, затягивает резинку на кудрявых светлых волосах, собранных в пучок.
— Ну. Я вижу вас на вечеринке?
В Кабул их отправил отец Тимура, дядя Идриса. За последние двадцать лет войны семейный дом Башири переходил с рук на руки много раз. Восстановиться в правах владения стоит денег и времени. Тысячи дел по спорам за недвижимость уже заполонили местные суды. Отец Тимура сказал им, что в одиозно медлительной, громоздкой бюрократической системе Афганистана им придется «поманеврировать» — эвфемизм, обозначающий «найти и подмазать кого надо».
— Это будет по моей части, — сказал Тимур, будто это имело смысл обсуждать.
Отца Идриса не стало девять лет назад — после затяжной борьбы с раком. Он умер в своем доме, рядом с ним были жена, две дочери и Идрис. Когда он скончался, толпа народа хлынула в дом — дядья, тети, двоюродные, друзья и приятели, все расселись на диванах, на стульях, а когда мест не осталось — на полу и на лестнице. Женщины собрались в гостиной и в кухне. Варили чай, термос за термосом. Идрису, как единственному сыну, предстояло подписать все бумаги медицинского эксперта, засвидетельствовавшего смерть отца, а также вежливого молодого человека из похоронного бюро, прибывшего с носилками забрать отцово тело.
Тимур не оставлял его ни на миг. Помогал Идрису отвечать на звонки. Приветствовал орды людей, что приехали попрощаться. Заказал рис и баранину в «Кебаб-хаусе Эйба», местном афганском ресторане, где работал друг Тимура Абдулла, которого Тимур игриво называл дядей Эйбом. Тимур парковал машины пожилых гостей, когда зарядил дождь. Он позвонил одному своему приятелю с местного афганского телеканала. В отличие от Идриса, Тимур находился в отличных связях с афганской общиной: он как-то сказал Идрису, что в телефоне у него список из трехсот имен. Организовал объявление на афганском телевидении — в тот же вечер.
Тогда Тимур отвез Идриса в похоронное бюро в Хейуорде. К тому времени уже лило как из ведра, поток машин на север по трассе 680 еле полз.
— Твой отец, братан, он был суперкласс. Старая гвардия, — прохрипел Тимур, сворачивая к Миссии. И все вытирал глаза свободной рукой.
Идрис мрачно кивнул. Всю свою жизнь он не мог плакать на публике, даже когда это ожидалось, — на похоронах, например. Он считал это малой формой ущербности, вроде дальтонизма. И все же смутно — понимая, что это неразумно, — обижался на Тимура: тот затмил его своей беготней по дому и театральными рыданьями. Можно подумать, это у него отец умер.
Их проводили в слабо освещенную тихую комнату с тяжелой темной мебелью. Встретил их человек в черном пиджаке и с прямым пробором. От него пахло дорогим кофе. Профессиональным тоном он выразил Идрису свои соболезнования, подписал у него распоряжение о погребении и доверенность. Спросил, сколько копий свидетельства о смерти потребно его семье. Когда все было оформлено, он тактично положил перед Идрисом буклет под названием «Общий прейскурант».
Управляющий похоронного бюро откашлялся.
— Разумеется, эти цены не имеют силы, если ваш отец состоял в общине Афганской мечети в Миссии. У нас с ними партнерство. Они заплатят и за участок, и за услуги. Все включено.
— Понятия не имею, состоял он или нет, — сказал Идрис, изучая буклет. Отец был религиозен, это он знал наверняка, однако не набожен публично. Пятничные молитвы посещал редко.
— Оставить вас на минутку? Можете позвонить в мечеть.
— Не, чувак. Незачем, — сказал Тимур. — Не состоял он.
— Вы уверены?
— Да, был у нас разговор.
— Ясно, — сказал директор.
На улице они выкурили по сигарете рядом с внедорожником. Дождь прекратился.
— Грабеж средь бела дня, — сказал Идрис.
Тимур сплюнул в лужу темной дождевой воды.
— Смерть — хороший бизнес вообще-то, как ни крути. Всегда есть спрос. Язви его, выгоднее, чем тачками торговать.
В то время Тимур был совладельцем конторы по продаже подержанных машин. Она прогорала — и вполне споро, покуда Тимур в нее не влез вместе с одним своим другом. Менее чем за два года они превратили эту затею в доходное предприятие. Сам всего добился, — любил говорить отец Идриса о своем племяннике. Идрис же меж тем получал нищенскую зарплату, заканчивая второй курс ординатуры по терапевтической медицине в Университете Калифорнии в Дэйвисе. Он уже год был женат, и супруга его Нахиль батрачила по тридцать часов в неделю секретаршей в юридической фирме и готовилась к экзаменам в юридическую школу.
— Я в долг беру, — сказал Идрис. — Понимаешь, Тимур, да? Я тебе все отдам.
— Не парься, братан. Как скажешь.
Не в первый и не в последний раз Тимур выручал Идриса. Когда Идрис женился, Тимур подарил ему на свадьбу новый «форд-эксплорер». Тимур выдал кредит, когда Идрис с Нахиль покупали квартирку в Дэйвисе. В семье он был любимым дядей всех детишек. Если бы Идрис оказался в ситуации одного звонка, он почти наверняка набрал бы номер Тимура.
И тем не менее.
Идрис обнаружил, к примеру, что в семье все знают, что он берет в долг. Тимур доложил. А на свадьбе Тимур прервал певца, сделал объявление, и ключи от «эксплорера» подали Идрису и Нахиль со всей церемонностью — аж на подносе, на глазах у завороженной публики. Засверкали фотовспышки. Вот чего опасался Идрис — фанфар, всеобщего обозрения, бесстыдного шоуменства, бравады. Ему не нравилось так думать о родиче, который ближе всего к братству, но Идрису казалось, что Тимур сам себе писал пресс-релизы, а его щедрость, подозревал Идрис, — расчетливый трюк изощренной продуманности.
Идрис и Нахиль как-то раз вечером слегка повздорили о Тимуре, застилая постель свежим бельем.
Достарыңызбен бөлісу: |