Интерьер (фр. Interieur, внутренний) – в литературе: художественное описание внутреннего вида помещений. Интерьер показывает условия жизни персонажей и тем самым используется в основном для характеристики героев

Штофные - из штофа, тяжёлой шёлковой ткани. Кио́т

жүктеу/скачать 51,82 Kb. бет 4/6 Дата 29.03.2022 өлшемі 51,82 Kb. #137070

Бұл бет үшін навигация:

• Шандал

Штофные - из штофа, тяжёлой шёлковой ткани. Кио́т, киво́т,— особый украшенный шкафчик (часто створчатый) или застеклённая полка для икон. Бельведер (от итал.. belvedere — «прекрасный вид») — легкая постройка (вышка, надстройка над зданием (часто круглая в плане) или небольшая отдельная постройка) на возвышенном месте, позволяющая обозревать окрестности[. Шандал – подсвечник. Глава 3. Описание интерьера в произведениях Н. В Гоголя. Нередко описание внешнего вида дома, его интерьера играет в произведении важнейшую характерологическую роль, является способом косвенной характеристики, как героев, так и среды. Имеются произведения, в которых авторы настойчиво обращаются к этому способу типизации. Показательной в этом плане является поэма Н.В. Гоголя "Мертвые души", в ней архитектурный элемент - непременный атрибут всех авторских описаний - от усадеб помещиков до губернского города в целом. У каждого из дущевладельцев, к которым совершает свое путешествие Чичиков, дом в индивидуальном вкусе, подчеркивающий главные черты его хозяина. Интерьер в комнате Манилова дан глазами не только автора, но и Чичикова. Он, тонкий психолог, делает выводы о характере Манилова по обстановке комнат: в доме «чего-нибудь вечно недоставало: в гостиной стояла прекрасная мебель, обтянутая щегольской шёлковой материей, которая, верно, стоила весьма недёшево; но на два кресла её недостало, и кресла стояли обтянутые просто рогожею… В иной комнате и вовсе не было мебели…Ввечеру подавался на стол щегольской подсвечник из тёмной бронзы с тремя античными грациями, с перламутным щегольским щитом, и рядом с ним ставился какой-то просто медный инвалид, хромой, свернувшийся на сторону и весь в сале». Сочетание предметов и материалов причудливо и алогично: щегольской шёлк – просто рогожа, тёмная бронза – просто медь, щегольской подсвечник – инвалид хромой. Раздробленность интерьера обесценивает его качества. И сам хозяин, Манилов, под стать своим вещам. Во всех предметах чувствуется какая-то ущербность, неполноценность. И Манилов такой. Его эти вещи воспитали, и его не хватает на то, чтобы что-то изменить. Не хватает души. Ведь в обустройство жилища человек вкладывает душу, значит, душа Манилова такая же неполноценная, пустая, как и его комната. И было где вырасти той приторности и слащавости, которой щедро наделил Гоголь Манилова: «Комната была, точно, не без приятности: стены были выкрашены какой-то голубенькой краской вроде серенькой, четыре стула, одно кресло, стол… несколько исписанных бумаг, но больше всего было табаку». Размытые, нечёткие цвета очень точно характеризуют отсутствие индивидуальности у Манилова. Такая среда взрастила неопределённого человека. «Но, быть может, самый выразительный символ – горки золы, которую Манилов выбивал из трубки и аккуратными рядками расставлял на подоконнике; единственное доступное ему художество» Единственная комната Коробочки, кроме гостиной, куда заходит Чичиков, была «обвешана старенькими полосатыми обоями; картины с какими-то птицами; между окон старинные маленькие зеркала с тёмными рамками в виде свернувшихся листьев» Обычная деревенская обстановка, но чувствуется пренебрежение автора к Коробочке. В её покоях стены не обиты, не оклеены, а именно обвешаны обоями, что создаёт впечатление неряшливости. Предприимчивая помещица держала за зеркалом не только письма, но и целую колоду карт и даже чулок. Интимный предмет, выставленный на всеобщее обозрение, демонстрирует утрату героиней женского начала, она превращается в «коробочку», оправдывая свою фамилию и подчиняясь ей. Кабинет Ноздрёва и на кабинет-то не похож. От настоящего кабинета здесь не осталось ни книг, ни даже бумаг, только сабли да ружья, ценные не своей древностью или художественным исполнением, а заплаченными за них деньгами. Это говорит о том, что их хозяин в денежном эквиваленте судит как о вещах, так и о людях. Это человек хвастун, он никогда и в руках-то не держал этих ружей, не его это дело – охота. И к кинжалам турецким не имеет отношения. Ноздрёва разоблачает надпись, сделанная на одном из кинжалов по ошибке: «Мастер Савелий Сибиряков». А при виде его чудо-шарманки из красного дерева, не знаешь, смеяться над хозяином или плакать. Потом , как бы невзначай показались трубки, чубук с янтарным мундштуком, «вышитый какой-то княгинею». Всё по мелочи собрано в кабинете Ноздрёва, и от этого он сам стал мелочным. Обиталище «лихого помещика», кутилы и авантюриста, напоминает больше трактир, чем дом дворянина. В гостиной Собакевича Чичиков, садясь в кресла, взглянул на стены и на висевши картины, на которых были изображены молодцы, греческие полководцы во весь рост, Багратион, греческая героиня… «Хозяин, будучи сам человек здоровый и крепкий, казалось, хотел, чтобы и комнату его украшали тоже люди крепкие и здоровые… Всё было прочно, неуклюже в высочайшей степени и имело какое-то странное сходство с самим хозяином дома; в углу гостиной стояло пузатое ореховое бюро на пренелепых четырёх ногах, совершенный медведь. Стол, кресла, стулья – всё было самого тяжёлого и беспокойного свойства». Очень странным было жилище Плюшкина. «Каким-то дряхлым инвалидом глядел сей странный замок, длинный, длинный непомерно. Местами был он в один этаж, местами в два; на тёмной крыше… торчали два бельведера, один против другого, оба уже пошатнувшиеся, лишённые когда-то покрывавшей их краски». Так и человек, живущий здесь, пострадал от ударов судьбы и отношения к нему семьи. В доме было много окон, но только два открыты, другие забиты досками. Но даже эти два окна были, по словам Гоголя, «подслеповаты». «Трогательный треугольник синей сахарной бумаги, словно заменявший Плюшкину небо на одном из «зрячих» окон, узкая полоска света, выходившая из щели под дверью в комнату, кусочки перламутра на бюро, тоненькие бронзовые полоски на картинной раме – «просверки» в душе самого Плюшкина, как и блеснувшая искра в его глазах, представляют собой маленький намёк на остатки человечности в душе этой «прорехи на человечестве». Следует заметить, что характерная деталь в описании интерьера домов помещиков и образа их жизни - куча. У Манилова куча - символ его пустых мечтаний; жизнь сгорает бесполезно, остается только зола. "Куча" Коробочки - знаменитый ее комод, в котором в "пестрядевых мешочках" среди "белья да ночных кофточек, да нитяных моточков, да распоротого салопа" она прячет денежки. Комод, со всем имеющемся в нем хламом, и жадное, бесполезное накопительство денег как нельзя лучше символизирует "дубиноголовую помещицу", ищущую во всем копеечную выгоду. "Куча" Ноздрева - его сабли, ружья, турецкие кинжалы, шарманка, трубки, чубуки, карты, набор вин, псарня, обед, который готовил его повар, руководствуясь "каким-то вдохновением", кладя в приготовляемое все, что попадется под руку. Весь этот сумбур указывает на "кучу талантов" героя, человека с бойким, неуемным характером, в котором намешано столько всего безо всякого чувства меры. "Куча" Собакевича - "тяжелого и беспокойного свойства" мебель кабинета, лукулловы обеды, с бараньим желудком, "начиненным гречневой кашей, мозгом и ножками", "индюком с ростом в теленка, набитым всяким добром: яйцами, рисом, печенками и невесть чем, что все ложилось комом в желудке". Но самая знаменитая "куча" в кабинете Плюшкина, являющаяся своего рода эмблематикой мира "Мертвых душ", в котором жизнь погрязла, запуталась в "потрясающей тине мелочей". Как видим, детали интерьера комнат героев дополняют представление о самих персонажах. Но при помощи описаний интерьера дома Гоголь не только представляет читателю своих героев. Иногда вещи, как, например, в доме Собакевича, становятся двойниками их владельцев. А в некоторых случаях интерьер не только представляет читателю бытовую среду и героев произведения, но и приобретает характер широкого философского звучания Обращается автор к архитектуре и для описания быта, а через него и бытия, нравов губернского города. Причем, эти описания "полусмешные, полусерьезные", что создает особый комический эффект в соответствии с авторским способом изображения действительности - "смеха сквозь слезы". Это чувствуется уже в первом таком описании - представлении номера Чичикова, "покоя" в губернской гостинице с "тараканами, выглядывающими, как чернослив, из всех углов", а также экстерьера гостиницы в целом, отвечающей, по словам автора, вполне ее "внутренности". Все здесь говорит об отсутствии вкуса, халатности хозяев, неуютности: и непомерная длина гостиницы, напоминающей казарму, и неоштукатуренные "грязноватые кирпичики" нижнего ее этажа, и наводящая тоску "вечная желтая краска". Дополняет картину опереточный сбитенщик у самовара "из красной меди и лицом таким же красным, как самовар". Изрядную долю сарказма приобретает смех Гоголя при описании "экстерьера и интерьера" губернского города. Дома однообразные "в один , два и полтора этажа, с вечным мезонином", которые местами "казались затерянными среди широкой, как поле, улицы и нескончаемых деревянных заборов". Особенно много безвкусицы и пошлости в нелепых вывесках, "украшавших" магазины и дома. "Приукрашенная" природа в городе, в отличие от полудикого, "неистового сада" Плюшкина, чахнет и умирает, не случайно автор, рассказывая о губернском саде, указывает не на зелень деревьев, а зеленую краску подпорок к ним. Получается, что неживое дерево и живое как бы поменялись местами. Авторская ирония сменяет сарказм и при описании дома присутственных мест: "большой трехэтажный каменный дом, весь белый, как мел, вероятно для изображения чистоты и душ помещавшихся в нем должностей". Здесь Гоголь вновь обращается к излюбленному приему травестирования античности: председатель палаты присутственных мест, по своему желанию продлевающий или удлиняющий присутствие, уподобляется Зевсу, "длившему дни и насылавшему быстрые ночи", "канцелярские крысы", - жрецам Фемиды. Причем Фемида здесь представлена, по словам самого создателя поэмы, "в неглиже и халате": "Ни в коридорах, ни в комнатах взор их (Чичикова и Манилова. - Уточнение мое. - В.Д.) не был поражен чистотою. Тогда еще не заботились о ней, и то, что было грязно, так и оставалось грязным, не принимая привлекательной наружности". Едкий смех Гоголя создается при помощи приемов аллюзии, карикатуры, шаржирования, пародирования. Вместо портретов чиновников читатель видит "наклонившиеся головы, широкие затылки, фраки, сертуки губернского покроя и даже просто какую-то светло-серую куртку .., которая, своротив голову набок и положив ее почти на серую бумагу выписывала бойко и замашисто какой-нибудь протокол". Совсем иной характер использования образов архитектуры и интерьера во втором томе "Мертвых душ". Здесь меняется пафос повествования и его топос. В описаниях пейзажей, в особенности вида, который открывается с балкона дома Тентетникова, появляется невиданный простор и свобода, а с ними - ощущение полета и восторга. Сам автор не сдерживается и от лица некого условного персонажа - "гостя", который мог очутиться в этих местах, произносит: "Господи, как здесь просторно!". В описании дворянских усадеб, лирических пейзажей Гоголь здесь уже выступает как прямой предшественник Тургенева; за поэтическими описаниями - обобщенный образ родины, России. Архитектурные описания органично входят в пейзажные, создавая ощущение единства природного и человеческого бытия, поэзии "дворянских гнезд", которая не могла быть изображена в условиях "ада" первого тома, пошлой среды и осколочности, раздробленности целостной картины жизни. Показательно, что пейзаж, плавно переходящий в описание усадьбы Тентетникова увенчивается изображением церкви с золочеными крестами, как бы подчеркивая устремленность земного бытия к небу, Богу: "И над всем этим собраньем дерев и крыш возносилась свыше всего своими пятью позлащенными, играющими верхушками старинная деревенская церковь. На всех ее главах стояли золотые прорезные кресты, утвержденные золотыми прорезными же цепями, так что издали казалось - висело на воздухе ничем не поддержанное, сверкавшее горячими червонцами золото". Отличительная особенность второго тома "Мертвых душ" - новый способ организации пространства. Природа и творимая человеком "вторая природа" - архитектура - составляют единство, в основе которого порядок, чувство меры и целесоообразность. В первую очередь это чувствуется при описании усадеб генерала Бетрищева и Костанжогло. Каждое из описаний подчеркивает характерную особенность хозяина. "Кудряво богатый фронтон генеральского дома, опиравшийся на восемь коринфских колонн" и "двор чистый, подобен паркету" соответствуют величественности и торжественности всей фигуры и поведения "картиннного генерала, которыми так богат был знаменитый двенадцатый год". Деревня Костанжогло не случайно сравнивается с городом, так живописно и богато "высыпалась она множеством изб на трех возвышениях, увенчанных тремя исполинскими скирдами и кладями" (VII, 58). Во всем чувствуется стремление к порядку, добротности и рачительности самого владельца усадьбы. Подобная добротность и хозяйственность были и в имении Собакевича, но там совершенно отсутствовал вкус и красота, без чего не может быть одухотворенности жизни. Эти две категории эстетического и этического, полезного в центре диалога между Чичиковым и Костанжогло в IV главе второго тома. Последний, иронизируя над чичиковским пониманием красоты, замечает, что красота не существует сама по себе, она всегда целесообразна и в человеческой деятельности определяется "надобностью и вкусом". В этой связи он приводит пример из области градостроительства: "...лучшие и красивее до сих пор города, которые сами построились, где каждый строился по своим надобностям и вкусам. А те, которые выстроились по шнурку, - казармы казармами...". Эта мысль о целесообразности красоты, необходимости соединения красоты и пользы наиболее полно раскрывается именно в описании имения и всей деятельности Костанжогло. Те же, кто отрывает одно от другого, как, например, Хлобуев, предстают перед читателем как пустые прожектеры, объясняющие свои неудачи особой ментальностью русского человека. Образованный, не лишенный "познанья людей и света" Хлобуев тем не менее довел свое имение до разорения, так как в нем отсутствовал здравый, практический ум и желание трудиться. Все его хозяйство - "смешение нищеты с блестящими безделушками" (VII, 84). Несмотря на то, что все дома крестьян были "заплата на заплате", в его доме многое поражало "поздней роскошью: "Какой-то Шекспир сидел на чернильнице; на столе лежала щегольская ручка слоновой кости для почесывания себе самому спины". Духовный сон, бездействие героев Гоголь ярче всего показывает через описание обстановки. Так, Тентетников, впав в душевную апатию, скуку, запустил свой дом: "В доме завелась гадость и беспорядок. Половая щетка оставалась по целому дню посреди комнаты вместе с сором. Панталоны заходили даже в гостиную. На щеголеватом столе перед диваном лежали засаленные подтяжки, точно какое угощенье гостю, и до того стала ничтожной и сонной его жизнь, что не только перестали уважать его дворовые люди, но чуть не клевали домашние куры". Нельзя не заметить, как много в приведенном нами фрагменте поэмы общего с описанием обстановки квартиры Обломова на Гороховой. Но стоило приехать к Тентетникову деятельному Чичикову, возродить в нем надежду на счастье, как все в доме преобразилось: "Половина его, дотоле пребывавшая в слепоте, с заколоченными ставнями, вдруг прозрела и озарилась. ... Все приняло вид чистоты и опрятности необыкновенной. Нигде ни бумажки, ни перышка, ни соринки". Гоголь не случайно называл себя бытописателем. Быт он возводил до уровня Бытия как способа и образа жизни человека. Ничто в России не требовало (и не требует сегодня) столько ежедневного труда, даже богатырства, как преобразование нашего заскорузлого быта, разумного, хозяйственного обустройства "экстерьера и интерьера" наших городов и деревень, усадеб и домов в соответствии с эстетическими и этическими нормами жизни. И эта мысль настойчиво проходит через все сохранившиеся главы второго тома. жүктеу/скачать 51,82 Kb. Достарыңызбен бөлісу: