Людмила Давидюк, Людмила Дядечко, Инна Халабаджах

 161
Литература
ключался в том, что прокуратор старался внушить себе, что действия эти, 
теперешние, вечерние, не менее важны, чем утренний приговор. Но это 
очень плохо удавалось прокуратору. <…>
Дворец  Ирода  Великого  не  принимал  никакого  участия  в  торжестве 
пасхальной ночи. <…> Тут, внутри дворца, господствовали мрак и тишина. 
И внутрь прокуратор, как и говорил Афранию, уйти не пожелал. Он ве­
лел  постель  приготовить  на  балконе,  там  же,  где  обедал,  а  утром  вел 
допрос. Прокуратор лег на приготовленное ложе, но сон не пожелал при­
йти к нему. Оголенная луна висела высоко в чистом небе, и прокуратор не 
сводил с нее глаз в течение нескольких часов.
Примерно в полночь сон наконец сжалился над игемоном. Судорожно 
зевнув, прокуратор расстегнул и сбросил плащ, снял опоясывающий ру­
баху ремень с широким стальным ножом в ножнах, положил его в кресло 
у ложа, снял сандалии и вытянулся. Банга тотчас поднялся к нему на по­
стель и лег рядом, голова к голове, и прокуратор, положив собаке руку на 
шею, закрыл наконец глаза. Только тогда заснул и пес.
Ложе было в полутьме, закрываемое от луны колонной, но от ступеней 
крыльца тянулась к постели лунная лента. И лишь только прокуратор по­
терял связь с тем, что было вокруг него в действительности, он немедленно 
тронулся  по  светящейся  дороге  и  пошел  по  ней  вверх  прямо  к  луне. 
Он даже рассмеялся во сне от счастья, до того все сложилось прекрасно 
и  неповторимо  на  прозрачной  голубой  дороге.  Он  шел  в  сопровождении 
Банги, а рядом с ним шел бродячий философ. Они спорили о чем­то очень 
сложном и важном, причем ни один из них не мог победить другого. Они 
ни  в  чем  не  сходились  друг  с  другом,  и  от  этого  их  спор  был  особенно 
интересен и нескончаем. Само собой разумеется, что сегодняшняя казнь 
оказалась чистейшим недоразумением — ведь вот же философ, выдумав­
ший  столь  невероятно  нелепую  вещь  вроде  того,  что  все  люди  добрые, 
шел  рядом,  следовательно,  он  был  жив.  И,  конечно,  совершенно  ужас­
но было бы даже помыслить о том, что такого человека можно казнить. 
Казни не было! Не было! Вот в чем прелесть этого путешествия вверх по 
лестнице луны.
Свободного  времени  было  столько,  сколько  надобно,  а  гроза  будет 
только к вечеру, и трусость, несомненно, один из самых страшных поро­
ков.  Так  говорил  Иешуа  Га­Ноцри.  Нет,  философ,  я  тебе  возражаю:  это 
самый страшный порок.
Вот, например, не струсил же теперешний прокуратор Иудеи, а быв­
ший трибун в легионе, тогда, в долине дев, когда яростные германцы чуть 
не загрызли Крысобоя­великана. Но, помилуйте меня, философ! Неужели 
вы, при вашем уме, допускаете мысль, что из­за человека, совершившего 
преступление против кесаря, погубит свою карьеру прокуратор Иудеи?
— Да, да, — стонал и всхлипывал во сне Пилат.
Разумеется, погубит. Утром бы еще не погубил, а теперь, ночью, взве­
сив все, согласен погубить. Он пойдет на все, чтобы спасти от казни реши­
тельно ни в чем не виноватого безумного мечтателя и врача!

 162
— Мы теперь будем всегда вместе, — говорил ему во сне оборванный 
философ­бродяга, неизвестно каким образом вставший на дороге всадни­
ка с золотым копьем. — Раз один — то, значит, тут же и другой! Помянут 
меня, — сейчас же помянут и тебя! Меня — подкидыша, сына неизвест­
ных родителей, и тебя — сына короля­звездочета и дочери мельника, кра­
савицы Пилы.
— Да, уж ты не забудь, помяни меня, сына звездочета, — просил во 
сне Пилат. И, заручившись во сне кивком идущего рядом с ним нищего 
из Эн­Сарида, жестокий прокуратор Иудеи от радости плакал и смеялся 
во сне. <…>
<…> Три светильника на столе оказались перед прокуратором, и лун­
ная ночь тотчас отступила в сад, как будто Афраний увел ее с собою. Вме­
сто Афрания на балкон вступил неизвестный маленький и тощий человек 
рядом с гигантом кентурионом. Этот второй, поймав взгляд прокуратора, 
тотчас отступил в сад и скрылся.
Прокуратор изучал пришедшего человека жадными и немного испу­
ганными  глазами.  Так  смотрят  на  того,  о  ком  слышали  много,  о  ком  и 
сами думали и кто наконец появился.
Пришедший человек, лет под сорок, был черен, оборван, покрыт за­
сохшей  грязью,  смотрел  по­волчьи,  исподлобья.  Словом,  он  был  очень 
непригляден и скорее всего походил на городского нищего, каких много 
толчется на террасах храма или на базарах шумного и грязного Нижнего 
Города.
Молчание продолжалось долго, и нарушено оно было странным пове­
дением приведенного к Пилату. Он изменился в лице, шатнулся и, если 
бы не ухватился грязной рукой за край стола, упал бы.
— Что с тобой? — спросил его Пилат.
—  Ничего,  —  ответил  Левий  Матвей  и  сделал  такое  движение,  как 
будто что­то проглотил. Тощая, голая, грязная шея его взбухла и опять 
опала.
— Что с тобою, отвечай, — повторил Пилат.
— Я устал, — ответил Левий и мрачно поглядел в пол.
— Сядь, — молвил Пилат и указал на кресло.
Левий недоверчиво поглядел на прокуратора, двинулся к креслу, ис­
пуганно  покосился  на  золотые  ручки  и  сел  не  в  кресло,  а  рядом  с  ним, 
на пол.
— Объясни, почему не сел в кресло? — спросил Пилат.
— Я грязный, я его запачкаю, — сказал Левий, глядя в землю.
— Сейчас тебе дадут поесть.
— Я не хочу есть, — ответил Левий.
—  Зачем  же  лгать?  —  спросил  тихо  Пилат,  —  ты  ведь  не  ел  целый 
день, а может быть, и больше. Ну, хорошо, не ешь. Я призвал тебя, чтобы 
ты показал мне нож, который был у тебя.
— Солдаты отняли его у меня, когда вводили сюда, — сказал Левий 
и добавил мрачно: — Вы мне его верните, мне его надо отдать хозяину, 
я его украл.

 163

жүктеу/скачать 7,35 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: