Маргарет Митчелл Унесенные ветром

    Она резко рванула кольцо с пальца. Но оно не поддавалось. Зуав уже повернулся к Мелани.

    – Постойте! – вскричала Скарлетт. – У меня что-то есть для вас. – Кольцо наконец соскользнуло с пальца и,

обернувшись, чтобы бросить его в лукошко, полное колец, браслетов, часов, цепочек и булавок для галстуков,

она почувствовала на себе взгляд Ретта Батлера. Легкая усмешка тронула его губы. С вызовом отвечая на его

взгляд, она бросила кольцо поверх груды драгоценностей.

    – О, моя дорогая! – прошептала Мелани, сжимая ее руку. Глаза ее сияли гордостью и любовью. – Моя

маленькая, мужественная девочка! Пожалуйста, обождите, лейтенант Пикар! У меня тоже найдется кое-что для

вас!

    Она старалась снять обручальное кольцо, с которым не расставалась ни разу с той минуты, как Эшли надел ей

это кольцо на палец. Скарлетт лучше других знала, как оно ей дорого. Кольцо снялось с трудом, и на какое-то

мгновение она зажала его в своей маленькой ладони. А потом тихонько опустила в корзину. Зуав направился к

матронам, сидевшим в углу, а Скарлетт и Мелани, стоя плечом к плечу, глядели ему вслед: Скарлетт –

вызывающе откинув голову, Мелани – с тоской, более пронзительной, чем слезы. И ни то, ни другое не

укрылось от человека, стоявшего рядом.

    – Бели бы ты не отважилась на это, я без тебя и подавно никогда бы не смогла, – сказала Мелани, обнимая

Скарлетт за талию и нежно прижимая к себе. Скарлетт хотелось оттолкнуть ее, закричать – грубо, совсем как

Джералд, когда его допекали: «Отвяжись от меня!», но капитан Батлер смотрел на них, и она только кисло

улыбнулась в ответ. Это было просто невыносимо – Мелли всегда все понимает шиворот-навыворот! Впрочем,

пожалуй, было бы хуже, умей она читать ее истинные мысли.

    – Какой прекрасный жест, – негромко произнес капитан Батлер. – Такие жертвы вливают мужество в сердца

наших храбрых воинов в серых мундирах.

    Резкие слова готовы были сорваться с губ Скарлетт – ей стоило немалого труда сдержать их. Во всем, что бы

он ни говорил, звучала насмешка. Она испытывала острую ненависть к этому человеку, стоявшему возле

киоска, небрежно облокотившись о прилавок. И вместе с тем от него исходила какая-то сила. Она ощущала его

присутствие как нечто осязаемо-живое, горячее, грозное. И ее ирландская кровь закипала в жилах, когда она

читала вызов в его глазах. Нет, она должна, чего бы это ни стоило, сбить с него спесь. Он пользовался своим

преимуществом перед ней, потому что знал ее тайну, и это было невыносимо. Значит, надо найти способ как-то

в чем-то восторжествовать над ним. Она подавила в себе желание бросить ему в лицо все, что она о нем думает.

Как говаривала Мамушка, мухи слетаются на сахар, а не на уксус. Она поймает эту вредную муху, она ее

наколет на булавку. И тогда уже он будет в ее власти.

    – Благодарю за комплимент, – сказала она и очаровательно улыбнулась, делая вид, что не заметила скрытой в

его словах насмешки, – и вдвойне приятно услышать его от такого прославленного человека, как капитан

Батлер.

    Он закинул голову и расхохотался. Прямо-таки загоготал, со злостью подумала Скарлетт, заливаясь краской.

    – Почему вы не говорите прямо того, что думаете? – спросил он, понизив голос настолько, чтобы среди

всеобщего шума и веселья никто, кроме нее, не мог его услышать. – Почему не сказать мне в глаза, что я

негодяй, не умею вести себя как подобает джентльмену и должен немедленно убираться отсюда, не то вы

прикажете кому-нибудь из этих мальчиков в серых мундирах вызвать меня на дуэль?

    Ей хотелось ответить ему какой-нибудь колкостью, но, сделав над собой героическое усилие, она сказала:

    – Что с вами, капитан Батлер? Что это вам взбрело в голову? Всем же известно, какую вы себе снискали славу

своей храбростью, своей… своей…

    – Вы меня разочаровали, – сказал он.

    – Разочаровала?

    – Конечно. Во время нашей первой и столь знаменательной встречи я думал: вот девушка, наделенная,

помимо красоты, еще и отвагой. Теперь я вижу, что осталась только красота.

    – Вы хотите сказать, что я трусиха? – Она сразу ощетинилась.

    – Безусловно, у вас не хватает смелости признаться в том, что вы думаете. Впервые увидев вас, я сказал себе:

таких девушек – одна на миллион. Она совсем не похожа на этих маленьких дурочек, которые верят всему, что

говорят их маменьки, и прячут свои желания и чувства, а порой и разбитые сердца под нагромождением

пустопорожних учтивых слов. Я подумал: мисс О'Хара – натура незаурядная. Она знает, чего хочет, и не боится

ни открыто об этом сказать, ни… швырнуть вазу.

    – Так вот, – сказала она, давая волю своему гневу, – сейчас я действительно скажу все, что думаю. Будь вы

хоть сколько-нибудь воспитанным человеком, вы бы не пришли сюда и не стали бы говорить со мной. Вам

следовало бы понимать, что я не имею ни малейшего желания вас видеть! Но вы не джентльмен! Вы грубое,

отвратительное животное! И пользуясь тем, что ваши паршивые суденышки как-то ухитряются обставлять в

портах янки, вы позволяете себе приходить сюда и издеваться над настоящими храбрыми мужичинами и над

женщинами, которые готовы пожертвовать всем ради Правого Дела…

    – Минутку, минутку, – широко ухмыляясь, прервал он ее, – вы начали прекрасно и в самом деле сказали то,

что думаете, но умоляю, не говорите мне о Правом Деле. Мне уже осточертело про это слушать, да и вам,

ручаюсь, тоже.

    – Да как вы можете… – горячо начала было она, но тут же спохватилась, чувствуя, что он готовит ей

ловушку.

    – Я долго стоял в дверях и наблюдал за вами, а вы меня не видели, – сказал он. – И за другими девушками

тоже. И у всех было одинаковое выражение лица, словно их отлили из одной формы. А у вас – другое. По

вашему лицу можно читать, как по книге. Вас совершенно не увлекало ваше сегодняшнее занятие, и могу

поклясться, что ваши мысли были далеки и от Правого Дела, и от нужд госпиталя. У вас на лице было написано,

что вам хочется развлекаться и танцевать, да вот нельзя. И вас это бесит. Ну признавайтесь, я прав?

    – Я не желаю продолжать этот разговор, капитан Батлер, – сдержанно и сухо сказала она, отчаянно стараясь

вновь обрести чувство собственного достоинства. – Как бы много ни возомнили вы о себе, став «знаменитым

контрабандистом», это еще не дает вам права оскорблять дам.

    – «Знаменитым контрабандистом»? Да вы шутите! Прошу, уделите мне еще минуту вашего бесценного

внимания, прежде чем я кану для вас в небытие. Я не хочу, чтобы столь очаровательная юная патриотка

оставалась в заблуждении относительно моего истинного вклада в дело Конфедерации.

    – Мне неинтересно слушать ваше бахвальство.

    – Контрабанда для меня просто промысел – я делаю на этом деньги. Как только это занятие перестанет

приносить доход, я его брошу. Ну, что вы теперь скажете?

    – Что вы низкий, корыстный человек – не лучше янки.

    – Абсолютно правильно. – Он усмехнулся. – И, кстати, янки помогают мне делать деньги. Не далее как в

прошлом месяце я пригнал свой корабль прямо в нью-йоркскую гавань и взял там груз.

    – Как? – воскликнула Скарлетт, невольно загоревшись интересом. – И они не обстреляли ваш корабль?

    – О, святая наивность! Разумеется, нет. Среди северян тоже немало несгибаемых патриотов, которые не прочь

заработать, сбывая товар конфедератам. Я завожу свой корабль в нью-йоркскую гавань, закупаю у торговых

фирм северян – шито-крыто, разумеется, – все, что мне требуется, подымаю паруса – и был таков. А когда это

становится слишком опасным, я ухожу в Нассау, куда те же самые патриоты-северяне привозят для меня

снаряды, порох и кринолины. Это куда удобнее, чем плавать в Англию. Порой бывает несколько

затруднительно проникнуть в чарльстонский или уилмингтонский порт, но вы изумитесь, если я вам скажу, в

какие щели умеют проникать маленькие золотые кружочки.

    – Конечно, я всегда знала, что янки мерзкие твари, но чтобы…

    – Стоит ли тратить словесный пыл на янки, которые честно набивают себе карман, продавая свой Союз

Штатов? Это не будет иметь никакого значения в веках. Все сведется к одному концу. Янки знают, что

Конфедерация рано или поздно будет стерта с лица земли, так почему бы им пока что не заработать себе на

хлеб?

    – Стерта с лица земли? Конфедерация?

    – Ну разумеется.

    – Будьте столь любезны – освободите меня от вашего присутствия и не вынуждайте вызывать мой экипаж,

дабы от вас избавиться!

    – Какая пылкая маленькая мятежница! – с усмешкой проговорил он, поклонился и неспешно зашагал прочь,

покинув ее в состоянии бессильной ярости и негодования, и к этому примешивался непонятный ей самой осадок

разочарования – разочарования, как у обиженного ребенка, чьи детские мечты разлетелись в прах. Как смеет он

так отзываться о тех, кто помогает прорывать блокаду! И как посмел он сказать, что Конфедерацию сотрут с

лица земли! Его следует расстрелять, расстрелять, как изменника! Она обвела глазами зал, увидела знакомые

лица – смелые, открытые, воодушевленные, уверенные в победе, и странный холодок вдруг закрался в ее

сердце. Сотрут с лица земли? И эти люди допустят? Да нет, конечно же, нет! Сама эта мысль была

предательской и нелепой.

    – О чем это вы шептались? – повернувшись к Скарлетт, спросила Мелани, когда покупатели ушли. – Миссис

Мерриуэзер – я заметила – не сводила с тебя глаз, а ты ведь знаешь, дорогая, как она любит посудачить.

    – Этот человек совершенно невыносим – невоспитанная деревенщина, – сказала Скарлетт. – А старуха

Мерриуэзер – пускай себе судачит. Мне надоело прикидываться дурочкой для ее удовольствия.

    – Ну что ты, право, Скарлетт! – воскликнула чрезвычайно скандализованная Мелани.

    – Тише, – сказала Скарлетт. – Доктор Мид намерен сделать еще одно объяснение.

    Когда доктор заговорил, зал немного притих. Для начала доктор поблагодарил пожертвовавших

драгоценности дам за щедрость.

    – А теперь, дамы и господа, я хочу сделать вам сюрприз. Предложить нечто столь новое, что кого-то это

может даже шокировать. Но я прошу вас не упускать из виду, что все здесь делается для наших госпиталей и

для наших мальчиков, которые в них лежат.

    Все начали придвигаться ближе, протискиваться вперед, стараясь отгадать, какой ошеломляющий сюрприз

может преподнести им почтенный доктор.

    – Сейчас начнутся танцы – и как всегда, разумеется, с кадрили, за которой последует вальс. Все последующие

танцы – полька, шотландский, мазурка – будут перемежаться короткими кадрилями. Мне хорошо известен

галантный обычай соперничества за право повести кадриль, а вот на сей раз… – Доктор вытер платком

вспотевший лоб и хитро покосился в угол, где среди прочих матрон сидела и его жена – …на сей раз,

джентльмены, тому, кто хочет повести кадриль с дамой по своему выбору, придется за это платить. Аукцион

буду проводить я сам, а все вырученные деньги пойдут на нужды госпиталей.

    Веера застыли в воздухе, и по толпе пробежал взволнованный шепот. В углу среди матрон поднялась

форменная суматоха. Миссис Мид, отнюдь не одобряя в душе действий своего супруга, тем не менее

решительно взяла его сторону и оказалась в трудном положении. Миссис Элсинг, миссис Мерриуэзер и миссис

Уайтинг сидели пунцовые от негодования. Но тут солдаты внутреннего охранения внезапно разразились

громкими криками одобрения, которые тотчас были подхвачены и другими гостями в военной форме, а тогда

уж и молоденькие девушки начали радостно подпрыгивать на месте и хлопать в ладоши.

    – Тебе не кажется, что это немножко… немножко смахивает на… торговлю живым товаром? – прошептала

Мелани, с сомнением глядя на воинственно ощетинившегося доктора, который, как ей всегда казалось, был

безупречнейшим джентльменом.

    Скарлетт промолчала, но глаза ее блеснули, а сердце томительно сжалось. Ах, если бы она не была в трауре!

О да, будь она прежней Скарлетт О'Хара в травянисто-зеленом платье с темно-зелеными бархатными лентами,

свисающими с корсажа, и туберозами в темных волосах, кто, как не она, открыл бы этот бал первой кадрилью?

Да, конечно же, она! Не меньше дюжины мужчин повели бы из-за нее торг и принялись бы выкладывать деньги

доктору. А вместо того сиди тут, подпирай стенку и смотри, как Фэнни или Мейбелл поведет большую кадриль,

словно первая красавица Атланты!

    Голос маленького зуава с резко выраженным креольским акцентом на мгновение перекрыл шум:

    – Если позволите, я плачу двадцать долларов и приглашаю мисс Мейбелл Мерриуэзер.

    Мейбелл спрятала вспыхнувшее от смущения личико на плече Фэнни, и другие девушки, хихикая, начали

прятаться друг от друга, в то время как новые мужские голоса начали выкрикивать новые имена и называть

более крупные суммы денег. Доктор Мид улыбался, полностью игнорируя возмущенный шепот, доносившийся

из угла, где восседали дамы-попечительницы.

    Поначалу миссис Мерриуэзер громко и решительно заявила, что ее Мейбелл не примет участия в этой затее.

Но по мере того как имя Мейбелл стало звучать все чаще и чаще, а предложенная за нее сумма возросла до

семидесяти пяти долларов, протесты почтенной дамы стали слабеть. Скарлетт, облокотившись о прилавок,

подтирала глазами возбужденную толпу, с пачками денег в руках окружившую подмостки.

    Ну вот, сейчас они все примутся танцевать – все, кроме нее и пожилых дам. Все будут веселиться, кроме нее.

Она увидела Ретта Батлера, стоявшего внизу прямо перед доктором, и постаралась сделать вид, что все

происходящее ей глубоко безразлично, но было уже поздно: один уголок губ Ретта насмешливо опустился вниз,

а одна бровь выразительно поднялась вверх. Скарлетт вздернула подбородок и, отвернувшись, внезапно

услышала свое имя, произнесенное с характерным чарльстонским акцентом и так громко, что оно заглушило все

другие выкрикиваемые имена:

    – Миссис Чарлз Гамильтон – сто пятьдесят долларов оплотом.

    Когда прозвучало ее имя, а затем сумма, в зале воцарилась тишина. Скарлетт, как громом пораженная, сидела

окаменев, расширенными от удивления глазами глядя в зал. Все взоры были обращены на нее. Она видела, как

доктор, наклонившись с подмостков, что-то прошептал Ретту Батлеру. Вероятно, объяснял ему, что она в трауре

и не может принять участия в танцах. Но Ретт Батлер только пожал плечами.

    – Может быть, вы выберете какую-нибудь другую из наших прекрасных дам? – спросил доктор.

    – Нет, – отчетливо произнес Ретт, небрежно окидывая взглядом присутствующих. – Миссис Гамильтон.

    – Говорю вам, это невозможно, – раздраженно сказал доктор. – Миссис Гамильтон не согласится…

    И тут Скарлетт услышала чей-то голос и не сразу поняла, что он принадлежит ей:

    – Нет, я согласна!

    Она вскочила на ноги. От волнения, от радости, что она снова в центре внимания, снова признанная королева

бала, самая привлекательная из всех, а главное – от предвкушения танцев, – сердце у нее бешено колотилось, и

ей казалось – она вот-вот упадет.

    – Ах, мне наплевать, мне наплевать на все, что они там будут говорить! – пробормотала она, во власти

сладостного безрассудства. Она тряхнула головой и быстрое вышла из киоска, постукивая каблучками по полу,

как кастаньетами, и на ходу раскрывая во всю ширь свой черный шелковый веер. На мгновение перед ее

глазами промелькнуло изумленное лицо Мелани, скандализованные лица дам-попечительниц, раздосадованные

лица девушек, восхищенные лица офицеров.

    А потом она стояла посреди зала, и Ретт Батлер направлялся к ней, пробираясь сквозь толпу, с этой своей

поганой усмешечкой на губах. Да ей наплевать на него, наплевать, будь он хоть президент Линкольн! Она будет

танцевать, вот и все! Она пойдет в первой паре в кадрили! Она ослепительно улыбнулась ему и присела в

низком реверансе, и он поклонился, приложив руку к манишке. Растерянный Леви поспешно выкрикнул,

стараясь разрядить обстановку:

    – Виргинская кадриль! Кавалеры приглашают дам!

    И оркестр грянул лучшую, любимейшую из всех мелодий – «Дикси»[4].

    – Как вы посмели привлечь ко мне всеобщее внимание, капитан Батлер?

    – Но, дорогая миссис Гамильтон, вы совершенно явно сами к этому стремились.

    – Как вы посмели выкрикнуть мое имя на весь зал?

    – Но вы же могли отказаться.

    – Я не имела права… ради нашего Дела… я… я не могла думать о себе, когда вы предложили такую уйму

денег, да еще золотом… Перестаньте смеяться, на нас все смотрят.

    – Они все равно будут на нас смотреть. И бросьте эту чепуху насчет Дела – со мной это не пройдет. Вам

хотелось потанцевать, и я предоставил вам такую возможность. Эта пробежка – последняя фигура кадрили,

верно?

    – Да, конечно. Танец окончен, и я хочу теперь посидеть.

    – Почему? Я отдавил вам ногу?

    – Нет… Но про меня начнут судачить.

    – А вам – положа руку на сердце – не все равно?

    – Ну, видите ли…

    – Какое в этом преступление? Почему бы не протанцевать со мной вальс?

    – Но если мама когда-нибудь узнает…

    – Все еще ходите на помочах у вашей матушки?

    – У вас необыкновенно отвратительное свойство издеваться над благопристойностью, превращая ее в

непроходимую глупость.

    – Но это же и в самом деле глупо. Разве вам не все равно, если о вас судачат?

    – Да, конечно… но… Я не хочу об этом говорить. Слава богу, уже заиграли вальс. От кадрили у меня всегда

дух захватывает.

    – Не уклоняйтесь от ответа. Разве вам не безразлично, что говорят о вас эти женщины?

    – Раз уж вам так хочется припереть меня к стенке – хорошо: да, безразлично! Но считается, что это не должно

быть безразлично. Только сегодня я не хочу с этим мириться.

    – Браво! Вы, кажется, начинаете мыслить самостоятельно – до сих пор вы предпочитали, чтобы за вас думали

другие. В вас пробуждается жизненная мудрость.

    – Да, но…

    – Если бы вы возбуждали о себе столько толков, как я, вы бы поняли, до какой степени это не имеет значения.

Подумайте хотя бы: во всем Чарльстоне нет ни одного дома, где я бы был принят. Даже мой щедрый вклад в

наше Праведное и Святое Дело не снимает с меня этого запрета.

    – Какой ужас!

    – Да вовсе нет. Только потеряв свою так называемую «репутацию», вы начинаете понимать, какая это обуза и

как хороша приобретенная такой ценой свобода.

    – Вы говорите чудовищные вещи!

    – Чудовищные, потому что это чистая правда. Без хорошей репутации превосходно можно обойтись при

условии, что у вас есть деньги и достаточно мужества.

    – Не все можно купить за деньги.

    – Кто вам это внушил? Сами вы не могли бы додуматься до такой банальности. Что же нельзя купить за

деньги?

    – Ну, как… я не знаю… Во всяком случае, счастье и любовь – нельзя.

    – Чаще всего можно. А уж если не получится, то им всегда можно найти отличную замену.

    – И у вас так много денег, капитан Батлер?

    – Какой неделикатный вопрос! Я просто поражен, миссис Гамильтон. Ну что ж, да. Для молодого человека,

оставленного в дни беспечной юности без гроша, я неплохо преуспел. И не сомневаюсь, что на блокаде сумею

сколотить миллион.

    – О нет, не может быть!

    – О да! Большинство людей почему-то никак не могут уразуметь, что на крушении цивилизации можно

заработать ничуть не меньше денег, чем на создании ее.

    – Как это понять?

    – Ваше семейство да и мое семейство и все здесь присутствующие нажили свои состояния, превращая

пустыню в цивилизованный край. Так создаются империи. И на этом сколачиваются состояния. Но когда

империи рушатся, здесь возможности для поживы не меньше.

    – О какой империи вы толкуете?

    – О той, в которой мы с вами обитаем, – о Юге, о Конфедерации, о Королевстве Хлопка. Эта империя трещит

по всем швам у нас на глазах. Только величайшие дураки могут этого не видеть и не использовать в своих

интересах надвигающийся крах. Я наживаю свой капитал на крушении империи.

    – Так вы и в самом деле считаете, что янки сотрут нас с лица земли?

    – Конечно! Какой смысл прятать, как страус, голову под крыло?

    – О господи, эти разговоры нагоняют на меня тоску! Неужели вы никогда не можете поговорить о чем-нибудь

приятном, капитан Батлер?

    – Может быть, я угожу вам, если скажу, что ваши глаза – как два драгоценных сосуда, наполненных до краев

прозрачнейшей зеленоватой влагой, в которой плавают крохотные золотые рыбки, и когда эти рыбки

плескаются – как вот сейчас – на поверхности, вы становитесь чертовски соблазнительной?

    – Ах, перестаньте, мне это не нравится… Какая дивная музыка, не правда ли? Мне кажется, я могу кружиться

жүктеу/скачать 1,87 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: